Текст книги "Легенды Мира Реки"

Автор книги: Филип Хосе Фармер

Соавторы: Гарри Норман Тертлдав,Майкл (Майк) Даймонд Резник,Барри Норман Молзберг,Эд Горман,Аллен Стил,Дэйн Хелсторм,Филлип Дженнингс
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 14 страниц)

Ни один из перечисленных выше, если по честному, не был арабом: они были турок, аморит и патан. Но это было необходимое условие для здешнего проживания, которое они заставили себя принять, и поэтому у них были хижины, в то время как Джим Апаш вынужден был ютиться в лагере в углах, пока не станет разговорчивым. Плам повторял имя в арабском звучании, как будто бы по-английски «Мария» произносится иначе. Прежде чем он успел рассмеяться над самим собой из-за собственной глупости, Джим ответил на ломаном арабском:

– Она лучшая королева гарема. Она много говорит о Ленине.

– О Гитлере тоже, – сказал галантерейщик.

– Хаким ревнивый. Он думает – он сравняется в истории с этими двумя, – вставил юный иракский принц, убитый в какой-то стычке в 1950-е.

Плама удивила и откровенная враждебность принца, и общая свобода слова внутри этих стен, но большинство заговорщиков попали сюда тем же путем, как и он, «проехав по дешевому билету». Они были наполовину готовы и почти хотели умереть опять.

Существовали худшие виды наказания, чем смерть. Можно было услышать о королевствах, где процветало рабство: слепых, обездоленных заморышей держали в тюремном заключении, украв у них грааль. Если бы Хакиму была нужна репутация насильника, он мог бы поступить таким же образом. Но он этого не делал. Это давало передышку. Это заставляло думать, – а не имеет ли Хаким в душе чего-то доброго – и пытаться узнать это.

Плам Вудхауз уснул, размышляя над этой проблемой и не найдя ответа. Ежедневные дожди начинались как раз перед рассветом. На завтрак дали булочку и горячий суп с вермишелью, стражники отбирали обычную таксу. Для несуществующей трубки Плама не будет никакого табака, а после – никакой пишущей машинки, которой можно было бы занять себя, никакой аудитории для последнего приключения в Замке Вежливой Обходительности.

Что остается? Чего стоит такая жизнь?

В тот день, ближе к вечеру, добрый человек Хаким и его приближенные навестили мужскую сторону сада, бродя из хижины в хижину для разговоров с местными жителями.

Добравшись, наконец, до Плама, мастер оккультных наук друзов разыгрывал радушного хозяина:

– Что неладно? – спросил он после того, как Плам выразил ему благодарность за свое жилье. – Не хотел бы ты пройтись по этой стране зимнего благочестия? Я и сам чувствую себя ограниченным в пространстве, поэтому мы организуем походы и экскурсии, и пикники. Ты не должен думать, будто ты пленник.

Неужели?

– Нет, дело не в этом. Я просто… Я просто… я посвятил себя тому, чтобы писать, – ответил Плам. – Шестьдесят с лишним лет я только этим и занимался. Писать – и гулять, или заниматься борьбой теперь, когда я опять в силе. Собаки. Я любил собак. Но нет для меня ничего лучше, чем заполнять словами чистую бумагу.

Он отвернулся в сторону, волна его эмоций дошла до крайности. Он взволнованно продолжал:

– Я ни разу не видел в Мире Реки бумагу! Хаким взял Плама за руку, как священник мог бы взять дрожащую руку горюющей вдовы, и дружески похлопал по ней.

– Я могу принести тебе бумагу! Мы делаем ее из бамбука.

Я знал, что тут что-то есть. Людей ко мне присылают с некоторой целью. Вчера я не знал, для чего ты, но теперь это становится ясным.

– Аллах не послал бы тебе П. Г. Вудхауза, чтобы писать забавные рассказы, – ответил Плам. Даже при том, что его настроение взмыло на слабых крыльях надежды, он восставал против величия концепций Хакима.

– Ты должен иметь веру! Вселенная разбита, – ответил Хаким. – Логические требования, чтобы все случайные цели соединили начало с концом в круге времени, и каждое звено этой круглой цепи, когда ты об этом подумаешь, остается тем же самым звеном, каким оно было восемьдесят биллионов лет назад. Тот же самый Хаким встречает того же П.С.Вудхауза, но, благодаря Аллаху, предназначение этого вечного цикла циклов этого Великого Удара и падения нас не касается. Физическая вселенная треснула, и Его благодать чинит ее своими инструментами. Я не знаю ничего, кроме того, что испытываю на опыте – я сосуд этой милости. Я ей доверяю. Когда я был моложе, я использовал ее плохо, хотя милость знает путь, как сделать дурные вещи хороши-ми.

– Я не был уверен вчера. Ты казался дурным: насмешником. Человеком анти-друзианского характера в мире, человеком, который высмеивает верования друзов. Но теперь ты можешь доказать себе сам. Пойдем. Мы должны пошептаться.

Удалившись от своих стражников в хижину Плама, Хаким приложил палец к губам:

– Это тайна, которую ты не сможешь выдать: мои помощники убьют тебя, если заподозрят правду. Говорят, что за девятьсот лет до твоего времени я оставил Каир и бежал моих почестей и титулов. Я писал письма из того места, где прятался следующие три десятилетия. Эти письма наставляли людей в религии. Ложь, ложь! Но, естественно, мне было бы интересно прочитать их самому. Узнать, что я сказал! В День Воскрешения мы все проснулись в Мире Реки, нагие и лишенные книг, и нет у меня никакого способа процитировать себя самого.

Хаким подошел к окну, чтобы убедиться, что никто не подслушивает. Через минуту он вернулся.

– Отсюда мой интерес к чернилам и бумаге. Все, что я должен сделать – все, что могу сделать, – это опубликовать столько текстов, сколько смогут здесь вспомнить те, кто старше меня. Мы все с энтузиазмом относимся к этому проекту, по разным причинам, моя – это выжить.

– Выжить? Но…

– Я знаю, я воскресну, если все, что они сделают – это убьют меня. Но подумай, что они могут сделать хуже. Подумай также: ведь я не умер ни разу с того утра в Каире, когда «погрузился в оккультизм». Я не привык к этой идее, как ты. Но я не просто трус, который разыгрывает забияку из самозащиты: преданность этих людей дает мне поразительные возможности. То, что я тебе сказал, – правда. Если я не сумасшедший, говоря это, я – один из сосудов милосердия самого Аллаха. Для этого я рожден, и я ощутил в себе эту мощь.

Плам прочистил горло. Почему я? – подумал он про себя.

Если этот парень исповедуется каждому посетителю, которого встречает в течение сорока восьми часов… Есть один шанс, что он действительно сумасшедший.

К счастью, Хаким сохранил нить разговора без активной помощи Вудхауза.

– В твоей земной жизни Аль Хаким би'Амр Алла ничего Для тебя не значил. Ты никогда обо мне и не слышал до вчерашнего дня.

– Ммм… Э-э-э… Я догадываюсь…

– Мало кто обо мне слышал за пределами секты африканских друзов. Но, пока по приказу моей сестры меня не умертвили, я был Лениным своей эпохи. Я правил из Каира, а Каир был такой великий город, какой когда-либо была Византия. Более великий, чем Дамаск, более великий, чем Рим!

Будучи сосудом Бога, я ненавидел религию. Я не входил ни в какую партию – я их все ненавидел. Я разрушил Храм Гроба Господня в Иерусалиме. Я уничтожил святые места пилигримов, включая и священный Хадж в Мекке и Медине. Но я управлял через моих шиитов, моих поклонников, а они были пресыщены.

Христиане и евреи страдали куда больше, чем мусульмане.

Какая была польза призывать людей, приверженных Библии, к отступничеству, если они все были противниками Ислама? Мое решение состояло в том, чтобы создать новую религию – без священников и жрецов и упрощенную, так что фанатизм мог бы работать на меня, и Аллах послал мне прозелитов, чтобы выполнить эту работу. Если бы у нас было больше, чем четыре года… если бы восемь – или двадцать… – Хаким вздрогнул. – До того, как появился я, мусульмане, христиане и евреи мирно жили в моей области. Я дал прецедент угнетения, но не дожил до того, чтобы увидеть, что он выполнил свою роль как следует – это всегда было несправедливое угнетение, оно так и не стало справедливым. Годы спустя правители продолжали мучить христиан с упорным рвением.

Через поколение франки ответили Первым Крестовым Походом.

На этой драматической точке Хаким сделал паузу. Плам уловил его цель. Очевидно, этот человек нуждался в том, чтобы его обвинили – или поверили ему. Вчера он почти просил о том, чтобы его считали воплощением зла.

– Значит, это ты устроил все это.

– Весь этот вред. Бесполезное кровопролитие во имя религии, потому что я хотел сломать эти установления, а не использовать их. Разве я не должен был прославиться через столетия за мои ошибки? Возможно, Ленин был более великим, чем я. Он преуспел там, где у меня не получилось.

Плам покачал головой:

– Вот в этом и вердикт. Не в том, как сложилась моя прежняя жизнь. Во всяком случае, ленинская религия коммунизма – не вижу, чтобы она была лучше, чем другие. Люди некоторым образом за нее умирали.

Хаким улыбнулся:

– Мне нравится, как ты оцениваешь труд. Но мы с Мапией предвидели твои оговорки. Тайны внутри тайн! Это – та тайна, которую я не могу выдать. Исключительная женщина!

Он снова подошел к окну и заговорил более рассчитанным на публику голосом:

– Для тебя мои женщины не существуют. Ты никогда не будешь полезным для них по той же мерке, как мои любимцы.

Ничего скандального в тебе нет. Никакой энергии, какую я мог бы взять и использовать. Я просто дам тебе бумагу и чернила и доверюсь насчет результата.

На этой ноте он удалился, только в этом однокомнатном сооружении не хватало пространства для выхода. Для выразительного отступления требуется три шага, ну, два, если там имеется дверь, которой следует драматически хлопнуть. Но Хаким на третьем шаге был уже вне помещения, говоря о чьей-то предстоящей казни.

Повестка дня у тирана была весьма заполнена делами. Плам восстановил в памяти последние десять минут и решил, что этот человек снова его достал. Одолел его. Больше всего из своих произведений он гордился вовсе не английской лирикой и не искусством рассказчика. Нет, он высоко ценил сюжеты этого Руде Голдберга, полные точных до мелочей и невероятных совпадений.

Ему стоило громадных трудов собрать их вместе – это была более тяжелая работа. Гораздо легче было избавиться от многословия.

Хаким? Хаким был живым заговором. Едва ли можно удержаться от того, чтобы сочинить историю о дервише вроде него, который вертится рядом. Это Вудхаузу не нравилось.

Реальность есть реальность, а сочинительство – сочинительство, и никогда эти две категории не должны встречаться. Ему-то всегда нравились персонажи его рассказов, но нравятся ли этим персонажам их автор? Результат пришел вместе с местью, ибо Хаким имел над ним авторскую власть.

Плам взорвался. Что здесь было ценного, так это слуги, самозванцы. Вещи, знакомые каждому читателю. А как насчет любовной линии? Или наводящей ужас тетушки? Что ж по другую сторону стены такого сколько угодно, – там, в женском саду.

Да, он мог бы что-то из этого сделать. Это могло быть своего рода терапией. Если Хаким сдержит свое обещание насчет бумаги, Пламу удастся написать рассказ: вежливая обходительность в Мире Реки, что-нибудь, чтобы восстановить свое ощущение равновесия. Что-нибудь такое, чтобы поставить Хакима на место.

Осторожнее. Лучше всего вести тонкую игру, принимая во внимание весь этот чертов фанатизм. Актерский состав может играть в костюмах и масках. Это обстоятельство создавало хорошую проблему, и весь остаток дня и вечер Вудхауз посвятил разработке замысла.

К утру он все добавлял подробности и хотел бы все их запомнить. Хаким и его команда снова пришли с дневным визитом.

– Люди, которые одновременно умирают – они что, воскресают в одном и том же месте? Ты слышал какие-то разговоры об этом? Любовники и тому подобное?

Плам в недоумении заморгал глазами:

– Я… я не знаю.

– Сделаем эксперимент. Набуч и Афганец могут быть любовниками где-нибудь в другом месте, с моего благословения, – голос у него дрогнул, точно у новичка, впервые севшего перед микрофоном. – Неестественных пороков здесь не терпят.

– А-а…

Плам сосредоточился, глядя на двух советников по истории, которых подвели к большому дереву. Прижали к стволу.

Привязали. Если такое случается часто, немудрено, что имеются свободные хижины для вновь прибывших, как он сам.

Хаким подошел сзади и протянул ему пакет:

– Бумага, перья и чернила. Не смотри так, как будто бы это тебя огорчает.

Плам собрал драгоценные предметы и заковылял в свою хижину. Он слышал удары копий. Но они не прозвучали одновременно.

Примерно в течение часа после того Вудхауз нашел, что писать невозможно. Сюжет должен был крутиться вокруг американского магната, производящего резиновые игрушки, который основал культ, объединяющий здоровье и религиозность, нечто вроде адвентизма седьмого дня. У этого парня был счастливый брат-двойник с пристрастием к алкоголю…

Оба близнеца был Хаким, хороший Хаким и плохой. Но кровь застывала в жилах у Плама при одной мысли об этом ужасном человеке, об этом водовороте противоречий. Его замерзшие жилы оттаяли только после того, как он отложил этот рассказ в долгий ящик и принялся за новый.

На каком языке писать? На арабском. Если так, рассказ должен быть коротким. Пламу не справиться как следует с пятью тысячами слов не на родном языке.

А какой алфавит использовать? Он бросил перо и стоял.

Болтовня о превратностях судьбы! Ну, тогда пусть будет римское написание. Если все бывшие обитатели Земли украсят собою пейзаж в каком-нибудь месте Мира Реки, должны найтись дюжины, даже сотни, которые будут наслаждаться хорошим арабским языком, историей, сочиненной наугад.

Он вернулся к столу и начал писать.

* * *

Пламу понадобилось много дней, чтобы набрать скорость.

Даже в лучших обстоятельствах требуется неделя, чтобы написать рассказ в пять тысяч слов. Хаким Терпеливый понять этого не мог.

При своем шестом посещении он похлопал по законченным Вудхаузом страницам:

– Ничего не могу разобрать в твоем дурацком шифре. Если в этом писании есть действительно какой-то смыл, прочти мне вслух, чтобы доказать.

– Я… я ужасно, – растерялся Плам. – Мне авторитеты говорили, чтобы я никогда не читал вслух.

– А ты попробуй.

Состроив гримасу, Плам взял в руки первую страницу и начал ораторствовать. Он заикался и мэкал, пропуская строчки, возвращался назад и чесал в голове.

– У-ух! – вскричал Хаким после двух минут пытки. – Давай сюда! Я знаю, что надо сделать.

– Он вышел с полу законченным произведением Плама.

Вудхауз поник от своего поражения. Да, он потерпел поражение – а почему нет? Как он только мог подумать, что будет иначе? Разве Гитлер стал бы смеяться над остротами, написанными на пиджин-немецком, переведенным на еврейский? Джентльмены вроде Ленина никогда не славились своим чувством юмора, разве не так?

Хаким не составляет исключения. Хаким, который мог держать его здесь и не допускать ни к какой аудитории!

Настроение Плама сделало для него вид рабочего стола невыносимым. Он вскочил и направился в сад, обходя большие круги по его краям, поворачивая от центрального дерева. Что сделал Хаким с его злосчастной рукописью? Использовал вместо туалетной бумаги? Бросил в реку?

На каждый пятый раз он менял направление своих кругов.

По часовой стрелке – против часовой стрелки – по часовой стрелке опять. Он услышал смех с женской стороны стены. На ум пришло слово «гоготание», слишком жесткое для того, чтобы вообразить гогочущую девушку. Жизнь по ту сторону стены была приятной. Светило солнце.

Может быть, если бы он распростерся орлом у ствола того дерева, какой-нибудь стражник услужливо метнет копье в направлении его фигуры.

– Хаким обманщик! – крикнул бы он тогда, чтобы воодушевить это ничтожество. – Никогда он не сочинял ваше писание! Все это – ложь!

Ну, довольно. Плам ушел с тропы, где он весь горел в траве, лучше уж превратить себя в мишень.

Когда он подошел к дереву, появился Хаким из боковой аллеи, лицо его сияло улыбкой.

– Отлично! Потрясающе!

Он вручил Пламу его страницы и снова отбыл, человек, привыкший неожиданно уходить. Так обычно и бывает с твоей текущей критикой, подумалось Вудхаузу. Ты хочешь, чтобы они не пропустили ни одной детали отличного великолепия: эта строчка, эта шутка, это удачное выражение, – а они вместо этого только гудят.

Мир только что повернулся на сто восемьдесят градусов, можно выразиться. И Плам тоже. Он вернулся в хижину…

Девичий смех. Девичий смех над его рассказом? Значит, они там о нем знают? Кто-то знает. Как она может выглядеть?

Наверное, она здоровенная. Тот тип женщины, который ржет. Ах, нет. Там, конечно, была эта ржущая, но почему бы не быть и еще другой женщине? Кто его знает, какова там плотность населения? Могли слышать десятки ушей. Губы лепетали:

«Вудхауз. Может ли это быть тот самый? Тот Вудхауз?

Плам был одиноким человеком, он жил в обществе созданий его собственного воображения. Уберите эту проклятую стену, и он все еще останется одиноким. Лучше уж так. Он может притворяться, будто там есть люди, которые о нем думают. Люди, которых он смог взволновать.

Нет, не надо притворяться. Он и в самом деле мог взволновать их. Он мог бы к ним попасть. Он сел за стол, воодушевленный новыми амбициями. Рассказ? Книга! И по-английски, особенно первый черновик. Довольно этой таинственной путаницы!

* * *

Когда Плам погрузился в осуществление своего грандиозного замысла, время так и помчалось вперед, с регулярными перерывами для того, чтобы в очередной раз перекусить. Он чуть ли не негодовал на эти перерывы, которые становились еще хуже из-за официальности приносившего еду человека, который никогда не забывал отбирать табак, марихуану и алкоголь; и/или жевательную резинку-наркотик. Никакие изменения в ментальном состоянии в резиденции друзов не допускались!

Хаким навещал Плама ежедневно, а затем сделал перерыв в своих визитах, отправившись путешествовать по своим владениям.

Плам продолжал усердно писать. То и дело он выходил погулять, чтобы размяться, его крупное тело настаивало на своем собственном здоровье.

Первая глава оформилась. Она останется первой главой.

Первые главы других авторов становились главами двенадцатой или семнадцатой, прежде чем их книги были закончены, или в процессе работы их убирали, или основательно перерабатывали.

Но не таков был метод П.Г.Вудхауза.

Он одолел главу вторую. Хаким возвратился из своего королевского путешествия. Он собрал первые густо исписанные страницы Плама и ощутил на себе остроту вудхаузового гнева:

– Эй! Ты что это такое делаешь?

– Ты же сказал, что это уже готово. Мария хочет посмотреть.

Плам настаивал на выполнении обещаний. Хаким нахмурился и ушел.

Через несколько часов стражник возвратил страницы. Плюс трубку. Плюс пачку табаку. Повернулся и ушел. Плам сплясал вокруг своей хижины, выкурил полную трубку и вернулся к работе.

Он трудился, пока золотой вечер не потускнел и не унес свет, а тогда предпринял еще одну прогулку, радостно кивнув Джиму Апашу, галантерейщику из Смирны, и новоприбывшему, французскому алжирцу, с тлеющим негодованием по поводу всего арабского. Иракский принц величественно поклонился Пламу, когда тот проходил мимо, это не был приветственный поклон, но нечто вроде обвинения. Слух о подаренной трубке уже распространился.

Никакой дворецкий не появился с виски и содовой в девять тридцать, когда Плам отправился спать.

Его разбудило чье-то шиканье:

– Ш-ш-ш!

Кто-то был у него в хижине.

– Пожалуйста! – шепнула она. – Не шумите! Плам начал шарить около себя, потом вспомнил, что в очках он больше не нуждается. Он заговорил с чьим-то надушенным силуэтом:

– Как вы сюда попали? Кто вы?

– Я так и знала, что это вы. Я должна была увидеть. – Она говорила на английском теплого юга, где-то между Альпами и Гангом. – Мне нравится ваш рассказ. Трубка была моей идеей.

– А-а. – Когда он полностью пришел в себя, Плам был охвачен ужасом: – Это же… вы должны вернуться назад. Это безумие! Нас за это убьют!

Тень покачала головой. Кровать Плама скрипнула, когда она села с краешку.

– Хакиму не приходит в голову, что воскрешения происходят наугад. Он подозревает в них цель. Для него каждый или опасен, или полезен. Я? Я одна из приносящих пользу. Если его алхимики смогут создать экстракт из наркотической жевательной резинки, и снова сделают из его людей детей, я должна буду их развивать некоторым образом – ради свободы?

Так он говорит – добра и свободы. Он говорит что должен устроить великое шоу из друзоизма, но в глубине души он против.

Выживание! Прежде всего, он должен остаться живым здесь, где его положение уникально.

Это было точное резюме того, о чем уже говорили Пламу, но ее слова только слегка затрагивали тот факт, который лил воду на его мельницу.

– Он чертов обманщик. Никогда он не писал их писание.

Он просто с толку сбивает.

– У нас в вашем замке Вежливого обхождения всегда действовали обманщики, – напомнила женщина. – Я думаю, ему это нужно. Ему нужно попасть в аллегорию, как человеку с добрыми намерениями. Ваша книга будет взывать к новым людям, которых мы создадим. Любители ортодоксальности ее возненавидят. Вы будете громоотводом для их молний. Страна друзов будет для вас тюрьмой, но ваша книга проникнет в более широкий мир.

– Пока, с не слишком виноватым видом, Хаким не прикажет меня убить.

Посетительница покачала головой:

– Не вижу, как он сможет это осуществить. Создание племени «летних детей» посреди этой духовной зимы. Его тоже убьют. И новеньких. Но мы снова воскреснем, понимая, как воссоздать себя концентрированной эссенцией наркотика, для жевания. Отношение лета к зиме ускорит наш путь.

Плам разобрал черты славного лица – хотя оно было отягощено заботой и менее красивым, чем могло быть. Она наклонилась и поцеловала его.

– Вы чистое лето – если только у вас нет какой-то тайной глубины.

Плам заколебался:

– Нет, никакой глубины нет. Я всегда избегаю глубины.

Она улыбнулась:

– Да, вы героически мелки. Вы сможете написать свою книгу? Книгу о добром самозванце Хакиме?

Плам неуклюже склонился, чтобы удобнее было похлопать лодыжку своей соблазнительницы.

– Он послал вас. Ваши ноги сухие. А сюда никак не попасть сухим. По пути – лужа. Разве только Хаким проходит так каждый раз. У него есть тайная дорога.

Женщина повела головой из стороны в сторону:

– Я никогда раньше не бывала на этой половине. Я хотела пойти. Так это было возможно. Я использовала летнюю сторону Хакима. Кроме того, с вами я в безопасности. Я сказала Хакиму, что вы не темпераментный мужчина. Любой, кто воспитывался в английской школе для мальчиков и любит борьбу и бокс – я сказала ему, что вы определенно скрытый гомосексуалист, или, возможно, педофил…

– Ну, знаете ли!

Она приложила палец к его протестующим губам:

– Так легче. Я, видите ли, должна быть вашим издателем.

– Так вы – Мария?

– Мария Монтессори. Выдающийся мировой эксперт по: детскому образованию! – Она продолжала с горькой иронией: – Если вы бесполезны в Мире Реки без бумаги, представьте себе меня без юных умов, которыми нужно руководить.

Вудхауз ощутил тепло ее тела. Рука, которой он проверял ее ноги, скользнула вверх, чтобы ощутить ее фигуру. Эта кровать, в конце концов, не так уж велика, даже если он прижмется к стенке в наполовину возбужденном состоянии.

– Ах, – сказал он. – Ах!

Она откинулась. На некоторое время наступила неразбериха: колени и локти стали тем, чем они на самом деле были.

– Почему Ленин? – недоумевал Плам после первого страстного объятия. – Зачем вся эта болтовня насчет Ленина и Гитлера?

– Они украли мои идеи о пластичности юных умов. Новый человек коммунизма. Гитлерюгенд. Получите детей достаточно рано, и вы сделаете из них все что угодно.

Поцелуй – и продолжение лекции:

– Конечно, направление у них было неверным, но концепция! Чистая доска! Коммунизм оправдал себя – или нет?

Если мы опять создадим взрослых детей и обратив их в… Вы изобрели слова: «Летние люди». Это то, что нам нужно.

– Вы уверены в Хакиме? Вы ему доверяете?

Мария засмеялась:

– Я всегда могу его перехитрить, в любой день. Ведь я здесь, правда? Пусть он меня убьет. Я вернусь с моими знаниями куда-то еще и начну жить по собственному режиму. Так что я не беспокоюсь. Ну, довольно. Хватит об этом говорить. Боже, какое у тебя большое расстояние от ног до головы! И такие мягкие волосы – как у ребенка!

На следующий день Плам закончил главу вторую и предпринял прогулку. На его тропинку вышел иракский принц.

– А-а, комнатная собачка аристократа!

– Простите?

– Мне сказали – вы пишете о герцогах и графах. Высший слой. Обыкновенные люди для вас недостаточно хороши.

– Мои герцоги и графы вполне обыкновенны, – ответил Вудхауз. – На самом деле, я заодно с массами. Во всяком случае, с теми массами, которые покупают «Сатердей ивнинг пост».

– Презренные массы. Хаким их презирает. Вы не предполагаете, что он мне сказал? Он делает дурные вещи только потому, что от него их требуют. Я слыхал за свои несколько жизней, что политические деятели хнычут о таких вещах. Имели ли иные из них смелость, чтобы ожидать от своих подданных самого лучшего? Или они потворствуют худшему?

– Полагаю, и то, и другое, – пробормотал Плам.

– Да. А вы знаете, что за человек Хаким, и, тем не менее, пишете для него? Плам покраснел:

– Я пишу то, что пишу. Любой, кто что-то в это вкладывает, – идиот. Вы бы поняли, если бы когда-нибудь читали мою ерунду.

– А вы обращались к людям по нацистскому радио во время Второй Мировой войны, чтобы они вкладывали в это значение, правильно?

Краска на лице Плама усилилась:

– Это была ошибка. Я находился в изоляции и был наивен.

Не хотел, чтобы люди обо мне беспокоились. Я не знал, что мое чириканье и блеяние принесут страдания лондонцам, которых бомбят.

– Перестань ты его донимать, – сказал сзади Джим Апаш.

Принц ухмыльнулся:

– Я слышу голос Хакимова индийского скаута. Того кто бегает на свободе и выслеживает уклоняющихся от работы по сломанным прутикам. А твой арабский усовершенствовался.

– Не давай ему тебя задевать, – сказал Джим, обращаясь к Пламу, игнорируя разгневанного иракца.

– Спасибо. Постараюсь.

– Потому что, когда мы здесь начинаем драки, иногда стражники казнят всех замешанных. Я видел такое.

Плам состроил гримасу, но, дурные новости или нет, а готовность Джима помочь была вознаграждена.

– Ты куришь? Не разделишь ли со мной трубочку?

Улыбкой Джим выразил согласие. Оказавшись в хижине, вдали от ушей принца, Плам спросил:

– Э, так об этом сломанном прутике…

– Это про то, что Мария ночью здесь была? Ничего об этом не знаю. Есть там такой камень, который поворачивается, но я и о нем ничего не знаю. Третий слева, по ту сторону от лужи.

Плам пыхнул трубкой и посмотрел поверх нее.

– Я твой должник. Что до этой женщины – понимаешь, я изучаю архетипы. Тиран, вампир и дурак. Издатель, редактор и писатель. Разницы нет – Нью-Йорк или Лондон. Бандиты Двойного Дня не мечут копья с таким воодушевлением, но надо делать поправку на местные обычаи. – План вздохнул. – Может быть, я здесь не останусь. Наш иракский друг, кажется, настроился на то, чтобы совершить еще одно «дешевое путешествие». Я мог бы ускорить путь для нас обоих.

Джим улыбнулся, его смуглое лицо расплылось в дыму.

– Копьеметатели Хакима практиковались. Они достигли хороших результатов. Если правду говорят о людях, убитых в одно и то же время, вы с ним можете кончить тем, что воскреснете бок о бок.

– Не хочу этого, – Плам рассмеялся. Он сделал еще одну затяжку и передал трубку. Через пять минут окрашенных никотином размышлений Апаш кивнул и вышел. Плам повернулся к бумаге и начал главу третью.

* * *

Четвертая глава обретала форму. Жулик Ван Дорп вышел из спальни с дохлым котом под прокуренной курткой и налетел на свою служанку. Как раз в этот момент в хижину Плама вторгся целый отряд рабочего персонала, вынесли его кровать и начали устраивать другую, побольше, «потому что ведь вы такой высокий».

Эта кровать была длиннее и шире. Ночью Мария опять посетила его и ушла через два часа, унося главы с первой по третью.

– Вот увидишь, – шепнула она. – Железное дерево подходит. Мы режем его для нашего печатного станка. Это будет выглядеть потрясающе.

Плам проинструктировал ее в издательском деле:

– Сначала ты вдоволь порезвишься на полях рукописи.

Потом я буду переписывать. Потом ваша сторона сделает набор и выпускает первую корректуру. Я смотрю, негодую и исправляю все вкравшиеся ошибки. И только после этого выпускается тираж.

– В мое время я была писателем, – заверила его Мария. – Не волнуйся. Я знаю это дело.

Она ушла. Плам услышал знакомое хихиканье иракского принца под самой его дверью.

– Эй, стра-а-а-жа! Смотрите, что у нас здесь творится – ха-ха!

Тишина. Плам высунул голову и увидел, что кто-то убегает по траве. Он почесал в затылке. Разве Мария Монтессори в прежние времена не была пацифисткой? Вот она, здесь, Удирает в крайней спешке…

– Ха-ха!

Какая-то другая фигура нанесла удар, второй – из-за кустов – и снова скрылась. Иракский принц немного похныкал, а Плам отступил, чтобы дать ночи скрыть свои секреты. В садах Хакима это всегда оказывалось самой мудрой тактикой.

Плама беспокоило открытие, что убийства больше не вторгались в его работу. В его сон – да, но, несмотря на бессонницу, он ввел преподобного Панкрофта в главу шестую и неважно, что он должен был умчаться из бедного дома во Франции. Уличный мальчишка Тоби Уинкельман напал на кухарку, которая уволилась в день важного обеда…

У Марии Монтессори оказалась легкая рука. На третье свое посещение она шепнула насчет «Сиджилл, журнала, номер один, с местными известиями, обозрением, краткой проповедью о славе Хакима – и о книге Вудхауза, которая будет печататься с продолжением.

– Мы пошлем его вверх и вниз по Реке на малагасийском, на растафарийском, на фригийском, шангском, английском, эсперанто и французском. Хакиму нужна пища для его орд. Он будет распространять подписку среди соседей, плата продуктами, или мы на них нападем.

– Издатель-тиран! – вздохнул Плам. – Неужели ты не написала статей за мир? Разве ты не поддерживала пацифистские конференции перед Второй Мировой войной?

– Да. И, если я смогу сделать эту работу, у нас будет мир, – ответила Мария Монтессори.

Через несколько дней стражник вручил еще порцию табака и корректуру страниц Плама, «которые вот-вот будут напечатаны». Вероятно, потому что Фатима, корректор, плохо знала английский, она совсем не правила важную прозу Вудхауза.

Все ошибки были по части запятых, заглавных букв и кавычек.

Плам их исправил и перенес все внимание на главу восьмую.

Добрый старый «жулик» спрятался на балконе, у него не было никаких путей к спасению, только по водосточной трубе…

Для жулика все обернулось еще хуже, полное унижение приближалось для него в главе двенадцатой. Появились новые советники по истории и стали соседями Вудхауза. «Сиджилл» выходил на деревянном печатном станке. Каботажные суда Хакима ходили на восток и на запад, добывая выгоду из подслащенной религии, в которую оккультный мастер, по его словам, не верил.