Текст книги "Сердца и судьбы"
Автор книги: Фэй Уэлдон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 29 страниц)
НА ВЫРУЧКУ!
Клиффорд провел такую же скверную ночь, как и Хелен, – ночь, которая навеки врезалась ему в память. В огромный бурлящий котел душевной муки, которую мы называем ревностью, капля за каплей льются все когда-либо испытанные нами унижения, все тревожные опасения, все понесенные нами или вообразившиеся потери; туда же летят сомнения в себе, сознание своей никчемности, а с ними – прозрение тленности, смерти, безвозвратности. И поверх всего, точно грязная пена на варенье, плавает сознание, что все потеряно и, главное, – упование, что когда-нибудь, каким-то образом мы будем любить и доверять по-настоящему, и нас будут любить, и нам будут доверять по-настоящему. Блям! В котел Клиффорда ухнул страх, что ему всегда только отдавали дань восхищения и зависти, но что он никому не нравился, даже собственным родителям. Блям! Уверенность, что ему никогда не стать таким, как его отец, что мать смотрит на него как на нечто курьезное. Блям! Воспоминание о проститутке, которая посмеялась над ним, презирая его даже больше, чем он ее; и блям! и блям! и блям! другие случаи, когда у него не получалось и было невыносимо стыдно, не говоря уж о школе, где он был нервным, чахлым, тощим замухрышкой, а все остальные были высокими – расти он начал только в шестнадцать лет, – и сотни ежедневных детских унижений. Бедный Клиффорд! На беду себе и слишком жесткий, и слишком чувствительный. Как все эти ингредиенты смешивались, кипели и выпаривались в плотный вязкий смоляной ком гнетущей тоски, запечатанной свинцовым убеждением, что вот сейчас Хелен, пока он лежит без сна на их постели, покоится в чьих-то объятиях, что губы Хелен расплющены алчущим ртом кого-то более молодого, страстного, нежного и более сексуально мощного… нет, Клиффорд навсегда запомнил эту ночь, и, боюсь, больше он уже никогда не доверял Хелен безоговорочно, таким действенным оказалось варево, которое подогрела Анджи.
В восемь часов зазвенел дверной звонок. Небритый, расстроенный, одурманенный собственным воображением, сходя с ума из-за женщины, о чем прежде и помыслить не мог, Клиффорд открыл дверь Анджи.
– Что тебе известно? – спросил он. – Где она? Где Хелен?
Однако Анджи и теперь ему не сказала. Она поднялась по лестнице, разделась донага, легла на кровать, довольно-таки быстро укрылась простыней и замерла выжидающе.
– Ради того, что было, – сказала она. – И миллионов моего отца. Ему потребуется утешение по поводу Боттичелли. Если это Боттичелли. Сколько раз мне повторять тебе: деньги – современное искусство, а не Старые Мастера.
– И то и другое, – сказал Клиффорд.
Но в словах Анджи чудилась убедительность. А для Клиффорда она была знакомой территорией, а он был невероятно расстроен, и в любом случае Анджи находилась здесь, перед ним. (По-моему, нам еще раз придется простить его.) Клиффорд присоединился к ней в постели, попытался внушить себе, что под ним Хелен, почти преуспел, а потом – на нем, и тут уже не сумел. Едва все осталось позади, как он пожалел, что это вообще произошло. Мужчины, видимо, сожалеют о подобных вещах даже с еще большей легкостью, чем женщины.
– Где Хелен? – спросил он, как только получил такую возможность.
– В клинике де Уолдо, – сказала Анджи, – делает аборт. Операция назначена сегодня на десять.
А было 8.45. Клиффорд торопливо оделся.
– Но почему она мне не сказала? – спросил он. – Дурочка!
– Клиффорд, – томно произнесла Анджи с постели. – Могу объяснить это только тем, что ребенок не твой.
Это его притормозило. Анджи прекрасно знала, что в первые минуты после того, как вы, подобно Клиффорду, изменяли своей единственной истинной любви, вам легче поверить, что вы сами – жертва измены.
– Ты такой доверчивый, Клиффорд, – добавила Анджи Клиффорду в спину, себе на беду, так как Клиффорд увидел ее в большом стенном зеркале в вызолоченной раме и с ртутной подводкой, в которое за триста лет его существования, несомненно, смотрелись тысячи женщин, и оно по-странному отразило Анджи. Словно она была самой скверной женщиной, глядевшейся в него за все триста лет. Глаза Анджи отсвечивали, как внезапно осознал Клиффорд, самым подлым злорадством, и он понял (слишком поздно, чтобы спасти свою честь, но хотя бы вовремя, чтобы спасти Нелл), чего добивается Анджи. И кончил завязывать галстук.
Клиффорд больше ни слова не сказал Анджи, он оставил ее лежать на меховом покрывале, лежать на котором у нее не было ни малейшего права – как-никак место это принадлежало Хелен – и был в клинике де Уолдо в 9.15, что, к счастью, обеспечило некоторый запас времени, оказавшийся совершенно необходимым, так как в приемной ему чинили всяческие препятствия, а операция была перенесена на полчаса раньше. Меня не оставляет жуткое чувство, что доктору Ранкорну не терпелось наложить руки на ребенка Хелен и уничтожить его изнутри. Аборт иногда необходим, иногда нет, но всегда печален. Он для женщины то же, что война для мужчины: живая жертва во имя справедливого или несправедливого дела – это уж вам решать. Он означает принятие жестокого решения: кто-то должен умереть, чтобы кто-то другой жил в чести, уважении и довольстве. У женщин, разумеется, нет командиров – генералом женщины должна быть ее собственная совесть, – патриотические военные песни не облегчают им необходимость убивать, а после – ни парадов победы, ни орденов, только ощущение потери. И как на войне, кроме мужественных и благородных людей, есть вампиры, трупоеды, спекулянты и грабители могил, так и в клиниках-абортариях есть не только хорошие, но и скверные люди, и доктор Ранкорн был очень плохой человек.
Клиффорд отшвырнул сестру с Ямайки, двух шотландцев-санитаров – всем троим надоело еле-еле перебиваться на зарплату в национальном секторе здравоохранения, а потому они устроились в частную больницу (так, во всяком случае, они объясняли друзьям и знакомым) – и поскольку никто не пожелал сказать ему, где находится Хелен, ринулся по сверкающим пастельным коридорам клиники, распахивая все двери на своем пути без посторонней помощи. Захваченные врасплох несчастные женщины, которые сидели в кроватях в пушистых или оборчатых пижамках, взглядывали на него с внезапной надеждой, словно к ним в последнюю минуту явился их спаситель, их рыцарь в светлой броне, и все можно объяснить, поправить, завершить счастливым концом. Но, конечно, это было не так: он принадлежал Хелен, а не им.
Клиффорд нашел Хелен на каталке в предоперационной, облаченную в белый балахон, с волосами, убранными под тюрбан. Над ней наклонялась сестра, а Хелен была без сознания: ее сейчас должны были вкатить в операционную. Клиффорд сцепился с сестрой, оттесняя ее от каталки.
– Отвезите эту женщину немедленно в палату, – сказал он, – или, клянусь Богом, я вызову полицию! – И он безжалостно защемил ее пальцы в рулевом управлении каталки. Сестра заорала. Хелен не шевельнулась. Из операционной вышел доктор Ранкорн выяснить, что происходит.
– Попался с руками, обагренными кровью! – язвяще сказал Клиффорд, и доктор Ранкорн не мог бы этого отрицать. Он только что разделался с близнецами на довольно позднем месяце, и крови было много. Но доктор Ранкорн гордился своим мастерством с близнецами – его клиника не имела никакого касательства к тем частым случаям, когда при аборте одного близнеца убирали, а другой, не замечаемый никем, кроме своей ничего не понимающей матери, продолжал развиваться все положенные девять месяцев. Нет, если имелся близнец, доктор Ранкорн выпалывал и его.
– Этой молодой даме предстоит обследование брюшной полости по ее собственному желанию, – сказал он. – А поскольку вы не состоите с ней в браке, никакого законного права вмешиваться у вас нет.
В ответ Клиффорд просто его ударил, и правильно сделал. В определенных случаях насилие может быть оправдано. На протяжении своей жизни Клиффорду было суждено ударить троих людей. Первым был отец Хелен, пытавшийся разлучить его с ней, вторым был доктор Ранкорн, пытавшийся отнять у него ребенка Хелен, а до третьего мы пока не добрались, но и там причиной послужила Хелен. Такое уж действие оказывают некоторые женщины на некоторых мужчин.
Доктор Ранкорн упал на пол и встал с разбитым носом. К большому своему сожалению, должна сказать, что никто из его подчиненных к нему на помощь не пришел. Он пользовался всеобщей нелюбовью.
– Пусть так, – сказал он устало. – Я вызову частную машину скорой помощи, да падут последствия на вашу голову.
А когда дверца машины захлопнулась, он объяснил Клиффорду:
– Вы на эту только напрасно время тратите. Эти девицы – последние потаскухи, и ничего больше. Я делаю то, что делаю, не ради денег. Я делаю это, чтобы избавить невинных младенцев от чудовищного будущего и чтобы оградить человечество от генетического загрязнения.
Пухлое лицо доктора Ранкорна после удара Клиффорда стало еще пухлее, а пальцы у него были как красные садовые слизни. Он, казалось, внезапно воспылал желанием заручиться одобрением Клиффорда – побежденные часто ищут одобрения победителей, но, разумеется, надеяться ему было не на что. Клиффорд только еще больше запрезирал доктора Ранкорна за ханжество, но, увы, частица этого презрения распространилась и на Хелен, словно – оставляя в стороне причину, почему она оказалась в клинике де Уолдо – одного того, что она переступила порог этого ужасного и вульгарного места, было достаточно, чтобы замарать ее, причем навсегда.
Санитары скорой помощи внесли Хелен, все еще не очнувшуюся, по лестнице дома на Гудж-стрит, посоветовали Клиффорду вызвать врача и удалились. (Позднее клиника де Уолдо прислала счет, но Клиффорд отказался его оплатить.) Клиффорд сидел рядом с Хелен, смотрел на нее, ждал и думал. Врача он не вызвал. По его заключению ей ничего не угрожало. Она дышала легко и спокойно. Искусственный сон перешел в естественный. Лоб у нее покрывала испарина, красивые волосы закудрявились и слиплись в темные пряди, обрамлявшие ее лицо. Тонкие жилки на висках голубели, густые ресницы бахромой лежали на бледных прозрачных щеках, брови изгибались изящными, но стойкими дугами. Лицам, как правило, требуется одушевление, чтобы сделать их красивыми, но лицо Хелен оставалось безупречным даже в покое. Ничего столь близкого к совершенству картины Клиффорду было не найти. Его гнев, его возмущение угасли. Это несравненное создание было матерью его ребенка. Клиффорд знал, что намек Анджи был нелеп, убежденный силой чувства, которое нахлынуло на него, едва он вспомнил, каким чудом его ребенок спасся от гибели. Первое его спасение. Клиффорд не сомневался, что будут и другие. Слишком ясно он видел, что Хелен способна обмануть, наделать глупостей, проявить полное безрассудство и, самое худшее, полное отсутствие вкуса. Его дитя соприкоснулось так близко, так рано с жутким доктором Ранкорном! А с годами эти качества будут становиться в Хелен все более явными. Ребенка необходимо оградить.
– Я позабочусь о тебе, – сказал он вслух. – Не бойся.
Нелепая сентиментальность! Но, думаю, он подразумевал Нелл, а не Хелен.
Клиффорду в этот день следовало быть в «Леонардо». Выставка Хиеронимуса Босха продлевалась на три месяца. Чтобы обеспечить галерее максимум рекламы и максимум выгоды для себя, надо было успеть сделать очень много. И все-таки Клиффорд продолжал сидеть рядом с Хелен. Он позволял своим пальцам поглаживать ее по лбу. Едва увидев ее, он возжаждал обладать ею, чтобы она была его и ничья больше, и потому что она была дочерью Джона Лалли, и потому что в конце концов это распахнет перед ним больше дверей, чем все миллионы Анджи – но до пытки прошлой ночи он не знал, как сильно он ее любит и тем самым подвергает себя опасности. Какая женщина была когда-нибудь верна? Его мать Синтия предавала его отца Отто полдесятка раз в год, и так всю их совместную жизнь. Так почему же Хелен, почему любая другая женщина окажется вдруг иной? Но теперь появился ребенок, и на этом ребенке Клиффорд сосредоточил все свои упования, всю веру в благородство человеческой натуры, отодвинув далеко в сторону бедняжку Хелен, которая ведь пыталась спасти не только себя, но и Клиффорда.
Хелен пошевелилась, проснулась, увидела Клиффорда и улыбнулась. Он улыбнулся ей.
– Все хорошо, – сказал он. – Ребенка ты не потеряла. Но почему ты не сказала мне?
– Боялась, – ответила она просто и добавила, отдаваясь его заботам: – Тебе придется заниматься всем. Я, по-моему, не гожусь.
Клиффорд, памятуя о «ну просто всех» и о ширящихся талиях, позвонил родителям и сказал, что церковная церемония все-таки отменяется. Он предпочтет сочетаться браком в Кекстон-Холле.
– Но ведь это же муниципальная регистратура и ничего больше! – пожаловалась Синтия.
– Все, кто есть кто-то, женятся там, – ответил он. – Это современный брак. Богу присутствовать не обязательно.
– Достаточно его замены тут на земле, – сказала Синтия.
Клиффорд засмеялся и не стал отрицать. Во всяком случае он сказал «все», а не «ну просто все».
ПРЫЖОК В БУДУЩЕЕ
Бракосочетание Клиффорда Вексфорда и Хелен Лалли произошло в Иванов день 1965 года. На Хелен было кремовое атласное платье, отделанное брюссельскими кружевами, и все говорили, что ей бы манекенщицей быть – такая она грациозно-изящная. (На самом деле Хелен в двадцать с небольшим лет была для манекенщицы слишком плотненькой. Только позже, когда беды, любовь и всяческие пертурбации сняли с нее лишний вес, она смогла зарабатывать себе на жизнь именно так.) Клиффорд и Хелен были редкостной парой – его львиные волосы сияли, а ее каштановые волосы кудрявились, и все, кто есть кто-то, присутствовали на свадьбе, то есть за исключением отца невесты Джона Лалли. Мать невесты, Эвелин, сидела на задней скамье в том самом голубом в рубчик платье, в котором она была на приеме, где Клиффорд с Хелен впервые увидели друг друга и вспыхнули взаимной любовью. Она явилась на брачную церемонию вопреки мужу. Неделю, а то и больше он не будет с ней разговаривать. Ну и пусть!
Шафером Клиффорда был Саймон Харви, нью-йоркский писатель. Клиффорд знавал его еще в давние годы, познакомился с ним в лондонской пивной, одолжил ему его первую пишущую машинку. А теперь одолжил ему деньги на дорогу. Но друг – это друг, и хотя знакомые Клиффорда исчислялись сотнями, друзья у него были наперечет. Саймон писал смешные романы на гомосексуальные темы, – несколько преждевременно, чтобы они могли обрести популярность. (В те дни о гомосексуализме говорили только шепотом с угрюмой серьезностью.) Вскоре, разумеется, ему предстояло стать миллионером.
– Как она тебе? – спросил Клиффорд.
– Если уж тебе приспичило жениться на женщине, – сказал Саймон, – лучше нее ты не нашел бы. – И он не уронил кольцо, и произнес теплейший тост, и это вполне оправдывало потраченные на авиабилеты деньги, с которыми Клиффорд простился навсегда – и он это прекрасно знал.
Посаженым отцом Хелен был ее дядя Фил, брат Эвелин. Он торговал автомобилями, был пожилым, краснолицым и шумным, однако все ее молодые знакомые либо побывали ее любовниками, либо чуть-чуть не побывали, а потому годились в посаженые отцы еще меньше, хотя, конечно, не предали бы ее и Клиффорд остался бы в неведении. Она хотела, чтобы ее брак совершился без лжи. Как ни странно, дядя Фил Клиффорда не возмутил: он сказал только, что иметь родственника, причастного к торговле автомобилями, очень полезно, и тут же заключил сделку – «Мерседес» за его «МГ», он же теперь женатый человек. И тогда Хелен обрадовалась, что дядя Фил присутствует на ее свадьбе, – ведь среди гостей родственников и друзей со стороны Вексфордов было слишком уж много, а со стороны Лалли слишком уж мало. У Хелен друзей хватало, но подобно многим очень красивым девушкам, она чувствовала, что с мужчинами ладит лучше, чем с женщинами, и немножко страдала, замечая, что женщинам она не нравится.
Никто (из тех, кто был кем-то), кроме Клиффорда, не знал, что Хелен в день своей свадьбы была на четвертом месяце беременности… Ах да! И Анджи, разумеется, но она приглашения не получила и улетела в Йоханнесбург зализывать раны. (Впрочем, Анджи твердо решила заполучить Клиффорда и никакие «беру тебя в жены» и «пока смерть нас да не разлучит», обращенные к другой, не могли подорвать в ней этой решимости.) Это был чудесный день в самых разных отношениях. На приеме к Клиффорду подошел сэр Ларри Пэтт и сказал:
– Клиффорд, я сдаюсь. Вы – новый мир, а я – старый. Я удаляюсь на покой. Вы будете главой «Леонардо». Так вчера решило правление. Вы слишком молоды, как я им вчера и сказал, но они не согласились. Отныне теперь все в ваших руках, мой мальчик.
Счастье Клиффорда было теперь полным. Никогда уже этот день не повторится! Хелен вложила белую ручку в его руку и пожала ее, он на ее пожатие не ответил, но спросил: «Как маленький?», а она сказала «Тсс!» и не поняла, что он уже не принимает ее безоговорочно, но судит, и ее пожатие счел детским и вульгарным.
Леди Ровена в сером платье-тунике, белой гофрированной блузке и галстуке, повязанном у горла пышным бантом, выглядела переодетым мальчиком и помаргивала фальшивыми ресницами (их носили решительно все) приехавшему из Миннеаполиса одному из двоюродных братьев Синтии, быстро условившись о свидании под носом у его супруги. Синтия заметила это и вздохнула. Не надо было приглашать этих родственников! Ей следовало сохранить верность принципам и не возобновлять отношений с семьей, которая так оскорбляла и поливала ее грязью в юности. Хватит и того, что все это у них в крови. Вчера отец нежно любил ее, сегодня от нее отрекся. Только благодаря ей им удалось спастись из Дании – она ради этого шла на пытки, на смерть, а отец холодно поблагодарил ее и даже не улыбнулся ей. Простить он не пожелал. Она попыталась не думать о нем. Клиффорд был очень похож на ее отца, глядел на нее детскими глазами, такими же темно-голубыми, как у деда. В том-то и была беда. Она от души надеялась, что он будет счастлив, что Хелен даст ему то, что она дать не смогла, то есть свою любовь. Но, может быть, он ничего не замечал? Она ведь всегда вела себя с ним так, словно любила его, или ей это казалось?
Отто и Синтия уехали домой в своем «роллс-ройсе». За рулем сидел Джонни. В перчаточнике он хранил заряженный пистолет в память о былых днях. Синтии показалось, что Отто немного расстроен.
– В чем дело? – спросила она. – Мне кажется, Хелен способна составить его счастье, как никакая другая женщина. Правда, он даже ребенком никогда не бывал до конца доволен. Ей придется нелегко.
– Меня беспокоит только одно, – угрюмо сказал Отто. – Что он будет делать на «бис»? Глава «Леонардо» в его возрасте! Это ударит ему в голову.
– Не имеет значения, – отозвалась Синтия. – Он уже воображает себя Богом.
Ночь Клиффорд с Хелен провели в «Ритце», где двуспальные кровати – самые лучшие, самые мягкие, самые изящные во всем Лондоне.
– Что твои родители подарили нам к свадьбе? – спросил Клиффорд, и Хелен пожалела, что он задал такой вопрос. Настроение у него было какое-то странное – и ликующее, и беспокойное.
– Тостер, – ответила она.
– Казалось бы, твой отец мог бы подарить нам какую-нибудь свою картину, – сказал Клиффорд.
Поскольку по стенам Клиффорда уже висело полтора десятка небольших произведений Лалли, купленных за гроши, а восемь больших картин укрывались в подвалах «Леонардо», где никто не мог их увидеть, Хелен такого мнения не разделяла. Но ей было 22 и она была никто, а Клиффорду было 35 и он был очень кто-то, так что ее мнение осталось при ней. После эпизода в клинике де Уолдо она уже не могла с прежней легкостью посмеиваться над ним, поддразнивать, пока его мрачность не рассеивалась, чаровать его. По правде сказать, она относилась к нему теперь слишком серьезно, что не шло ему на пользу, а тем более ей самой. Она вела себя неверно, но ведь она была дочерью не только своего отца, а и своей матери, и это сказывалось.
Кроме того, у нее имелись и другие причины для тревоги. Она лежала без сна и тревожилась из-за них. Для их семейной жизни Клиффорд купил дом в Примроуз-Хилле, в то время немодном районе на Северо-Западе Лондона возле Зоопарка. «Кофейню» он продал за 2 500 фунтов и купил на Чолкот-Плейс дом за 6 000 фунтов, рассудив, что вскоре цена эта заметно увеличится. (И был совершенно прав.) Он не сделал ее совладелицей. С какой, собственно, стати? В конце-то концов, это были еще шестидесятые годы, и недвижимость человека была недвижимостью человека, жена же человека обслуживала ее, и ей полагалось испытывать благодарность за такую честь. Сумеет ли она управляться с этой недвижимостью как полагается? Ведь она еще так молода! И знала, что она неаккуратна. Отказавшись от работы у «Сотби», она начала посещать кулинарные курсы. И тем не менее! Клиффорд ведь сказал – и она признала его правоту, – что ей понадобится все ее время, и вся энергия, чтобы вести дом, принимать его друзей и коллег, которые, как он сам указал, непрерывно становились все более знаменитыми и великими. Хватит ли у нее времени, хватит ли энергии, раз она ждет ребенка? А когда можно будет упоминать о том, что она ждет ребенка? Очень неловкая ситуация. Тем не менее она была полна надежд, как и полагается новобрачной в ночь после свадьбы. Она, например, надеялась, что друзья, коллеги и клиенты Клиффорда не сочтут ее неумелой глупой девчонкой. И надеялась, что Клиффорд тоже не сочтет ее такой. И надеялась, что сумеет растить ребенка, надеялась, что не будет тосковать по свободе и собственным друзьям и не очень скучать по матери и по отцу – короче говоря, она надеялась, что поступила как следовало. Но какой и когда был у нее выбор? Встречаешь кого-то… ну и все.
Клиффорд поцеловал ее, и губы у него были горячими и тяжелыми, и он обнял ее, и руки у него были худощавыми и сильными. День был долгим – день свадьбы, пришлось пожать сотню рук, выслушать сотню поздравлений. Если она тревожится, то потому что устала. Но как странно, что вместе с физическим успокоением, даруемым любовью, шаг в шаг, не отставая, точно сестричка, требующая, чтобы с ней считались, явились и тревога, и боязнь будущего, и фантазия, что жизнь катится, точно волны к берегу, вечно рассыпающиеся, прежде чем его достигнуть – и хуже того: чем выше гребень, тем глубже ложбина за ним, так что даже счастья следует страшиться.
Глубокой ночью хорошенький золотистый телефон на тумбочке вдруг зазвонил. Трубку сняла Хелен. Клиффорд всегда спал крепко, не очень долго, но глубоким сном – белокурая голова тонет в подушке, ладонь по-детски под щекой. Торопливо протягивая руку к трубке, чтобы он не проснулся, Хелен успела подумать, что это чудесно: знать такие интимные подробности о таком замечательном человеке. Звонила Анджи из Йоханнесбурга. Она осведомилась о свадьбе, извинялась за свое отсутствие.
«Но тебя же не приглашали!» – чуть было не сказала Хелен, но удержалась. Нельзя ли Анджи поговорить с Клиффордом, спросила Анджи, и поздравить его с тем, что он стал директором «Леонардо»? В конце-то концов, устроил это ее отец!
– Сейчас два часа ночи, Анджи, – сказала Хелен с тем упреком, на какой осмелилась. – Клиффорд спит.
– И спит он так крепко! – сказала Анджи. – Уж я-то знаю. Попробуй ущипни его за попку. Обычно это дает результаты. А ладонь он по-детски подсунул под щеку? Только вспомню… Счастливица ты!
– Как ты узнала? – спросила Хелен.
– А так же, как мы все, милочка.
– Когда? – расстроенно спросила Хелен. – Где?
– Ты обо мне? Давным-давно в далеком прошлом. Во всяком случае, с точки зрения Клиффорда. По меньшей мере два месяца назад. Но после твоей неудавшейся ночи в клинике ни разу. Было это в «Кофейне». Ну а раньше, естественно, много-много раз во многих и многих местах. Но ты же сама все знаешь. Разбуди его, а? Не будь ревнивой дурочкой. Если уж я не ревную – а я не ревную, – тебе-то что ревновать?
Хелен положила трубку и заплакала, но беззвучно, не шевелясь, так, чтобы Клиффорд не услышал и не проснулся. Затем на всякий случай она сняла трубку с рычага, чтобы Анджи не перезвонила. Возмущаться, горевать… что толку? Это она знала. Надо поскорее успокоиться и так или иначе создать новое представление о себе, Клиффорде и ее браке.
