Текст книги "Сердца и судьбы"
Автор книги: Фэй Уэлдон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 29 страниц)
БЫТЬ ПРЕКРАСНОЙ
Читатель, Анджи Уэлбрук весь этот день провела, готовясь к деловой встрече с Клиффордом за первым завтраком. Она отправилась в харродский парикмахерский и косметический салон, где потратила очень много времени и денег. Она ввергла в исступление множество людей, как было у нее в обычае. Косметолога она обвинила в том, что та ничего в своем деле не понимает, а девочку, которая приводила в порядок ее ноги, в том, что она нарочно причиняет ей боль. (Но разве мыслимо выщипать тысячи волосков из ноги, ни разу не сделав больно? А волосы на ногах Анджи были черными, обильными и жесткими.) Она расстроила Еву, занимавшуюся ее ногтями – несомненно, лучшую маникюршу в Лондоне, которая никогда не позволит себе презрительно фыркнуть на самые запущенные руки, на самые обломанные ногти, и умеет сохранять спокойствие даже с самыми грубыми и требовательными клиентками, – обвинив ее в том, что она сломала ей ноготь, хотя он был треснутым. Ногти у Анджи были очень длинными, – кроваво-красные ногти, которые (так хочется этому верить) отрастают только у бездетных женщин или у таких, за кого всю домашнюю работу делают другие женщины. (Впрочем, возможно, это тщетная надежда, а просто ногти у них очень-очень крепкие, и они всегда носят перчатки.)
Анджи хотела иметь детей. То есть она хотела иметь детей от Клиффорда. Анджи хотела стать основательницей династии, и вот ей уже за 30, а ничего у нее нет! Не удивительно, что она была такой раздраженной в харродском салоне красоты, но персонал там не знал причины, а и знал бы, то никакого сочувствия, возможно, не испытал бы. Вполне возможно, они ощутили бы, что чем меньше в мире появится маленьких Анджи, тем для него будет лучше. В парикмахерском зале она заставила Фебу перечесывать ее четыре раза, но результат ей все равно не понравился – ведь Анджи хотела, чтобы волосы у нее были, как пышная пена (идиотизм при ее некрасивом деловом лице), а Филип считал, что их следует причесать просто, почти строго. Но Анджи настаивала, и к тому времени, когда она добилась своего, следующая клиентка Филипа ждала уже полчаса! А уплатить за лишнее время Анджи не пожелала. Естественно, нет.
Клиентка же, которую Анджи заставила ждать, была не кто иная, как Дороти, молодая блондинка, новая приятельница сэра Ларри Пэтта, та, которая месяцы и месяцы утешала сэра Ларри после внезапного фейерверочного отбытия Ровены, его супруги. Оно, как вы, быть может, помните, сопровождалось с ее стороны ошеломляющими признаниями в многочисленных хронических супружеских изменах на протяжении всей их брачной жизни. (Читатель, ни в коем случае не верьте в умение вашего партнера (партнерши) держать язык за зубами: если есть что выложить, рано или поздно выложено это будет, пусть даже годы спустя – в припадке страсти, раскаяния, гнева или еще чего-нибудь – а то и просто ради драматического эффекта, но правда высказана будет. Если повезет, ей, конечно, могут не поверить. Но высказана она будет!) Ларри, однако, поверил Ровене, когда она рассказала ему о том, что у нее было с Клиффордом. И кстати, тем самым избавила его от угрызений совести из-за Дороти, с которой он иногда встречался в течение многих лет, задолго до того, как Ровена и Клиффорд посмотрели друг другу в глаза через банкетный стол. Дороти была кондукторшей лондонского автобуса, одной из тех милых, хорошеньких, энергичных девочек, которым нравится помогать старомодным джентльменам подниматься и спускаться по ступенькам на маршруте от Чизика до Пикадилли через Найтсбридж. И теперь Дороти не без удовольствия ушла с работы, предоставила своего престарелого отца заботам брата, переехала на квартиру сэра Ларри в Олбени и проводила свои дни, делая покупки и стараясь размять икроножные мышцы. Сэр Ларри был старше ее на сорок лет. Но при чем тут арифметика?
Дороти была ужасно мила с Филипом в харродском парикмахерском и косметическом салоне, хотя он и заставил ее прождать целые полчаса. Анджи, естественно, Дороти не узнала, когда они встретились в дверях – откуда бы? Просто одно из тех совпадений в развитии этой истории, про которую мы с вами, читатель, знаем, а ее действующие лица не знают. На Анджи было белое норковое манто. Конечно, уже другое. То она продала. (Разумеется, она не подарила его бедной мерзнущей старушке. Нет уж! Богатые остаются богатыми, потому что они скряги.) Дороти, впрочем, была причесана отлично и покинула салон через двадцать минут, а Анджи все еще скандалила у кассы – теперь она уже вообще отказывалась хоть что-нибудь заплатить и еще грозила предъявить Еве иск за ущерб, причиненный ее ногтям, – когда Дороти успела уплатить и уйти. В оправдание Анджи следует упомянуть, что она очень нервничала из-за свидания с Клиффордом на следующее утро. Про это случайное скрещение путей Анджи и Дороти я упоминаю для иллюстрации того, как связаны все наши жизни. Анджи, бывало, спала с Клиффордом, который, бывало, спал с Ровеной, которая спала с сэром Ларри Пэттом (только-только), который жил теперь с Дороти, которая, если хотите знать мое мнение, обладала самым приятным характером из них всех и, во всяком случае, знала, что такое самой зарабатывать себе хлеб насущный. Одному лишь Богу известно, каким образом продавщица в булочной, где вы покупаете сдобу, может быть связана с вами. Или, если на то пошло, так и глава местного охотничьего клуба.
В этот вечер Анджи обедала с Сильвестром, своим непылким, домашним, критикующим живопись любовником, и думала, какой же он унылый зануда, и удивлялась, почему он не пойдет в открытую, и просто не удалится с их красивым молодым официантом, вместо того чтобы старательно делать вид, будто он на него вовсе не смотрит. Да, в своей постели Анджи Сильвестра не хватится. Иногда они обсуждали вопрос, не пожениться ли им. Они хорошо ладили, интересы и занятия их совпадали; им было удобно жить под одной крышей в разных частях света, поскольку это уполовинивало страховые взносы, которые каждый платил за свою личную коллекцию; им нравилось вместе пить по утрам апельсиновый сок и черный кофе и с волнением изучать цены на произведения искусства. Он сопровождал ее туда, она сопровождала его сюда, поддерживая таким образом достоинство друг друга. Как пара они получали вдвое больше приглашений, чем получали бы поодиночке, а оба любили бывать на людях. И они вместе устраивали приемы – для частных меценатов и критической элиты Мира Искусства, получая от этого значительное удовольствие. Но больше того? Нет. (Но, читатель, разве вы не удовлетворились бы этим? Я бы, по-моему, вполне удовлетворилась, вращайся я в подобных кругах – забудьте продавщицу в булочной, забудьте главу местного охотничьего клуба. Важно, с кем вы завтракаете.)
– Ты выглядишь изумительно, – сказал Сильвестр Анджи, и было бы странно! Она же в конце концов уплатила харродскому парикмахерскому и косметическому салону 27 фунтов, хотя на самом деле счет, включая седую прядь, электролиз и новую чудотворную маску, составил 147 фунтов, а 147 фунтов способны намного изменить внешность женщины к лучшему даже по нынешним ценам. Мы же говорим о тогда, о том, что было пятнадцать лет назад! Добавьте еще настоящие в 18 каратов золотые серьги и редкостное ожерелье червонного золота в сочетании с платьем из дорогого черного кашемира (довольно закрытое, ведь кожа у нее, куда ни кинь, была тусклой). Нет, вы ее недооцениваете! Во всяком случае, годы научили Анджи если не как себя вести, то как одеваться.
ТОТ ВЕЧЕР ДЛЯ БОГАТЫХ!
В этот вечер Анджи и Сильвестр потратили тридцать четыре фунта на свой обед вдвоем. (Свыше сотни фунтов по нынешним ценам.) У Анджи был отличный аппетит, они отправились в довольно роскошное итальянское заведение в Сохо, где перец к их спагетти мололся в огромной старинной ручной мельнице, а сыр был самым лучшим пармезаном – мягким, как и положено свежему пармезану, доставленным утренним самолетом из Италии. Перед едой они выпили порядочно джина с тоником, за едой – отличного вина, а после еды – очень-очень старого портвейна, который значительно увеличил итоговую цифру в счете.
В тот же вечер (в Лондоне) Саймон и Салли Агнес ели на второй завтрак (в Токио) суси, а Салли потребовала к сакэ еще шампанского, в результате чего Саймон собрался с духом и сказал ей, что, по его мнению, им больше не стоит видеться. Сплетни, объяснил он ей, расстраивают Хелен. Саймон говорил мягко и тактично, насколько было в его силах, но как можно изложить подобное по-доброму? Салли выплеснула ему в лицо стаканчик теплого сакэ, и хотя количество было невелико – японцы пьют много, но всегда понемножку, понемножку – капли этого напитка угодили на довольно старинный занавес у него над головой.
«Писачка заливает зенки писаке, – гласила шапка в желтейшем из желтых листков, – при разрыве угандийских отношений!» Ну нигде не укрыться! Нигде нельзя спрятаться от посторонних глаз. Даже – вот то-то, что даже – в тихом ресторанчике посреди Токио!
Саймон чувствовал себя обязанным возместить ресторану хотя бы часть расходов по чистке – без малого пятьдесят фунтов. Он позвонил Хелен в Масуэлл-Хилл в 9 часов вечера по лондонскому времени, но Хелен не взяла трубку. Трубку взял Артур Хокни. Артур сказал Саймону, что сидит с Эдвардом по просьбе Хелен. Артур, естественно, не сказал Саймону, что Хелен ужинает с Клиффордом, но каким-то образом Саймон понял это. С кем еще Хелен согласилась бы встретиться с места в карьер, оставив бесценного Эдварда под присмотром – подумать только! – Артура Хокни? А что, если у Эдварда начнется круп, как порой случается? Хелен редко уходила куда-нибудь по вечерам из опасения, что у Эдварда начнется круп. А теперь вдруг за ним приглядывает Артур Хокни? Саймон прекрасно знал о том, что Хелен иногда встречается с Артуром, что она по-прежнему отказывается поверить в смерть Нелл. Артур виделся Саймону сообщником Хелен, что отнюдь не придавало ему симпатии в его глазах. Саймон вылетел домой первым же рейсом – еще до истечения часа. Его брак необходимо было перевести на должные рельсы – и без проволочек.
Клиффорд повел Хелен в ресторан «Фестивал-Холл», отчасти в расчете, что знакомых там не встретит, а отчасти из-за того, что из его окон открывался лучший в Лондоне вид, хотя он не входил в число самых модных злачных мест в мире. Вначале и Клиффорд, и Хелен говорили мало. Клиффорд думал о том, что она поразительно красива, даже красивее, чем ему помнилось. Было что-то такое в кротком, нежном, почти покорном наклоне ее головы… Но он же знал, какой упрямой, злобно мстительной (его собственные слова!) могла она быть, он знал, что это выражение чистоты, надежности – один обман. Она бесчестна, развратна, пуста! Разве нет? Ну а Хелен знала, что нежная внимательность Клиффорда лишь скорлупа, что его обаяние – уловка, ловушка, что нынче он обольщает ее сладкими речами только для того, чтобы завтра истерзать, изранить, уничтожить. И между ними стоял образ Нелл, ребенка, которого они любили, но не так, как надо, потому что любовь эта утонула в боли, оскорбленной гордости и ненависти – ведь их неразумная злоба, их разочарование друг в друге привели к тому, что они ее лишились. Как же могли они говорить обо всем этом? Но поскольку самое важное приходилось обходить молчанием, они должны были ограничиваться разными пустяками. И все равно, пока они неловко обменивались мнениями о модах и текущих событиях, что-то еще рвалось наружу – быть может, просто память о нескольких ошеломительных идеальных месяцах, которые много лет назад они провели вместе, не поддавалась никаким усилиям стереть ее. Клиффорд схватил руку Хелен, протянутую к бокалу, и не выпустил, а она не попыталась ее отнять.
– Я хочу поговорить о Нелл, – сказал он.
– Я не могу поверить, что она умерла, – сказала Хелен. – И говорить о ней как о мертвой не буду. Ведь тела ее так и не нашли.
– Ах, Хелен, – сказал он, расстроившись из сочувствия к ней, – если ты хочешь верить в это, то, конечно, верь. Если тебе так легче.
Столь нежданная доброта вызвала у нее на глазах слезы.
– Саймон не позволяет мне верить в это, – сказала она.
– Он ведь журналист, – сказал Клиффорд, благоразумно не назвав его недоростком, – а в характере журналистов ставить все точки над «i». Ты с ним несчастлива.
– Да, – сказала Хелен и удивилась тому, что сказала это.
– Так почему же ты все еще с ним?
– Из-за Эдварда. Ведь если я оставлю Саймона, с Эдвардом случится что-нибудь ужасное.
В ней жил суеверный страх, не рассуждающий, леденящий. Он понял и это.
– Нет, – ответил он твердо. – Нелл умерла из-за меня, а не из-за тебя. И Саймон будет вести себя лучше, чем вел я, это тоже в его характере.
– Да, конечно, – сказала она и умудрилась улыбнуться. Потом встряхнула головой, словно стараясь избавиться от помехи слуху, от тумана в глазах.
– О Господи! – сказала она. – С тобой я чувствую себя такой живой! Жизнь накатывается на меня со всех сторон. Что мне делать?
– Поехать домой со мной, – сказал он. И конечно, она поехала, совершенно забыв про Артура, а если все-таки и не совсем, то уж, во всяком случае просто выкинула его из головы.
ТОТ ВЕЧЕР ДЛЯ НЕЛЛ
В тот вечер, когда жизни Клиффорда и Хелен вновь соединились хотя бы с надеждой на счастье, мирок Нелл погрузился в дальнейший хаос. В те минуты, когда Хелен ковыряла лососиновый мусс, а Клиффорд – котлетку из барашка, в Истлейкском распределительном центре было устроено совещание, на котором обсуждалось будущее нескольких детей, включая Нелл. Надо сказать, что крошка Нелл мало-помалу приходила в себя после очередной потери родного дома и близких, после представшего перед ней страшного зрелища автокатастрофы и человеческих смертей и уже почти совсем оправилась. Благодарю вас. Она начала разговаривать нормально – и по-английски, а не по-французски, хотя от ретроспективной амнезии полностью не оправилась.
Спальню она делила с еще пятью девочками – Синди, Карен, Розой, Бекки и Джоан. Спали они на жестких матрасах (полезно для здоровья и дешево) и мерзли под одним одеялом – ведь то, что воспитатели-родители экономили из сумм, выделяемых на отопление центра, уплывало в их карманы. Роза и Бекки мочились в постель, и каждое утро их шлепали и заставляли стирать простыни. Синди жевала слова и иногда говорила «спокойной ночи», когда хотела сказать «с добрым утром», и ее ставили на перевернутую корзинку для бумаг, чтобы пристыдить и образумить. Карен и Джоан имели диагноз неуправляемых, хотя обеим было только 7, и это значило, что вели они себя очень гадко – рвали одеяла, пинали двери и без всякой причины вдруг ударяли вас кулачком в живот. Нелл очень старалась быть хорошей, тихой и улыбаться как можно больше. Роза ей очень нравилась, они стали задушевными подругами, и она искала разумные способы помешать Розе мочиться в постели: если никто не смотрел, она перед сном брала стакан Розы с апельсиновым напитком (желтым, сладким искусственным, а не из натурального концентрированного сока, который стоит дороже), выпивала его сама, и это помогало! Она даже в таком нежном возрасте понимала, что никто нарочно с ними не жесток, а просто они глупые и им нравится экономить деньги. В конце-то концов, она глубоко чувствовала собственную значимость: разве ее отец и мать не ссорились из-за нее, не старались каждый забрать ее себе? Разве Отто и Синтия не наклонялись над ее кроваткой с ласковой улыбкой? Разве милорд и миледи де Труат не видели в ней источник всякого счастья, и юности, и надежды? Подобное так просто не изглаживается. В памяти все это сохранялось смутно, зато проникло в глубины ее существа. Нелл видела, что ее не понимают и поэтому ценят мало, но из этого для нее вовсе не следовало, что она действительно ничего не стоит, и таким образом ей удавалось не сломаться. Она склоняла голову, но глаза ее оставались ясными, а личико свежим. Она знала, что не останется здесь навсегда, а пока решила, как было у нее в обычае, приспособиться к тому, что есть. Ночью она могла и поплакать на сон грядущий – тихонько, чтобы ее не услышали и не отшлепали за неблагодарность, но утром просыпалась бодрой, улыбчивой, думала о таблицах, которые надо выучить наизусть, или о трудностях правописания, которые надо одолеть, или о Карен, которой нужно помочь, и о новых играх с Розой, и о способах избежать придирчивого взгляда красновеких глаз Аннабел Ли, воспитательницы-матери.
Надо сказать, что Аннабел Ли и Хорес, ее муж, были заядлыми курильщиками, а от сигаретного дыма Нелл всегда делалось нехорошо, и, забывая обо всем, она старалась держаться от них как можно дальше. Мы-то знаем, что эта реакция порождалась ее воспоминаниями об Эрике Блоттоне, однако объяснить это у Нелл возможности не было, даже если бы она сама понимала, в чем тут дело, ну и мистер и миссис Ли, с землистой кожей и хриплым кашлем курильщиков, тоже этого не понимали. Они не считали, что их поведение заслуживает такого ответа.
– Она по-прежнему шарахается, когда я подхожу к ней, – сказала Аннабел Ли на совещании. – Не думаю, что приемные родители сумеют с нею справиться. А ведь мы не хотим, чтобы Эллен Рут опять и опять возвращали в центр, потому что из ее удочерения ничего не получилось.
Эллен Рут! Да, читатель, под таким именем известна теперь крошка Элинор Вексфорд. Но ведь как-то же ее надо было называть – это дитя из ниоткуда. Вспомните, какой ее нашли – невнятно бормоча несколько английских слов, она стояла в шоке у края Route Nationale[20]20
Магистральное шоссе (фр.). Произносится «рут насьональ».
[Закрыть] на фоне пламени, груды искореженного металла и трупов? Эллен ее назвали потому, что, нагнувшись к ней, они разобрали повторяемое шепотом имя «Элен» и те, кто расслышал, приняли его за ее собственное имя. На самом же деле она вспомнила и повторяла имя своей матери – но вспомнила смутно и повторяла его на французский лад, хотя потрясение и ужас изгладили французский язык из памяти девочки. Вот так она и стала «Эллен», а затем и «Рут» от «Рут Насьональ». Дошло? Аннабел Ли считала, что поступила весьма умно, выбрав такую фамилию. И отрицать этого нельзя. Аннабел была тайной пьяницей. Этого не знал никто – ни Хорес, ее муж, и уж конечно, ни отдел социальной службы, наниматель этой пары. Да и откуда бы им знать? Но как бы то ни было, «Эллен Рут» – имя не из самых привлекательных, и, быть может, это-то и устраивало Аннабел Ли. Сама женщина некрасивая, грузная, замученная работой, она недолюбливала на редкость миловидных, чарующих длинноногих девочек. Пожалуй, к лучшему, что в Истлейк они попадали очень редко.
Центр страдал от крайне упорной эпидемии вшивости, и почему-то всегда стригли наголо только Эллен Рут, хотя другим детям достаточно было хорошенько прочесать и вымыть волосы. Учтите, конечно, что волосы у Эллен были очень густыми и кудрявыми – а также белокурыми, блестящими и красивыми, – так что все-таки не исключено, что Аннабел они действительно доставляли излишние заботы. Истолкуем сомнение в ее пользу, тем самым поупражняемся в добродетели – а это лучший способ обрести ее.
Кто-то из членов комиссии заметил, что ребенок пробыл в распределительном центре необычно долгий срок. Почти год. Ведь, конечно же, пора перевести девочку куда-нибудь, где обстановка более домашняя, даже если пока она не подходит для удочерения? Центр создан как перевалочный пункт для детей, попавших в беду – и по своей вине, и по вине мира, – и не предназначен для их постоянного в нем пребывания.
– Я всецело «за», – сказал Хорес. – Но куда вы собираетесь перевести Эллен Рут? Она же РНН. (Читатель, эта аббревиатура расшифровывается «развитие ниже нормы». Иными словами, недоразвитая. Дебилочка, одно слово. И это – НАША Нелл!) Так указано во всех ее документах. Единственное место, которое подходит для ее категории, – это Данвуди, вариант маложелательный.
Данвуди – приют для детей с нарушенным мышлением и психическими отклонениями, а Нелл, хотя предлагаемые ей тесты постоянно показывают умственную отсталость, все-таки всегда послушна и тиха.
– Ну уж не знаю, – сказала Аннабел. – Едва я начинаю ее причесывать, как она вырывается. (Нелл правда вырывалась – из страха, что ее остригут наголо, но Аннабел об этом не подумала или не захотела подумать.) – А один раз наша миленькая Эллен укусила Хореса. Помнишь? (Да, Эллен его укусила, когда Хорес разбудил ее, тряся за плечо, потому что в два часа ночи раздался сигнал пожарной тревоги и детей требовалось вывести из здания. На нее нахлынули страшные воспоминания, ею овладела паника, она вырывалась… да-да, она стала неуправляемой, и она – укусила. Ребенок кусается! Грех непростительный в кругах, посвятивших себя заботам о бездомных детях.)
– Она перепугалась, – сказал Хорес.
– Она ненормальна, – сурово сказала Аннабел. – Прокусила руку почти до кости, как дикий зверь.
Тревога, естественно, оказалась ложной. (Джоан тайком выбралась из кровати и разбила стекло соблазнительным красным молоточком, который висел как раз на уровне детских глаз.) Но пожар – вполне реальная опасность в подобных приютах, некоторые дети охотно занимаются поджогами – а потому к пожарной тревоге всегда относятся серьезно. Даже серьезнее, чем к кусанью!
Возможно, читатель, вас удивляет, почему Нелл – или Эллен – так плохо справляется с тестами на умственное развитие. А причина проста. На вопрос вроде «Солнце светит ночью?» Эллен отвечает «да», думая о том, как солнце восходит по ту сторону Земли, когда садится с этой, а ведь правильный ответ, какой обычно дают дети, которым меньше пяти, был бы «нет». (Нелл же предлагают тесты для четырехлетних, поскольку ее речь соответствует этому возрасту из-за того, что она два с половиной года вообще не говорила по-английски.) Так бывает. Дети в подобных заведениях получают неверную оценку, может быть, случайно, может быть, по глупости проверяющего, а в иных случаях и по взрослой злобе, и попадают совсем не туда, где им настоящее место.
И в этот вечер было решено, что Нелл еще на некоторое время останется в Истлейке и не будет отдана на удочерение. В ее документах возникла запись: «некоторые признаки психической неуравновешенности», подкрепившая роковые РНН и создавшая еще одно препятствие на пути будущего благополучия Эллен в нашей системе помощи детям, в этой помощи нуждающимся.
На том же совещании было внесено и принято предложение выразить благодарность некой миссис Эрик Блоттон, которая подарила приюту еще одну крупную сумму, на этот раз 750 фунтов. Миссис Блоттон никогда не приезжала лично, но, насколько было известно, щедро жертвовала многим детским приютам в этом районе. Ее считали слегка тронутой, что, однако, нисколько не умаляло желательности ее пожертвований. Постановили также послать миссис Блоттон письмо с приглашением посетить Истлейк.
Вам, читатель, уже известна моя точка зрения на совпадения. Уверяю вас, именно такие вещи все время и происходят. Миссис Блоттон, бесплодная супруга Эрика Блоттона, более всего на свете желавшая иметь детей. И если теперь, получив страховую премию за гибель ЗОЭ-05, она раздает ее детским приютам, что тут удивительного? Мир ведь не колоссален – наоборот, он очень мал – кольца внутри колец, круги, замыкающиеся сами в себе. Да поглядите, как Анджи и Дороти, ничего не подозревая, встретились в харродском парикмахерском и косметическом салоне! Насколько я себе представляю, каждый человек в конечном счете встречает всех остальных – актеров на выходных ролях в спектакле своей жизни.
