Текст книги "Валентина"

Автор книги: Ферн Майклз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 30 страниц)

– Ублюдок! – процедил Паксон сквозь зубы.

Валентина, смахнув с глаз слезы, подавила рыдания. Менгис умер, а она жива. Как несправедливо, как нечестно распоряжается ее жизнью судьба! Девушка возвела глаза к небу и принялась тихо молиться: «Я не понимаю, почему должны умирать миротворцы, а убийцы оставаться жить. И что теперь будет со мною? Как мне дальше… без Менгиса?.. Я жила ради него и никогда не просила от судьбы многого. Единственное, что было мне нужно – это чтобы он любил меня, а я его. Мне хотелось рожать любимому детей и растить их с ним вместе, и всегда смотреться в его глаза, чтобы видеть отражение своей любви. Прими мою душу, Господи! Пусть Паксон убьет меня. Я не хочу жить».

Султан Джакарда встал и сложил на груди руки. Мускулы перекатывались под золотистой кожей. Насмешливо и самоуверенно посматривал Паксон на Валентину. Пленница перевела взгляд с его рук на лицо, и вдруг ему так сильно захотелось обладать ею, как никогда и ничего не желал он в своей жизни.

Держать ее в своих объятиях… шептать все те слова, которые шепчут мужчины возлюбленным… чувствовать, как откликается теплое женское тело на ласки… как разгорается в сердце Валентины страсть… Паксон боролся с желанием привлечь пленницу к себе и нежно погладить по голове, как ребенка.

Неужели всегда придется ему брать ее грубой силой и никогда не придет она к нему по своей воле?

Когда только успела эта женщина занять в его жизни столь огромное место? Почему он полюбил ее? Не потому ли, что свое сердце отдала она Менгису и обрела взаимность в любви? Что же такого в этом стройном стане и низком гортанном голосе, при звуках которого разливается по его жилам то огонь, то ледяной холод? Кровь быстрее заструилась по венам султана. Эта женщина должна принадлежать ему!

Краем глаза Валентина наблюдала за Паксоном. Она чувствовала Себя как загнанное животное, по чьему следу идет охотник. Облизнув сухие губы, девушка продолжала наблюдать за красавцем-сарацином. Он потянулся, и на бедрах напряглись сильные мускулы. Завороженная великолепием его тела, Валентина учащенно задышала. Как легко было бы отдать себя во власть этих рук, на мгновенье забыв, что именно эти руки убили ее возлюбленного! Как легко представить себе, что руки Паксона – это руки его брата. Нет, нет!..

Девушка отвела взгляд от мускулистых ног, и широкой груди, и этих горящих глаз. Что-то надо сделать, что-то сказать, все равно что. Она должна бежать. Но панический страх охватил сердце, когда Валентина осознала, что бежать ей некуда. Вокруг, насколько хватало глаз, простирались пески.

Паксон заметил испуг в ее глазах.

– Спи, – коротко приказал он. – До утра я не стану беспокоить тебя.

– Ты лжешь, – возразила Валентина. – Я опасаюсь, что, когда закрою глаза, ты воспользуешься этим. Оставь свое вранье при себе. Я не лягу спать!

– Не беспокойся! Мое тело и так искололи твои острые кости, и не раньше, чем через несколько дней я приду в себя от бешеных порывов твоей страсти! – усмехнулся султан.

– Отвратительная песчаная крыса! – спокойно произнесла Валентина.

Она сидела у ручья и враждебно наблюдала, как одевается Паксон. Должно быть, он устал и, рано или поздно, в конце концов уснет, и вот тогда…

Паксон пристально посмотрел на Валентину.

– Знаю, о чем ты думаешь, но учти: как верблюд несколько недель может обходиться без воды, так и я могу обходиться без сна несколько дней. Бежать от меня ты не сможешь, лучше уж и не пытайся!

Валентина долго сидела, не обращая на Паксона никакого внимания, пока не заснула от изнеможения. Нахмурившись, султан посмотрел на нее. Что же ему с ней делать, когда они доберутся до Джакарда?

Остаток семидневного пути прошел в непрерывных стычках. Порой Паксон наблюдал за Валентиной, следя за ней задумчивым взглядом, и пленница неизменно отвечала ему взором, полным ненависти и отвращения.

В Джакард они прибыли поздно ночью. Город спал, горело лишь несколько ламп. Дворец, находившийся неподалеку от города, был окружен красивым садом с лужайками, поросшими сладко пахнущими травами и цветами. Кусты казались тщательно подстриженными, деревья – ухоженными.

Хотя дворец Джакарда и не был таким большим, как дворец Рамифа в Напуре, все же производил впечатление. При свете звезд, высыпавших на небо, Валентина разглядела, что сторожевые башни увенчаны минаретами. Их шпили остро врезались в бархатисто-черную тьму. Дуновение ветерка донесло аромат жасмина, напомнив о цветах, росших на травянистом пригорке одной высокой горы, и воспоминание доставило девушке невыносимую боль.

Из распахнувшейся двери выбежал слуга. Низким поклоном приветствовал он хозяина. Валентина оглядела большой зал, поднимавшийся ввысь на три этажа и заканчивавшийся застекленной ротондой, служившей крышей. Стекло казалось темным, как небо, но днем наверняка солнечные лучи, проникая сквозь разноцветные стекла, расцвечивали зал яркими бликами. Как и большинство мусульманских дворцов, этот тоже был лишен пышного убранства: статуй и фресок. Единственным украшением ему служили мозаичные полы и обилие свежих цветов в чашах и вазах.

Валентина никак не выказала своего восхищения роскошью дворца. Паксон провел ее в отдельное крыло здания, откуда двери выходили в прекрасный сад. Султан внимательно наблюдал за лицом своей пленницы, надеясь заметить проблески восхищения, но застывшие черты ничего не выражали.

– В моем доме нет запоров, – спокойно сказал Паксон. – Но не пытайся бежать, тебя все равно мои слуги вернут назад. Если захочешь что-либо изменить в убранстве, только скажи мне о своем желании.

Валентина повернулась к нему спиной и стала смотреть на прекрасный сад, разбитый среди пустыни. Слезы жгли ей глаза. Вновь обратив к Паксону взгляд горестных глаз, она проговорила:

– Верни мне Менгиса! Ничего другого я не хочу. Ты мне отвратителен! Я тебя ненавижу! Ты убил своего брата! – пронзительно крикнула она. – И тем самым лишил меня любви! У меня в душе теперь осталась только ненависть! Ты можешь, конечно, держать меня в своем дворце, но никогда не заставишь полюбить себя. И никогда я не отдамся тебе по своей воле. Каждый день, каждый час, каждую минуту я буду сравнивать тебя с Менгисом, и каждый раз сравнение окажется не в твою пользу. Когда же я больше не смогу выносить эту пустую жизнь, я или тебя убью, или покончу с собой. И что тогда у тебя останется? Этот прекрасный дворец и женщины в гареме? Да смилостивится Господь над твоей душой, – прошептала Валентина.

* * *

Один день был похож на другой. Валентина вставала утром, и до вечера томительно тянулись бесконечно долгие часы. К ее удивлению, Паксон ничего от нее не требовал и не заходил к ней в покои, и эта перемена темноглазого владельца дворца пугала девушку еще больше, чем прежний облик самоуверенного и насмешливого молодого сарацина. Этот новый Паксон – спокойный, тактичный и внимательный – был ей незнаком.

Однажды вечером по окончанию трапезы султан низко поклонился ей и спокойно заговорил:

– Я отправляюсь на охоту. Вернусь через три дня. Говорю это лишь для того, чтобы ты не ждала меня к ужину. Бежать не вздумай!

Голос Валентины прозвучал безжизненно и равнодушно:

– Я ничего не обещаю, потому что ничем тебе не обязана и ничего не должна.

– И я тебе ничего не должен, – ответил Паксон.

– Ты должен заплатить мне за жизнь Менгиса. Этот долг останется за тобой до последнего твоего часа. Ты ненавидел своего брата. Ты всегда его ненавидел. Тем вечером в горах я поняла это. Менгиса, может быть, ты и обманул, но меня обмануть не сможешь! Все эти разговоры о помощи христианам – лишь прикрытие, и приезжал ты к Менгису, чтобы обманом заставить его спуститься с горы и убить! Но ловушка не захлопнулась, и тогда ты схватил меня в надежде, что он придет мне на помощь. Ты знал, что когда шейх аль-Джебал покинет Аламут, он лишится трона и федаины станут служить новому Старцу Гор, а ты останешься с ним один на один! Так ведь, Паксон? Ответь мне, будь ты трижды проклят! Признай, что мои слова – чистая правда! Или ты промолчишь? Так я и думала! Что же, я сама отвечу за тебя!

Ты был законным наследником Джакарда, а Менгис – всего лишь незаконнорожденным сыном, но получил от отца то, чего ты хотел больше всего на свете – Аламут, безграничную власть, преданность федаинов! Ты хотел все это себе! Ты всегда хотел иметь то, что принадлежало Менгису. И потому ты убил его – из ненависти. Но теперь у тебя ничего нет! Менгис мертв, в Аламуте на троне сидит новый хозяин горы и мира, а тебе никогда так и не стать шейхом аль-Джебалом. Ты держишь меня пленницей в своем дворце, изнасиловав мое тело, но сердцем и разумом я никогда не буду твоей. Никогда!

– Будь ты проклята! – воскликнул Паксон, бросившись на нее со сжатыми кулаками.

От удара в плечо Валентина отшатнулась.

– Слышать горькую правду всегда нелегко, – хрипло прошептала она. – Живи с мыслью о всевластии Менгиса и в смерти. Он одержал над тобой победу! Живи, султан Джакарда!

Паксон бросился вон из комнаты, чувствуя, что еще пара слов этой женщины – и он ее убьет. Слова Валентины обожгли его проникновенной правдой. Черная пантера, доставленная из лагеря близ Напура, потерлась о ноги хозяина, скучая по охоте.

– Ну, верная подруга, – утешил ее Паксон. – Ты уже не сердишься, что на некоторое время я покидал тебя? Поверь, поле боя не самое лучшее место на свете, и кроме того, я рад, что ты не стала свидетельницей моего поражения.

Пантера снова потерлась о его ноги, вопросительно мигнув ярко-желтыми глазами.

ГЛАВА 31

Мужчина, лежавший ничком у стены внутреннего двора крепости Яффы, пошевелился, и в безмолвии пустыни послышался тихий стон. От страшной боли у него раскалывалась голова. Он ударил кулаком по песку, и ему показалось, что где-то раздаются голоса, но невыносимая боль не позволяла шевельнуться.

Двое кочевников-номадов переглянулись и снова посмотрели на раненого. Один из них пожал плечами, а второй опустился на колени и поднес фляжку с водой к губам лежавшего на песке человека. Пил Менгис жадно. Пожавший плечами всадник слез с коня и отвязал мешок, притороченный к седлу, и вскоре под головой раненого лежало свернутое одеяло. Номад отломил кусочек какого-то корня и всунул Менгису в рот.

– Чтоб не было больно, – кратко пояснил он.

Раненый человек благодарно взглянул на номада. Двое кочевников осторожно подняли Менгиса и перенесли в тень.

– Не пытайся вставать, пока солнце не закатится в третий раз, – сказал один из номадов. – Плохая у тебя рана. Мы оставим тебе воды и пищи, и моли Аллаха, чтобы он послал тебе верблюда или лошадь, потому что этим снабдить тебя мы не можем.

Двое кочевников поднялись на своих коней и покинули двор крепости. Глаза у Менгиса были пустыми и удивленными. Кто эти люди и что делали здесь? Его одолевала дремота, он пребывал в растерянности. Откуда у него рана на голове? Как довелось ему здесь очутиться и долго ли лежит он во дворе крепости? Отец, наверняка, будет недоволен! И Паксон… А где же Паксон? Мыслей пронеслось слишком много. Менгис закрыл глаза и заснул.

Когда несколько часов спустя он проснулся, то вспомнил о себе не больше прежнего, кажется, произошло какое-то сражение… Знает ли о том отец? И… где же Паксон? Не убит ли он? Менгис попробовал приподняться на локте, чтобы осмотреться, но тотчас же откинулся назад, схватившись за голову: боль вспыхнула с новой силой. Тогда он снова сунул в рот корень и стал жевать. Вскоре Менгис вновь заснул.

К концу третьего дня ему удалось встать и, нетвердо держась на ногах, обойти крепостной двор. Из-за стены, обращенной к пустыне, доносился тошнотворный запах мертвых тел. Его вырвало. Нужно было выбираться отсюда. Но сначала придется осмотреть тела, чтобы убедиться, нет ли среди них Паксона. Как объяснит он отцу, где был, если ничего не помнит о случившемся? Нет, кое-что все-таки помнит!.. Вот он скачет из Джакарда вместе с братом, а детеныш пантеры бежит рядом с ними. Видимо, на охоте что-то случилось, но почему же на нем эта странная одежда из оленьей шкуры?

– Паксон! – хрипло крикнул Менгис, пробираясь между убитыми.

Обрадовавшись, что брата нет среди мертвых, человек, потерявший память, медленно побрел по пустыне, пустившись в свой долгий путь в Джакард. Много дней брел он по дороге, останавливаясь время от времени: или когда боль в голове становилась совершенно невыносимой, или же когда хотелось попить из бурдюка, оставленного номадами. Менгис твердо знал лишь одно: он должен вернуться в Джакард, чтобы узнать, где же Паксон.

Номады заметили его несколько дней спустя. Менгис лежал в беспамятстве. У него не было сил идти дальше. Кочевники шепотом посовещались, и один из них грязным пальцем указал на одежду незнакомца. Прозвучало имя Менгиса, а затем был упомянут и шейх аль-Джебал. Номады покачали головами и собрались уезжать.

Но один из них вступил с остальными в жаркий спор, то и дело указывая на рану на голове Менгиса. Торопливым шепотом несколько раз произносилось слово «федаины». Глаза кочевников боязливо пробежались по пустыне, отыскивая убийц. Номады покачали головами и подъехали поближе к лежавшему на песке человеку. Они снова пошептались, затем подняли Менгиса и положили его на спину верблюда.

Когда луна выбралась из облаков, кочевники добрались до стоянки и позвали старуху-знахарку. Мягко касаясь скрюченными пальцами головы Менгиса, она осмотрела рану и кивнула. Тогда человека в оленьих шкурах отнесли в ее шатер.

Старая женщина постаралась поудобнее устроить раненого и промыла засоренную песком рану, выбрав насекомых из запекшейся крови, затем нанесла толстый слой мази и обвязала голову Менгиса чистой тканью. Она точно знала, кто он такой. Рассказы об этом человеке наводили ужас на всех обитателей пустыни. Но не одежда из оленьей шкуры помогла знахарке догадаться, кто попал в ее шатер. Она не раз видела этого мужчину, когда он был еще мальчиком, любившим мчаться на быстром коне по пустыне вместе со своим братом.

Добрая женщина нежно ворковала над лежавшим в забытьи молодым человеком, время от времени вытирая пот с его горячего лба. Она знала и то, что к утру Аллах примет решение, оставаться ли в живых Менгису, и молилась, чтобы этому красавцу довелось еще пожить.

Жар терзал Менгиса всю ночь и утро, но к тому времени, как солнце высоко поднялось над горизонтом, жар стал спадать и раненый попытался приоткрыть глаза. Он улыбнулся старухе, склонившейся над ним, но она приложила палец к его губам и сделала знак лежать спокойно. Знахарка объяснила ему, где он и как сюда попал.

– Пройдет много дней, прежде чем ты сможешь двинуться в путь, – сказала она. – Ты слишком долго оставался без пищи и воды. Наши люди дадут тебе коня, когда ты поправишься. Все будет хорошо. А теперь спи.

Менгис вздохнул и заснул.

Дни, проведенные им среди кочевников, прошли в беседах со старухой и ее соплеменниками. Эти люди рассказывали ему странные вещи: будто судьбой ему предназначено занять трон Аламута и повелевать федаинами…

В это просто трудно было поверить.

Когда Менгис спрашивал своих собеседников, откуда же им это известно, если сам он о том ничего не ведает, они важно кивали головами и говорили, что все, происходящее в пустыне, известно номадам. Кочевники утверждали, что его брат – великий воин. Когда же Менгис непонимающе смотрел на них, знахарка напоминала, что страшный жар иссушил разум раненого и потому не может он ничего вспомнить.

Номады предложили отвезти его к подножию Аламута, где о нем наверняка позаботятся федаины, но Менгис отказался. Он упрямо качал головой и повторял вновь и вновь, что непременно должен отправиться в Джакард, и чем чаще повторял это, тем сам больше верил, что кто-то его очень ждет там.

Когда Менгис поправился и настала пора уезжать, он привязал бурдюк с водой и мешок с провизией к седлу и оглядел людей, столько сделавших для него. Старуха-знахарка скрюченными пальцами взяла его за плечи и заглянула в глаза.

– Хочешь верь, хочешь – не верь, но рану нанес тебе брат. Так сказал предсказатель, умеющий читать судьбы по песку, и ему можно верить. Пески никогда не лгут. Раз сам ты забыл все, то хотя бы запомни, что я говорю. В Джакарде ждут тебя только зло и горе. А ты надеешься обрести там счастье и покой! Прояви мудрость и осторожность, чтобы распознать ложь и обман. Много раз долгими ночами просила я Аллаха сохранить тебе жизнь и думаю, он не мог не прислушаться к моим молитвам. Сделай же так, чтобы не оказались потраченными впустую усилия старой женщины!

Менгис внезапно почувствовал озноб, хотя и стоял на жарком солнце.

– Я запомню твои слова.

Не оглядываясь, помчался он в Джакард, и душа его пребывала в глубоком смятении.

* * *

Еще несколько часов – и он окажется в Джакарде! Менгис ждал, когда его конь утолит жажду, напившись из небольшого ручья. Сам он тоже с удовольствием смочил прохладной влагой пересохшее горло и позволил коню попастись немного на траве.

Менгис присел у воды. Теперь он знал наверняка: что-то перепуталось в его воспоминаниях. Если верить старухе-знахарке, то какая-то часть жизни выпала у него из памяти. Но может, приехав в Джакард, он обо всем вспомнит?

Слова старухи звучали в ушах: «Будь осторожен! Остерегайся своего брата!» Она сказала, что Паксон нанес ему эту глубокую рану на виске. Но почему? Если бы только удалось вспомнить! Как мог брат, поступив столь жестоко и злобно, оставить его умирать? Всякий раз, когда Менгис думал об этом, голова начинала страшно болеть. Но в Джакарде, он был уверен, ему удастся все вспомнить.

Горячее солнце приятно согревало, и Менгис задремал, не сомневаясь, что через несколько часов окажется в Джакарде. Сейчас ему хотелось только одного: чтобы приятное чувство расслабленности длилось как можно дольше. Какие-то смутные воспоминания будоражили сознание, и он пытался припомнить, когда же прежде подобное умиротворение снисходило на него. Но картина почему-то не складывалась в единое целое из многочисленных обрывков образов и фраз. Менгис пожал плечами и задремал. Он скорее почувствовал, чем увидел, что к нему приближается всадник. Не изменив позы, Менгис наблюдал за человеком, спешивавшимся с коня.

– Привет, Пакс, – тихо сказал он брату.

Паксон резко обернулся, лицо его побледнело, и Менгис убедился: старая женщина была права. Теперь нужно быть осторожным в своих словах и поступках!

– Как ты здесь оказался? – с удивлением спросил Паксон.

Менгис указал на своего коня.

– Так же, как и ты, – лениво произнес он.

– И куда же ты держишь путь? – холодно поинтересовался Паксон.

– Сдается мне, что туда же, куда и ты, – медленно проговорил Менгис.

Паксон ощутил некую странность в поведении брата: тот вел себя, словно…

– Давно ты здесь? – спросил султан Джакарда.

– Часа два, может быть, три. Кто же замечает время, путешествуя по пустыне? А ты откуда едешь, брат?

– С охоты, – коротко ответил ему Паксон.

– Не вижу дичи! Она была на четырех или на двух ногах? – рассмеялся Менгис.

Паксон нахмурился.

– Чего ты хочешь?

– Ничего, – спокойно ответил Менгис. – А разве я должен хотеть чего-либо особенного?

– Почему ты здесь? Зачем едешь в Джакард? Отвечай, тысяча проклятий! И прекрати свои шуточки!

Паксон с тревогой ждал ответа.

– Что же плохого в том, что сын едет навестить отца?

– Навестить отца? Наш отец умер много лет тому назад! Что взбрело тебе в голову?

– Я забыл, что он умер. Я многое не помню. Кажется, кто-то нанес мне смертельную рану, и чудом мне удалось выжить. Последнее, что я помню – это как мы с тобой скачем по пустыне, а рядом с нами бежит детеныш пантеры. Номады выходили меня и помогли набраться сил, и я решил вернуться в Джакард и поговорить с тобой, надеясь: ты поможешь мне обо всем вспомнить.

– Я не верю ни одному твоему слову! Что за хитрость ты затеял, Менгис?

– Не хочешь ли ты сказать, что меня не примут в доме моего отца?

– Докажи мне, что говоришь правду! – потребовал султан.

– Как же я могу это сделать? Я никогда не лгал тебе, Пакс. Почему же должен обманывать на этот раз? Что-то ужасное случилось в Джакарде, и ты не хочешь, чтобы мне о том стало известно?

– В Джакарде все, как обычно!

Паксон лихорадочно соображал. Если Менгис на самом деле потерял память… то ничего лучшего и придумать было нельзя! Он опустился на траву рядом с братом, и его поведение, и тон резко изменились: Паксон превратился в приятного и дружелюбно настроенного собеседника.

– Я устал от сражений и недавно вернулся в Джакард. Война отняла у меня все силы, Менгис. Однако, – добавил он, широко улыбнувшись, – у меня есть и хорошая новость. В скором времени я беру себе в жены одну красавицу. Моя нареченная ждет меня в Джакарде, и свадебные торжества покажутся мне особенно радостными, если на них будет присутствовать мой брат, – Паксон хлопнул Менгиса по спине, ожидая, что же тот ему скажет.

– Берешь в жены одну красавицу, говоришь?

– Сам скажешь, что красивее ее нет на свете, когда увидишь Валентину.

Менгис слегка нахмурился, повторив про себя это имя.

– Никогда раньше не слышал я такого имени, – сказал он.

– Имя довольно редкое, – согласился Паксон.

– А когда же свадьба? – поинтересовался Менгис.

– Скоро, раз ты согласился присутствовать на торжествах! Закатим пир… через неделю! – принял решение султан. – Ты рад за меня?

– Не знаю, – честно признался Менгис. – Твое решение взять себе жену слишком неожиданно для меня. Я должен привыкнуть к этой мысли.

– Ну, пора трогаться в путь, – весело заключил Паксон, но его мрачный взгляд не ускользнул от Менгиса.

Оба встали.

– Поторопимся! Мне безумно хочется наконец-то выспаться в постели! – озабоченность не сходила с лица Менгиса, когда он садился на коня.

Чем ближе подъезжали они к Джакарду, тем сильнее становилась его тревога, затаившаяся в душе. Этот человек, скакавший впереди, не был похож на его брата. Паксон прежде никогда не проявлял подобное недружелюбие и мрачность характера.

Тревога усилилась, когда братья подъехали ко дворцу и спешились. Паксон провел Менгиса во дворец через боковую дверь и кухонные помещения. Дюжему стражнику вменил султан в обязанность долг слуги, велев принести чистую одежду и воду для купания брата. Велел он также приготовить ванну и для себя. Паксон проследил, чтобы Менгиса проводили в отведенные для него покои.

Затем султан решительным шагом направился к Валентине. Он грубо схватил ее за руку и протащил по коридору к двери одной из комнат, сделав знак стражнику удерживать женщину, когда он отойдет.

– Я хочу, чтобы ты слышала и видела все, что сейчас произойдет!

Паксон обратился к стражнику:

– Если она скажет хоть слово, перережь ей глотку.

Султан распахнул дверь, и Менгис резко обернулся. Валентина упала на пол в глубоком обмороке.