Текст книги "Пифей"

Автор книги: Фердинан Лаллеман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц)

К первой половине IV века до н. э. происходит "разрыв" греческого мира. Эллины с помощью македонян распространяют свою письменность, этику, философию и искусство на Египет, Персию и даже Индию. Александр Великий основывает Александрию и город, который позже будет назван Карачи [5]. Начинается эпоха Великих греческих открытий. Массалия окажется не последней в этом познании Мира. Она считает, что это одна из возможностей занять подобающее ей место. В то время как Неарх, флотоводец Александра, исследует, отправившись из Индии, берега Белуджистана и Персидского залива, Массалия посылает Эвтимена по следам Ганнона к Западной Африке, а Пифея в страны олова и гиперборейские моря*. Оба они прорвались через блокированные Столпы, но Пифей приложил все усилия, чтобы найти восточный путь для возвращения в Массалию.

Путешествие Пифея имело двоякую цель – удовлетворить его собственную жажду знаний ученого-математика, географа и астронома и добыть определенные сведения для тимухов.

Если Пифей отправляется в путешествие для проверки своих расчетов широт и продолжительности дня по мере приближения к полюсу или удаления от него, то тимухи, искушенные коммерсанты, рассчитывают на него, чтобы получить точные данные о кратчайшем пути к странам, где добывают олово и янтарь. Они надеются, что Пифей отыщет его через восточные реки и Черное море или через русские реки и Каспийское море (некоторые полководцы Александра Великого считают Каспий "открытым" водоемом, имеющим выход в Гиперборейский океан или к другому морю, позже названному Балтийским).

Рассказ Пифея о его путешествии утерян.

Составленная им карта также исчезла. Не исключено, что рукопись Пифея попала в Александрийскую библиотеку, где с ней могли ознакомиться многие ученые античности.

Нам известно ее название: "Об Океане". Фрагменты этого труда дошли до нас только благодаря злобным нападкам Страбона. Из его "Географии" мы знаем, что у Пифея были верные взгляды на географию и космографию, но в своем произведении Страбон называет его "отъявленным лгуном", хотя чаще ошибается сам. Пифей знает, что Земля круглая; он умеет точно рассчитать широту, а указанные им расстояния верны. Он знает о существовании полночного солнца и предсказывает, что в полдень может стоять глубокая ночь. Несмотря на свою злобу кабинетного ученого против исследователя, Страбон все же вынужден признать заслуги Пифея в области математики и астрономии.

Я использовал эти фрагменты, а также те, что цитируют Косма Индикоплов, Дионисий Периэгет и Плиний Старший, как опоры разрушенного моста. Мне хотелось восстановить пролеты этого чудесного Моста Ветров, возведенного на Дороге Китов.

Я благодарю директора библиотеки Упсальского университета, предоставившего мне возможность изучить великолепное издание "Фрагментов Пифея Массалиота", подготовленное Арведсоном в 1824 году, архивариуса и библиотекаря Торговой палаты Марселя месье Анри Роллана, а также директора Музея древностей Гланума и его превосходительство посла Исландии в Париже, которые предоставили мне для работы необходимые документы и фотографии.

Так из цитат и находок, изучения почти исчезнувших следов, ветров и льдов, приливов и отливов у меня сложился образ Пифея. Теперь любой марсельский мальчуган, удивлявшийся, что греческий мореплаватель изображен в галльских штанах, может найти ответ в "Бортовом дневнике античного мореплавателя".

Г. Брош был первооткрывателем Пифея, и я с волнением думаю о том, сколько нового он узнал бы о своем кумире, если бы совершил путешествие в Исландию. Знал ли он о "Доисторической Норвегии" Хокона Шетелига? Знал ли он о находках древнегреческих монет на берегах Балтики? Не думаю. И мне хочется своей книгой дополнить его труд. Думается, что Г. Брош был сторонником лишь толкования текстов, как он подчеркнул в своей работе о Пифее. Но жизнь и путешествия Пифея – нечто большее, чем перечисление цитат критиков и их опровержение. Пифей – символ распространения эллинской цивилизации в страны Северной и Западной Европы. Пифей выводит средиземноморский мир в мир Океана.

Мне кажется, что я продолжаю труд Броша и иду дальше. Представляю его радость, если бы он узнал о находке великолепного кубка в Вике, что свидетельствует о проникновении греков в страну кельтов и объясняет путешествие Пифея морем – он пытается найти для Массалии новые рынки, до которых легко добраться; те же цели преследует Эвтимен, отправляясь в Западную Африку.

Надеюсь, я завершу изыскания Броша, вручив издателю этот "Дневник". Он мог быть написан примерно в 330 году до н. э.

Курсивом выделены подлинные фрагменты, в книгу введен греческий текст*. Через две тысячи четыреста лет после своего путешествия Пифей переиздан, как был "переиздан" Массалией Гомер во времена Пифея.

Приключения Пифея, его исследования и опыты на полторы тысячи лет обогнали европейскую науку и ставят его в ряд представителей Ренессанса он был философом, астрономом, математиком, географом, изобретателем, поэтом и мореплавателем), искушенным в тайнах торговли и дипломатии.

Пифей Массалиот, открыватель северных стран Европы, передает нам свой "Бортовой дневник", который мог бы быть "со всем тщанием" написан на борту его судна, позволив бриттам, свебам, готам и скандинавам войти в историю Западной Европы и цивилизации вообще.

Фердинан Лаллеман

Марсель, 18 августа 1956 г.

* Для данного издания греческие и латинские тексты переведены на русский язык.

Пифей из Массалии

Подготовка

Хлопоты

Первый день Гекатомбеона [6]. Я, Пифей, сын Кринаса-массалиота и внук Пифея-фиванца, решил записать все, что собираюсь предпринять, дабы с помощью чисел доказать справедливость моих расчетов, касающихся положения гиперборейских земель и Массалии. Пет ничего могущественнее чисел, и тот, кто владеет ими, может считать себя столь же сильным, как и боги, но богам ведомы все числа, а потому мы находимся у них в подчинении.

Мне, массалиоту, приятно вести отсчет времени от года основания моего родного города Протисом Эвксеном [7]. И поэтому я помечаю первый лист моего свитка первым днем Гекатомбеона двести девяностого года Массалии*.

Вчера я беседовал с Парменоном, архонтом, ведающим делами флота, о корабле, какой хотел бы заказать, чтобы совершить плавание в Гиперборею.

Парменон усмехнулся. Я не люблю улыбок на лицах людей, когда излагаю то, чему меня научили числа.

– Почему бы тебе не последовать за намнетами, возвращающимися домой по рекам и дорогам? – ответил он и добавил: – А ты спрашивал мнение дельфийского оракула?

* Примерно 15 июля 330 года до н. э.

Как вдолбить ему в голову, что намнеты живут в стороне и гораздо южнее тех районов, куда я собираюсь отправиться! Парменон по-прежнему считает, что Земля – диск, в центре которого располагаются Дельфы, и очень гордится тем, что сделал в молодости для Казначейства.

"Я знаю, где находится пуп Мира" [8] – таково его любимое присловье.

Увы! Эвтимен прав, когда уверяет, что Парменон с трудом может рассчитать расстояние между собственным пупком и кончиком носа!

Парменон стар и боязлив. Если он советует последовать за намнетами, то только потому, что подозревает о моем намерении прорваться через охранение пунов у Столпов Геракла. Я знаю, что в настоящий момент мы соблюдаем своего рода перемирие, но уверен – они не простят тому, кто пройдет мимо Гадеса.

– Нет, – отвечаю я, – я не собираюсь в Элладу. Я хочу отправиться к гиперборейцам. Я хочу увидеть Солнце, которое не укладывается спать в чертогах Медведицы.

Парменон даже привстал, чтобы заглянуть мне в глаза, поскольку я вскочил на ноги. На его лице отразилось скорбное удивление.

– К гиперборейцам? Пифей, что ты там будешь делать? К полуночным варварам? Уж не сошел ли ты с ума, Пифей?

– Нет, я в здравом рассудке. Я хочу проверить рассчитанные мною числа: они свидетельствуют, что Земля наша кругла, как огромный шар, и что Массалия лежит почти на полпути между местами, где дни равны между собой, и полюсом сферы, где день не прекращается все лето. Помоги мне, о могущественный Парменон. Дай мне корабль и позволь Массалии сравняться славой с Карфагеном, у которого был великий мореплаватель Ганнон. Разве ты не знаешь, что Карфаген посылает свои корабли в обход Африки, и разве мы не можем воспользоваться перемирием между пунами и нами и завязать торговые связи с гиперборейцами, как это сделали наши конкуренты в полуденных странах Ойкумены? Доверься мне, Парменон, поверь мне, о могущественный архонт.

Затем я спросил Парменона, не считает ли он меня младенцем, уверяя, что мой корабль упадет в Аид, как только достигнет края диска, плывя по реке Океан. Сегодня я думаю, что Парменон был искренним. Его удивление и оскорбленный вид не походили на игру актера на подмостках Одеона. Он верил в свою правоту! И когда я крикнул ему в лицо, что у шара нет краев, он посмотрел на меня с такой тоской, что я понял – он зарежет петуха перед Асклепием, дабы я вылечился от безумия.

О Афина! Самое трудное не в том, чтобы предпринять опасное путешествие или построить крепкий и быстрый корабль, а в том, чтобы найти понимание у других людей.

Наконец Парменон согласился, чтобы я пред-. ставил свой проект на рассмотрение архонтам, но попросил отсрочки в две декады, словно забыв, что я молод и сгораю от нетерпения.

Я ушел от Парменона в смущенном состоянии духа, зная, сколько препятствий придется преодолеть. Думаю, самыми тяжелыми будут те, которые поставят передо мной друзья. Они добры и любят меня, но совершенно лишены понимания.

Второй день Гекатомбеона. Этой ночью я заново проделал все расчеты. И пока дважды опорожнились песочные часы, я наблюдал за Стражем Медведицы [9]. Неподвижность звезды на небосводе укрепила меня в решимости добраться, если возможно, до той точки нашего мира, что лежит у полюса ближе других и где я смогу вдоволь налюбоваться этой звездой. Удастся ли мне увидеть, как она постепенно займет место над мачтой моего корабля, и можно ли вообще приблизиться к желанной точке?!

Начало, этого года совпало с тем днем, когда солнце словно останавливается в небе, как бы колеблясь, продолжать ему свой бег или нет. И я смог удостовериться, что отношение длины тени гномона к его высоте равнялось сорока одному и четырем пятым к ста двадцати [10].

Гиппарх говорит, что в Византии отношение гномона к длине его тени такое же, какое, по словам Пифея, в Массалии.

Страбон

Я знаю из расчетов, что в Мире есть страна, где это отношение равно единице, поскольку тени у гномона нет. И напротив, чем ближе оказываешься к его стержню, тем длиннее тень гномона по отношению к самому гномону. Я понял это, побывав немного далее Авенниона для проверки своих чисел. Как и Фалес, я считаю Мир настолько огромным шаром, что человеку Земля кажется плоской. А ведь стоит лишь взглянуть на горизонт с верхушки акрополя Массалии, дабы убедиться в обратном. Разве мы не видим, как суда исчезают за горизонтом, наподобие мухи, шествующей по яблоку и обходящей его кругом?

Но люди так созданы, что верят только собственным иллюзиям, и их бедные глаза не в силах вынести сверкания истины и чистоты чисел.

Третий день Гекатомбеона. Звезда Артемиды кругла, кругло Солнце, и наш Мир должен быть столь же круглым, как они. Вселенная есть собрание шаров, но находимся ли мы в центре этого скопления? Неужели вселенная вращается вокруг нас? Меня бесит, что не могу разрешить эту трудность, и я хочу отправиться в ту точку Гипербореи, где лежит вершина Мира и где можно оценить красоту высших чисел!

А Парменон советует мне последовать за намнетами! Почему бы не за гельветами, раз они принимают свое озеро за внутреннее море и верят, что Альпы – вершина Мира? Льды Альп просто ближе к эфиру, но это еще не Гиперборея, где льды образовались из-за отсутствия солнца. Разве зимой в Массалии не случается ночных заморозков, тогда как днем их не бывает?

Четвертый день Гекатомбеона.

Мне нужен корабль, и я должен быть достаточно богат, чтобы построить его так, как мне хочется. Расчеты ничего не стоят без проверки на месте мне необходимо совершить путешествие в Гиперборею. Не самое главное составить гномоновы таблицы для всех стран Ойкумены. Надо проверить все числа и радоваться тому, что их можно применить для дела.

Первый день второй декады Гекатомбеона.

Прошло шесть дней, а в моих делах ничего не меняется. Я хотел снова увидеть Парменона, но он, чтобы не принимать меня, сослался на праздничные церемонии, посвященные Гекате. Он – член Совета по проведению праздников и очень занят. Суетные заботы! Много ли новых знаний прибавится после убийства сотни быков? [11] Чем это обогатит богиню мудрости Афину? Зато народ и жрецы получат свою долю мяса. А кроме того, сотня ревущих быков, которых режут на агоре, кровь, стекающая к Лакидону* багровыми ручейками, радостное зрелище даже для тех, кто ест досыта. Посейдон может считать, что жертвы приносят ему! О Афина, если жертва угодна тебе, то внуши нашим архонтам и тимухам желание разузнать о народах Земли и о землях народов, лежащих на пути в Гиперборею! Там Массалию ждут богатства. Там она может добыть себе славу.

Второй день второй декады Гекатомбеона. Парод накормлен до отвала. Жрецы лоснятся от довольства. Архонты отпировали. Тимухи продали быков. Все удовлетворены. Драхмы, статеры, оболы скатились по прилавкам в кошельки богачей. А я терзаюсь и жду знака, чтобы представить мой проект Совету. Массалия, ты – город торговцев! Однако я люблю тебя и хочу послужить твоим интересам. Пора открыть новые пути и раздвинуть тесные торговые границы. Я знаю, что пуны ходят в океаническую Африку, а финикийцы поднимаются в страны Борея за янтарем, оловом, золотом и мехами. Я не верю, что проход через Геракловы Столпы опасен, надо только обмануть эскадры Тартесса и Тингиса. Когда Парменон рассуждает о судах, падающих в Океан по ту сторону Ойкумены после выхода из пролива, он не ошибается – суда падают на дно, и именно по ту сторону Столпов. И тем не менее Парменон говорит нелепицу, хотя и не подозревает об этом: самое печальное в том, что они гибнут оттого, что корабли врага разбивают или сжигают их. Вот почему мне нужен корабль более быстрый, чем суда пунов. И нужны люди, умеющие грести и выполнять маневры, и эти люди не должны дрожать от страха, как Парменон.

Третий день второй декады Гекатомбеона.

Отправился к Фелину и долго ждал, пока он примет меня, но не пожалел об этом. Фелин молод и горит энтузиазмом. Он выслушал меня и обещал свою поддержку, хотя и опасается старцев из Совета больше, чем пунов.

– Не наседай на них, – посоветовал он мне, – выжди, пока они поймут тебя и пока их умы свыкнутся с твоими замыслами. Умей выжидать, нетерпеливец, и тогда я смогу тебе помочь. Старики любят управлять событиями или хотя бы верить в то, что управляют ими. Надо, чтобы идею высказали они сами, хотя заронишь ее в их головы ты.

Услыхав такие речи, я не смог сдержать гневного жеста, но всегда улыбающийся Фелин тихо произнес:

– Послушай, Пифей, научись убеждать, как того требует твое имя*. Наука убеждать не что иное, как умение посеять свои идеи в чужих умах. Пшеничное зерно не ревнует к колосу. Когда ты вернешься из своего великого путешествия, то поблагодаришь меня.

Я ушел от Фелина с утешением в душе, но с недоумением на сердце. Завтра по его совету пойду к Политехну. За какие грехи мне, Пифею, кому столь приятен лишь один вид пенящегося моря, приходится ходить с визитами, подобно женщине? Может, мне лучше превратиться в разряженную гетеру?

Пятый день второй декады Гекатомбеона.

Я нанес визит Политехну, отправившись к нему в дом, что высится над Лакидоном у фонтана агоры. Это – прекрасное здание, украшенное на манер афинских жилищ. Политехн совершил путешествие в Элладу и привез оттуда вазы и статуи. И перед тем, как изложить ему цель моего визита, я был вынужден восхищаться изящными амфорами и прекрасными изваяниями из коллекции этого богача.

– Как тебе нравится Дионис с дельфинами? А битва гигантов с Гераклом? Видел ли ты эту оторванную руку, которая служит ему дубинкой? А что ты скажешь о менаде с обнаженной грудью?

Я восхищался, но мои мысли разбегались, и я уже не знал, что должен сказать. Может, Политехн показывает свое собрание произведений искусства гостям из хитрости, желая затмить их разум лицезрением женщин и богов?

* Сходство лишь по созвучию: по-гречески "пифан" – умеющий убеждать, убедительно говорящий.

– Посмотри на эту Афродиту, она может быть копией со статуи Праксителя?

Ну это уж слишком. Я пришел не для того, чтобы любоваться обнаженной Афродитой, а чтобы поговорить о числах и о строительстве кораблей.

Я разозлился и сказал, что предпочитаю Посейдона и его мужественный гнев, а не женские прелести Афродиты. Политехн крайне удивился или сделал вид, что удивлен, и спросил:

– Разве ты не любишь женщин, Пифей? Я думал, что моряки приносят жертвы Афродите Пандемии во всех портах, где они бросают якорь.

– Я люблю только свою мать и многогрудую кормилицу Артемиду Фокейскую, а не твою бесстыжую богиню, удел которой размягчать мужчин удовольствиями. Эту я и знать не хочу, поскольку она отдаляет меня от расчетов и моря.

– Поздравляю тебя, – с издевкой произнес Политехн, – но я думал, ты пришел ко мне полюбоваться тем, что я привез из Афин и Коринфа.

Я ощутил смущение перед этим могущественным человеком, и злые слезы наполнили мне глаза.

– Я пришел к архонту, ведающему торговыми судами Массалии.

– Ах так! -воскликнул Политехн.– Но в таком случае тебе следовало бы прийти ко мне на агору или в Зал собраний. И тогда я не отяготил бы твоих глаз созерцанием этих произведений искусства. Я забыл, что ты происходишь от Пифея-беотийца [12].

При этих словах я вскочил, словно ужаленный ядовитой гадюкой.

– Мой дед, конечно, был фиванцем, – вскричал я, – но зачем попрекать этим? Я весь во власти грандиозных проектов, а потому не интересуюсь вазами. Они прекрасны, но числа мешают мне рассмотреть их.

Тогда Политехн смягчился и пригласил сесть рядом с ним на подушки.

– Я тоже люблю числа, – сказал он, – но великолепные формы и восхитительные линии женских тел можно сравнить с самыми прекрасными из них! Как и музыка, Пифей, женщина есть число и отношения чисел. Знакомы ли тебе аккорды лиры? Это тоже числа, золотые числа гармонии [13].

– А числа Мира, – возразил я, – числа кругов Земли, Солнца и Луны, а также звезд, разве они не более прекрасны? А музыка сфер, разве она не является прекраснейшей мелодией для уха и души знатока?

Тогда Политехн взял меня за руки и попросил прощения, что насмехался над моим беотийским происхождением. Потом спохватился и спросил:

– Где ты выучился всему этому, Пифей?

– Я знаю только то, что решили мне открыть боги, Политехн.

– Ты бывал в Сиракузах? Или в Родосе? Я учился в этих двух городах, их школы пользуются заслуженной известностью.

Мне пришлось признаться, что я учился сам, в одиночку.

– Однажды я ездил в Афины и видел Сиракузы, но служил на торговом судне, где помогал наварху, который оплачивал мой проезд. У меня не было времени останавливаться в этих городах и знакомиться с их школами. У меня были прекрасные учителя в Массалии, и к тому же я прочел хорошие книги в библиотеке и даже в дидаскалии.

Политехн задумался и произнес слова, которые огорчили меня:

– Жаль, Пифей, очень жаль... Тебе стоило прийти ко мне, когда ты был еще отроком, и я отправил бы тебя в Сиракузы или Афины. Может, еще не поздно отправиться туда сейчас? Хочешь, чтобы архонты оплатили твою учебу? Нам было бы выгодно иметь одного из наших в Афинах в нынешнее время. Ты мог бы отправиться и в Родос, а также побывать в Риме, чье могущество беспокоит нас. Ты мог бы собрать ценные сведения.

Тот же гнев, что охватил меня у Парменона, овладел моим сердцем и духом. Я крикнул Политехну, что знаю больше, чем все риторы и софисты Афин и Сиракуз, вместе взятые.

– У них зады налиты свинцом, и они не могут оторвать их от своих скамей. Они боятся утонуть, вступив на палубу судна. Мысль, не рождающая действия, столь же бесплодна, как любовь гетер, хотя они и доставляют удовольствие, но оставляют после себя лишь горечь или отчаяние. Если мои расчеты не будут проверены, они останутся всего лишь игрой ума. Я должен отправиться в путешествие, чтобы вдохнуть жизнь и силу в числа, открытые мне богами.

И тогда я с радостью увидел, что Политехн перестал быть высокомерным и играть в покровителя наук и искусств. Он, как и Парменон, сказал, что изыщет возможность, чтобы я представил свой проект Совету, и постарается добиться его одобрения.

– Но, – добавил он, – был ли ты у Диафера, первого архонта? Приди к нему и скажи, что тебя послали мы с Фелином.

– Мне нужны не визиты, а дерево, свинец и медь, чтобы построить корабль.

– Ты получишь их, навещая сильных мира сего, Пифей... и даже немного льстя им, – добавил он с улыбкой, в то время как его рассеянный взгляд скользил по вазам и статуям.

Я покраснел и вернулся домой, одновременно разочарованный и обнадеженный.

Через дверь террасы я вижу тяжелый корабль – его подтягивают к берегу на канатах, которые обмотаны вокруг сосновых стволов, укрепленных в скалах или песке. Когда весь канат наматывается на ворот, его разматывают и начинают все сначала – так, наверное, должен поступать и я, чтобы продвинуть мои проекты. Мне нужно размотать перед каждым великим города сего весь свиток аргументов, и тогда наступит день, когда мой корабль покинет Лакидон, чтобы унести меня к Трону Солнца.

Шестой дань второй декады Гекатомбеона.

Я бодрствовал всю ночь, то припоминая дерзости и советы Политехна, то заглядывая в свои папирусы, дабы укрепить в себе веру в правильность расчетов. Я прав и пройду через все мытарства, "чтобы добиться успеха, хотя бы и с помощью визитов. Я обратился с мольбой к Артемиде, чей храм виден из моего окна. Мне показалось, она приняла мои мольбы и посоветовала действовать добрым убеждением. Это верно, ненависть и презрение – плохие помощники. Я сдержу свои порывы и буду любезен с Парменоном, постараюсь понять его и проникнуться к нему дружбой. Его не назовешь злым, он просто глуп и всего боится.

Седьмой день второй декады Гекатомбеона.

Я проснулся очень рано, отправился в Арсенал и долго бродил там, наблюдая за рабочими и кораблестроителями, мастерившими триеру для пополнения нашего флота. Одни сверялись со свитками или рисовали на песке геометрические фигуры, другие расхаживали, держа в руках черные глиняные таблички с нанесенными на них цифрами и буквами. Рабочие ковали длинные гвозди из кипрской меди, распиливали пахнущие смолой стволы сосен, обстругивали балки из твердого дуба и расплющивали свинцовые болванки.

Я спросил одного из них, сколько надо времени, чтобы построить триеру.

– Не менее трех месяцев, – ответил он.

– А сколько она стоит?

Его глаза округлились от удивления, и он пробормотал нечто невразумительное. Он не умел считать ни в минах, ни в талантах и пытался назвать стоимость в оболах. Я понял, что он никогда не держал в руках иной монеты, поскольку ему платили два-три обола в день.

– Обратись к Ксанфу, – сказал он мне, указав на одного из тех, кто рассматривал свитки папирусов.

Я подошел к Ксанфу. Вначале он заявил, что это не мое дело, а потом заговорил про тысячи талантов, тысячи дней работы. Я был просто ошеломлен. Он совал мне в руки длинные медные гвозди, заставлял щупать дерево. То были балки из кипрского кедра, и меня пьянил их аромат.

– Посчитай, сколько деревьев надо срубить. Полюбуйся килем, который изготовлен из двух прямых стволов гигантских дубов. По бокам его прикреплены четыре ствола потоньше, но они тоже прямы, как стрела. Сосчитай, сколько слитков свинца мы купили у иберов. Прикинь, во сколько тартемориев обошлась нам эта медь.

Наконец он указал мне на группу рабочих, набиравших корпус из досок, пригоняя их друг к другу и выдалбливая в них длинные пазы для плоских шпонок из альпийского самшита.

– Полюбуйся, – повторял он, – и оцени прочность и тонкость этой работы. Даже сундук с приданым невесты не столь ровен и гладок.

На соседних стапелях стояла почти готовая триера – ее вот-вот должны были спустить на воду.

Но нет! Мне не нужен столь большой и длинный корабль для путешествия в полночные страны. Слишком много весельных отверстий – скалмов, слишком много выступающих частей нависает над водой... и к тому же двести гребцов! [14] Это хорошо, чтобы плавать у берегов Тавроента или везти Парменона в Эмпорий с официальным визитом. Люди каждый вечер сходят на берег, отдыхают и едят. Двести гребцов! Сколько же пищи надо для столь долгого путешествия, которое задумал я? Как всех разместить, чтобы они могли отдыхать? Нельзя допустить, чтобы люди сошли с ума в море из-за того, что им придется буквально сидеть друг на друге. К тому же на этих триерах не продохнуть от зловония!

Мне нужна пентеконтера, но такая, чтобы она выстояла перед Океаном. Мой друг Венитаф, кельт родом, сообщил по секрету несколько хитростей, которые применяют гиперборейцы. Их суда ходят по Океану, они открыты и сидят низко над водой! Я видел рисунки Венитафа, очертаниями они напоминают вытянутые веретена. Борта обшиты досками, находящими одна на другую, как черепица на крыше. Мне надо получить корабль, который был бы близок по очертаниям к тем удивительным формам, но отличался при этом прочностью наших монер и позволял разместить людей так же свободно, как на пентеконтере. Венитаф поможет мне.

Восьмой день второй декады Гекатомбеона.

Всю ночь размышлял о своем будущем судне и сделал наброски. Я покажу их Венитафу перед тем, как обратиться с ходатайством к архонтам.

Когда меня одолевала усталость, я, смеживая веки, видел свой корабль бегущим по волнам безбрежного Океана к стране, где солнце никогда не садится.

Я решил отказаться от бортовой обшивки из находящих одна на другую досок, предпочтя ей традиционную конструкцию Массалии и Греции – гладкие борта из хорошо пригнанных досок, скрепленных плоскими шпонками. Я обошью корабль свинцовыми пластинами, а между ними и досками уложу ткань из льна или египетского лубяного волокна, пропитанного сосновой смолой.

Для киля следует выбрать лучший дуб из наших лесов – самый прямой и самый крепкий. Если бы я осмелился, то попросил бы разрешения использовать священные деревья из рощи Артемиды! [15] Это, конечно, святотатство, и в мой адрес полетело бы множество упреков, но священные дубы – именно то, что надо! Один из самых старых рабочих Арсенала как-то сказал мне: "Когда ты изготовил прямой и прочный киль и правильно установил кильсоны, твой корабль начинает расти сам собой", – и добавил: "Но сперва надо соединить шпангоуты, как ребра на позвоночнике". Этой ночью я нарисовал прямой прочный киль с двумя кильсонами.

На киле будет закреплено сорок восемь шпангоутов, соединенных между собой сорока восемью бимсами. Корабль будет иметь сто десять футов в длину и двадцать пять в ширину. Судно для Океана должно быть шире, чем для Внутреннего моря. Таковы правила гиперборейцев.

Чтобы разместить пятьдесят гребцов, я установлю под палубой по двадцать четыре скамьи на каждом борту, а два человека будут управлять двумя рулевыми веслами. Венитаф помог мне разрешить проблему, связанную с океанскими волнами: весла будут проходить через скалмы, закрытые кожаными манжетами с прорезями для лопасти, чтобы убирать весла, когда корабль идет под парусом. А прорези я закрою скользящими щитками. В центре судна мачта. А на носу – долон. У основания мачты на керамической плите разместится котел для приготовления пищи. Гребцы будут сидеть на скамьях без спинок внутри судна, а значит, не придется строить аутриггер, небезопасный в Океане.

На носу устрою укрытие для отдыха гребцов, а на корме – помещение для себя, кормчих и келевстов. Для всех будут изготовлены складные кровати по рисункам Венитафа и плоские подушки.

Последний день Гекатомбеона. Последняя декада, как, впрочем, и весь месяц, прошла в хлопотах. Я снова и снова встречался то с Парменоном, то с Фелином, то с Диафером, то с Политехном. Наконец мне разрешили изложить проект перед чрезвычайным Советом архонтов и тимухов. Это – знак благосклонности, и им следовало бы гордиться, но от испытанных мною бесконечных унижений в душе моей все как бы окаменело. Завтра, в первый день Метагитниона, я предстану перед руководителями Республики Массалии и буду защищать не только свое дело, но также честь и дело моего города.

Ночь. Сон нейдет. Звезда Артемиды бросает яркий свет на мой папирус. Думаю о тех словах, что произнесу через несколько часов. Удастся ли мне убедить чересчур осторожных старцев и богачей, из-за своей сладкой жизни совсем лишившихся мужества? Прошу у Артемиды вдохновения и заступничества перед ее светоносным братом, чтобы он позволил мне лицезреть его во всей славе на вершине Мира, где повержена Ночь и где запряженные в его колесницу Белые Скакуны смиренно застывают на месте в сверкании Дня.

Первый день Метагитниона. Ночь. Сижу в полном одиночестве. Очень поздно, и Артемида светит в полную силу. До меня доносятся ропот моря и беспрерывное журчание Большого фонтана агоры. Я безмерно счастлив. Взор радуют числа, ибо я расстелил свитки с расчетами на столе и на полу, чтобы всласть налюбоваться ими. Я зажег лампу, и от ее неверного света корабль на чертеже заколыхался, словно в него вдохнули жизнь. За меня говорили мои числа – боги наградили их красноречием. Парменон распахнул передо мной врата Арсенала и дал право на свободный выбор конструкции. Я чувствовал, что мысли о море согревают его старую кровь. Когда он говорил, стан его распрямился, а лицо помолодело. Я все простил ему, ибо понял: он был и останется истинным моряком, и взгляд его – прежний взгляд наварха, который, стоя под акростолием триеры, отдает приказы келевстам, кормчим и своему помощнику.

Вначале Политехн пошутил над моим горячим желанием отправиться к полуночным варварам, но потом его голос смягчился, налился силой, и он обратился к архонтам с просьбой бросить в урну белые каменья в знак поддержки моего проекта. Фелин, волнуясь, спутал триеру с монерой и говорил о путешествии к пунам, имея в виду кимров. Диафер просил утвердить мой проект.

– Пусть Пифей получит прекрасный корабль, превосходящий скоростью суда тартесситов, и пусть он вернется, вызнав тайны финикийцев!

Когда служители Совета опрокинули урну на стол, из нее выкатились только белые камни, а черные остались на руках у архонтов и тимухов. Они пересчитали камни. Никто не воздержался от голосования!