Текст книги "Вчера"

Автор книги: Фелисия Йап

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц)

Детектив обязан добраться до правды в человеке, как бы эту правду ни заслоняли ложные факты.

Учебник криминологии, том IV («Оксфорд юниверсити пресс», 1987)

Глава двенадцатая
Ханс

10 часов до конца дня

Она ненормальная. Совсем бешеная. И никакого понятия о том, как работают толковые детективы. Но странным образом ее дневник убеждает. Непостижимый сарказм в паре с хорошей дозой безумия заставил бы переворачивать страницы и куда более стойкого инспектора. Я склоняюсь к тому, чтобы читать дальше, хотя дневник и без того отобрал у меня двадцать минут драгоценного времени.

Но сначала мне нужен кофе. Голова криком кричит, требуя свежей кофеиновой инъекции. Я встаю с кресла, скривившись от того, как впиваются в ноги иголки с булавками. И тут влетает Тоби с кипой бумаг.

– Ханс, – говорит он, – я нашел ее банковский счет в «Барклайсе»…

– Подожди, я попробую угадать. Там полно денег.

– Она получает четыре тысячи сто двадцать девять фунтов и двадцать три пенса в месяц от трастового фонда, которым управляет Швейцарская служба по делам наследования, – говорит Тоби, водя пальцем по верхнему листу. – Переводы приходят с первого апреля две тысячи тринадцатого года. Последний был первого июня две тысячи пятнадцатого, пять дней назад.

– Кто плательщик?

– Я звонил швейцарцам, хотел узнать. Они отказываются сотрудничать. Говорят, что серьезно относятся к финансовым тайнам своих клиентов.

Я рычу. Черт бы побрал упрямых швейцарцев. Достаю дневник и впечатываю «Швейцария + контакт», потом, прищурившись, смотрю на результат.

– Чтобы разговаривать со швейцарцами, нужны швейцарцы, – поясняю. – Я это прочно усвоил. Позвони Генриху Хайнцу, Федеральное управление Швейцарии. Я когда-то ему помогал. Он мой должник.

– Ага, сделаю, – кивает Тоби. – Еще я говорил с Эдвардом Перри, хозяином квартиры Эйлинг. Она платила тысячу семьсот девяносто пять фунтов ежемесячно. Коттедж тринадцать месяцев стоял пустым, пока в октябре две тысячи тринадцатого она не позвонила Перри и не сказала, что хочет переехать на следующий день. Идеальный съемщик, он говорит. Вообще никаких проблем.

Я наговариваю обе суммы вместе с датой на свой диктофон и снова обращаюсь к Тоби:

– Сент-Огастин.

– А, да. Действительно, есть такая частная лечебница – Монастырская больница Сент-Огастин, на Внешних Гебридах. Занимает пять акров на острове Хеллисей. Толку от них как от швейцарцев. Отказываются отвечать, лечилась ли у них Эйлинг.

Он копается в бумагах, которые еще держит в руках, и зачитывает вслух с одного из листов:

– У них на веб-сайте сказано: «Мы предоставляем конфиденциальную стационарную медицинскую помощь самого высокого качества женщинам с психическими расстройствами. Наши эксклюзивные пятизвездочные жилые помещения рассчитаны на 25 пациенток».

Он протягивает мне фотографию. Я всматриваюсь: на снимке – внушительное бетонное здание в обрамлении шишковатых кустов и чахлых деревьев. Местность вокруг уныла и открыта всем ветрам. Горизонт затеняет неприступный серый океан, вода пробита белыми гребнями.

– Секретность покупается за деньги, – вздыхаю я. – Попробуй сунуться к ним еще раз.

Я выхожу из кабинета в надежде добраться до кофе и тут же натыкаюсь на засаду, устроенную Фионой Эллертон из компьютерной службы. Сегодня, отмечаю я, ее украшают стильные очки в толстой оправе и обтягивающие брюки с леопардовым принтом.

– Питер сумел хакнуть флешку Эйлинг, – говорит она; на лице – возбужденные морщинки (как вчера утром, когда мы случайно столкнулись у кофейного автомата). Хотя причиной возбуждения вполне может быть сама Софиина флешка. – Провозился больше двадцати минут, подбирая пароль, – продолжает Фиона. – Видимо, там была действительно сложная комбинация букв и цифр. Но под конец все сошлось.

– Что на флешке?

– Давай ты спустишься и посмотришь сам.

Кофе зовет, но перспектива проследовать за Фионой в ее логово выглядит в два раза притягательнее. Она ведет меня по двум лестничным пролетам в подвал, и обтягивающие брюки морщатся на ягодицах с каждым ее шагом. Составной запах потных носков и кукурузных чипсов «Монстр Мунк» с добавками сыра и лука приветствует мои ноздри, едва мы входим в ее офис. Повсюду большие экраны мигают под жестким флуоресцентным светом. В углу комнаты над компьютерным терминалом склонились два юных Фиониных помощника. Оба с раскрытыми ртами таращатся на светящийся экран. Один трясет головой, губы складываются возбужденным кольцом. Другой, простоватого вида юнец с трехдневной щетиной на подбородке, пучит глаза так, что они, кажется, вот-вот выскочат из-под век.

– Питер, – говорит Фиона, – покажи, пожалуйста, Хансу видео. Скажем, за двадцать четвертое ноября тринадцатого года. Оно яснее всех.

Кажется, я знаю, что сейчас будет.

В ответ юнец фыркает. Затем находит файл, нажимает кнопку и тянется за чипсами.

На экране появляется гигантская кровать. Белые простыни, одеяла и подушки девственной чистоты. В левой части экрана возникает мужчина с портфелем в руке. Одет в темный костюм и стального цвета галстук. Левую руку занимает перевязанный лентой пакет. Мужчина ставит портфель на пол рядом с кроватью и выходит из поля зрения камеры.

– Вот, заглянул по пути в «Хэрродс», – говорит мужской голос; он мне знаком: всего пару часов назад я слышал эти же самые зажатые модуляции. – Подарок к Рождеству, немного заранее.

Вслед за звуком рвущейся бумаги раздается короткий радостный возглас.

– Изумительно! – говорит женщина хрипло и с придыханием. И все же в голосе пробивается оттенок циничного удивления.

– Алый – ведь твой цвет, правда?

– Ох, ты меня балуешь, малыш, – говорит она; голос превращается в сладкое журчание, но я различаю в его глубине притворную нотку. – Обожаю «Ажан провокатер», особенно если хорошо сидит.

– Поиграй в модель, дорогая, прошу тебя.

Женщина возникает на экране и проходит вдоль кровати спиной к камере. На ней халат кимоно, пергидрольные волосы скручены в пучок. В руках коробка, из которой свешивается веревочка красного кружева. Вскоре женщина опять исчезает из поля зрения камеры. Несколько секунд спустя отделенная от тела рука бросает угольно-черный бумажник на тумбочку, а серый галстук – на кровать. Ткань вытягивается на простынях, как длинная рана.

Мужчина снова попадает в объектив. Пиджака на нем нет, две верхние пуговицы на рубашке расстегнуты. Он шагает к стоящему рядом с кроватью холодильнику и достает оттуда бутылку шампанского, украшенную золотой фольгой. Потом придвигается к камере и снова исчезает из виду. Через несколько секунд раздается хлопок пробки и следом – бульканье жидкости.

На экран возвращается женщина минус кимоно. Тело теперь упаковано в прозрачный алый лифчик и символические трусики. Бедра охвачены черными подвязками, чулки держатся на резинках.

Наконец-то я вижу ее лицо. По крайней мере, бо́льшую часть. Верхняя половина закрыта маской из черного кружева. Открытая нижняя выглядит знакомой, хоть кое-что с тех пор изменилось. Подбородок, который я видел в Райском заповеднике, был мертвенно-белым, здесь же, на экране Питера, он пылает знойной решимостью. Лицо на записи кажется более угловатым – она немного поправилась с тех пор, как снималось видео. И если сегодня утром ее губы перекашивала страшная гримаса смерти, то сейчас на них играет опасная многообещающая улыбка.

А еще они покрыты убийственно красной помадой.

– Ты выглядишь ошеломительно, – говорит мужской голос.

Женщина не отвечает. Вместо этого она шествует к кровати и располагается точно в центре экрана. Усаживается на простыни и наматывает развязанный галстук себе на шею. Поднимает руки и распускает пучок на голове – секундой позже белокурые волосы рассыпаются по плечам. Остановив взгляд на какой-то точке за камерой, женщина кокетливым взмахом отправляет волосы за спину. Просовывает между зубов язык и облизывает большой палец – весь, до самого основания.

– Маленькая шалунья, – говорит мужчина, когда она засовывает палец себе в рот. Голос напряжен от желания.

Женщина по-прежнему молчит. Вместо ответа она раздвигает ноги и опускает свой тщательно облизанный палец в ало-кружевную расщелину.

– Легко догадаться, что произойдет дальше, – говорит Фиона хрипло.

Юный Питер, однако, не сводит глаз с экрана.

– Она знает пару трюков, – говорит он, набивая рот новой порцией чипсов.

Фиона закатывает глаза.

Мужчина на экране бросается на женщину, все еще в рубашке, видимо решив обойтись без возбуждающих игр. Он даже не позаботился снять брюки – те сбились в кучу у него под коленями. Двигается резко, даже грубо.

– Думаю, картина тебе ясна, Ханс, – говорит Фиона, снова закатывая глаза.

– Определенно, – киваю я. – На флешке есть еще видео?

– Всего шесть. Два сняты в одном и том же месте, остальные – в разных.

– С другими позами и реквизитом?

Фиона кивает:

– Костюм французской горничной, шлепалка и хлыст, несколько мощных вибраторов. На всех видео она в маске. Наверное, кружево на глазах – это его фетиш.

Мужчина на экране снимает свой галстук с женской шеи и связывает своей партнерше запястья. Опускает ее на кровать и продолжает толчки. Его хрипы сопровождаются преувеличенно тонкими, прерывистыми вздохами женщины.

– Хотела бы я знать, кто он такой, – говорит Фиона, толкая вверх по носу очки в роговой оправе.

Юный Питер поворачивается и смотрит на нее, изо рта у него торчит недоеденный чипс.

– Это Марк Эванс, – говорит он. – Два дня назад мне засунули под дверь его предвыборную брошюру. Надо сказать, он там выглядит куда лучше, чем кандидат от лейбористов у них на листке.

– Я уже приводил его сюда для разговора, – вставляю я. – Держался словно канарейка, которая не желает петь. Мне надо придумать, как заставить его говорить.

Мужчина на экране переворачивает женщину лицом вниз.

Я дергаюсь.

– Но зачем она записывала эти видео? – спрашивает Фиона.

– Разве не понятно? – говорю я. – Чтобы уничтожить его.

Я возвращаюсь в кабинет с большой кружкой кофе в руке, но лишь затем, чтобы обнаружить там Хэмиша, припарковавшего свою задницу у меня на столе. Он сует себе что-то в нагрудный карман. Я замираю, прищурив глаза. Неужто помощник рылся в моих вещах в поисках неопровержимых свидетельств того, что все это время я маскировался под дуо? Все же вряд ли. Я просто становлюсь параноиком. Судя по вздымающейся груди, Хэмиша переполняет информация. И в этом, к сожалению, единственная польза от его появления.

– Ханс, – говорит он, не слезая со стола, – я заходил к вам через двадцать минут после пресс-конференции Эванса, но вас не было, так что я решил сходить на обед.

– А, да. – Я киваю. – Я случайно столкнулся с Эвансом, когда она уже закончилась. Он был весь обвешан цветами. И весь всклокочен. Что случилось в Гилдхолле?

– Они все время к нему цеплялись. В том числе из-за вашего разговора сегодня утром.

– Как, черт побери, они узнали?

– Меня не спрашивайте. – Хэмиш вскидывает вверх руки. – Брюс Бернард из Ай-ти-ви как-то пронюхал. Тот самый мужик с большим чубом, что утром в заповеднике путался у нас под ногами.

Я со стоном опускаюсь в кресло и залпом выпиваю кофе.

– Они, наверное, хотели знать, зачем я его сюда приводил.

– Он более или менее выкрутился. Ему даже хватило наглости сказать, что он помогал нам составить психологический портрет Софии Эйлинг. Добавил, что она семнадцать лет провела в изоляции и выписалась всего два года назад. Это вызвало среди журналистов приличное оживление.

Выходит, некого винить, кроме себя самого, за то, что поделился с мистером Эвансом этим обрывком информации.

– Теперь пресса будет гоняться за нами, – говорю я со вздохом, – если уже не начала.

– Этот Бернард вился вокруг меня, как муха, когда я выходил из Гилдхолла.

– Не обращайте на него внимания. А что другие?

– Журналистка из «Женского еженедельника» взорвала настоящую бомбу, народ с мест повскакивал.

Я вскидываю бровь и смотрю на Хэмиша.

– Она получила эсэмэску от жены Эванса. Оказывается, Клэр Эванс подает на развод.

– Что?!

– Да. После этого все как с цепи сорвались.

– Кажется, это устроил я. Что ответил Эванс?

– Стал бормотать, что сегодня утром они просто слегка поцапались. И что скоро все наладится. Надо было видеть лицо руководителя его кампании. Редфорд, кажется, его зовут. У бедняги был такой вид, будто его сейчас вырвет.

– Неудивительно.

– Он потом выскочил вперед и утащил своего клиента за двери, пока тот не ляпнул что-нибудь пострашнее. На этом все и кончилось. Вся пресс-конференция. Кругом недовольные морды, конечно. От разводов у журналистов подскакивает пульс, как от мало чего другого.

– Красота, – говорю я, перескакивая мыслями к нашей утренней встрече с миссис Эванс. Особенно к тому потрясению, которое отразилось у нее на лице, когда я предположил, что ее муж мог заниматься внебрачными шалостями.

Так вот почему Марк Эванс тащил домой сотню роз. Я мог бы и сам догадаться. Я выуживаю диктофон и говорю в него:

– Разгневанная жена Клэр Эванс сообщает журналистам, что подает на развод.

– Один из наших патрулей нашел «фиат» Эйлинг, – сообщает Хэмиш.

У меня пересыхает во рту – я должен держаться спокойно. Черт бы побрал этот сверхстарательный патруль. Нужно что-то сказать. Что угодно.

– Ваша задница перегораживает мне путь, – говорю я.

– Извините. – Хэмиш перемещается в кресло.

Нужно что-то сделать с руками. Я глубоко вдыхаю, потом тянусь вперед и наугад двигаю белого ферзя. Хэмиш наблюдает за моим фиглярством, страдальчески сморщив лоб.

– Все равно не понимаю, что вы находите в этих шахматах. – Он качает головой в притворном раздражении. – Короче, ее «фиат» нашли в Ньюнеме. Припаркован на площадке у дальнего края Гранчестерского луга. Там, где сплошные рытвины. Рядом с Конькобежным лугом – оттуда еще ведет тропа к Гранчестеру.

В голове у меня щелкает.

Дневник Софии говорит, что она подсматривала за домом Эвансов из неудобного наблюдательного пункта – собственного «фиата». Два дня назад Кармен Миранда Скотт-Томас тоже видела там «фиат». Значит, София шпионила за Марком и Клэр. Поэтому ее «фиат» и припаркован на краю Гранчестерского луга. Но для чего ей понадобилась эта слежка? Что она искала? Какая именно цепь событий закончилась ее гибелью в воде?

Я начитываю в диктофон:

– Черный «фиат» жертвы найден на дальнем краю Гранчестерского луга.

– Эксперты уже там, – говорит Хэмиш. – Как и Мардж, они надеются подготовить рапорт до конца дня.

– «Кандински»?

– Не торопитесь, Ханс. Я как раз к нему подбираюсь. В регистрационной книге «Кандински» нет Марка Генри Эванса. Однако Мэтью и Вероника Адамс действительно были там постоянными гостями с сентября тринадцатого года по июль четырнадцатого. Останавливались двенадцать раз, почти всегда в выходные. В номере двести шестьдесят один, как вы и сказали. Всегда на одну ночь.

– Это уже лучше, – говорю я и начитываю в диктофон: – Двенадцать свиданий в «Кандински», два записаны на пленку.

– Вероника Адамс, наверное, и есть София Эйлинг, – говорит Хэмиш. – Если так, она точно была любовницей Эванса.

Я удивленно поднимаю бровь. Кажется, мой помощник время от времени все же способен делать мысленный шаг в сторону.

– Очень хорошо, – говорю я. – Именно поэтому от Эванса идет такая вонь. Когда я во второй раз заходил в коттедж Эйлинг, я нашел там флешку. На ней шесть видео, где они заняты постельной акробатикой.

– Что? Она записывала, как они занимались сексом? – Рот у Хамиша – разверзшаяся пропасть.

– Именно. Шантаж, я считаю.

– Но для чего?

– Я должен дочитать ее дневник.

– Ну хорошо, Эванс – чертовски темная фигура, – говорит Хэмиш. – Оттого и хочется показать на него пальцем. Но все равно без результатов вскрытия мы не можем заключить, что это убийство. Пока что на теле Эйлинг не обнаружено ни одного признака внешних повреждений.

– Да ну, бросьте, Хэм…

– В учебнике криминологии написано, что нельзя делать скоропалительных выводов о естественной или насильственной природе смерти, равно как о личности виновного.

Я вздыхаю. Хэмиш возвращается в свое обычное состояние – «все по правилам», а значит, споры с ним – пустая трата времени. Надо его чем-то занять.

– Мне нужно больше информации об Эйлинг, – говорю я. – В особенности о ее прошлом. Подробности о родителях – скорее всего, покойных. У нее может быть мачеха по имени Эгги. Мне нужен полный отчет о том, в какую она ходила школу, в какой университет и так далее. Двадцать лет назад она могла учиться в Кембридже.

– Она была студенткой Кембриджа?

Хэмиш смотрит на меня и моргает.

– Видимо, да.

– Неужто у нашей сисястой блондинистой бомбы имелись когда-то мозги?

Успех определяется четырьмя параметрами. К сожалению, их никто не знает.

Марк Генри Эванс. Черновик «Прозорливости бытия»

Глава тринадцатая
София

1 декабря 2013 г.

Кажется, я докопалась до грязи. Битый час без пяти минут протряслась сегодня утром в «фиате». Ждала. Зевала. Ругалась. Не сводила осоловевших глаз с особняка в отдалении. К моему удивлению, она вышла из дому. Прыгнула в «рейнджровер» и покатила. Нажав на газ, я незаметно поехала за ней – осторожно, на безопасном расстоянии, прочь из Ньюнема. Сначала по Фен-Каузвей, потом по Трампингтон-роуд. Уверенная, что она направляется в «Уэйтроуз» за покупками.

Но она поехала налево, по Лонг-роуд, потом резко повернула направо, на Робинсон-уэй. Эту улицу я знаю очень хорошо. Потому что на ней находится больница Адденбрука. Я провела там двадцать два дня своей жизни под седативами и надзором, после того как папаша нашел в мусорной корзине мой дневник. Помню, придя в себя у них в палате, я рыдала так, что горели глаза и горло.

Она припарковала машину и вышла. Шагнула через парадную дверь в главное здание. Я колебалась. Сразу за двойными дверями там прятались жуткие демоны. Темные осколки, перемоловшие мою душу. Но я стиснула зубы. Сказала себе, что должна это сделать. Должна узнать, что ей там надо.

Так что я глубоко вздохнула и пошла следом.

Большое фойе с незнакомой отделкой. Наверное, перестроили после того, как я была здесь в последний раз. Но люди на вид такие же. Шагают туда-сюда врачи в белых халатах. Суетятся сестры в синих костюмах. И воздух все тот же. Воняет антисептиком. Приторный, болезненно-сладкий бич всех больниц, маскирует имманентный распад.

Скрывает медленное гниение человеческих существ.

Как по сигналу, я начала задыхаться. Мне не хватало воздуха. Перед глазами прокручивались картины адденбрукских мытарств. Память о руках, прижимавших меня к полу. Врачи, неодобрительно меня разглядывавшие. Сестры, втыкавшие острые иглы в мои руки и бедра. Вслух обсуждавшие, не надеть ли на меня намордник. Смирительная рубашка, которую они принесли, чтобы обуздать мое сопротивление. Приглушенный обмен мнениями за стенами палаты, в которой меня заперли. Разговоры шепотом о том, что я безнадежный случай и Адденбрук ничего не может со мной поделать. Но есть подходящая психиатрическая лечебница, там должны разобраться.

Соберись, София.

Прислонившись к ближайшей стене, я набрала в легкие побольше воздуха. Постаралась утихомирить скачущие мысли. Усмирить панические волны, ломавшие мою душу. Стереть прошлое. При этом собрать в кулак всю свою волю и не выбежать с криками из этого фойе на свежий воздух.

Слава богу, сознание быстро переключилось на рабочий режим. В тот же миг я заметила, что ко мне несется встревоженная и удивленная сестра. Но я уже знала, что должна шевелиться. Вести себя нормально. Без истерик. Потому что меньше всего на свете мне в этот момент хотелось, чтобы полные энтузиазма сотрудники Адденбрука бросили меня на каталку и обмотали веревками. И накачали до краев седативами.

Нездоровый вид в больнице – плохая затея. Все равно что виноватый вид в суде.

Мне хватило присутствия духа сообразить, что Клэр Эванс давно исчезла. Дверь в конце фойе. Длинный коридор с жестким светом. Проход, ведущий в соседнее крыло. Его я знала слишком хорошо.

Служба междисциплинарной психиатрии.

Я заставила себя побежать за ней, несмотря на то что истерика еще пузырилась у меня в горле. Я понимала всю абсурдность ситуации: в поисках грязи я добровольно вступаю в психиатрическое крыло больницы. В то самое место, откуда начался мой крутой спуск к семнадцати годам позора и унижений. В ту даль, где мои надежды и мечты растворились среди недосягаемых теней.

Шевелись, София.

Я быстро поняла, что она исчезла в лабиринте коридоров. Ни малейшего представления, куда она ушла. Несколько минут я ошеломленно бродила взад-вперед, изо всех сил стараясь не завыть. Уверенная, что я ее потеряла. Затем краем глаза я ее все-таки заметила. На другом конце прохода. Меня окатило задыхающимся недоверчивым «уффф».

Импозантный мужчина с серебристой щеткой волос на голове приглашал ее в консультационный кабинет. За ними закрылась дверь. Я помчалась вперед.

«Кабинет 27: Хельмут Джонг, ДМ, БХ, КМН, ЧСМИП»[7]7
  Доктор медицины, бакалавр хирургии, кандидат медицинских наук, член Совета медицинских исследований по психиатрии.


[Закрыть] – гласила надпись.

Итак, Хельмут Джонг, ДМ, БХ, КМН, ЧСМИП, вскоре займется консультациями двух видов. И только часть из них будет проходить в стерильном дискомфорте кабинета 27.

Консультации для психов. Или, выражаясь деликатнее, для психически неуравновешенных. Человек не пойдет на консультацию к психиатру, если он в своем уме. Женщина, вошедшая в эту дверь, должно быть, страдает дисфункцией нейронных связей.

Джонг также займется мной.

Подобно Марку Генри Эвансу, Хельмут Джонг, ДМ, БХ, КМН, ЧСМИП, проведет немало приятных минут в моем обществе.

О, счастливчик.

10 мая 2014 г.

Сто лет не писала. Ну или месяцев. Но когда происходит что-то хорошее, писать не очень интересно. Записи помогают выпустить пар, если из-за чего-то злишься. Когда есть чему радоваться – или над чем злорадствовать, – от них, наоборот, становится приятнее. В этом смысл моего айдайчика. Моно и дуо нуждаются в дневниках, чтобы выжить. Я – нет. Назначение моего дневника куда выше и благороднее. Потому что это, блин, хроника мести.

Сегодня я имею право самодовольно улыбаться. Потому что все идет по-моему. Грязь, которую я искала, наконец нашлась.

И не просто грязь, как выясняется.

Густой навоз. Липкая хлюпающая мерзость.

Об этом говорит ее медицинская история. Свежевыловленная из глубин жесткого диска доктора Джонга.

Пожалуй, стоит поблагодарить папашу за вдохновляющую идею. Когда он был жив, ему случалось, несмотря на многочисленные проколы, сказать что-то полезное. «Успех определяется двумя параметрами», – говорил он.

Воля. И деньги.

Или «решимость и бабло», как он перефразировал это для Эгги, картинно изогнув брови. Не догадываясь, что я подслушиваю. «Проблемы испаряются, если подбросить достаточно наличных», – добавлял он для уверенности.

Эгги восприняла его слова всем сердцем и со всей энергией. Наверняка это она подмазала врачей Сент-Огастина зимой 2008-го, через пару недель после отцовского инфаркта. Щедро заплатила за диагноз, который ей нравился. Краткое, но авторитетное заключение подтвердило, что я по-прежнему не способна управлять отцовским имуществом, и оставило меня гнить на Внешних Гебридах еще несколько лет.

В настоящее время я не испытываю недостатка ни в деньгах, ни в воле. У меня до черта решимости. И куда больше бабла, чем во времена Сент-Огастина.

Но отец недооценил важность третьего параметра.

Силы соблазна. Особенно в сочетании с тонкими черными чулками и дерзкими алыми трусиками.

Все мужчины одинаковы. Не важно, писатели они или психиатры. Они подчиняются своим членам. Чтобы получить доступ к их жестким дискам, нужно всего лишь добиться жесткости в определенных частях их организмов. Пароль у доктора Джонга оказался легким. Всего-то имя его покойной жены. Помогло еще и то, что в наши дни у большинства психиатров есть удаленный доступ к рабочим записям. Изящная машинка размером с ладонь, которую они носят в кармане.

До чего же, блин, удобно.

Мне даже не пришлось особенно страдать, вопреки переживаниям Хельмута Джонга, ДМ, БХ, КМН, ЧСМИП. Этот человек не утратил привлекательности, несмотря на свои почтенные шестьдесят четыре года. И волос тоже (серебристая седина делала его похожим на милого снежного леопарда). И мастерства в постели, если на то пошло. Несмотря на то, что он уже год был вдовцом и давно не практиковался.

Поразительно, между прочим, что скрывают психиатры. Например, тот факт, что он случайно прописал престарелой пациентке 25 миллиграммов валиума – ежедневно, в течение четырех недель – вместо 2,5. Потом написал несчастной женщине униженное письмо, умоляя не подавать на него в суд за профессиональную небрежность.

Ему чертовски повезло, что у пациентки не развилась зависимость. И что она никому ничего не сказала.

Они сошлись на двадцати пяти тысячах фунтов.

История болезни Клэр Эванс, кстати, не менее увлекательна. Она долго сидела на антидепрессантах. Но это не самое интересное. У нее склонность к самоповреждениям, особенно когда она не пьет прописанные ей таблетки. Дважды резала себя ножом. Оба эпизода были достаточно серьезны – ее пришлось отправить в Адденбрука под бдительное око Хельмута. Два шва во время второго визита в апреле 2013-го. Тогда ее продержали под наблюдением до утра – на всякий случай, чтобы не стала резаться снова. Увеличили ежедневную дозу антидепрессантов.

Такой она до сих пор и остается.

Ага. Наша замшелая сучка хранит свой грязненький секретик.

Депрессию со склонностью к суициду путем вскрытия вен.

Красота.

По чистой случайности я кое-что понимаю в суицидах.

Самоубийства – а также неумелые попытки – были в Сент-Огастине обычным делом. На моих глазах одна из обитательниц попыталась выпрыгнуть из окна. Несмотря на то, что там был всего лишь третий этаж. Кто-то проходил мимо и быстро среагировал. Ее притащили назад и накачали лекарствами так, что она все равно отправилась в лучший мир. Брюнетка через три двери от меня сделала лучше. Билась головой о стену до тех пор, пока она не треснула. Голова, а не стена. У блондинки с волосами медового оттенка, обитавшей через семь дверей от меня, вышло даже стильно. Она привязала к простыням ремешок от сумочки «Эрмес Биркин». Бог знает, где она ее взяла (вкус к полезным аксессуарам у нее, по крайней мере, был). Выскользнула из комнаты перед рассветом. В это время санитарки не так внимательны. Ее нашли в дальнем саду, когда солнце уже взошло, – висящей на чахлом тополе. После этого лишь немногим психам разрешали там гулять. Исключительно индивидам, не представлявшим угрозы для себя и окружающих.

Как Мариска ван Дайк и я.

Я ни разу не пыталась покончить с собой. В какую бы темную бездну ни погружалась. Сколь бы сильно ни ненавидела каждую секунду своего заключения. У меня и мысли не было о том, чтобы себя убить.

Наверное, я в душе инстинктивно живучая. Стайер.

В отличие от набитой таблетками Клэр с порезанными запястьями.

Ее история болезни многое проясняет. Такое действительно бывает с моно, у которых есть все, чтобы почувствовать себя несчастными.

Я долго не могла понять, почему так. Но все же додумалась. Ответ подсказали ее сетевые фотографии. Она всегда выглядит на них как будто не в своей тарелке. Временами даже испуганной, особенно на благотворительных вечерах и других мероприятиях, обычных для дуо. Для богатых, образованных дуо из лиги ее мужа. Для людей выше ее классом. Для тех, кто в два раза дольше, чем она, способен помнить события и в два раза лучше понимать мир. Для блестящих и умных людей. Которые наверняка заставляли ее чувствовать свою ущербность.

Она моно замужем за дуо. Она не может вписаться в мир своего мужа. И никогда не сможет. Моно и дуо вместе не живут. Один из них обязательно слетит с катушек. А то и повесится.

Я жду не дождусь, когда смогу обратить этот кусок навоза себе на пользу.

В нужное время, конечно.

Терпение, София.

Терпение. Это четвертый параметр успеха. После семнадцати лет в Сент-Огастине я могу себе позволить терпение.

31 июля 2014 г.

Что за удача. Трудно поверить, но она действительно упала мне в руки. Фортуна воистину благоволит тем, кто умеет ждать.

Он позвонил сегодня вечером. Во-первых, извинился за то, что наше следующее рандеву переносится на конец августа. Сказал, что две недели пробудет с Клэр на Невисе.

Я знаю почему. Джонг, кроме всего прочего, прописал им регулярные поездки в теплый климат как способ борьбы с депрессией у его жены. Солнце, сон и секс, писал он, в долгосрочной перспективе помогут ей лучше, чем лексапро и престик.

На секунду захотелось наорать на Марка из-за того, что жена для него важнее меня. Эта глупенькая суицидальная моно. Но я успокоила себя тем, что он наверняка не выполнит предписание – по крайней мере, в том, что касается секса. Особенно после секса, полученного в другом месте. Больше этого не выдержит никакой мужчина. Даже сатир. Члены не могут толкаться постоянно. Зато потом, когда мужчины возвращаются с Карибов с классным загаром на своих торсах, трахаться с ними становится куда приятнее. Так что я захлопнула рот. Стала слушать, что он скажет дальше.

Он решил это сделать. После стольких лет размышлений о политике он наконец решился. Баллотируется как независимый кандидат от Южного Кембриджшира. В конце концов, он известный писатель и достиг здесь всего, чего хотел. Слава, деньги, вся эта хрень. Настало время двигаться к чему-то большему, лучшему, к тому, что принесет удовлетворение. В мир политики, где он сможет влиять на жизнь людей. Возможно, даже менять ее к лучшему.

Это решение означает две вещи, добавил он.

Мы должны быть предельно осторожны в том, что касается нашей связи, и приложить все усилия, чтобы никто о нас не узнал. Необходимо более скрытое место. «Кандински», с его публичным фойе, больше не подходит. Он склоняется к тому, чтобы снять в Лондоне приличную квартиру. Где-нибудь в Челси, например. Даст мне ключ при первой же возможности.

Да уж, не Нельсон, подумала я. Нельсон открыто похвалялся своей любовницей перед всем Лондоном. Политический кандидат Марк Генри Эванс твердо намерен держать свою в тайном шкафу где-то в Челси.

Мы не сможем встречаться так же часто, как раньше, добавил он. В выходные ему придется заниматься в Кембридже делами кампании.

Ничего страшного, проворковала я.

Минутой позже он сказал «до свидания» бурлящим от облегчения голосом. Значит, я говорила достаточно убедительно. Ах, эта роль благоразумной, все понимающей любовницы. Я доиграю ее до самого конца. Однако, перед тем как повесить трубку, мне пришлось спрятать ликование в голосе. Что за подарок судьбы. Невозможно желать лучшего.

Итак, Марк Генри Эванс входит в клетку со львами, известную как политическая арена.

Что за дивная новость. Дикий и беспощадный мир политики. Где несчастных кандидатов терзают национальные и местные медиа. Их предвыборные платформы. Их послужные списки. Их манеру одеваться. Их речевые ошибки. Личную жизнь. Скелеты, которые они прячут в своих шкафах.