Текст книги "Очерки времён и событий из истории российских евреев том 5"

Автор книги: Феликс Кандель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 28 страниц)

***

В Виннице расстреляли Якова Мельника за укрывательство евреев. В Новомосковске – Ефросинью Бабачко за помощь узникам гетто. В Умани казнили Александра Дятлова с женой и детьми за попытку спасти 12 человек. В том же городе повесили Ольгу Свитницкую, которая – вопреки запрету – вышла замуж за еврея и прятала его. Публично казнили Давида Зозулю из украинской деревни Большая Салтановка. В Киеве расстреляли Якова Сухенко и группу евреев, которых он укрывал. В деревне Селищево Московской области расстреляли Селивановых, мать и дочь – они прятали еврейку с ребенком; в деревне Федоровское казнили восьмидесятилетнюю Зинаиду Васильеву, а с нею и тех, кого она спасала. Ефим Русецкий из Коссово (Белоруссия) увел в лес 28 евреев – Ефима, его жену и троих детей расстреляли. В местечке Глубоком повесили Адольфа Стацевича. В тюрьме Бреста пытали, а затем расстреляли Флорию Будишевскую – она прятала в своем доме подругу и ребенка‚ бежавших из гетто. Плотник Ионас Паулавичус и его жена Антонина из Каунаса спасли жизнь девяти евреям и двум русским военнопленным – впоследствии Ионаса убили литовцы.

В Пинской епархии за оказание помощи евреям были расстреляны священники-поляки Тадеуш Гжесяк из Клецка, Мечислав Кубик из Несвижа, Фабиян Почобут из Лунинца и другие. Ксендза Яна Урбановича из Кобрина расстреляли вместе с евреями, ксендзов Вселюба Кучинского и Михаила Далецкого из Новогрудка убили за укрывательство еврейских детей.

***

В оккупированном Париже был арестован православный священник Дмитрий Клепинин, и в гестапо потребовали, чтобы он прекратил помогать евреям. В ответ отец Дмитрий показал им крест с изображением распятия: "А этого еврея вы знаете?.." Священника отправили в лагерь, где он погиб.

Монахиня мать Мария помогала парижским евреям и погибла в газовой камере лагеря Равенсбрюк. "Нет еврейского вопроса, – говорила она, – есть христианский вопрос… Если бы мы были настоящими христианами, то все бы надели (шестиконечные) звезды…" Из ее стихотворения:

Израиль‚ ты опять гоним‚ –

Но что людская воля злая‚

Когда тебе в грозе Синая

Вновь отвечает Элогим?..

ОЧЕРК ШЕСТЬДЕСЯТ ЧЕТВЕРТЫЙ

«Черная книга». Деятели культуры и Катастрофа

1

В последние дни 1941 года части Красной армии высадились в Крыму и временно освободили Керченский полуостров. Многие в СССР еще пребывали в неведении, не подозревая о планах поголовного уничтожения евреев, а специальная комиссия уже докладывала из Керчи в те зимние месяцы: " Ров… переполнен телами женщин, детей, стариков и подростков. Возле рва лужи замерзшей крови. Детские шапки, игрушки, ленты, оторванные пуговицы, перчатки, бутылки для молока и соски, детские ботинки, калоши с оторванными ногами и другие останки человеческих тел лежали рядом. Всё было забрызгано кровью и мозгом…"

У противотанкового рва под Керчью побывал и поэт Илья Сельвинский, после чего написал стихотворение "Я это видел" – о расстреле 7000 евреев:

Можно не слушать народных сказаний,

Не верить газетным столбцам,

Но я это видел. Своими глазами.

Понимаете? Видел. Сам.

Вот тут дорога. А там вон – взгорье.

Меж ними

вот этак

ров.

Из этого рва подымается горе,

Горе без берегов…

В декабре 1942 года, когда немцы стояли под Сталинградом, в газете «Эйникайт» напечатали на идиш поэму Ицика Фефера «Их бин а ид!» («Я – еврей!»). Ее перевели затем на разные языки, перепечатали во многих странах:

Мне часто гибель предрекали

И много раз тащили к ней,

Но я вставал из-под развалин

Непокоренным: я еврей!..

То кровь героев-Макавеев

Бурлит, кипит в крови моей.

Со всех костров, где жгли евреев,

Звучал мой голос: я еврей!..

Я буду пахарем победы

И кузнецом судьбы своей,

И на могиле людоеда

Еще станцую! Я еврей!

А через полтора года после этого Ицик Фефер говорил с трибуны еврейского митинга в Москве: «Пепел Бабьего Яра жжет наши сердца‚ пламя горит в наших глазах‚ пепел лег на наши жгучие раны и не дает нам покоя. И мы недостойны будем ступать по земле‚ если не уничтожим этих людоедов штыками нашей ненависти...»

Красная армия шла на запад. Освобождала города, села, местечки. Всё более и более ясными становились чудовищные результаты Катастрофы, и Василий Гроссман напечатал в двух номерах газеты "Эйникайт" очерк в переводе на идиш под названием "Украина без евреев": "Безмолвие. Тишина. Народ злодейски убит… Это не смерть на войне с оружием в руках, смерть людей, где-то оставивших дом, семью, поле, песни, книги, традиции, историю. Это убийство народа, убийство дома, семьи, книги, веры. Это убийство древа жизни, гибель корней, а не только веток и листьев. Это убийство души и тела народа, убийство великого трудового опыта, накопленного тысячами умных, талантливых мастеров своего дела в течение многих поколений…" (В декабре 1943 года, после второй публикации очерка "Украина без евреев", в газете "Эйникайт" объявили: "Продолжение следует". Но продолжения не последовало.)

Задолго до описываемых событий, еще во время Первой мировой войны, в период еврейских погромов, Илья Эренбург сочинил колыбельную песню, в которой предрекал неизбежность будущих потерь:

Ночью приходили

И опять придут,

Дедушку убили

И тебя убьют…

В начале 1941 года – в мирное для советской страны время – Эренбург написал в предчувствии Катастрофы:

Бродят Рахили‚ Хаимы‚ Лии‚

Как прокаженные‚ полуживые...

Горе‚ открылась старая рана‚

Мать мою звали по имени – Хана.

А когда стали поступать сведения с освобожденных территорий, Эренбург оплакал жертвы в стихотворении «Бабий Яр»:

Мое дитя! Мои румяна!

Моя несметная родня!

Я слышу‚ как из каждой ямы

Вы окликаете меня.

Мы понатужимся и встанем,

Костями застучим – туда,

Где дышат хлебом и духами

Еще живые города.

Задуйте свет. Спустите флаги.

Мы к вам пришли. Не мы – овраги.

2

Из письма красноармейца З. Киселева писателю И. Эренбургу:

"С вами знакомится солдат Красной армии Киселев Залман Иоселевич‚ житель местечка Лиозно Витебской области. Мне идет пятый десяток годов. И жизнь моя изломана‚ и кровавый сапог немца растоптал мои дни...

Я родился в 1900 году в семье извозчика, счастье там было игрой, и лошадь подыхала каждый год… В 1920 году я поехал с матерью в гости в местечко Бабиновичи‚ и там мне понравилась девушка‚ моя троюродная сестра – высокая‚ полная и довольно красивая лицом... Я получил в приданое корову, и мы справили свадьбу, а к свадьбе я имел сорок рублей, но это нас не смущало, потому что наша любовь была ценнее всего…

Я работал днем и ночью и я был счастлив... Жена моя хорошела‚ и я считал себя самым счастливым на свете... Детей у нас было шесть: пять девочек и один хлопчик. Как известно‚ началась война‚ враг напал на нашу родину. 5 июля 1941 года меня направили в армию‚ а жена осталась в Лиозно с детьми и с моей матерью‚ которой было семьдесят пять лет. 12 июля немец захватил Лиозно...

Прошу вас записать вашими словами об этой судьбе".

3

В 1942 году физик Альберт Эйнштейн и Американский комитет еврейских писателей‚ артистов и ученых начали сбор материалов об уничтожении нацистами еврейского населения Европы. Они предложили Еврейскому антифашистскому комитету (ЕАК) подготовить свидетельства о гибели евреев Советского Союза; начальство в Москве дало на это свое согласие, и в начале 1943 года на пленуме ЕАК уже произносили такие речи: "Мы‚ еврейские писатели‚ должны прибыть в освобожденные города. Мы должны пройти по свежим кровавым следам наших братьев и встретиться с выжившими... Прийти к тем‚ кто страдал‚ выслушать и записать их рассказы".

Была создана Литературная комиссия по подготовке "Черной книги"‚ которую возглавляли поочередно И. Эренбург и В. Гроссман; над составлением книги работали писатели и журналисты разных национальностей – М. Алигер‚ П. Антокольский‚ Вс. Иванов‚ В. Инбер‚ В. Каверин‚ Л. Квитко‚ В. Лидин‚ Л. Озеров‚ Г. Ошерович‚ Л. Сейфуллина‚ Г. Смоляр, А. Суцкевер‚ Р. Фраерман‚ О. Черный‚ В. Шкловский и другие.

Из воспоминаний Эренбурга: "Мы решили собрать дневники‚ частные письма‚ рассказы случайно уцелевших жертв или свидетелей того поголовного уничтожения евреев‚ которое гитлеровцы осуществляли на оккупированной территории... Мне присылали материалы журналисты‚ работавшие в армейских и дивизионных газетах... работники военной юстиции... сотни фронтовиков... Порой‚ когда я слушал рассказы очевидцев или читал пересланные мне письма – к сыну‚ сестре‚ друзьям‚ мне казалось‚ что я в гетто‚ сегодня "акция" и меня гонят к оврагу или рву…"

В. Гроссман, из выступления на заседании Литературной комиссии: "Те материалы, которые имеются у нас, это рассказы чудом спасшихся людей, но нам необходимо взять на себя еще одну задачу – говорить от имени тех, кто лежит в земле и не может ничего сказать…"

Еще шла война. Еще погибали евреи в лагерях уничтожения и в многочисленных гетто Европы. Проводилась акция по уничтожению целого народа‚ равной которой не знал мир. Составители "Черной книги" работали по свежим следам Катастрофы‚ а потому могли лично свидетельствовать: "Не все трупы были сожжены‚ не все кости перемолоты – слишком много их было‚ и каждый‚ кто придет в Бабий Яр‚ даже теперь еще увидит осколки черепов‚ кости вперемешку с углями‚ найдет ботинок со сгнившей человеческой ступней‚ туфли‚ галоши‚ тряпки‚ платки‚ детские игрушки..."

Давно уже не найти зримых следов Катастрофы‚ но "Черная книга" сохранила ощущения тех дней‚ боль незарубцевавшихся ран‚ стон незапрятанного вглубь отчаяния‚ которые переполняли людей‚ вышедших из лагерей уничтожения‚ выползших из общей могилы‚ потерявших детей и родителей. Кто способен сказать так‚ как говорили они тогда, по свежей боли?..

"Девочка лет четырнадцати-пятнадцати с нашей улицы припала ко мне с плачем: "Я не хочу умирать, дяденька!.."

"Откуда-то‚ с конца улицы‚ доносится голос умирающего мальчика: "Прошу вас‚ еще одну пулю... Я ва-а-ас прошу‚ еще одну пу-у-лю..."

"И вдруг в страшной ночной темноте раздались скорбные звуки предсмертной молитвы, которую запели старики…"

В 1944 году рукопись " Черной книги" уже подготовили к печати, но судьба ее оставалась неясной. В конце того года Эренбург говорил на заседании Литературной комиссии: "Мне было сказано – сделайте книгу‚ и если она будет хорошей‚ она будет напечатана. Так как авторами книги являемся не мы‚ а немцы‚ а цель книги ясна‚ я не понимаю‚ что значит "если будет хорошей"‚ – это не тот роман‚ содержание которого неизвестно".

"Черную книгу" редактировали и готовили к печати в сталинское время‚ в условиях жесточайших ограничений. Цензоры докладывали‚ что в книге "излишне много рассказывается о гнусной деятельности предателей народа из украинцев‚ литовцев и др."‚ а потому из текста рукописи пришлось убрать многие факты подобного рода и затушевать участие окрестного населения в массовом уничтожении евреев. Писатели и журналисты утверждали в те годы (или вынуждены были утверждать)‚ что нацистам помогало лишь ничтожное количество местных жителей – "моральное отребье‚ подонки человечества‚ жалкие кучки уголовников и садистов"‚ но это не всегда соответствовало действительности. Так и напрашивается порой в "Черной книге" заменить "немец" на "полицай"‚ " пьяный эсэсовец" на "пьяный сосед"‚ "фашист" на "местный житель"‚ – но будем следовать за текстом этой книги‚ создатели которой прорывались через цензурные заслоны‚ чтобы донести до наших дней те свидетельства.

"Мне тогда очень хотелось жить. Я завидовала собаке‚ кошке – они имели право на жизнь‚ их никто не преследовал‚ а я – только за то‚ что я еврейка, – должна умереть... Я завидовала и каждой умирающей. Я тогда поняла‚ какое счастье умереть естественной смертью..."

4

Еще раз повторим: германская пропаганда провозглашала Гитлера "освободителем" народов мира от "засилия жидо– большевиков" и постоянно утверждала, что немцы и их союзники воюют лишь с евреями и коммунистами. Чтобы лишить нацистов этого довода и провозгласить войну с Германией "священным долгом" всех народов СССР, чтобы не создавалось впечатления‚ будто немцы опасны лишь еврейскому населению и не опасны другим народам, советская контрпропаганда старалась не указывать на поголовную ликвидацию еврейского населения и заявляла, что оккупанты уничтожают без разбора граждан Советского Союза любой национальности.

По этой, возможно, причине в листовках и обращениях по радио из Москвы постоянно призывали местное население помогать партизанам и молодежи, которую угоняли на принудительные работы в Германию, но даже не упоминали про уничтожаемый народ, которому следовало оказывать всяческую поддержку. По этой же самой, очевидно, причине проект сообщения Чрезвычайной государственной комиссии о Бабьем Яре подвергся существенной правке. Взамен: "Гитлеровские бандиты произвели массовое зверское истребление еврейского населения…" стало: "Гитлеровские бандиты согнали… тысячи мирных советских граждан…"; взамен: "Собравшихся евреев палачи погнали к Бабьему Яру…" – "Собравшихся палачи повели к Бабьему Яру…"

Эта политика Москвы отразилась и на цензурных правках рукописи " Черной книги", откуда убирали фрагменты, указывавшие на исключительную опасность, которая грозила еврейскому населению. Примеры такого изъятия: " Евреев морили голодом, издевались над ними. Никто не знал, что с ним будет завтра…" – "Люди устраивались в квартирах, освободившихся с изгнанием евреев…" – "В провинции всех мужчин-евреев уже истребили…" – "Я тоже мусульманин", – говорю я. "Чего врешь? – сказала соседка. – Ведь ты жид…" – "Она бродила по дорогам и случайно осталась жива. Может быть, потому, что не была похожа на еврейку…"

Издание "Черной книги" на русском языке задерживали, но в то же время Москва не возражала‚ чтобы на Запад отправляли статьи в газеты об уничтожении евреев – это влияло на общественное мнение за рубежом, увеличивало политическую и финансовую поддержку Советского Союза. В 1946 году в ЦК партии решили‚ что "Черная книга" создает "ложное представление об истинном характере фашизма"‚ как будто "немцы воевали против СССР только с целью уничтожения евреев"; в книге нет материалов о гибели представителей других национальностей‚ а потому "Управление пропаганды считает издание "Черной книги" в СССР нецелесообразным". (Несмотря на это, рукопись книги отправили во многие страны, а советский обвинитель на Нюрнбергском процессе использовал ее материалы в своих выступлениях.)

Официального запрета еще не последовало‚ и летом 1947 года издательство "Дер Эмес" передало верстку книги в типографию‚ чтобы выпустить 30 000 экземпляров. Успели отпечатать большинство страниц‚ однако работу внезапно прекратили, так как цензура окончательно определила – "книга содержит серьезные политические ошибки", а потому "не может быть издана". В конце 1947 года директор типографии сообщил в издательство‚ что "все отпечатанные листы находятся в сарае‚ куда проникает сырость"‚ и предложил их забрать. Еврейский антифашистский комитет попросил разрешения допечатать недостающие главы и выпустить хотя бы "150-200 экземпляров для закрытых фондов библиотек"‚ – разрешение не было получено‚ а отпечатанные листы‚ портившиеся на складе от сырости‚ уничтожили. В 1948 году закрыли Еврейский антифашистский комитет и набор "Черной книги" рассыпали.

Эту книгу впервые издали на русском языке в Иерусалиме в 1980 году. "Черная книга" в черном переплете. И на ее обложке – слабым контуром – карта европейской части СССР, желтыми шестиконечными знаками места массового уничтожения евреев: Рига‚ Каунас‚ Вильнюс‚ Гомель‚ Минск‚ Брест‚ Львов‚ Киев‚ Харьков‚ Бердичев‚ Одесса‚ Ростов-на-Дону... – пятьсот пятьдесят страниц крови‚ страданий‚ ужасов‚ отчаяния‚ самопожертвования и мести. Словно вскрыли верхний слой неисчислимых захоронений‚ вырвались наружу стоны и крики‚ и они заговорили, жертвы той Катастрофы‚ сказали наконец то‚ что хотели поведать миру.

"Открылись двери вагона‚ одна женщина при выходе споткнулась и упала. Тогда Вайс сделал знак всем остановиться, собрал женщин и мужчин и обратился к ним с речью: "Как это могло случиться‚ что женщина, выходя из вагона, упала и никто ее не поддержал? Где ваша галантность?.. Ведь эта женщина‚ может быть‚ мать в будущем". Он читал нотацию в течение десяти минут‚ потом дал сигнал‚ и всех женщин‚ вместе с упавшей‚ повели на расстрел..."

Из письма двенадцатилетней девочки (Белоруссия, лето 1942 года): " Дорогой отец! Прощаюсь с тобой перед смертью. Нам очень хочется жить, но пропало – не дают! Я так боюсь этой смерти‚ потому что малых детей бросают живыми в могилы. Прощайте навсегда. Целую тебя крепко-крепко. Твоя Ита..."

5

В 1943 году Самуил Галкин написал на идиш:

В красной глине страшный ров,

Я имел очаг и кров…

Здесь весной сады шумели,

А зимой мели метели,

Чистый снег блестел, как соль,

Ныне здесь – лишь кровь да боль.

Словно от удара грома,

Содрогнулась кровля дома.

Настежь дверь в моем дому,

Горе дому моему!..

Дер Нистер опубликовал книгу на идиш «Корбонес» (« Жертвы») – о судьбах евреев в годы войны. Перец Маркиш воспевал бойцов еврейского сопротивления:

Они пришли из швейных мастерских‚

Они пришли‚ в руках наганы грея‚

От споров бесконечных и пустых –

Народом ли являются евреи…

А в гетто расцветает деревцо,

Хотя цветенья время миновало…

Пришла весна! К ней поверни лицо.

Весна пришла – сражения начало…

Поэты и писатели призывали к борьбе, к мщению. Бабий Яр становился на века символом Катастрофы.

Лев Озеров расслышал там голоса погребенных:

И ребенок сказал: – Не забудь.

И сказала мать: – Не прости.

И закрылась земная грудь.

Я стоял не в Яру – на пути.

Он к возмездью ведет – тот путь,

По которому мне идти.

Не забудь…

Не прости…

Яков Хелемский ходил по улицам рижского гетто после освобождения города, но евреев там уже не было:

Здесь жили‚ ненавидели‚ любили‚

Молились Богу‚ прятались в подвал.

Здесь пахнет кровью и жестокой былью‚

Здесь каждый камень в муках умирал‚

Здесь каждый дом вставал Стеною плача...

Казалось бы, многие из поэтов и писателей-евреев жили до войны в ассимилированной среде, писали на русском языке, считали себя "неотделимыми от русской жизни", и на вопрос матери: "Мы евреи. Как ты смела это позабыть? " – Маргарита Алигер отвечала:

Да, я смела, – понимаешь? – смела.

Было так безоблачно вокруг.

Я об этом вспомнить не успела, –

С детства было как-то недосуг...

Но пришла война. За линией фронта наполнялись доверху гигантские могильные рвы. И когда распахнулись неисчислимые захоронения, заговорили голосами погибших, каждый еврей понял, должен был понять – это и его судьба, молодого и старого, верующего во Всевышнего и убежденного атеиста; это его убивали у каждого рва, его кидали в каждый колодец, заталкивали в «душегубку» вслед за другими, где доставался ему последний глоток воздуха, отравленного газом, и лишь по случаю он остался в живых, лишь по случаю не оказался у того рва, в те страшные дни. Единая судьба, единая скорбь развернули лицом к народу даже тех, кто позабыл про своих предков, стеснялся их, находил оправдание такому поведению, придавал этому философское обоснование, – одни повернулись на время к своим отцам– дедам, другие вернулись навсегда. «Меня связывают с евреями рвы, где гитлеровцы закапывали в землю старух и младенцев», – признавал Эренбург. «Он был ушиблен еврейской темой», – так говорили про Гроссмана, мать которого убили в Бердичеве.

Поэты и писатели обратились к Библии, к ее героям (на время это им позволили), ибо масштабы Катастрофы, ее неисчислимые жертвы требовали не бытового описания, но глубинного гнева, скорби, пафоса. В очерках, рассказах, поэмах замелькали библейские имена – Суламифь, Эсфирь, Иосиф, Лия, Хана; вышли к читателю после долгого замалчивания исторические герои – Макавеи и Бар-Кохба. Павел Антокольский закончил стихотворение словами: "Всё мирозданье слышит: Шма, Исроэль!", и у него же, в стихотворении "Лагерь уничтожения", появляется "старуха Рахиль":

И тогда подошла к нам, желта, как лимон,

Та старушка в три тысячи лет,

В кацавейке, в платке допотопных времен,

Еле двигавший ноги скелет…

– Извините меня. Я глуха и слепа.

Может быть, среди польских равнин,

Может быть, эти сломанные черепа –

Мой Иосиф и мой Веньямин?..

И у Антокольского – в том же стихотворении – заговорили могильные рвы: «Мы мертвы. Мы в обнимку друг с другом лежим».

Сосчитайте по выбоинам на земле‚

По лохмотьям истлевших одежд‚

По осколкам стекла‚ по игрушкам в золе‚

Сколько было тут светлых надежд...

Сколько хлеба и солнца украли у нас‚

Сколько детских засыпали глаз‚

Сколько иссиня–черных остригли волос‚

Сколько девичьих рук расплелось...

Еще не закончилась та война, а Эренбургу удалось, быть может, высказать то, о чем думали многие еврейские поэты и писатели, но опасались произнести вслух – о трагическом одиночестве евреев посреди народов в страшные годы Катастрофы:

В это гетто люди не придут.

Люди были где-то. Ямы тут.

Где-то и теперь несутся дни.

Ты не жди ответа – мы одни,

Потому что у тебя беда,

Потому что на тебе звезда,

Потому что твой отец другой,

Потому что у других покой.

6

В сентябре 1944 года Василий Гроссман побывал в Польше, в лагере смерти Треблинка, где эсэсовцы уничтожили сотни тысяч евреев. Через два месяца после этого в московском журнале "Знамя" опубликовали очерк Гроссмана для "Черной книги" под названием "Треблинский ад":

"Тихо. Едва шевелятся вершины сосен, стоящих вдоль железной дороги. Вот на эти сосны, на этот песок, на этот старый пень смотрели миллионы человеческих глаз из медленно подплывавших к перрону вагонов. Тихо шуршат пепел и дробленый шлак по черной дороге, по-немецки аккуратно обложенной окрашенными в белый цвет камнями. Мы входим в лагерь, идем по треблинской земле. Стручки люпина лопаются от малейшего прикосновения, лопаются сами, с легким звоном, миллионы горошинок сыплются на землю. Звук падающих горошин, звук раскрывающихся стручков сливаются в сплошную печальную и тихую мелодию. Кажется, из самой глубины земли доносится погребальный звон маленьких колоколов, едва слышный, печальный, широкий, спокойный. А земля колеблется под ногами, пухлая, жирная, словно обильно политая льняным маслом, бездонная земля Треблинки, зыбкая, как морская пучина. Этот пустырь, огороженный проволокой, поглотил в себя больше человеческих жизней, чем все океаны и моря земного шара за всё время существования людского рода.

Земля извергает из себя дробленые косточки, зубы, вещи, бумаги – она не хочет хранить тайны.

И вещи лезут из лопнувшей земли, из незаживающих ран ее. Вот они – полуистлевшие сорочки убитых, брюки, туфли, позеленевшие портсигары, колесики ручных часов, перочинные ножики, бритвенные кисти, подсвечники, детские туфельки с красными помпонами, полотенца с украинской вышивкой, кружевное белье, ножницы, наперстки, корсеты, бандажи. А дальше из трещин земли лезут на поверхность груды посуды: сковородки, алюминевые кружки, чашки, кастрюли, кастрюльки, горшочки, бидоны, судки, детские чашечки из пластмассы. А дальше из бездонной вспученной земли, точно чья-то рука выталкивает на свет захороненное немцами, выходят на поверхность полуистлевшие советские паспорта, записные книжки на болгарском языке, фотографии детей из Варшавы и Вены, детские, писанные каракулями письма, книжечка стихов, написанная на желтом листочке молитва, продуктовые карточки из Германии… И всюду сотни флаконов и крошечных граненых бутылочек из-под духов – зеленых, розовых, синих… Над всем этим стоит ужасный запах тления, его не могли победить ни огонь, ни солнце, ни дожди, ни снег, ни ветер. И сотни маленьких лесных мух ползают по полуистлевшим вещам, бумагам, фотографиям.

Мы идем всё дальше по бездонной колеблющейся треблинской земле и вдруг останавливаемся. Желтые, горящие медью волнистые густые волосы, тонкие, легкие, прелестные волосы девушки, затоптанные в землю, и рядом такие же светлые локоны, и дальше черные тяжелые косы на светлом песке. А дальше – еще и еще. Это, видимо, содержимое одного, только одного лишь, не вывезенного, забытого мешка волос. Всё это правда! Дикая, последняя надежда, что это сон, рушится. А стручки люпина звенят, звенят, стучат горошины, точно и на самом деле из-под земли доносится погребальный звон бесчисленных маленьких колоколен. И кажется, сердце сейчас остановится, сжатое такой печалью, таким горем, такой тоской, каких не дано перенести человеку…"

***

В январе–феврале 1944 года отрывки из "Черной книги" под названием "Народоубийцы" были напечатаны в московском журнале " Знамя" со вступительной статьей И. Эренбурга. Материалы из "Черной книги" вышли и двумя сборниками на языке идиш в Москве‚ в 1944–1945 годах (под названием "Мердер фун фелкер" – "Народоубийцы"). В начале 1946 года рукопись "Черной книги"‚ отредактированную по указаниям цензоров‚ разослали в США‚ Англию‚ Австралию‚ Францию‚ Италию‚ Мексику‚ Венгрию‚ Болгарию‚ Румынию‚ Чехословакию‚ Польшу. В 1946 году первую часть "Черной книги" напечатали в Бухаресте на румынском языке; в том же году фрагменты из нее вошли в "Black Book"‚ изданную в Нью-Йорке на английском языке.

В предисловии к "Black Book" А. Эйнштейн писал: "Бедствия последних лет привели к тому, что в процентном отношении ни один народ не понес таких потерь‚ как евреи. Поэтому в новом устройстве мира еврейскому народу должно быть уделено особое внимание... Необходимо требовать, чтобы Палестина с ее экономическими возможностями была открыта для еврейской иммиграции".

Предисловие Эйнштейна не понравилось в Москве; из Еврейского антифашистского комитета – явно под диктовку начальства – сообщили в США: "Считаем эти высказывания об истории и будущем нашего народа излишними". Прокоммунистические издатели в Америке учли замечание, и предисловие знаменитого ученого в "Black Book" не попало.

***

В 1946 году рукопись "Черной книги" переслали из Москвы в подмандатную Палестину; в 1965 году ее передали в мемориальный центр Яд ва-Шем – без утерянной части об уничтожении евреев Литвы. Работы по восстановлению рукописи заняли продолжительное время, и в 1980 году книга увидела свет в Иерусалиме на русском языке; затем ее переиздали на языке идиш. В 1993 году "Черную книгу" отпечатали на русском языке в Вильнюсе‚ включив материалы по уничтожению евреев Литвы. В том же году вышла "Неизвестная "Черная книга" – документы из архива‚ не попавшие (или не попавшие полностью) в предыдущие издания.

***

Меир Елин, писатель: "Еврейский антифашистский комитет в Москве заказал у меня в 1945 году работу о фортах смерти вокруг Каунаса… Писал я на идиш. В Москве очень плохо перевели и к тому же очень сократили и "отредактировали" по тогдашним сталинским принципам. Не позволили отметить кого-либо отдельно, исходя из того, что если кто-то станет "некошерным" политически, это может привести к изъятию книги из библиотек".

В 1952 году деятелям еврейской культуры припомнили участие в работе над "Черной книгой"; их обвинили в " еврейском буржуазном национализме" и многих уничтожили.

***

Рохл Брохес‚ прозаик на идиш – погибла в минском гетто. Михаил Бурштин‚ прозаик, узник гетто Каунаса – погиб в Дахау. Макс Кюсс, композитор‚ автор знаменитого вальса "Амурские волны" – убит в Одессе. Писатель Бруно Шульц – застрелен эсэсовцем на улице Дрогобыча в конце 1942 года.

Поэт Пауль Целан был отправлен из Буковины в Транснистрию, заключен в трудовой лагерь, работал на строительстве дорог, выжил; его отец и мать погибли в концлагере.

Русский поэт Алексей Сурков написал в 1942 году стихотворение "Не плачь‚ Рахиль": "Опять земля еврейской кровью На сотни верст обагрена... " Узбекский поэт Гафур Гулям создал в начале войны стихотворение "Я – еврей". В 1944 году украинский поэт Максим Рыльский написал стихотворение "Еврейскому народу"‚ которое опубликовали в переводе на русский язык. Поэт Микола Бажан был в составе комиссии, расследовавшей преступления нацистов в Бабьем Яре, и стихотворение "Яр" закончил такими словами: "Будь проклят той, хто зважиться забути! Будь проклят той, хто скаже нам – прости!"