Текст книги "Сердце Льва"

Автор книги: Феликс Разумовский

Соавторы: Дмитрий Вересов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 22 страниц)

А водочка пшековская еще пригодится. Ддя серь-езного мужского разговора…

И почапал грустный Андрон к Средней Рогатке и дальше – Московской слободою до Фонтанной реки…

Полная луна светила в окошко, освещала стол, заваленный Тимовыми бумажками, полку, табурет… Не раздеваясь и не включая свет, Андрон грузно сел, бухнул на стол пакет, вынул оттуда поблескивающую бутыль.

Такие вот дела… Окольцованный, на цепь посаженный, а небесную, значит, Лауру, Елену, значит, Прекрасную в этот самый час другой приходует, который…

Андрон сорвал с бутыли винтовую пробку, ухнул, приложился от души.

– Эй, я не сплю. – С раскладушки в углу поднялся Тим, черный на фоне высвеченного окна. – Свет вруби, что ли…

Андрон встал, щелкнул выключателем, исподлобья глянул на Тима. Глаза красные, веки припухшие, не спал – валялся прямо в джинсах и свитере. На счастливого обладателя главного приза никак не тянет. Уж не отшила ли его неземная-то?..

Тим тоже глядел на Андрона, скривив губы в невеселой кривой усмешке.

– Что, брат Андрон, горько?

– Тебе, надо думать, сладко! – огрызнулся Андрон.

– Да уж слаще всех, не видно, что ли! – в тон ему отозвался Тим.

Андрон тяжко вздохнул, расстегнул пуговицу нового пальто.

– Ладно, доставай стаканы. Поговорить надо…

– Ну вот. А потом бабы надрались, и Ленка давай Маринке этой стати мои расписывать. Подробно, с кайфом, будто хряком призовым бахвалится, честное слово!.. И все на меня косится, провоцирует. Эксперимент проводит, психологиня хренова – сдержусь или не сдержусь, засвечу ей в морду или не засвечу. Ну, думаю, раз так – получай, фашист, гранату! Обнял я Мариночку за костлявое плечико и завел балладу про кондиции самой мадам Тихомировой – про сиськи рекордные, про письки упругие, но зело податливые…

– Да понял я! – хрипло прервал Андрон. – А она что? Лена?

– Надулась как мышь на крупу. В ванную отчалила, какую-то экзотическую пенку пробовать. А Маринка, сука, тут же клеить меня начала. Грубо, навязчиво, как пьяная шалава в поезде. Бухенвальд ходячий – а туда же!.. Короче, хлопнул я дверью, частника словил, и нах хаус… В смысле, сюда…

– Так… – Андрон залпом заглотил полстакана, зажевал плавленой «Дружбой». – Значит, с Леной у тебя теперь все? Каики?

– А ты как думал?! Нашла себе игрушечку!

Пусть теперь другого дурака ищет! Что я ей, Тихон, что ли?

– Стоп! Что еще за Тихон?

– Котяра ее. Черный, раскормленный, наглый как танк. За рыбу душу черту отдаст.

– Значит, котяра… – Андрон усмехнулся. – Слушай, дорогой, а у тебя, часом, адресочка того котяры не завалялось? Да с телефончиком?

– А, так ты у нас в зоофилы записался? Поздравляю! Только должен предупредить, что котик тот – не простой, а вполне себе ведьминский, особых подходов требующий. Чуть промахнешься – без глазу останешься или без чего поважнее…

– Котов бояться – в лес не ходить. А насчет подходов – ты меня проинструктируешь…

Инструктаж продолжался до утра. Водки Андрон больше не пил, только чай, крепкий и черный, да и Тиму наливал очень умеренно, чтоб тот не скопытился прежде, чем выдаст всю ценную информацию… Леночкины привычки и пристрастия, любимые словечки и жесты, гардероб, расположение помещений в ее квартирке в Дачном, имена общих знакомых… К утру он уже не сомневался, что вполне прокатит за Тима даже пред очами возлюбленной оного последнего… Бывшей возлюбленной! До чего же все ловко упромыслилось!

И еще Андрона грело сознание того, что ни словом не обмолвился он о прекрасном белом видении, манившем и сладко терзавшем его с далекой юности. Видении, которое только вчера обрело имя, а сегодня. Бог даст, обретет и плоть. Не выставил себя сентиментальным идиотом, все проделал цинично и ловко, как, собственно, и надлежит настоящему мужику.

Хорст (1975)

В храме, невзирая на летний полдень, царила освежающая прохлада. Пахло благовониями, ароматическими палочками, обнаженными, вспотевшими в радении человеческими телами. В отблесках светильников на стенах были видны портреты Асанги, лики будд, героев и бодхисатв, тексты мантр, священных сутр, высказываний великих, изображение мандал, знаков Калачакры, монограммы «Намчувангдан», позволяющие достигнуть единение с Невыразимым. Все здесь дышало тайной, мистикой и очарованием Востока. Благовонную тишину нарушало только потрескивание факелов да приглушенное, сдерживаемое на пределе сил людское дыхание. Казалось, время здесь остановилось.

– А теперь ястребиная связка! – Гуру Свами Бхактиведанта ударом в гонг вдруг разорвал тишину и, поднявшись с сиденья из шкуры лани и травы куш, провозгласил мантру входа: – Аум, Падма! Мширанга яхр атара, ом!

Звукосочетание это по опыту древних открывало двери к невиданным реализациям в сфере как тела, так и духа. Теперь ученикам предстояло переходить от слов к делу…

– Ом! – Сложив ладони перед голой грудью, Воронцова потупилась, опустилась на колени и в истовом поклоне коснулась пола лбом. – Ом!

Всем своим видом она демонстрировала почтение, безграничную преданность и немедленную готовность следовать желаниям своего господина.

– Ха! – резко выдохнул Хорст, энергично взмахнул руками и в знак своей власти водрузил ступню на потную спину Воронцовой. – Аум! И лиранта яхр авара! Ом!

Он бьи спокоен и предельно сосредоточен – работать энергетически с женщиной то же самое, что укрощать тигра голыми руками. Нужно полностью подключить себе партнершу, заставить функционировать ее чакры, как мощные насосы космической праны. Ошибаться нельзя – стоит женщине выйти из-под контроля, услышать хотя бы отзвуки полового влечения, как это сразу может привести к беде, к необратимым и невосполнимым потерям энергии. Так что – ни намека на чувственность, сексуальность и сладострастие, а тем паче – на оргазмиче-ские спазмы, мешающие поднятию Кундалини по центральному каналу Сушумне. Ни на секунду нельзя забывать, что все зло от женщин… Хорст и не забывал.

– Ха! – рывком он поднял Леру за плечи, с достоинством опустился на пятки и властно, повелительно повторил: – Ха!

Мускулистый, с лингамом могучим и напряжен ным, он являл собой живую иллюстрацию к Кама-сутре.

– Ом!

Лера, раздвигая бедра, медленно соединилась с ним, крепко скрестила ноги за его спиной и, полузакрыв глаза, стала думать о коловращении Вечного. В молчании они погрузились в бездны медитации, чувствуя, как протекает прана по их слившимся, ставшими единым целым телам. Да что там лингам и йони, уже шесть лет, как они жили душа в душу, понимая друг друга с полуслова. Самая крепкая дружба – боевая. А повоевать за это время пришлось немало. В Кении, близ пещеры Дьявола, их едва не съели злобные каннибалы. Шаманы Мексики напускали на них проклятия, австралийские вурадьери – ядовитых змей, африканские колдуны – разъяренных слонов. Узкоглазые флибустьеры в Тайваньском проливе дважды брали на абордаж многострадальную «Валькирию», налетевшую на риф… В том бою погиб смертью храбрых старый морской лис капитан фон Ротенау. Да, ветераны не вечны. Следом за ним ушел, вернее, уехал херр Опопельбаум – улыбаясь, на инвалидной коляске, держа на коротком поводке свой таксообразный саквояж. Похоронили его в Шангрилле, в вечной мерзлоте, чтобы сохранить этот мозг гения для будущей Германии. Партайгеноссе Борман сказал: «Спи спокойно, старый товарищ. Только у нас не залежишься, немецкие ученые скоро научатся и мертвых ставить на ноги во имя торжества идеи национал-социализма. Зиг хайль!»

Однако жертвы и лишения не были напрасны. Организация Хорста крепла, набирала силу, быстро превращалась в развитую, хорошо законспирированную структуру, по сравнению с которой сицилийская мафия, колумбийский картель и советская номенклатура – это так, тьфу, детские игрушки. Незримые сети ее охватывали всю планету, дотягиваясь до пустынь, горных отрогов и непроходимых лесов, во всех странах, крупных городах устраивались представительства, склады, штаб-квартиры, деньги ручейками, реками, водопадами стекались на шифрованные счета и вклады на предъявителей. Энергия Воронцовой и Хорста не знала границ – были тщательно прочесаны все крупные музеи, ограблены известнейшие коллекционеры и держатели ценностей, охвачены беседой по-доброму или иначе все те, кто имел хоть какое-то отношение к интересующему вопросу. Только напрасно – ни левое, ни правое Око божье в руки не давалось. Да, слухов было не счесть, и про таинственный кристалл Чинтамани, якобы доставленный когда-то на землю с Сириуса, и про загадочную летающую скалу, употреблявшуюся Ибрахимом при строительстве Каабы, и про бел горюч Алатырь-камень, сакральный пуп земли, описанный в Голубиной книге. Все сказки венского леса, преданья старины глубокой. А вот конкретики ноль, пока все напрасно…

Бежало время, уходила жизнь. И постепенно как бы сам собой возник закономерный вопрос: какого хрена надо? Великого германского будущего? Геральдической эпитафии в кабинете у Бормана? Светлой памяти потомков? Нет, жизнь хороша при жизни. Так что решено было остановить выматывающий душу бег, тщательно осмотреться и временно залечь в нору.

Осматривались Хорст с Воронцовой недолго – обоих словно магнитом манила Индия, древняя страна махараджей, факиров и боевых слонов. Минареты Тадж-Махала доставали до неба, Делийская колонна поражала до глубины души, гигантский ров с углями, по которому ходили огнеходцы-сутри, был широк как Индийский океан. А камасутра, Калавада, парящие по мановению руки камни Шивапура. Словом, не мудрствуя лукаво, Хорст приобрел небольшую горную долину неподалеку от реки Биас, по соседству с местностью Кулу, где когда-то обретался знаменитый масон Рерих. Выбор его был не случаен – это славная, издревле почитаемая священная земля. Здесь легендарный мудрец Риши Виаса записывал Махабхарату на пальмовых листьях. Здесь кшатрии-богатыри Капила и Гута Чохан свершали подвиги во имя добра…

Встают над долиной горы, на склонах которых зацветают по весне розовые деревья. Здесь нет удушливой жары, как в центральной Индии, – прохладные ледники низко простирают свои освежающие языки. Здесь растут кедры, серебристые ели, голубые сосны, клен, ольха, даже березы… Синеет небо над горами, цвет которых бесконечно меняется, – вот протянулись голубые тени, сгустились в фиолетовый и рассеялись, превратились в золото. Парадиз, рай на земле.

Оно, конечно, рай и в шалаше с любимым, только Хорст не удовлетворился малым – построил в долине, если не Тадж-Махал, то нечто напоминающее средневековый замок: с мощными стенами, железными воротами, сложным лабиринтом подземных коридоров. Не забыл и ракетный зенитный комплекс, парк для бронетехники, разнообразнейшие системы связи, наблюдения и оповещения. А еще – взлетно-посадочное поле, плац, уютные казармы для небольшого гарнизона. Хочешь мира – готовься к войне. А вообще Хорст с Лерой жили тихо. Вставали до рассвета и с правой ноги, смотрели на ладони, с благоговением вспоминали Бога и с почтением учителя, желали всем добра и спокойствия. Потом мылись, чистили зубы, с мантрой наносили священный тилак и шли на берег водоема заниматься медитацией: Ом тат сат! Тат туам аси! Ом тат сат брахмарпа-намасту! Затем, конечно, наваливалась текучка – шифротелеграммы, финансовые дела, вялые донесения в занудствующую Шангриллу, зато уж по четвергам, до отвалу накормив священную корову, Хорст и Воронцова единились с Вечным до упора. Ас-универсал Фердинанд фон Платтен доставлял их на вертолете в даршан, скромные впадения Свами Бхакти-веданты, наездника «Алмазной колесницы», брахмана-мистика и знатока камасутры. А ведь, помнится, сначала он категорически отказывался брать в ученики белого сагиба и сожительствующую с ним в блуде большегрудую женщину. Однако, получив скромные дары и посмотрев Хорсту и Лере в глаза, он переменил тон, тихо пробормотал мантру и сделал приглашающий жест: «Заходите, вы и я одной крови».

И вот – минуло два года, отмеченных поисками истины, смысла жизни и интенсивными занятиями. Такими же напряженными, как и нынче… А постижение духа через плоть между тем все продолжалось. После ястребиной связки последовали лебединая, петушиная, змеиная и тигриная. Затем Свами Бхак-тиведанта показал собачью позицию, и Хорст, соединившись с Лерой сзади, начал поднимать энергию Кундалини по своему центральному каналу в Сахасрару, высшую из чакр, визуализующуюся на материальном плане как тысячелепестковый лотос.

– Ом мани падме хум! Ом мани падме хум! – При этом он успевал одергивать возбуждающуюся партнершу и, чтобы та окончательно не потеряла контроль, несильно, но властно ударял ее ребром ладони по ягодице. – Ха! Ха! Ха!

Никакой сексуальности, никаких эмоций! Только Атман-Брахман, Великая Непроявленность и Напол-ненность Пустоты. Ибо сказано в «Сутре Великого будды Вайрочаны»: «В этом теле кроется чудесная способность всепроникновения, таинственные возможности, которые нужно выявить. Желая обрести сидхи в этом рождении, непрестанно занимайся единением с Пустотой».

Наконец тантра-сеанс слияния с Вечным закончился.

– Ом адвайтайа намах!

Низко кланяясь, Хорст и Лера попрощались с учителем, забрались в кабину вертолета, и Фердинанд фон Платтен на бреющем помчал их в родные пенаты. А когда благополучно приземлились и прошли в апартаменты, Лера исступленно, словно в их первую ночь, накинулась на Хорста и уж показала ему и ястребиную связку, и лебединую, и петушиную, и змеиную заодно с тигриной. Да еще собачью позицию. Неспокойно было в спальне, суетно – нервно подрагивал портрет учителя на прикррватной тумбочке, водяной матрац штормило, яшмовая статуэтка будды Вайрочаны упала на мозаичный пол и разбилась вдребезги. И так – каждый четверг, занятия тантрой почему-то действовали на Воронцову крайне однообразно.

А со двора через зашторенные окна слышался звук моторов, крики команд, топот тяжелых военных башмаков. Это возвращался с активной медитации Ганс со своими головорезами. Чтобы не расслабляться и не терять формы, они поклонялись богине Кали.

Братья (1979)

Андрон пропал.

Чуть свет, наспех сжевав на кухне бутерброд с очередным дефицитом и наспех же чмокнув сонную жену, он удирал на всех парах, возвращался же поздно, когда Костины уже отходили ко сну, усталый, но вполне довольный жизнью и собой. Как же, как же, успешно сдана семестровая контрольная, спихнут тяжеленный коллоквиум, досрочно скинут зачет по физкультуре. Но самое трудное еще впереди, завтра с утреца снова в пахоту, а эти преподы к концу семестра совсем оборзели – лабораторные, семинары, отработки. Никакой личной жизни! Анжелка, ко всему безразличная, сонно щурила глазки, Катерина Васильевна сочувственно кивала головой, а хороший человек Иван Ильич похлопывал зятя по плечу и покровительственно вещал:

– Да бросай ты, Андрюха, всю эту мандулу к такой-то матери, от верхнего образования геморрой один да дырки в карманах. Как дурь-то из башки повыкинешь, я тебя к верному делу пристрою.

Андрон улыбался, пожимал плечами – вроде, мол, ни да, ни нет, поживем-увидим…

Утром же опять исчезал ни свет ни заря, и возвращался с последним поездом метро, а пару раз и вовсе не возвращался, телефонинно извещал, что вынужден был заехать в детский садик, да там и остаться – ухаживать за старушкой-мамой, которая совсем слегла, стакана воды подать некому…

Излишне говорить, что к старинному дому на Фонтанке он и за версту не приближался, а в институте его, наверное, и как звать забыли. Потому что и утра, и дни, и вечера, и, по возможности, ночи, проводил он со своей принцессой Грезой – рыжей ведьмочкой Леной Тихомировой. Которая, при всем своем ведьмачестве, так и не заметила подмены. Или запорошил зеленые глаза гусарский шик, с которым он ввалился в ее квартиру тогда, в первый вечер? С охапкой роз, с коллекционным шампанским «Новый Свет», прямо в дверях лихо опустившись на одно колено – поза, подсмотренная накануне у Тима.

– Сударыня, молю о прощении! Был неправ, готов искупить!.

А у самого поджилки трясутся – признает, не признает. От первых ее слов сердце в пятки ушло.

– Да что с тобой, Метельский? Прямо как подменили.

Но от вторых воспарило к небесам.

– Ладно, давай сюда веник и марш руки мыть. Считай себя прощенным, будем пиццу жрать…

И только Тихон, вещий кот, шипел со своего кресла и никак не шел на колени…

Варвара же Ардальоновна исправно несла трудовую вахту на детсадовской кухне, вечерами же раскладывала пасьянсы, беседовала с единорогом, и никто во всем свете был ей на хрен не нужен.

Тим, скрежеща зубами, безуспешно пытался засесть, наконец, за теоретическую главу диплома, но в голову настойчиво лезли мысли, далекие от науки. По первому же зову местного руководства он бросался вкручивать лампочки, прочищать засорившиеся унитазы, до седьмого пота истово колошматил грушу на чердаке. Все гнал из себя горькие воспоминания – о той, которую любил и которую, поддавшись минутной обиде, так глупо отдал другому. И то, что этот другой – лучший друг, более того, астральный близнец, второе «я», – абсолютно не грело душу…

Андрон явился только тридцать первого – легкий, свежий, пахнущий морозом.

– С наступающим, брат! – Он брякнул на стол перед съежившимся Тимом что-то продолговатое, чуть изогнутое, обернутое в прочный коленкор и перевязанное поперек. – Гони руль!

– С какой это стати? – неприязненно осведомился Тим.

– Прошу – значит, надо!

Андрон не замечал дурного настроения друга. Или не хотел замечать. Тим порылся в карманах, бросил на стол стертый металлический рублик. Андрон развязал бечевку, бережно развернул коленкор.

– Гляди, красотуля какая! Кубанская шашка-волчок! Никогда не тупится, скобу железную напрочь перерубает. Говорят, их ковали из мечей крестоносцев, а в Гражданскую беляки за одну такую двух боевых коней давали!

Интерес историка возобладал над хандрой. Тим осторожно взял шашку – рукоять легла в руку, будто специально для этой руки выточенная. Махнул раз, другой. Потускневшая вековая сталь запела – гулко, молодо.

– Правильная!.. А на лезвии должно быть клеймо – фигурка волка… Да, точно, смотри!

– Ага! Только, по-моему, это не волк. Точь-в-точь та псина, что на флюгере у нас приделана. Собака Баскервилей!

– Точнее, собака Брюса… Интересно, как она оказалась на-кубанской шашке? Ладно, попробую выяснить у специалистов…

Тим со вздохом выпустил чудо-шашку из рук, положил на расстеленную ткань.

– Забирай!

Андрон не шелохнулся. Только прищурился хитро.

– Ты не понял, Тим. Она теперь твоя.

– То есть как это – моя? Да ты с ума сошел!

Это ж такая редкость, музейная, цены безумной?.. Нет, я не могу принять…

– Студент, завязывай, а? Поезд ушел, ты уже принял.

– Как принял?

– Элементарно. Купленные вещи возврату и обмену не подлежат. – Андрон подбросил монетку и ловко поймал в оттопыренный карман. – А я так и так твой должник по жизни…

Он не стал объяснять, что шашку эту уступил ему Сява Лебедев по льготной, дружеской цене – триста рублей. Содержимое последнего из трех конвертов, под шумок умыкнутых с подарочного стала в «Застолье», в первый день свадебного разгуляева. Остальные два Андрон лихо прокутил с Тихомировой.

Тим безмолвствовал, опустив глаза в пол. Помолчал и Андрон.

– Ну ладно, еще раз с наступающим! Пойду с мамашей почеломкаюсь и – ауф видерзейн…

– Ага… Лену целуй… за двоих. Андрон вздохнул.

– Это уж в будущем году. Раньше не получится. Тестюшку любимого один большой банан на дачу пригласил Новый год встречать, со всем семейством. Фейерверки, банька, охота. До Рождества квасить будут… Ну, я, конечно, смотаюсь пораньше, потому как сессия… – Он хохотнул, рукой обозначив в воздухе округлую женскую грудь. – Но денька три пожировать придется, ничего не попишешь…

– Сочувствую.

– Ладно, хорош стебаться… Сам-то где справлять думаешь?

– А вот здесь и думаю. Тихо, по-семейному, с Вар-варойАрдальоновной, сАрнульфом. Чайку попьем, телевизор посмотрим, может, в дурачка перекинемся.

– Слушай, – в глазах Андрона сверкнула сумасшедшинка, – есть гениальная идея… Рокировочка.

– То есть?

– Ну! Если я за тебя канаю с легкостью, то уж ты-то за меня – тем более, как-никак с образованием, артист к тому же… Короче, не съездил бы ты с моими драгоценными на барскую дачку вместо меня? А что – салют посмотрел бы, разносолов покушал от пуза, в баньке с начальниками попарился. Мой Ильич, он молоток, классный мужик. Да и Анжелка, в общем, баба нормальная, хоть и дура… А я бы – сам знаешь куда…

Тим поднял голову.

– Извини, брат. Не по мозгам мне сейчас такая задача. Ты ж не хочешь, чтобы меня разоблачили как самозванца.

– Твоя правда… Ну, пора, труба зовет! – У порога он вдруг повернулся и совсем другим тоном добавил: – Я раньше думал, что таких, как она, в природе не существует. Только в мечтах…

Он ушел. А Тим, ничтоже сумняшеся, выкрал с пустой вахты ключ от кабинета заведующей и, нахально водрузив ноги на стол Александры Фран-цевны, принялся названивать Лене Тихомировой.

– Привет, любовь моя, с наступающим! Какие нпаны на вечерок?

– Вы, товарищ Метельский, все-таки исключительная свинья. Блеете что-то неубедительное насчет семейных обязанностей, в преддверии праздника бросаете честную девушку на произвол судьбы, а теперь еще планами интересуетесь. Вы случайно не садист с отягощенной наследственностью? Ваш дедушка часом у Гиммлера не служил?.. А если серьезно, то планы самые минимальные. Посидим с Маринкой, тяпнем по рюмочке…

– Отставить Маринку! Позвони ей, наври чего-нибудь. А я рвану на базар, увеличу нетрудовой доход елочных спекулянтов и, как Дед Мороз…

– Дед Склероз! Кто мне третьего дня, блеснув искусством конспирации, припер в чехле от контрабаса голубой кремлевский танненбаум?! Или у тебя это дело поставлено на поток? Смотри, Метельский, меня начинают терзать смутные подозрения…

– Каюсь, каюсь… Диплом, сессия, голова кругом…

– Полеты, полеты… Ладно, за тобой шампанское, за мной – фирменное блюдо.

– Паста по-пармезански?

– Макароны по-флотски.

Но коварная Тихомирова опять обманула его, подав вместо макарон копченого угря и филе-миньоны, вымоченные в коньяке…

Первого января, в пятом часу пополудни, она выставила его за дверь.

– Вечером ко мне люди приезжают. По делу. Это тебя не касается. Не появляйся и не звони ровно десять дней. Если все решится раньше, я сама тебя найду.

– Что решится? – жестко, не глядя на Лену, спросил Тим.

– В свое время узнаешь. Так надо.

– Как-то я уже слышал подобную формулировку;

– Солнышко, это совсем не то, что ты мог подумать. Ты мне веришь? А что оставалось?