Текст книги "Зеркало души"

Автор книги: Фелиция Флакс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)

Но Виталий Викторович, раскланявшись, стремительно направился с Медеей к своему знакомому, которого якобы только что заприметил. Рыжеволосая бестия, увлекаемая им, успела лишь бросить в сторону Феликса быстрый голодный взгляд. Ее обжигающая грива взвилась за спиной, как победный флаг.

Радмила выпятила губу.

– Когда построишь корабль, обязательно назови его «Арго».

– Я пока не собираюсь в плавание. – Феликс многозначительно приподнял брови.

– Это тебе так кажется. Но кое-кто уже взял курс на…

– …на фиг.

* * *

Презентация была в самом разгаре. Что-то говорили в микрофон, шутили и пели. Пили, ели и разрывали друг друга на части глазами. Шепотки ползли по залу, как крохотные юркие змейки, кусали и отравляли. Тела потели, мозги растапливались.

Радмила поняла, что ненавидит презентации.

И эту – особенно.

Ее первую и последнюю презентацию, где помимо всего прочего на нее таращились ее собственные глаза. Со всех стен. Даже с потолка.

Жуть.

«Глаза б мои меня не видели».

Она не заметила, как снова очутилась одна. Феликса на этой презентации постоянно дергали и куда-то звали. Радмила даже не поняла, кто и куда его утащил в этот раз. Услышала только нежный зовущий голосок: «Феликс, дорогой», и Феликс обронил свое сотое «пардон» и тут же испарился, оставив ее допивать бокал в одиночестве.

От великой досады Радмила влила в себя его полностью. Она обвела взглядом помещение, переполненное веселыми суетливыми людьми. В глазах рябило от развевающихся по углам шаров и цветов. Она уже почти собралась закручиниться, но тут ее саму окликнул тихий журчащий голос:

– Здравствуйте, Радмила.

Радмила посмотрела в сторону говорившего и не удержалась от выразительной гримаски. Рядом с ней робко стоял официальный представитель «Оптик-Лайф», господин Чижиков.

– Здравствуйте, – проговорила она нервно.

Рыбьи глаза Чижикова ее пристально изучали. Они ее хотели. Прожорливая рыба нацелилась на наживку.

«Где же у него все-таки жабры? – вновь озадачилась Радмила, вертя пустой бокал в подрагивающих пальцах. – Они где-то обязательно должны быть. Рыбы же ведь дышат».

– Как поживаете, Радмила? – Господин Чижиков улыбнулся.

– Прекрасно, – улыбнулась Радмила.

– Наша фирма чрезвычайно довольна работой, проделанной агентством «Триколор». Появление новой рекламы «ОптикЛайф» стало заметным событием в городе. О ней даже в новостях сообщили.

– Да-да, – закивала головой Радмила, с ужасом обнаружив, что господин Чижиков взял ее за руку. – Да-да.

– И вы сыграли важную роль. Без ваших необыкновенных глаз вряд ли получилось столь красиво и впечатляюще.

– Да-да. – Китайские болванчики кивают точно так же.

– Могу ли я предложить вам, Радмила, выпить? У меня запасен отличный тост.

– Да-да.

Чижиков подозвал официанта с подносом, и Радмила похолодела – на подносах у официантов было только шампанское, а шампанское для нее после мартини и шабли – почти ЛСД.

– Нет-нет, – запоздало воскликнула она, но, взглянув в подернутые тиной глаза господина Чижикова, осеклась и решила все же выпить.

«Феликс мерзавец. Он должен был меня спасти от этой глубоководной рыбины. А уж коли не соизволил совершить геройский поступок, то получит меня в конце вечера абсолютно невменяемой и с астрономическим счетом за разгромленный зал. Так ему и надо. Кстати, где он, предатель?»

– Пойдемте присядем вон туда. – Воодушевленный господин Чижиков усиленно заморгал. – Там открыто окно и воздух свежее.

Радмила позволила себя увлечь в укромный уголок. Господин поднял бокал и произнес:

– Выпьем за «ОптикЛайф», которая открыла ваши чудесные глаза, Радмила.

«До сих пор закрыть не могу», – мысленно съехидствовала Радмила, с мстительным удовольствием отпивая шампанское.

После господин Чижиков, воровато оглянувшись по сторонам, вдруг схватил ее руку и принялся со смаком целовать пальцы. Радмила, лишившись дара речи от изумления, попыталась вырвать оскверненную руку, но черта с два у нее это получилось – хватка у Чижикова оказалась акульей.

«Господи, да эта карликовая акула меня сожрет. Она явно меня перепутала с наживкой».

Тут ее глаза, как на грех, натолкнулись на волнующую сцену в зале: прекрасная Медея игриво тянула Феликса танцевать. Тот почти не сопротивлялся. Обхватил рыжую заразу за талию и привлек к себе.

Шампанское было уже в голове, пузырьки взрывались в районе темечка, и в глазах у Радмилы все окрасилось в багрово-красные тона. Именно в этих тонах перед ней внезапно вырисовался Виталий Викторович.

– Радмилочка! – возопил он, будто не замечая ее пальцы, находившиеся практически во рту у господина Чижикова. – А я вас везде ищу. Вы слышите музыку? Она зовет нас танцевать. Валерий Львович, – Ипатов-старший с лучезарной улыбкой кивнул замершему господину Чижикову, – позвольте у вас украсть вашу прекрасную даму. Она мне обещала танец. И я его жду.

Радмила покивала, с облегчением освобождаясь от господина Чижикова и незаметно вытирая пальцы. И как она была благодарна Виталию Викторовичу! Но зловредство ее не оставляло, пенилось и лезло наружу.

– Я вам ничего не обещала, – свирепо шепнула она, когда его рука по-хозяйски легла ей на поясницу и волнующе погладила.

– Разве? – Агатовый взор Виталия Викторовича был невинен, как взгляд раскаявшегося черта. Рука его продолжала гладить. – Ваши глаза мне сказали за вас. Мы с ними друг друга прекрасно поняли.

– Но вот мы с вами…

– Ах, оставьте, милая Радмила. – Ипатов-старший с непередаваемой интонацией, выдавшей замечательного актера, произнес книжную фразочку из дамских романов, и деловито добавил: – Давайте лучше танцевать.

– Ну, давайте попробуем.

Под словом «танцевать» у Виталия Викторовича подразумевалось нечто невообразимое. Он крутил и вертел свою даму, словно гуттаперчевую куклу, и у дамы стучали зубы и подгибались коленки от страха. Они вихрем летали по залу, и просто поразительно, что никто из окружающих не пострадал. Каждый раз, когда Радмила думала, что столкновение неизбежно, и леденела при мысли, что сейчас будет лежать с подолом на голове и переломом ноги, Ипатов-старший делал ловкий манер, избегая катастрофы.

При этом руки Виталия Викторовича умудрялись безнаказанно танцевать особый «танец», доводя даму до белого каления. Дама все чувствовала, все понимала, и ничего поделать не могла.

«И ведь мне никто не поможет, – тихо свирепела Радмила – ее собственные глаза, смотрящие со стен, вертелись перед ней в чертовой круговерти. – Ипатов-старший все рассчитал. Это его месть за то, что я посмела посягнуть на его драгоценного сыночка. Новый вид убийства – утанцевать даму до смерти. Элегантно и благопристойно. Чисто ипатовское убийство. У всех на виду, и никаких улик».

Краем глаза она заприметила сладкую парочку – Ипатов-младший и Медея. Те танцевали тихо, медленно, красиво. Радмила почувствовала, что сейчас заговорит.

Матом.

Вслух.

– Кстати, вы давно видели Феликса? – ничуть не утомившийся Виталий Викторович на мгновение снизил скорость.

– Сейчас на него смотрю, – процедила Радмила.

Виталий Викторович проследил за ее разъяренным взглядом. Зловеще улыбнулся и крутанул Радмилу так, что она пролетела далеко-далеко, как неоперившийся птенчик. И едва не сшибла ненавистную парочку Феликс-Медея. Сладкая женщина висела на мрачном гении, ворковала ему в ухо прописные истины в алфавитном порядке и едва не прикусила себе язык, когда «неоперившийся птенчик» внезапно разбил их идиллию. Медея поперхнулась, видимо, на букве «ф», ибо с ее губ-бутонов сорвалось прелестное слово «фак».

– Привет, – в ответ ей улыбнулась Радмила, в душе прокляв на веки вечные Ипатова-старшего-негодяя.

Непонятным образом она очутилась в руках Ипатова-младшего.

– Привет, – Феликс понимающе ухмыльнулся ей в лицо. – Не ушиблась? Обычно, когда падают с луны, ломают себе либо шею, либо ноги.

– Я не с луны, – оскалилась Радмила. – Я из преисподней. А главный бес – вон там.

Она кивнула в сторону Ипатова-старшего. Тот отсалютовал ей полным бокалом. К нему уже стремилась волнующей походкой Медея, которая при первых же звуках голоса Радмилы фыркнула и демонстративно исчезла, бросил на Феликса выразительный взгляд – дескать, извини, я на минутку.

– Главный бес – внутри тебя, драгоценная, – Ипатов прижал ее к себе, и, вдохнув его запах, Радмила почувствовала блаженство. Да она наркоманка, оказывается! – Этот бес называется – ревность.

– Я не ревную. – Радмила возмущенно дернулась, но Феликс ее не выпустил.

– Вот-вот, не ревнуешь, и почаще повторяй эти два волшебных слова. Говорят, помогает.

– Экзорцист выискался. – Радмила резко взмахнула ресницами.

– Аллилуйя. – Ипатов коснулся губами ее виска. – В качестве усмирения твоего разбушевавшегося беса скажу, что Медея мечтает выйти замуж за моего папочку. Я – против, папочка – тем более.

– Ха! – только и испустила Радмила.

– Но мы оба ей об этом не говорим, поэтому Медея считает, что у нее все получится.

– Какие вы все жестокие, Ипатовы. Бедная женщина.

– Да уж, все признаки бедности у Медеи на лицо.

Радмила невольно бросила взгляд на Медею, обнявшую Виталия Викторовича. На лебединой гладко-тонкой шейке «бедной женщины» радужно сияло многоярусное бриллиантовое колье. Радмила отвернулась. Даже, наверное, чересчур поспешно.

– Давай не будем о ней больше говорить.

– Давай, и пусть твой бес впадет в летаргический сон.

– Лучше в кому.

– В кому так в кому.

8

– Мне кажется, это называется порнографией.

– А мне кажется, искусством. Хотя почему кажется? Это и есть искусство! С большой буквы.

– Это порнография с большой буквы. Обнаженная Радмила Туманова, поедающая эскимо – это явная порнография.

Радмила слизывала языком сладкие капли тающего эскимо. Она взглянула на голого Ипатова с фотоаппаратом наперевес. Он смотрел на нее через объектив. Взорвалась очередная вспышка, и розовый язык, касавшийся шоколада, вошел навеки в историю.

– Девушка, у которой совсем недавно стоял диагноз «абсолютная невинность», не может разбираться в тонкостях порнографии. – Феликс отложил фотоаппарат и растянулся рядом на смятом покрывале.

– Зато я разбираюсь в искусстве.

– Если бы ты разбиралась в искусстве, то отметила бы интересную позу, в которой сидела, отметила бы свет, который столь изощренно падал на твою спину и лицо, обязательно бы восхитилась изящным наклоном шеи и волосами, столь живописно разметавшимися по плечам.

– Ну-у-у…

– Так что молчи, драгоценная.

– Не буду. Мне запрещено молчать природой. Кстати, звонил твой папочка, настойчиво приглашал меня в ресторан.

– М-м, как загадочно.

Феликс наморщил нос и блеснул глазами, в которых взвилось золотое пламя.

– Мне следует пойти?

– Обязательно.

– А ты?

– А меня он не приглашал. Он меня никогда в рестораны не приглашает. И сам не пойму почему.

– Отчего ты так спокоен?

– А есть повод волноваться?

Радмила ответила не сразу, прежде отправив в рот последний кусочек эскимо и облизав пальцы. Она встряхнула волосами, покосилась на себя в зеркало и лишь потом медленно произнесла:

– Твой расчудесный папа ставит девушкам точные диагнозы и дивно целует им ручки… в плечо.

– Мой папа вообще творит с девушками всякие «чудеса». Это его стиль жизни.

Радмила почувствовала, как тонкая игла вошла в сердце. Очень болезненный укол! Феликс задумчиво созерцал потолок и не собирался страдать. Ноль эмоций!

– Кажется, сейчас волноваться начну я, – пробормотала она, вглядываясь в безмятежное лицо Феликса.

Господи, ну хоть бы что-то в нем дрогнуло, в этом лице! Хотя бы нос!

– По поводу?

– По поводу твоего возмутительного спокойствия.

– Какое славное сочетание – возмутительное спокойствие!

– Не увиливай от темы, схоласт несчастный! Я тебе говорю, что другой мужчина, пусть даже и твой отец, приглашает меня в ресторан, а ты согласно киваешь, и ни слова против.

– Ты хочешь, чтобы я начал ревновать? – Феликс приподнялся на локте и заглянул ей в глаза. – Снова разбудил своего беса? Ты действительно этого хочешь?

Шутливый вопрос, произнесенный напряженным голосом. Радмила вздрогнула от неожиданности. Похоже, она устроила «сцену».

– Я хочу… – громко начала она, но осеклась и продолжить не сумела.

Она не знала, чего она хочет. От нынешней жизни вообще и от Феликса в частности. Нужна ли ей его ревность? Они ведь никогда не говорили с ним о любви. Это понятие по-прежнему оставалось для них мертвым словом из чужих книг. Никто не приносил никаких клятв и не требовал верности. Они просто были вместе.

Не жили вместе, а именно были.

Это одновременно и легко и тяжело. Балансировка над пропастью без страховки. Слишком много противоречий. Каждый день нес неизвестность, а ночи превращались в тщательно оберегаемые воспоминания.

Все казалось таким несерьезным, но на самом деле было ужасно нешуточно, ибо жизнь перекраивалась заново. Одно неосторожное движение, и уже ничего исправить нельзя.

– Я хочу, – повторила она уже тише, после неуклюжей заминки, внутренне звеня от напряжения и комкая в замерзших пальцах покрывало, – …пойти в ресторан. С твоим папой.

Это был расчетливый выпад, который должен был болезненно задеть, хотя она не хотела ссориться. Она бояласьссор.

– Отлично. – Агатовые глаза Феликса скрылись под опустившимися ресницами. Он вытянулся на постели, заложив руки за спину. – Разведка боем – самая лучшая тактика в отношениях с моим ушлым родителем.

Радмила невесело кивнула. Наверное, она никогда не узнает, любит ли ее Феликс Ипатов. Точнее, любил ли он ее вообще когда-нибудь. И что за его интересом к ее скучной персоне на самом деле кроется.

Иногда казалось, что Феликс в ней нуждается, стремится сердцем, видя в ней чудесное создание. И в такие минуты она себе казалась чудесным созданием. У которого в глазах – целый мир.

Иногда она была уверена, что Феликс ее любит или, по крайней мере, сильно увлечен ею. А иногда она умирала от страха, подозревая, что живет, окруженная иллюзиями, и главная среди них – Феликс Ипатов…

Загадочный, коварный, молчаливый и исчезающий.

А в ресторан с Виталием Викторовичем ей действительно сходить стоит. Хоть она и клялась не оставаться наедине с опасным пиратом.

Виталия Викторовича на самом деле ей ужасно не хватало.

* * *

– Устриц, Радмилочка, надо понимать.

– Они пищат от ужаса.

– Они – деликатес.

– Они так не считают.

– Вы – не гурман, Радмила. – Виталий Викторович сложил салфетку. У него был вид судьи, вынесшего суровый, но справедливый приговор.

– Абсолютно.

Радмила улыбнулась. В этом ресторане, «самом-самом», она казалась, бесспорно, лишней в своем открытом платье, купленном на распродаже по втрое сниженной цене, со своими просто распущенными волосами и макияжем, сделанным дешевой косметикой.

Но за столиком, наедине с Ипатовым-старшим, она себя лишней не чувствовала: Виталий Викторович делал все, чтобы она веселилась. Он оплетал ее невидимой паутинкой милых комплиментов, тонких шуток и легких приятных двусмысленностей; он проникал ей в душу пониженными вкрадчивыми тонами голоса; он на нее смотрел… так смотрел…

Ипатов-младший остался дома. Он сосредоточенно разбирал слайды, когда она лихорадочно собиралась на свидание с его отцом. Напоследок лишь бросил придирчивый взгляд профессионала-фотографа, коротко оборонил, что «она похожа на капризную фею из кельтских мифов», и снова уткнулся в бесценные слайды. Радмила мысленно ответила ему: «Благословил, и черт с тобой» – и выпорхнула навстречу сомнительным приключениям.

Вечер был в самом разгаре. Но она еще не поняла, для чего Ипатов-старший пригласил ее в ресторан. А причина имелась. Радмила остро чувствовала, но пока не улавливала сути и тяготилась неизвестностью. Ей уже хотелось спросить о причине напрямик.

«Чего же вам все-таки от меня надо, Виталий Викторович? – Она улыбалась коварному Ипатову-старшему самой лучшей своей улыбкой, понимая, что еще чуть-чуть и начнет скалиться. – Вы ведь ничего просто так не делаете. От девушек, и красивых, и некрасивых, вам всегда чего-нибудь надо. От красивых – одно, от некрасивых – другое. Ну а я зачем понадобилась?»

И тем не менее ей нравилось наблюдать, как рука Виталия Викторовича периодически подбиралась к ее руке, касалась и замирала, будто бы в нерешительности. Помня, какими опасными могут быть руки Ипатова-старшего, Радмила замирала в предвкушении.

Она совсем испортилась.

От прежней Радмилы Тумановой не осталась ничего.

– Пойдемте-ка потанцуем, Радмилочка. – Виталий Викторович не приглашал – он требовал… контрибуцию победителя.

Радмила мысленно вздрогнула. Если Ипатов-старший будет танцевать в крохотном помещении ресторана так же, как танцевал на презентации «Оптик-Лайф», то они разнесут все помещение на отдельные атомы.

Но Виталий Викторович снова удивил. На самом деле он чудесно танцевал, тонко чувствуя ритм и обладая природной фацией. Радмила куда-то летела в его руках, подчинясь каждому движению.

– Что такое случилось с вами на презентации? – поинтересовалась она, ошеломленная танцем, пытаясь не утонуть в агатовом омуте дьявольских глаз. – Вы были не в себе?

Ипатов-старший издал понимающий смешок и теснее прижался к ней всем телом.

– Я просто очень не люблю презентации, – шепнул он ей в ухо и лизнул мочку.

У Радмилы прервалось дыхание. Еще чуть-чуть, и Феликс Ипатов может остаться за пределами ее смятенного сознания. Виталий Викторович ощутил дрожь, прокатившуюся по телу, и продолжил знакомство с ее кожей.

– Вы, кажется, пытаетесь меня совратить, милостивый государь, – пробормотала она тихо, осеняя себя мысленными крестными знамениями («Свят! Свят! Свят! Чур меня! Чур меня!»). – На глазах у всех.

– Именно. В который раз уж…

– Но как же Феликс…

– Ах, Феликс. – Виталий Викторович неожиданно отстранился от нее, и ей сразу сделалось холодно. Пиратский нос навис над ней. – Я готов поговорить о нем, а вы?

Ой-ой.

Виталий Викторович поменялся в одно мгновение. Сладкий соблазнитель исчез и вместо него появился хладнокровный безжалостный иезуит. Отцы – они все такие.

Радмилу неожиданно озарило. Вот она – причина, по которой Ипатов-старший готов разориться на дорогой ресторан в обществе девушки, подобной ей.

Феликс.

Виталий Викторович не из тех отцов, кто остается в стороне, если его что-то задевает. А наличие некой Радмилы Тумановой возле его знаменитого сына, несомненно, задело. На презентации Ипатов-старший, наблюдая за ними, сделал определенные выводы.

Очаровательный вечер, в который она с удовольствием окунулась, превратился в ловушку. Хитроумный силок, из которого не выбраться.

Волшебство растаяло, пламя соблазна потухло. Стала проясняться картинка, где соблазну места не было, а лишь расчет и холодный цинизм. Как она могла поверить, что распрекрасный, прихотливый, пресыщенный и чересчур разборчивый Виталий Викторович возжелает ее? Радмилу Туманову? Идиотка! Ипатов-старший был честен только в первые мгновения их встречи, когда побледнел от ужаса при виде ее.

А после… После решил, что она – отменное развлечение и просто издевался над ней, кружа голову медовыми комплиментами. До нее не было идиоток-библиотекарш. Сто процентов не было. А вот когда «беда» коснулась сыночка, он прикидываться перестал. Одно дело веселиться, другое – дела семейные.

Радмила кивнула. Виталий Викторович вернул ее за столик и плеснул вина. Руки у нее подрагивали.

– Вы так не хотите, чтобы я встречалась с Феликсом? – Она в упор глянула на Виталия Викторовича. Тот бесстыжих глаз не отвел. – Не хотите настолько, что готовы даже переспать со мной, чтобы только оторвать от ненаглядного сыночка?

– У меня имеется свое мнение на этот счет, но я вам его не открою. – Виталий Викторович выразительно приподнял брови.

Похоже, он наслаждался ситуацией. В отличие от нее.

– Что вы хотите сказать мне о Феликсе? – произнесла она, глотая алкоголь, казавшийся приторным и обжигающим.

– Лично яничего говорить не хочу. Я хочу, чтобы о нем говорили вы, – покачал головой Ипатов-старший.

Он откинулся на стуле и скрестил руки на груди.

– А мне нечего сказать, – вскинулась Радмила, которая вдруг стала получать мазохистское удовольствие от разговора. – Разве только, что в результате курса интенсивной терапии, болезнь моя излечилась и диагноз «абсолютная невинность» вычеркнут из больничной карты. Лечащим врачом был Феликс Витальевич Ипатов. На данный момент я прохожу курс реабилитации после затяжной болезни.

Губы Виталия Викторовича надломились в волчьей усмешке. В темных глазах блеснули вражьи огоньки. Он обожал принимать вызовы. И, приняв, делался сущим дьяволом.

– Вы мне, Радмила, очень нравитесь, – ласково начал он. – Хорошая вы девушка. И только… А Феликс – это особая часть моей жизни и меня самого. Я ему даю возможность поступать так, как хочется, однако не позволю совершить роковую ошибку.

Вот он – настоящий Ипатов. Тот, кто сумеет перешагнуть через все и всех. Радмила смотрела на него другими глазами.

– Роковая ошибка – это, надо полагать, я? Вы мне льстите, Виталий Викторович!

– Роковая ошибка – это упущенные возможности, – отрезал Ипатов. – Вы – просто библиотекарь, а он – известный фотограф, очень талантливый, шаг за шагом приближающийся к вершине успеха. У него скоро откроется персональная выставка…

– Это вы к тому, что мы с ним не пара? Точнее, что яему не пара? – Радмила окаменела, но дерзкая улыбка по-прежнему цвела на затвердевших губах.

– Это я к тому, что возможны великие фатальные разочарования с обеих сторон. – Виталий Викторович покачал головой. – Я просто хочу вас предупредить…

– Спасибо, вы такой «добросердечный» …

– А как же. Добрый пастырь мое второе имя. И я считаю себя обязанным наставить заблудшие души на путь истинный.

– Заблудшие – это от слова «блуд»? – прищурилась Радмила. Губы у нее устали улыбаться.

Виталий Викторович не сдержался и сделал несколько медленных хлопков-аплодисментов.

– Вы – достойный противник, Радмила. И я не буду вас недооценивать.

– А я – вас.

Они посмотрели друг другу в глаза. Видя опасный блеск в пиратских очах Ипатова-старшего, Радмила снова ощутила стеснение в груди. Все-таки Виталий Викторович – личность потрясающая, хоть и мерзавец – первостатейный.

– Вы с Феликсом говорили обо мне? – спросила она некоторое время спустя.

– Пока нет.

– А будете?

– Может статься.

Ипатов-старший играл по своим правилам. Выудить из него хоть что-то без его желания не предоставлялось возможным.

– И что вы ему скажете обо мне? – Радмила сдержала тяжкий вздох.

– Лишь то, что может изменить ход его мыслей.

– Неправду то есть?

– Наоборот.

Радмила допила вино. Теперь оно невозможно горчило, или это во рту у нее? Она обвела печальными глазами затемненный элегантный интерьер ресторана. Красиво. Да, она тут совсем не к месту. Ее место за библиотекарской стойкой. «Дом Периньон», устрицы, консоме и французские десерты – это для тех, кто не родился Радмилой Тумановой.

Пора прощаться. С этим миром, иллюзиями и мечтами. Но не с Феликсом!

– Мы останемся с вами друзьями, Радмила? – Голос Виталия Викторовича неожиданно наполнился вкрадчивыми бархатистыми тонами.

Вот ведь какой! Только что угрожал, глумился, и вот уже о дружбе поет. Радмила мысленно вскипела.

– Если только расстанемся навсегда, – процедила она сквозь зубы.

– Навсегда не получится. По крайней мере, пока вы спите с Феликсом. – Ипатов-старший понимающе усмехнулся. – На вашем пути я, конечно, стоять не буду. Но я буду маячить за спиной…

– Тогда я не стану оборачиваться.

– Это правильно. Потому что если вы обернетесь – можете сделать неверный шаг, а я промахом обязательно воспользуюсь.

Радмила кивнула. Да уж, Ипатов-старший своего не упустит. Очень проницательный и умный враг. А она даже воевать толком не умеет.

* * *

От Феликса она не ждала вопросов. Она его самого не ждала в этот вечер. Он должен был уйти на запланированные съемки и вернуться лишь на следующий день.

Но когда она, войдя в квартиру, включила свет, Феликс лежал на софе. Не спал. Лежал в темноте с раскрытыми глазами, как будто дожидаясь ее.

Лицо у нее все еще было искажено горечью от общения с Виталием Викторовичем, она мечтала разрыдаться в подушку и не сразу с собой справилась. Феликс обязательно должен был заметить эти гримасы, увлажнившиеся глаза и подрагивающие губы. Он ведь фотограф! Гениальный…

Сердце у нее сжалось. А может быть, Виталий Викторович прав? Может, ей действительно не следует встречаться с человеком, который мыслями в другой Вселенной?

Что его держит около нее? Возможно, какой-нибудь циничный расчет? Или чувство вины за «попорченную» невинность? Или он выжидает время, чтобы изящно распрощаться?

От подобных мыслей сделалось тошно.

– Почему ты здесь? – спросила она, потянувшись к застежке платья.

– На улице дождь. – Феликс умел объясняться по-инопланетянски, как и его отец.

– Съемки отменились?

– Можно и так сказать.

Она вздохнула. Стянула с себя платье, отшвырнула его как ненужную тряпку (а так оно и было) и присела на софу.

– Я тебе нравлюсь? – Этот вопрос легко слетел с ее напряженных побледневших губ.

На самом деле хотела спросить: «Любишь ли ты меня?» – но побоялась острого пронзающего вопроса. Этим вопросом можно убить.

Ресницы Феликса дрогнули. А у нее дрогнуло сердце от возникшей заминки. Она жадно всматривалась в лицо Ипатова-младшего, пытаясь уловить правду ( отвратительнуюправду), прочитать ее в глазах, разгадать по едва заметной мимике лицевых мышц.

– В твоих глазах звезды. Очень близко. А звезды – это именно то, что мне нужно. Звезды меня вдохновляют, – наконец, проговорил Феликс ровным голосом.

Радмила стиснула влажные пальцы. Правду! Она хотела услышать правду! Что ей красивые, сложнопереплетенные, пропитанные розовой карамелью фразы! Да или нет – вот что она хотела услышать.

– Так да или нет?

Феликс тихо улыбнулся. Он привычно притянул ее к себе. Движением, которое выдавало в нем неистового любовника.

– Да – это слишком короткий ответ; нет – слишком неправильный. – Его дыхание согревало. – Должно быть еще какое-то слово, которое бы оказалось самым точным. Верным.

– Ты его знаешь?

– Подозреваю, что знаю.

– Ты мне его скажешь?

– Дай мне время.

Радмила смирилась. Она связалась с Феликсом, а потому не должна ждать банальных объяснений. Ее удел – намеки и полуправда. Это в лучшем случае. И месть ее будет такой же.

– Твой папа был сегодня со мной честен, как никогда, – коротко обмолвилась она, распластываясь по софе.

– Заболел, наверное. – Феликс усмехнулся и прижался к ней.

В его лице ничего не поменялось. Он по-прежнему не жаждал узнать подробности. Изгрызенную сомнениями Радмилу это явное равнодушие все больше бесило.

– Он сказал все, что обо мне думает, – продолжала она с садомазохистским блаженством в голосе.

– Не может такого быть. Если бы отец решился сказать все, что он думает, то ему бы одного вчера не хватило. Он у меня слишкоммного думает. А ты вернулась чересчур скоро. Пары часов ему вряд ли хватило бы для всех мыслеизлияний.

– Ну-у, тогда он сделал выборку. Очень яркую. Я тронута.

– В смысле, умом тронулась от папочкиных мыслей вслух? Понимаю.

Ипатов-младший тоже стервец! Издевается без зазрения совести! Там, где нужно быть серьезным, он становится шутом. В отличие от своего папули, который шут везде, но только не там, где все серьезно. Там – он дьявол.

– Ничего ты не понимаешь! – в сердцах воскликнула она и замолчала.

Надолго.

До утра.