Текст книги "После России"

Автор книги: Фёдор Крашенинников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)

16. Лицензия на убийство

Каждый день возвышения приносил Водянкину только хорошие новости. Он даже не успел удивиться, как сразу после приснопамятных посиделок у Реджепова в его руках оказалась гигантская и удивительная власть. Она пьянила и Павел в очередной раз ощущал на себе её благотворное воздействие.

Что-то похожее было, когда он только начинал свою карьеру и однажды понял, что в его руках – принимать судьбоносные решения. Двигаясь вверх по служебной лестнице, он реально видел, как слабый рычажок влияния на чужие судьбы и даже судьбы государства становиться всё мощнее и мощнее с каждым шагом вверх. Водянкин чувствовал, что его куда-то двигают и скоро понял, кто стоит за этими силами.

В тот день, когда Овчинников представил его Реджепову, Павел решил для себя всё: надо идти за этим мощным человеком, слушаться его, помогать ему. Эта программа быстро дала свои скорые и сладкие плоды: уже через несколько месяцев после знакомства он занял специально для него учреждённый пост госсекретаря. С тех времён он постоянно общался с Реджеповым, с его «смотрящим» Борисом Мурадовым и внутренне готовился к финальному рывку.

С началом всей этой рязанской заварухи связь с Реджеповым на некоторое время прервалась, и Павел слегка запаниковал. Крушение Уральской Республики стало бы для него безусловным концом перспективной карьеры. И вот – долгожданный триумф. Наконец-то можно плюнуть на тоскливого и боязливого Овчинникова и напролом идти вперёд. Куда? Однозначно вверх, к ещё большей власти.

Этот день стал для Водянкина переломным: он первый раз воспользовался «лицензией на убийство», выданной ему Реджеповым. Ходить по головам он привык, но вот ликвидировать людей физически ещё не приходилось.

…Сразу после заседания правительства он официально попросил Жихова отследить передвижения Трепакова. Тот, не выявляя никаких эмоций, кивнул головой и попросил ждать сигналов. Уже примерно месяц у Водянкина были все основания полагать, что у Трепакова есть на него несколько неприятных материалов. Естественно, в новой ситуации этот мерзавец попытается бежать со всеми своими дурацкими архивами в свою любимую Астану и уж оттуда заняться шантажом. Или просто отдать всю эту дрянь ушлому начальнику казахской внешней разведку Ерболу Орасбеку. А уж этот умник найдёт способ разыграть полученные карты, тут сомневаться не приходилось.

В районе трех Водянкину позвонил человек, представившийся «лейтенантом Капаловым» и доложил: Трепаков за рулём личного автомобиля двигается в сторону казахской границы. «Остановить и ликвидировать!», – с максимальным спокойствием в голосе приказал он. «Это приказ?», – осведомился лейтенант. «Да, сошлитесь на меня! Все в курсе. После того, как всё сделаете – доложите! Пришлите файл», – ответил он и отключился.

* * *

Трепаков решил бежать сразу после окончания заседания правительства, сидя в своём кабинете с коньяком в стакане. Для очистки совести он всё-таки заглянул к Овчинникову, но тот так откровенно пытался поскорее завершить разговор, что сомнений не оставалось – его списали со всех счетов.

«Ну и славно! Ну и хорошо. Пусть они тут ждут господина Пирогова, а я, пожалуй, покину поле боя», – Роман Геннадьевич тут же мысленно набросал план мероприятий на ближайшие дни, отметив, что в общем-то давно готовился к этой акции. Пара встреч в Екатеринбурге, потом ещё в Челябинске, а оттуда можно было спокойно двинуться в Казахстан. Для такого случая у него имелся казахский паспорт, истребованный им у партнёра по бизнесу и казахского резидента по совместительству, улыбчивого ювелира Ильи Пекарникова.

Все дела в Екатеринбурге удалось обделать довольно быстро. Мотаясь по городу, Роман Геннадьевич сознательно проигнорировал банкет в «Порто-Франко». На следующее утро он уехал Челябинск, где тоже изрядно помотался. Там, в стороне от екатеринбургского бурления, даже военное положение не чувствовалось. Все эти беспокойные часы Роман Геннадьевич гнал от себя мысль о возможном преследовании, надеясь, что в ситуации всеобщего напряжения и подготовки к битве с москалями про него забудут. Тем не менее, он снова поменял машину, выбрав для финального броска добротный, но чуть потрёпанный китайский джип. На нём-то его и остановил неожиданный патруль.

– Ваши документы? – неприятным голосом осведомился подошедший к машине человек в полевой полицейской форме.

– Вот, извольте! – опасливо поглядывая на стволы автоматов, Роман Геннадьевич подал ему свою карточку. «Может, стоило сунуть им в рожу правительственное удостоверение? Ну если уж они ищут Трепакова, то я, пожалуй буду, смиренным казахским гражданином Тимуром Баймухамедовым… Вроде, про этот паспорт никто не знает».

Полицейский меланхолично чиркнул карточкой по своему портативному идентификатору, после чего предложил Трепакову отойти в сторону от дороги, к кустам.

– Обращаю внимание, мен Казактан Республикасы азамат! – Роман Геннадьевич судорожно вспоминал казахские фразы, пытаясь изображать возмущённого иностранца: – Мой дядя работает в МИДе, у вас будут проблемы! Я требую пропустить меня немедленно!

Полицейские, незаметно окружившие его со всех сторон, никак не среагировали на его слова, но, как только вся группа дошла до кустов, Роман Геннадьевич почувствовал удар чуть ниже колена и упал на землю. Один из полицейских приставил к его затылку ствол автомата и нажал на спусковой крючок.

– Это точно тот, кто нужен? – осведомился один из полицейских, закуривая.

– Сто процентов, машинка его опознала… Да и вели его с самого Челябинска.

…Зрелище смерти давнего врага произвело на психику Водянкина возбуждающее действие. Отключив коммуникатор и уничтожив полученный файл («Зачем? Жихов явно сохранит эту запись в своих архивах», – подумал он, уже после того как команда была выполнена).

Чтоб чем-то занять себя, он принялся обзванивать самых разных людей, задавая риторические вопросы и не слушая ответы. Последним он набрал Михайлову и зачем-то спросил, как там шпионы. Павла буквально трясло от возбуждения, и это болезненное состояние никак не проходило. И он решил прибегнуть к испытанному способу – перебрать свою коллекцию орденов, хранившуюся в сейфе.

* * *

Водянкин коллекционирует ордена Российской Федерации и стран так называемого СНГ. Гордость коллекции – орден Андрея Первозванного, которым в своё время был удостоен взорванный террористами первый президент Узбекистана Ислам Каримов. Хотя, конечно, звезда ордена «Туркменбаши», некогда принадлежавшая самому Великому Туркменбаши (во всяком случае, Реджепов, преподнёсший этот артефакт ушедшей эпохи на последний день рождение Водянкина утверждал, что это та самая звезда!), тоже вполне могла с ним потягаться. Из орденов с историей в коллекции ещё был орден святого Александра Невского, которым баснословный мэр Москвы Лужков наградил дом мод «Наталья Валевская» за «развитие русских традиций», но это скорее тянуло на курьёзы. Тем более, что фамилия Лужков уже мало что кому говорила.

И всё-таки в последние дни Павел Игоревич чаще других разглядывал именно Андрея Первозванного, аляповатый орден с похожим на «икс» крестом и размышлял о превратностях истории. В конце-концов, эта помпезная безделушка, как и прочие ордена «Дружбы», звёзды Героев России и даже забавные медали «защитнику белого дома» – то немногое, что осталось от огромной страны. Точнее, от той её эпохи, которая простёрлась от крушения СССР до Кризиса, приведшего к краху России.

Недавно, просматривая очередные новости, он задумался, не заняться ли ему срочно коллекционированием нагрудных знаков Русской республики и пироговских сепаратистов (этот нелепый клоун успел выдать своим сатрапам какие-то ордена России и даже любимые в старой Федерации «За заслуги перед Отечеством»). С другой стороны, избирательная память коллекционера услужливо рисовала образ генерала Юркевича в парадном облаченье, украшенном диковинными крестами и звездами Русской республики. Водянкин мысленно представил себе аляповатые цацки Ордена Русского Креста – титанических размеров звезду и какой-то уж совсем папуасский восьмиконечный крест, усыпанный брильянтами, и носимый по статусу на шее. У Юркевича он смотрелся как выбившийся из-под рубашки шикарный нательный крест, и все очень потешались, представляя Полухина в таком же наряде – щедрый Юркевич в ходе своих турне награждал орденами всех встречных коллег и более всего мечтал повесить свой крест на шею госпоже Фернандес, но с ней он так ни разу и не встретился. От нелепого дара отказалась лишь председатель европейского правительства Робертина Гюйсманс. Но Полухин был чужд подобных сантиментов, а потому орден принял и срочно наградил Юркевича высшей наградой Уральской республики – «Звездой Урала». «Интересно, в какой коллекции она оказалась, когда генерала кончили?», – вдруг подумал он, но сразу эту мысль от себя прогнал.

Созерцание орденов всегда отвлекало его от текущих проблем и уносило ввысь, к зияющим высотам. Чего уж греха таить, иногда, когда фантазия уносила его особенно далеко, он даже примерял какой-нибудь из них.

Он подошёл к зеркальной дверце шкафа и надел на шею орден Андрея Первозванного. России осталось жить считанные недели, в худшем случае – месяцы. И ему суждено стать одним из её могильщиков. Он не просто готовился пережить это историческое событие, он методично и осознанно готовил для России самую мрачную судьбу: все последние дни, урывками между бесконечными совещаниями и встречами, Павел продолжал писать аналитическую записку для узкого круга заинтересованных лиц.

Начал писать её еще в самом начале рязанских событий. Сначала писал с отчаянием, а в последнее время – с воодушевлением. Он открывал перед собой голографическую рельефную карту Евразии, а потом безжалостно и отчаянно кроил её. Идея, которая посетила его, была проста и элегантна: всю западную часть России следовало отдать под управление украинцам, Урал и какие-то северные территории Сибири, которые удастся перехватить у китайцев, должны были стать основой новой Уральской республики.

Вообще, записка уже в черновом виде являла собой изрядный трактат с подробными схемами границ и организацией власти. Было ясно, что после ликвидации всего этого пироговского бардака с Россией поступят жестоко и надо предложить максимально жестокий вариант, такой, чтоб американцы сами даже до такого не додумались. И тут он, Паша Водянкин, подкинет им идейки. Глядишь, оценят и сделают на него ставку. Да обязательно сделают, потому что других-то желающих нет, старичьё упорно чувствует себя присматривающими за временно упразднённой Россией. А во власти нужно новое поколение, поколение людей, для которых Россия – это даже не прошлое, а совершенно пустое понятие, никак не укоренённое в современности, как Гондвана или Атлантида. «Надо упразднять русский язык, дробить его и лошадиными дозами пичкать население любыми эрзац-языками. При современном уровне пропаганды и средств коммуникации, лет 10-15 понадобится для того, чтоб молодые поколения совершенно перестали понимать язык своих родителей. Это сделали в своё время в Китае, это получилось в Израиле, это удалось на Украине и в Казахстане, почему не получится на Урале или на Дальнем Востоке? В конце концов, сколько было соплей и воплей, когда в Казахстане начинали вводить казахский язык? Сами казахи сомневались. А теперь что? Выучили все этот язык, и русские и все остальные. И пишут на нём, и читают, и песни поют. А куда деваться? Хочешь жить, учиться, делать карьеру – выучи! Ладно казахский, а украинский? Смеялись-сопротивлялись, а что теперь? Европейский язык, как бы там не усирались по углам радетели российскости. Кстати, все эти институты русского языка надо бы под шумок уничтожить со всеми архивами. Нафиг-нафиг!», – Водянкин даже слегка хлопнул в ладоши, закончив диктовать. Решительно, будущее принадлежало ему.

17. Могильщики России

Военное положение сразу изменило город. Вроде бы всё как всегда, но особая хмурость лиц и военные патрули однозначно указывали: происходит какое-то титаническое напряжение сил и скоро наступит неизбежная развязка. В общем-то, за редким исключением большинству горожан, да и вообще жителей России, как обычно, было глубоко всё равно. И действительно – войди в Екатеринбург пироговцы – что изменится для обычных людей? Ну сломается привычный уклад жизни, на какое-то время исчезнет ясность, а потом… Потом всё вернется на круги своя. Ну разве что с экранов исчезнут одни лица и появятся другие. Возможно, конечно, что публичная казнь Полухина и вдохновила бы людей, но ненадолго, да и надеяться, что старый плут не успел бы улизнуть, почти не приходилось.

Встреча делегаций стран Рижского договора проходила в рабочей атмосфере, без пафосных речей и ритуальных церемоний. Учитывая сложную обстановку на западе и фактически прифронтовой статус Екатеринбурга, никаких публичных мероприятий не проводилось. Участников форума встречали в оцепленном казахскими военными аэропорту и, в сопровождении бойцов бригады спецназа КОКУР везли в охраняемый корейскими солдатами Дворец Республики, в Новый центр. Там гостей встречал источающий любезность министр иностранных дел Касимов и вездесущий Водянкин.

Касимов уже свыкся с происшедшими переменами в структуре власти и потому перестал напрягаться от присутствия «выскочки».

В целях безопасности, предполагалось начать работу в 10 утра и к вечеру всё закончить. Всё-таки близость русской армии была мощным раздражающим фактором и кое-кто откровенно не хотел лететь «под московские пули», как мрачно выразился дальневосточный премьер Куприянов. Впрочем, он-то как раз приехал первым и, увидев вокруг Дворца Республики «своих» корейцев широко улыбнулся и громко, чтоб окружающие слышали, сказал: «Ну хоть рядом с этими ребятами можно расслабиться!».

Председатель Временного Чрезвычайного Правительственного Комитета Сибирской Народной Республики полковник Галышников наоборот, только ещё больше помрачнел, увидев корейцев. «То китайцы, то корейцы… Дожились!», – Виктор Сергеевич не скрывал эмоций, даже пожимая руку Касимову, – Ощущение, что нас уже под конвоем держат!

– Что-то вы какой-то мрачный! – попытался внести нотку непринуждённости Касимов.

– Тут впору в петлю лезть, дорогой вы мой! Ей-богу, не знаю, что сейчас хуже – улететь из Новосибирска или там оставаться – чрезвычайный сибирский диктатор действительно походил на вполне созревшего для самоубийства человека.

– Неужели всё так плохо? – Водянкин тоже пожал руку гостю и, жестом указав ему дорогу к конференц-залу, пошел рядом, оттеснив сопровождающих Голышникова лиц.

– У нас там всё плохо с тех пор как Ларису взорвали… Я так и не понял до сих пор, чего они боятся… Иногда уже думаю – лучше пусть меня свои сволочи шлёпнут, а потом пусть уж китайцы сами руководят как хотят. Вот ей-богу, пули жду от каждого! Пью как сукин сын, ночей не сплю… Скоро волком завою! Всё не хотел людей казнить, думал обойдётся, а позавчера плюнул… Всю ночь китайские товарищи на базе старались… Страшно это, страшно… – Галышников с отчаяньем посмотрел в глаза Водянкину.

– Может, вам тогда не стоило бы отправлять своих наёмников к нам? – Водянкин живо вообразил себе положение на Урале в случае пропироговского мятежа в Новосибирске.

– Так ведь китайцы настаивают! Да это уже не важно… У меня там сильный корпус жандармерии. Китайцев наняли… Ну и контингент их… Американцы ругаются, а я махнул рукой… Сказал им, пришлите свои войска, раз вам китайцы так не нравятся! Да короче сброд всякий. Из урок сформировал ударный корпус, там такие головорезы… Самому страшно… Всё-таки надеюсь, что террором я эту бестолочь остановлю пока. А там или пан, или пропал! – Галышников неопределенно махнул рукой.

– В смысле? Что значит – пока? – уточнил Водянкин на всякий случай.

– Пока не вломим этому Пирогову. Если мы сейчас его погоним к Москве – деморализуем эту сволочь, которая ещё осталась непойманной. Если не остановим… Ну ты и сам понимаешь, да? И бежать некуда… Где можно коньячка выпить? Пока собрание могильщиков России не началось? – сибиряк криво улыбнулся.

Водянкин тоже натянуто улыбнулся в ответ и жестом указал направление к буфету. Галышников тяжело вздохнул и поплёлся за коньячком.

«Могильщики России! Тоже мне, поэт Тютчев! Но драться готов… Видать, им тоже передали привет от Генри Сакса!», – подумал Водянкин и вернулся к Касимову. «Впрочем, Галышникову, должно быть, особенно обидно. Жил себе спокойно, пока Ларису Валерьевну не рванули со всей командой, а он теперь за всех отдувается…»

…Ларису Ожигалову Водянкин видел один раз, во время рабочей поездки в Новосибирск. Державная женщина, за несколько лет заслужившая звание «железной леди Сибири» начала карьеру еще в Федерации, была какой-то провинциальной депутатшей из плеяды двинутых во власть работниц соцзащиты. Кризис и последующие события стали для неё трамплином и в считанные месяцы она стала главным критиком первого сибирского президента, одного из «раскаявшихся» путинских назначенцев. Американцы быстро приметили шумную и властную Ларису Валерьевну и скоро она, пышнотелая и громогласная сибирская женщина, оказалась во главе целой партии – легендарного «Сибирского Союза». Бесконечные отречения и покаяния не спасли карьеру старого аппаратчика и первый сибирский президент Лапонин подал в отставку, сразу после того, как она возглавила парламент и прямо с трибуны заявила, что «путинскую сволочь мы быстро в расход пустим». Короче говоря, скоро она стала и президентом, эффективно и быстро установив тотальный контроль над Сибирью. Водянкин ездил изучать ценный сибирский опыт стабильной и крепкой власти, и был, конечно, впечатлен масштабом этой женщины и её поразительным контролем над ситуацией. Тем ужаснее были последствия её гибели. Пироговские боевики взорвали её и всю её команду во время внеочередного съезда «Сибирского Союза» в Новосибирске. Лариса Валерьевна как раз вышла на трибуну и в присущей ей непосредственной манере обложила рязанских мятежников последними приличными в публичной лексике словами, как грянул взрыв. В несколько часов самое стабильное государство на построссийском пространстве погрузилось в хаос и анархию, и с тех пор так и прибывало в каком-то полуразваленном состоянии, скреплённое жестоким террором и свирепыми репрессиями, ответственным за которые все считали Галышникова. Между тем, совершенно очевиден был китайский интерес в нагнетании хаоса в Сибири и активное участие в процессах.

Сам же Галышников был типичной жертвой обстоятельств: когда американцы кинулись искать нового руководителя, самым старшим по званию из всего руководства Сибири оказался отдыхавший в Корее полковник Галышников, начальник Сибирского генштаба. Его срочно, чтобы не дать китайцам назначить своего ставленника, привезли в Новосибирск на самолёте без опознавательных знаков (зафрахтованным толи ЦРУ, толи Реджеповым), китайцы признали его компромиссной фигурой и уже через четыре часа он лично зачитал обращение от имени Временного Чрезвычайного Правительственного Комитета. Потом были спорадические восстания в городах, подавляемые созданными ещё по приказу Ожигаловой подразделениями наемников, бесконечный комендантский час во всех населенных пунктах, неожиданное введение китайского контингента и общее ощущение близкого краха нелепой и какой-то уж совсем латиноамериканской диктатуры Галышникова. Вот так этот рыхлый и неловкий человек неожиданно для себя оказался кровавым диктатором и «врагом русского народа номер 1». На него четырежды покушались, последний раз, всего десять дней назад, его пытался убить его же телохранитель.

– Старик совсем расклеился, я гляжу, – заискивающе попытался завязать разговор Касимов, но в двери показалась новая делегация и он тихо, но отчетливо произнес, – Байкальцы приехали…

Прибайкальская Федерация была самым слабым звеном. Даже полуразвалившаяся Сибирская республика внушала меньше опасений, чем это нелепое образование. Там с самого начала всё как-то не задалось, постоянно менялись правительства и действующие лица. В Екатеринбург прибыл недавно ставший премьером Федерации Венедикт Фузгачев, совершенно никому не известный персонаж. Его кабинет был чрезвычайно шатким. После затяжного парламентского кризиса, путём значительных компромиссов, Байкальская Партия Труда, Бурятская Социалистическая Народная Партия и Новая Демократическая партия всё-таки договорились. Так на горизонте возник Фузгачев. Реджепов, впрочем, уверенно говорил, что всё под контролем. С другой стороны, Водянкин не сомневался, что в случае падения Екатеринбурга и Новосибирска Прибайкалье однозначно кинется в объятья Пирогова. Сопровождаемый какими-то тусклыми личностями, Фузгачев долго тряс руки сначала Касимову, потом Водянкину, что-то мямлил и явно упивался своим отнюдь неочевидным величием.

…Конференция официально открылась с опозданием, в 11 часов утра. До последнего ждали представителя Евросоюза Тодора Контареску. Сначала выступил представитель ООН, испанец Эмилио Радомантес, констатировавший нарушение Пироговым всех норм международного общежития. Потом в том же духе выступили все остальные участники. В итоге, единогласно было принято решение создать коалиционные вооруженные силы и единым фронтом выступить против Пирогова. Потом выступил Контареску и довёл до сведения собравшихся, что правительство Евросоюза приняло принципиальное решение помочь коалиционным силам «всеми возможными способами» и вкратце описал планы продвижения сил с Запада. Собственно, решения были готовы заранее и всё это представление имело скорее идеологическое значение: в наиболее значимые моменты включалась трансляция, а в конце на огромном экране участники конференции увидели своих союзников, заседавших в Петербурге. В общем, картинка была внушительная. Сева, наблюдавший за ходом конференции из пресс-центра более всего поражался занудству мероприятия, а скорее даже несоответствию формы процесса его содержанию. Какие-то скучные и неприятные мужики и потрёпанные женщины, сидя за огромным и пустым столом, дружно хоронят свою Родину, фактически начиная гражданскую войну. Понимали ли они сами, что делают? «Все здоровые, демократические силы Северной Евразии продемонстрировали неуклонную решимость единым фронтом выступить против кровавой клики Пирогова и вернуть мир и покой народам…», – он параллельно надиктовывал материал для «Республики».