Текст книги "После России"
Автор книги: Фёдор Крашенинников
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)
– Я не хочу об этом говорить, слышите? Это политика, это – война. Ждите своих друзей, если вам так угодно, а я буду бороться…
– Сын мой, подумай о последствиях! – Кирилл гнул свою линию так нагло и откровенно, что Пирогову стало страшно. «Неужели это конец? Неужели это всё? Может быть, он что-то знает?», – думал он, титаническим усилием воли подавляя желания послать седобородого иуду матом. «Нет, может ещё пригодиться… Как посредник!», – Пирогов в очередной раз поймал себя на том, что фактически смирился со скорым концом и, как выясняется, уже начал подсознательно искать пути для переговоров. Хотя какие могут быть переговоры? Только если бежать. Но куда? Вот, кстати, ещё один ужас глобализации! Прекрасное время, когда на Земле была масса уютных и нелюбопытных стран, куда можно было убежать самому, и где можно было спрятать честно наворованные деньги, безвозвратно ушло. Ему, Пирогову, в любой точке земли светил только международный трибунал.
– Отец мой, я подумаю… Благословите… И помолитесь за меня! – мягко закончил он разговор и перекрестившись вместе с патриархом на экране отключил коммуникатор.
«Хорошо бы, конечно, не только чиновников, но и попов напоследок того… в расход пустить. Особенно этого Кирилла… Пусть уж всё будет по худшему сценарию, уж мерзее Феогноста, которого, конечно, и посадят патриархом, точно ничего быть не может. Может, люди поймут, что с этими козлами дела иметь нельзя», – думал он, выходя из лимузина и проходя в холл.
Впрочем, у Кирилла действительно были основания так себя вести: во время того достопамятного разговора, он рассказал Пирогову, что некоторые влиятельные умники из американских центров предлагали ещё сразу после кризиса ликвидировать московскую патриархию, сделав Киевского патриарха Варсонофия главой всех православных, в своё время числившихся в РПЦ. Тогда проект зарубили в силу чрезмерной радикальности, но на сей раз всё могло закончиться и так. С другой стороны, в своё время к Пирогову приходил епископ Анастасий, доверенное лицо патриарха, «патриарший спецслужбист», как его называл Лапников. Так вот Анастасий долго и серьёзно рассказывал о зловредности китайской секты Фалун Дафа, к которой никаких репрессий не применялось. Вроде как патриарх и его команда очень сильно напрягались, что китайцев не гоняли, более того – Фадеев и ещё ряд высокопоставленных чиновников сами медитируют и упражняются в дыхательной гимнастике. Тогда, да и сейчас, Пирогова это рассмешило и расстроило: на дворе XXI век, Россия уже один раз просрана, а русские попы не хотят сотрудничать с русскими же политиками потому, что те не готовы ссориться с китайцами из-за какой-то дыхательной гимнастики с посиделками в позе лотоса.
22. Русские разговоры
– Скажите, а вам никогда не снился какой-нибудь губернатор или… даже министр? – Фёдор Никитович Хворобьев внимательно посмотрел на Севу.
Пребывание в пресс-группе Объединенного Штаба оставляло массу свободного времени, которое, по русской традиции, коротали за разговорами и выпивкой. Последнее, впрочем, не приветствовалось союзниками, поэтому желающие расслабиться собирались небольшими компаниями у кого-нибудь на временной квартире или где-то в оставленном хозяевами доме. На сей раз, по предложению прибившегося к штабу костромского журналиста Хворобьева, небольшое общество обосновалось в гостиной заброшенного и разграбленного особняка в стиле конца прошлого века. Судя по остаткам убранства, бывшие хозяева любили роскошь – на потолке и стенах гостиной сохранились затейливые фрески, а мраморный камин даже в развороченном виде казался произведением искусства.
– Снился, – вяло отозвался Сева, – Как же! Я честно говоря, почти и не помню то время…
– Ах, как хорошо! – сказал старик. – А мне вот недавно снился приезд Владимира Владимировича Путина в город Кострому… М-да, было такое сновиденье. Позвольте, когда же это? В прошлую пятницу. Всю ночь снился Владимир Владимирович, а рядом с ним, помнится, ещё Дмитрий Медведев стоял, такой, знаете, вице-премьер был… И, помнится, рядом с ним ещё наш покойный начальник УВД в фуражке с орлом… Такие у них были… Несуразные… Фёдор Никитич вздохнул, и подперев небритый подбородок кулаком, разлил водку по рюмкам свободной рукой. – Я вот всё думаю, как так получилось, что так активно строили великую Россию, что в итоге просрали даже то, что было? День и ночь думаю, не поверите! – он посмотрел на своих собеседников в поисках сочувствия, а потом снова заговорил, как бы продолжая когда-то начатое рассуждение:
– Это ведь наша общая вина! Россия ведь не вдруг умерла. Она умирала много лет, на наших глазах. Просто мы не хотели этого видеть. Нам приятнее было думать, что она великая и сильная. Энергетическая империя! Ебать-колотить! А ведь и паралич наступал не сразу. Пока это стадо московских фигляров упражнялось в великодержавной риторике, на местах люди жили сами по себе, своими проблемами. В Москве был пик этого… гламура, а во Владивостоке и Калининграде люди спокойно занимались своими делами. И вот печальный итог: когда случился кризис, никто не пошёл умирать за нефть и газ. Все тихо сидели и даже радовались, что наконец-то этот московский гадюшник разгонят. О том, что вместе с гадюшником не станет и страны – как-то никто не подумал. Ну, в большинстве своём…
Отец Валентин, поп-расстрига, приткнувшийся к обозу армии и двигавшийся к Москве «правду искать у патриарха», докурил сигарету, и бросив окурок «Beijing Star» в служившую пепельницей банку колы, с полуслова вмешался в вялотекущую беседу.
– Я вот лично все годы о другом думаю. В начале 90-х всё было один в один – Горбачев упражнялся в риторике, а страна тихо разваливалась. Потом все порадовались, что его устранили, но когда радость кончилась – тут и выяснилось, что как обычно с водой выплеснули и ребёнка. И главное обидно, что второй раз на те же грабли за сравнительно небольшой срок. Надо было раньше думать, раньше! А теперь поздно. Просрали, как вы правильно сказали, Фёдор Никитич, мы свою страну, да так, видать, нам и надо. Слишком хорошая была страна для нас, засранцев. Будем теперь как евреи в рассеянии. Жить и молиться, может господь и смилуется, вернёт нам родину…
Отец Валентин неуверенно перекрестился, глядя куда-то в угол.
– Хотя, конечно, после исполнений наших попов в церкви заходить стыдно, – Фёдор Никитич ехидно улыбнулся, залпом выпил стопку, обнял свои тощие плечи и развил мысль:
– Вот вспоминаю визит Патриарха в Рязань к этому мудаку Юркевичу, так и прям тошнота к горлу. Как сейчас вижу: стоят они, стало быть, рядышком, генерал-то весь аж светится от удовольствия, а отче священноначальниче льёт елей цистернами: ах, как мол очистилась наша русская земля! Ах, мол и Россия – слово польское, а теперь наконец создано, славатехоссподи, русское государство православное! И орден ему на брюхо, толи Даниила Московского, толи Александра Невского… И пошли девки в кокошниках, да жандармы с хоругвями. И Розенгольц со свечёй и в ермолке, мол я хоть и еврей, но очень благоговейно отношусь к русской церкви, чьими радениями процветает русское государство. А патриарх – и ему орден! Вот это был номер! Все аж замерли, только сам Михаил Ефимович сияет как оклад на иконе. Слёзку пустил, говорит – служу отечеству, Русской республики… Мы, помню, напились тогда, до зелёных чертей. Смеялись над этой всей клоунадой. Денисенко, покойный, со своим любовником, говнюком патлатым только что не целовались там при всех, за спиной патриарха. Смех и грех, смех и грех… Нам казалось, это смешно, а это было совсем не смешно.
Отец Валентин, казалось бы, должен был что-то возразить, но он как-то двусмысленно промолчал. «Наверное, обиделся на своих, что лишили сана», – подумал Сева.
Фёдор Никитич же, не видя у окружающих ни желания что-либо сказать, ни возражений против его импровизированного выступления, продолжил:
– Помнится, и когда все эти идиоты из «Единой России» устраивали свои эти всякие съезды и демонстрации – тоже смеялись. Типа, вернулась КПСС. Новости тоже начались, как при коммунистах… Сначала – много-много президента, потом про партийную жизнь, слушали-постановили, потом ширится посевная – цветёт страна родная, потом – Америка, таки, параша. Ну и о погоде. Почему-то считалось, что в каждом выпуске новостей обязательно надо президента показать… И, знаете ли, эдак подчеркнуть, что мол судьбоносное случилось. Или, допустим, едет он куда-то… За границу, допустим. Даже если там какой-нибудь сбор международный – всё фигня! Обязательно подчеркнут, что и президента нашего принимали особенно тепло, и руку ему жали особенно долго, и к России де там относятся особенно хорошо. Короче, наш президент приехал – и у аборигенов праздник по такому случаю! К этому времени уже и глаза как-то замылились, отчего-то казалось, что так и надо…
Старый журналист тяжело вздохнул, что-то вспоминая:
– Помню, как губернатор наш, ещё задолго до кризиса, заходился от умиления: мол, уж как я уважаю любимую нашего президента, да как я поддерживаю президентскую партию! Да только под водительством нашего дорогого сделаем Россию единой и сильной! Потом ведь, сволочь такая, встречал немцев хлебом-солью! Не побрезговал, в компании с архиепископом и мэром нашим ненаглядным. Сначала они ещё что-то мямлили, по углам и негромко, что мол обстоятельства сильнее… А потом уж, когда стало ясно, что всё серьезно, надолго – так, помню, губернатор бил себя кулачком в грудь и доказывал, что уж он-то всегда был против авторитаризма и ущемления демократии! Видать, надеялся, что его немцы главным поставят. Фигу ему, остался не при делах и тихо уехал куда-то, чуть ли не в туже Европу. Редкостная паскуда был наш губернатор, редкостная…
Гриша Маторин, молодой и циничный коллега Севы из «Siberia online», хмыкнул и, картинно зевнув, вмешался в разговор:
– Россия! Россия! А что оно такое, эта ваша Россия? Пустой звук! И не потому, что её в Риге упразднили, нет! А потому что её уже и не было, одно название оставалось. Сами же вы говорите – мол, не сразу, мол жили по-разному, а москалям-де было пофигу! Нельзя упразднить живую страну, живой народ, нацию нельзя упразднить! А если можно, значит это никакая не нация, и не страна вовсе, а просто территория с названием. Так ведь и получилось, ведь да? Почему миллионы молчали, когда упраздняли страну? Где все патриоты отсиделись? Да и сто лет назад, где они все были, когда царь отрекался? Никто не вышел! Никто! И в 91-м, когда Союз рухнул, где был народ-то? По домам сидел и тихо радовался. А всё почему? Потому что людям было всё равно. Пока лично их не убивали, не волокли из домов – плевать было русским людям и на империю, и на Союз и на саму Россию! Не прав я, а? Не прав?
Отец Валентин бросил на Гришу ненавидящий взгляд, но ничего не сказал, только снова закурил.
– Тут всё глубже…, – Фёдор Никитич зябко поёжился и грустно принялся возражать: – Так получилось, что основное население России, русские, как-то отчуждились от своей страны… Потому что Россия-то всё больше заботилась о малых народах. Как бы никого не обидеть, не ущемить! Как бы всех накормить-напоить! А русским что? А ничего, живи как хочешь. Вот и получилась странная вещь: во всех странах русские люди делали успешные карьеры, хорошо жили и всем нравились, и только в России мы жили как чужие, всё время ожидая от государства какой-то подляны… Ну и в итоге потеряли к нему всякий интерес.
– Да ладно! Люди все были за единую страну! Что вы тут пересказываете пропаганду? Это всё сказки, что были тенденции-шменденции! Ничего не было, иуды продали Россию, продали! – отец Валентин с ненавистью смотрел то на Хворобьева, то на циничного сибиряка. Все участники разговора в свою очередь посмотрели на нервного расстригу с нескрываемой опаской: в действующей армии вести таки разговоры было небезопасно.
– Ну вот это точно пропаганда, – Хворобьев хмыкнул и вяло махнул рукой на расстригу: – И иуды были, и продали, но почему миллионы людей молчали? И в 1917-м? И в 1991-м году? И в Кризис? Где они все были и чем занимались, когда их страну, как вы выражаетесь, «продавали Иуды»? Или вы не видели, как тогда люди портреты топтали? А я вам и отвечу: жили своей спокойной жизнью. Выживали. Растили детей. Потому что точно знали: государство обманет, пошлёт умирать за красивые слова и отберёт последнее! Вот что главное! Как что-то угрожало главным жопам страны – так извольте, «братья и сестры», «я хочу выпить за великий русский народ!», а как угроза проходила – и нафиг этот народа, лишить всех прав и игнорировать. Вот и получается: за счёт одного народа кормили полмира дармоедов! Вот и выкормили, слава богу. Вон они, гоголями ходят по штабам. Перекраивают нашу страну, как кому нравится. Нас уже больше и не зовут даже! У всех всё хорошо, только мы одни в самой глубокой жопе, и никто с нами особенно не хочет возиться.
– Ха, так зачем звать-то? Давайте откровенно: им всем от нас одного надо – чтоб тихо сидели и не рыпались. А я вот думаю – может и хорошо? Вы, господин бывший поп, сейчас меня изругаете, но может нам и надо пожить простой жизнью простого такого народа? Без мессианской шизофрении, без беготни с византийскими писанными торбами… Без озабоченности судьбами мира, в конце концов! Уж как-нибудь все без нас пусть поживут. А то только более-менее началась спокойная жизнь, на нас стали смотреть без страха, что наша чудовищная родина вытворит что-нибудь. И вдруг на тебе! Опять всё по-новой… Из-за таких вот дебилов, как Пирогов – одни проблемы, – Гриша уже не играл, а говорил злобно. Сева как-то слышал от него самого эмоциональный рассказ о том, как он не смог уехать по обмену в Америку из-за начала рязанского мятежа. Американцы справедливо полагали, что он и остальные участники подобных программ немедленно попросят политического убежища, а потому просто всё разом остановили, и вместо Америки Гриша в итоге поехал вместе с Сибирским корпусом бороться с Пироговым.
– Да, уж что-что, а мир спасать – это у нас национальная болезнь, как выясняется. Прямо как зараза какая-то кремлёвская! – Хворобьев закивал головой, то ли гришиным словам, толи своим. – Помню, Горбачев всё время по миру шнырял, всё пытался всех со всеми помирить! А страна-то рушилась! Да что там, помню, месяца за два до того самого Кризиса, я уже тогда и старался ничего не смотреть, не слушать, потому что блевать охота было от постоянного ссанья в глаза… Так вот, как-то, помню, включил телик на новостной канал – а там показывают, как последний президент Федерации… Ну этот, как его…? Забыл его, дьявола, фамилию… Ну пришибленный-то такой, маленький… Где-то в Палестине что ли арабов с евреями мирил. Стоит такой важный, рядом американец и эти два кислых друга, хуй да уксус, еврейский президент да палестинский… Типа, в очередной раз мир на вечные времена. И этот наш презик как понёс ахинею: мол, народ России озабочен, народ России следит за процессом на Ближнем Востоке! Ага, конечно… Я прям чуть со стула от смеха не упал тогда! В стране чёрте что, акции падают, все думают, как бы спасти хоть что-то в этом бардаке… А вот оно, оказывается, как! Оказывается, какой-то народ России в это время ночей не спит, думает как там жиды с арабами! Вот вам и ответ! Меньше надо было по миру ездить и думать, как там в Африке… Кстати, и про Африку тоже смешно, конечно! Как выяснилось, в Европах-Америках уже тихонечко готовились прикрыть всю эту африканскую лавочку, а наши-то дурошлёпы всё с неграми ездили ручкаться… Показывали, помню, как министр иностранных дел тогдашний… Фамилию тоже не помню… Вот ведь вожди у нас были! Ни рожу не вспомнить, ни фамилию… Какие-то мыши серые! Жмёт руку какому-то гамадрилу, который ещё к Брежневу, царствие ему небесное, приезжал бабки клянчить… И что-то такое заливает, мол, цвётет Африка и будущее у неё прекрасное, как мол хорошо, что народы Африки широкой поступью идут вперёд. Ага, видели мы эту поступь потом… Впрочем, даже негры сопротивлялись больше, чем мы… Может, им было что терять? Может все эти сраные Камеруны были им родные и дорогие, дороже чем нам наша Раша?
Сева неожиданно для себя вмешался в разговор, хоть и решил с самого начала отмалчиваться.
– А я вот всё думаю, а что они чувствовали? Ну и чувствуют… Ну, там, вот Юркевич, например, когда руководил этим вот огузком страны? Что чувствует этот наш Полухин? Как себя чувствует дальневосточный вождь Лопатин?
– Каково вообще им всем чувствовать себя хозяевами борделя, где за копейки работают их матери и дочери? – язвительно вставил отец Валентин, закуривая очередную сигарету.
– Ну что за пафос, святой вы наш отец, – Фёдор Никитич явно был сегодня в ударе и желал вещать: – Что-то вы много курите… Так вот, бесстыдство и нежелание смотреть на ситуацию в историческом разрезе вообще в крови у нашей элиты. Вот смотрите сами: сначала коммунисты вообще отучали людей думать о чём-либо, кроме самосохранения, потом, для успешной карьеры, надо было наплевать на всё то, чему поклонялись 70 лет и стать демократом и рыночником! И ничего, все бодренько шагнули в дивный новый мир, даже и не задумавшись, каково это с точки зрения морали и нравственности. Впрочем, думали они о том, что если не я, то другие, да и вообще, такая сложилась ситуация… Потом все снова стали, как тогда говорили, «державниками» и патриотами, снова записались в одну на всех партию, потом началось вот всё это гнусное брожение, которое и привело к Кризису… Но! Заметьте, всё это время господа чиновники сидели в своих кабинетах и в каждый отдельный момент времени были совершенно уверены в своей правоте и в том, что они занимают единственно верную позицию. Ну, естественно, что именно она-то и наиболее полезна России! Или органы безопасности, которые все эти годы из кожи вон лезли, защищая каждый новый изгиб политики каждого нового президента…
На этих словах отец Валентин как-то странно вздохнул, но это никто не заметил.
– Так что ничего нового, друзья мои, – Хворобьев оглядел присутствующих. – Сначала они были за великую и единую, потому что так надо и по другому нельзя. Потом, как они любят говорить, сложилась такая ситуация… В общем, надо было срочно стать лояльными новым государствам… Ну а победи Пирогов, они бы снова все стали лояльны единой и неделимой, не сомневайтесь! И Полухин ваш, и Лопатин, и кто там ещё? Такой уж продажный народец наши русские чиновники…
Тут Фёдор Никитич исполнил номер, который произвёл на Севу особое впечатление:
– Да ну вот взять хоть Росселя, Эдуарда вашего Эргартовича… Его физиономию можно увидеть на стофранковой купюре богохранимой Уральской республики, – он достал из кармана разноцветные кусочки тонкого пластика и выбрав из них одну, показал её собеседникам.
– Ведь какой матёрый человечище, прости Господи! Сначала на советской работе… Потом – ельцинский выдвиженец. Потом первым начал мутить Уральскую республику… Что вы! Я как сейчас помню, 1993 год, все дела… Потом, когда получил по шапке, тихонечко фрондировал Ельцину, периодически взбрыкивая… ну пока можно было. При Путине перестроился мгновенно, и уж не было у идеи единой России большего сторонника! Я, помню, бывал в вашем этом Екатеринбурге, съезд там был этой, как её, «Единой России»… Россель там, конечно, пятками себя в грудь бил… Так ведь он умудрился дожить и до Кризиса! Хоть уже и не был губернатором, но успел, каналья эдакая, прокряхтеть напоследок, с больничной койки уже, что, мол, всю свою жизнь он был сторонником уральской независимости и типа готов хоть сейчас возглавить её. Благо, хватило тогда ума старика не позвать к рулю – совсем ведь уже из ума выжил… Как вот можно было терпеть таких людей во власти? Почему Путин, когда ему ещё все доверяли, не вычистил сразу этих вот росселей на всех уровнях? Нет, он ведь с ними был нежен, каждому этому гандону дал возможность сидеть до последнего… Вот и пожалуйста, вот и итоги. Люди годами видели одни и те же рожи, которые им постоянно что-то рассказывали. И как бы не менялась жизнь, эти-то государственники всегда оставались при постах и деньгах, и всегда были совершенно убеждены в своей правоте и уместности!
– Скажите, Фёдор Никитич, а вы не боитесь вообще так смело обо всём рассуждать, а? Россию жалеть в наше суровое время – чревато, а? Да и вы, как я понимаю, и при Путине, и при Юркевиче не в лесу партизанили? – отец Валентин подошёл к Хворобьеву и встал справа от него, глядя на него сверху, прямо на лысину.
– А что я? Я уже старый человек… Одинокий и старый. Я, друзья мои, проститутствую с 1981 года! Да-да. В год 26-го съезда КПСС я начал писать заметки в нашу костромскую комсомольскую газету! Потом журфак, потом работал в газетах. Перестройка, все дела… Тут я развернулся, да! Эх, были времена… Потом, при Ельцине, я попал в обойму к губернатору, сыто жил. Вообще, за последние десятилетия – ничего не пропустил! Писал репортажи со съездов депутатов, потом – регулярно писал про все партии, которые считались правящими… На первом съезде «Единства» был! В 1999 году, да… Как вчера! Короче говоря, к кризису был я почтенным председателем нашей областной организации «Медиасоюза», хотя название, конечно, вам ничего не скажет. Ну а как Кризис случился – чего делать-то было? Остался работать при власти. Со мной провели беседу какие-то умники, я покаялся, всё как надо… Ну и при Юркевиче честно рассказывал людям, как оно всё… С точки зрения власти. Ничего другого не умею, да уж и учится поздно. Пирогов на старости лет устроил мне приключение, да. Мне грозились припомнить всю мою писанину. Если успел с голой жопой удрать… Ну ничего… России нет, а власть всё равно есть. Авось пристроюсь куда-нибудь потихонечку, как погонят Пирогова этого… Глядишь, еще поредактирую свои «Русские новости». Ну или что-нибудь другое. Меня уже взяли на учёт, как опытного бойца идеологического фронта, да ещё и пострадавшего от мятежников, нас таких мало осталось, кто линию партии с полуслова понимает, да…
Сева пожалел, что не промолчал. Жалельщик России Хворобьев был, без сомнений, стукачем со стажем и все его задумчивые тирады вполне могли оказаться провокацией. «Ой, дурак! Ну зачем я не смолчал? Дурак и есть», – Сева быстро подал всем руку и удалился. Его неожиданно догнал отец Валентин и без предисловий заговорил, продолжая закончившуюся дискуссию:
– Вы, Сева, хороший русский человек… Думающий… Это всё ерунда… Это всё вот. Пройдет! Я вот что хочу сказать. Когда-то давно, ещё в начале восьмидесятых, в день тогдашнего праздника, 7 ноября, я маленький ещё был… Я ведь не такой старый, просто борода старит. Шли мы с отцом моим по городу. А я ему и говорю – вот сколько нашему государству лет? Он говорит… Не важно, ну, допустим в том году было 68 или 69… Я говорю и долго оно ещё будет существовать? А он мне и говорит, мол вот, Римская-то империя тысячу лет существовала. И я задумался: это ж значит всё еще только начинается, впереди – десять веков истории! И не усомнился ничуть. А Союзу-то оставалось лет 5-6… Но ведь кто бы знал! Никто не знал. И я вот всё думаю – как тщетно и странно всё вокруг, и что завтра-то будет? А послезавтра? Бог знает…
– Зачем вы мне всё это рассказываете? – Сева решил, что провокаций с него хватит и сделал строгое лицо: – Это всё прошлое, к чему?
– Ни к чему… Просто страшно каждое утро вставать и понимать: есть небо, есть земля, люди вокруг есть, а России – нет! Понимаете, Сева? Нет и, как я понимаю, никогда не будет! Вот уж не думал, что выпадет мне жить после России, – отец Валентин производил впечатление человека на грани нервного срыва.
– Я лично Россию плохо помню, трудно вам что-то сказать, – Сева на всякий случай говорил общими фразами, но всё же решил замедлить шаг и пообщаться с расстригой.
– Ну понятно… Но я ведь вижу, вы думаете о России… Это в наше время уже дорого стоит. Хочу просто с вами поделиться наблюдениями. Может, через годы, для чего-нибудь вам сгодится. Был у меня разговор один… С военным. Так же вот, случайно заговорили в самом начале этого всего… Марша на Москву.
«Марш на Москву» – хорошее название для книги!», – машинально подумал Сева, серьёзно подумывавший написать какое-то связанное повествование о начале и конце пироговского мятежа.
– Так вот, – своим совершенно не поповским голосом продолжал отец Валентин, глядя прямо перед собой, – Я ему, парню этому, говорю: ты же военный, не вчера ведь начал служить! Ты кому вообще присягал-то? А он мне, совершенно искренне: «Как кому? Приволжской Федерации…». Я, как тот Сократ у Платона, продолжаю гнуть свою линию: «Нет, погоди, служивый, а в самом начале карьеры?». Он лицо наморщил, говорит: «Так это когда было-то…? Российской Федерации присягал». Тут я козырь на стол: «А тебя не смущает, что ты сейчас воюешь против России?». Почему-то, Всеволод, казалось мне, что он способен, так сказать, к национальной рефлексии. Но ошибся я! Он аж в лице переменился: «Ты мне такое не говори!», – кричит: «Я ведь могу и обидеться! Нихера ты не понимаешь… Это типа работа такая… Родину защищать… Какой бы она не была!». Представляешь? У этого лысого писуна Хворобьева работа была такая – писать про любую родину, а у господина военного – любую родину защищать. Ладно, думаю. Продолжаю, стало быть, гнуть свою линию: «Это всё штампы!» – говорю. «Когда Россию отменяли, ты почему не попытался её защищать? А? Ты ж ей присягу давал!?». Ну в общем, дальше он начал даже оправдываться: «Один что ли? Что я мог-то!». Ага, попался! Обычная русская история. Оказывается, ему до самого разговора со мной, да и после него, наверное, даже в голову не приходило, что он предал свою страну, и он, и его друзья в погонах! Мы, говорит, не обсуждали приказов! То есть сидели они, голубчики, и ждали, что им начальство скажет. Начальство, как у нас водится, весь Кризис рекомендовало сохранять спокойствие, а потом прислало какого-то полковничка, который и привел всех защитников Отечества к присяге Поволжской Федерации. И всё, так они и служили себе спокойно, пока их сначала не эвакуировали за Урал, а оттуда, уже под новыми знамёнами, бросили на Москву. И они спокойно пошли воевать, понимаешь? И вот финал разговора! Я ему говорю: «Так всё-таки, вы давали присягу защищать Россию! И вы обязаны были её защитить, тогда, во время кризиса! Понимаете, обязаны!». И тут он посмотрел мне в глаза и говорит: «Да иди ты нахуй, умник! Это вы всё просрали, а на нас валите!». Вот такие у нас в России были защитники отечества, дорогой Сева!
Сева внимательно слушал монолог расстриги, вспоминая полковника Сергеева, генерала Сирина и прочих борцов с пироговской тиранией. Всё, сказанное отцом Валентином, он многократно слышал и обдумывал сам, но рассказывать в ответ свои истории не стал. Оглянувшись вокруг и убедившись, что никого рядом нет, он остановился и, пряча глаза, скороговоркой попрощался с навязчивым собеседником: «Очень интересно, отец Валентин, но мне уже пора к себе, надо срочно диктовать репортаж!».
…На самом деле, репортаж диктовать он не собирался. Просто захотелось посидеть одному и подумать. Странное дело: вся эта неприглядная история с крушением России действительно обошлась без единого красивого эпизода. Никто не отстреливался до последнего патрона, не воевал, не отбивался, не уходил партизанить в леса. Всё как-то тихо случилось. Кто-то где-то что-то пытался сделать, но это были единичные случаи сомнительного и бесполезного в практическом смысле упрямства на фоне тотального бессилия и равнодушия. Как пишут историки, в Константинополе перед его последним падением многие жители открыто предпочитали турок своему императору. Впрочем, Константин Последний погиб нехарактерной для других последних императоров смертью: вроде как до последнего сражался, и нашли его в горе трупов, опознав по красным сапожкам… Ненавистный католик Джустиниани тоже дрался, но вовремя успел убежать, предоставив любящим политические разговоры ромеям обсуждать своё будущее с турецкими товарищами. С другой стороны, формальный конец Римской империи в 476 году производит ещё более странное впечатление: ни героев, ни титанов, ни какого-либо экшна. Какой-то малолетний и никчемный Ромул Августул, который тихо императорствует в Равенне, какой-то Юлий Непот, который тоже считается императором в некоторых кругах, в Константинополе и Галлии… Великая империя растворяется в мороке безвременья – и ни одной героической попытки что-то изменить! И вот нелепый итог – германец Одоакр приезжает во дворец и сообщает перепуганному Ромулу, что папаша его, главнокомандующий Орест, убит, а он больше не император. У парня отняли корону и прочие регалии, отослав их для сохранности в Константинополь, а низложенного Ромула – на бывшую виллу Лукулла в солнечную Кампанию. Такой вот конец империи. Интересно было бы с этим Ромулом поговорить, хотя очевидно, что ничего умного он бы не сказал: в этом смысле он напоминал последнего президента Федерации, который после отставки вёл затворнический образ жизни где-то в южной Европе, старательно избегая возможности хоть как-то объясниться со своими бывшими избирателями.
В каком-то смысле, Россия скончалась дважды – сначала по-римски, то есть тихо и как-то буднично, когда миротворцы за несколько дней вошли в Москву и упразднили Федерацию. А второй раз разыгрывается какой-то византийский сценарий. Впрочем, если господин Пирогов хочет устроить в Москве оборону Константинополя – это только превратит конец пироговщины в кровавый боевик в стиле Болливуда. Да и надеяться ему не на что, никакого Джустиниани с самого начала не просматривалось.
Впрочем, аналогии с Византией страшны в том смысле, что конец её в любом случае был печален и, равняясь на неё, Россия обрекала на печальный конец и себя. Да, в 1214 году европейские рыцари захватили Константинополь учредили в нём Латинскую империю. Но нашлись отважные люди, возродившие было империю, но… В итоге всё кончилось плохо, второе падение было окончательным. Хотя, конечно, Пирогову далеко и до Палеологов. Впрочем, вся логика русской истории ведёт к тому, что кончится всё буднично и по самому спокойному сценарию. Без красивых спецэффектов. Как всегда.
