Текст книги "Дело, взорвавшее СССР"

Автор книги: Федор Раззаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 26 страниц)

Вопрос звучит риторически: как я уже заметил, это могла быть очередная попытка ташкентской оппозиции чужими руками убрать Рашидова. Сам он, видимо, долгое время был в неведении относительно этих событий, иначе попытался бы на них повлиять. Ведь кому-кому, а ему эти беспорядки на националистической почве были крайне невыгодны. В Москве тогда в самом разгаре была идеологическая война между «либералами» и «державниками», причем последние, на волне подавления «бархатной революции» в ЧССР, явно одерживали верх. Поэтому антирусские выступления в Ташкенте грозили Рашидову крахом его карьеры. Однако Брежнев, видимо, прекрасно осведомленный об истинной подноготной этих событий, даже пальцем не пошевельнул, чтобы отправить Рашидова в отставку. Зато с легкостью отстранил от руководства партийных глав двух других республик: Азербайджана и Туркмении.

Азербайджанский полигон

Смена рулевого в закавказской республике произошла в середине июля 1969 года: от власти был отстранен Вели Ахундов, который пришел к руководству Азербайджаном в один год с Рашидовым (правда, на несколько месяцев позже – летом 1959 года). Ахундов принадлежал к одному из самых влиятельных азербайджанских кланов – шушинскому (вторым по степени влияния был гянджинский клан), хотя и не был его уроженцем (он родился в Кубинском районе, что возле Баку), однако был женат на представительнице шушинского клана.

Вообще политику в Азербайджане, помимо шушинского и гянджинского, делали следующие кланы: нахичеванский (Начихеванская АССР), агдамский, шекинский, апшеронский, ленкоранский, геокчайский, агдашский, шемахинский и ряд других. У каждого из этих кланов была своя область приложения сил: так, гянджинский специализировался на виноделии и правоохранительной системе; нахичеванский – на торговле цветами; агдамский – на виноградарстве и виноделии, на общественном питании и торговле; ленкоранский – на овощеводстве и рыбном промысле; шекинский – на искусстве, образовании и науке; апшеронский – на рыболовстве и городском хозяйстве в Баку и т. д.

Отметим, что только один клан – шушинский – не замыкался на одной определенной сфере деятельности и претендовал на управление всем Азербайджаном. Именно представители этого клана долгое время были партийными руководителями республики и практически все обитали в Баку, правда не прерывая связь с родными краями: в Шуше у них сохранялись их родовые дома. В Москве прекрасно знали, что этот клан был одним из самых националистических и про-турецких, однако доверяли ему власть в республике, сдерживая и контролируя его действия не только из Центра, но и с помощью других азербайджанских кланов.

Власть Ахундова длилась ровно десять лет, пока в повестку дня Москвы с особой остротой не встали нефтяной и хлопковый вопросы. Дело в том, что Азербайджан считался одной из главных нефтяных кладовых СССР, после Сибири: северо-западная часть последней в конце 60-х выдавала «на-гора» 31 миллион тонн нефти, Азербайджан – 21 миллион. В 1967 году, после того как нефть окончательно обогнала уголь и стала первым источником энергии во всем мире, политический вес закавказской «нефтекладовой» в глазах Центра неимоверно вырос. Однако одновременно с этим упало и доверие Центра к прежнему руководству: в Москве посчитали, что шушинцы не смогут обеспечить справедливое распределение финансовых средств от нефтяных поступлений и вряд ли смогут удержать республику от нового витка коррупции.

Что касается хлопковой проблемы, то здесь ситуация была похожей. В конце 60-х Москва задумала расширить производство «белого золота» в стране и заставила все хлопкосеющие республики напрячь все свои силы с целью решения этой задачи. Однако Ахундов стал противиться этому, опасаясь разрушения традиционного уклада села и роста безработицы (при нем в Азербайджане в год собирали около 300 тысяч тонн хлопка – четвертое место в СССР после Узбекистана, Туркмении и Таджикистана).

Вот почему врача по образованию Ахундова было решено заменить силовиком – кадровым чекистом с 25-летним опытом работы в КГБ 46-летним Гейдаром Алиевым (пришел в систему госбезопасности в самом начале войны и в 1967 году дослужился до должности председателя КГБ Азербайджана). Отметим, что Алиев был представителем нахичеванского клана, который до этого никогда еще не поднимался до высот высшего руководства. По словам самого Алиева, он этого назначения не хотел и даже пытался сказать об этом Брежневу.

Приведение к власти в республике кадрового чекиста было беспрецедентным явлением для всего СССР – до этого ничего подобного еще не происходило. Судя по всему, свою роль здесь сыграли не только причины экономического характера, но и политического: после подавления «бархатной революции» в ЧССР, советское руководство указывало своим доморощенным либералам их место: дескать, не зарывайтесь.

Как уже говорилось, в своих взаимоотношениях с республиканскими элитами Москва всегда учитывала особенности их клановых систем. Она весьма эффективно поднимала на властный верх одни кланы, а другие держала на втором плане, заставляя усмирять свои аппетиты ради общего дела. Одним из важных рычагов в этой политике была, как ни странно, коррупция. Центральная власть очень часто поощряла ее, намеренно развращая республиканские элиты, чтобы потом, что называется, «посадить на крючок». Ведь, имея компромат на любого из коррупционеров, можно было легко им манипулировать. Это была типичная схема подкупа и вербовки, которую всегда использовали (и используют до сих пор) спецслужбы всего мира. При Хрущеве, который попытался резко ограничить компетенцию спецслужб, этот важнейший рычаг практически не использовался, однако при Брежневе он заработал с новой силой, для чего на Лубянку и был прислан триумвират в лице Андропова – Цвигуна – Цинева.

Отметим, что республиканские лидеры тоже пытались иметь в своих спецслужбах собственную внутреннюю разведку, которая могла бы помочь им упреждать отдельные атаки из Москвы. Эти службы создавались исключительно в целях защиты республиканских интересов, в то время как Центр строил свою внутреннюю разведку в целях отстаивания прежде всего своих, имперских интересов. Любой из республиканских руководителей, кто попытался бы не защищаться, а наступать, был бы немедленно низложен со своего поста и, в лучшем случае, отправлен в отставку, а в худшем – исключен из партии и лишен всех благ.

Несмотря на тот запрет, который был введен еще Хрущевым в отношении деятельности КГБ в части слежки за высшей элитой (органам госбезопасности запрещалась агентурная работа, включая прослушивание, наружное наблюдение и т. п. в среде депутатов, партийных, комсомольских, профсоюзных работников высшего звена), КГБ негласно все-таки осуществлял надзор за представителями высших эшелонов власти страны, правда, знать о результатах этой слежки дозволялось только избранным: Генеральному секретарю и еще нескольким членам Политбюро. Но иной раз факты об этом негласном надзоре все-таки не удавалось скрыть и от самих объектов разработки. По этому поводу приведу воспоминания А. Шелепина (как мы помним, в начале 1960-х он сам был председателем КГБ СССР):

«Накануне открытия одного из Пленумов ЦК ко мне в рабочий кабинет зашел Петр Елистратов (одно время он работал 2-м секретарем ЦК КП Азербайджана, затем был назначен 1-м секретарем Мордовского обкома. – Ф.Р.)и сказал: «Не могу больше терпеть, буду выступать и критиковать Брежнева». И стал рассказывать о тезисах своего выступления. Я уклонился от обсуждения. Открылся Пленум. Смотрю, Елистратова в зале нет. Как потом он рассказал мне и некоторым другим товарищам, вечером, после его визита ко мне, Цвигун – заместитель председателя КГБ СССР – пришел к нему в номер гостиницы «на правах старого друга» и заказал ужин. Утром Елистратов очнулся в больнице… Путь к выступлению на Пленуме ему был отрезан.

Чуть позже Брежнев в присутствии Суслова сказал мне, что знает каждую фразу, произносимую мной в служебном кабинете, на квартире и даже на улице. И в подтверждение своих слов рассказал почти дословно о разговоре с П. Елистратовым у меня в кабинете. Думаю, что слушали не только меня, но и других товарищей, например, Семичастного, работавшего уже в то время заместителем председателя Всесоюзного общества «Знание». В один из дней его вызвал секретарь ЦК КПСС Иван Капитонов и обвинил в том, что в его кабинете некоторые люди плохо отзываются о нынешнем руководстве ЦК, а он не дает отпора, и предупредил, что если он и впредь будет так себя вести, то его строго накажут…»

Но вернемся к событиям в Азербайджане.

Несомненно, что свое решающее слово в кадровых перестановках там сказал все тот же Семен Цвигун, который хорошо знал Гейдара Алиева, а также был в курсе расклада сил в тамошней элите. И свои «чистки» Алиев несомненно проводил с ведома и одобрения Москвы, которая извлекала из этого двойную выгоду: во-первых, опробывала новую тактику в деле манипуляции республиканскими элитами, во-вторых – подавала им сигнал, что Центр готов восстановить жесткий контроль над ними. Ведь за годы хрущевской «оттепели» республиканские элиты явно «разболтались». Несмотря на попытки Хрущева ужесточить наказание за то же взяточничество, он в то же время вывел парт– и госноменклатуру из-под карающего меча спецслужб, что превратило эту борьбу в обыкновенную компанейщину. Брежнев, конечно же, не собирался посягать на особое положение элит, однако наведение хотя бы элементарного порядка в ее среде было просто необходимо. Ведь в том же Азербайджане, например, дело дошло до того, что за деньги продавались должности… секретарей республиканского ЦК и министров. И это не преувеличение – об этом заявил сам Алиев на закрытом совещании в ЦК КП Азербайджана вскоре после того, как пришел к власти.

Согласно сведениям, которыми располагал Алиев (а их он, без сомнения, почерпнул из материалов, собранных в республиканском КГБ), коррупционный прейскурант в республике выглядел следующим образом: должность 1-го секретаря райкома партии стоила 200 тысяч рублей, 2-го секретаря – 100 тысяч, министра коммунального хозяйства – 150 тысяч, министра социального обеспечения – 120 тысяч, ректора вуза – 100–200 тысяч (в зависимости от степени значения вуза), начальника районного отделения милиции – 50 тысяч рублей, районного прокурора – 30 тысяч и т. д.

Конечно, нельзя сказать, что духом купли-продажи были пронизаны все этажи власти в республике (были там и честные люди), однако коррупция все равно была достаточно высокой. Но Центр больше всего волновало не это, а эффективность системы, действующей в Азербайджане. Советская бюрократия, как и любая другая, была вороватой, но в то же время и достаточно профессиональной: то есть, воровала, но и работать эффективно умела. Однако в Азербайджане этого, как раз, и не было. Достаточно сказать, что со времен окончания войны республика ни разу не выполнила спущенного Центром пятилетнего плана. И хотя с последним пятилетним планом (1965–1970) она, вроде бы, справлялась, но это только потому, что Москва пошла ей навстречу и снизила Азербайджану нормы выработки.

Кстати, именно эту причину (экономическое отставание) озвучил Алиев широкой общественности, объясняя свой приход к власти. Уже спустя месяц после своего воцарения он собрал Пленум ЦК, где выступил с докладом, в котором подверг жесткой критике положение, сложившееся в самых различных сферах жизни республики, в том числе и в экономике. Сказал он и о коррупции, пообещав уже в скором времени прижать к ногтю казнокрадов и взяточников. А чтобы ему было на кого опереться в своей деятельности, он назначил на ключевые должности своих коллег-чекистов. Так, заведующим Отделом административных органов (курирование силовых ведомств) он назначил бывшего заместителя начальника отдела контрразведки КГБ Азербайджана Юсиф-заде Зию Мамед-оглы (всего за первые три года правления Алиева в республике будет назначено на руководящие номенклатурные должности 1983 сотрудника КГБ).

О том, как Алиев наводил порядок в своей вотчине, написано немало. Приведу лишь один отрывок, который принадлежит перу И. Наджафова и Э. Ахундовой:

«В первые месяцы своего руководства Алиев нагнал страху на торговую номенклатуру Баку. Пользуясь тем, что в лицо его мало кто знал, Алиев стал совершать партизанские вылазки в город. Оденется попроще, выйдет из дому и сядет в первое подвернувшееся такси. Выбирал самый длинный маршрут, чтобы поговорить с водителем «за жизнь»: как люди живут, чем недовольны, на что больше всего жалуются. Или зайдет в магазин и интересуется у продавца: «Сколько стоит мясо?» «Два рубля сорок копеек!»

А почему, спрашивает, так дорого? В те годы по два сорок продавалось мясо первого сорта. Здесь же, говорит, одни кости. Продавцы плечами пожимают. А кое-кто и посылал любопытного покупателя подальше. Он и шел «дальше» – прямиком на склад или в подсобку, где, как правило, обнаруживал солидные залежи продовольственного дефицита. В общем, за две-три недели таких рейдов по «наводке» Алиева было арестовано около 40 человек.

Среди партийной элиты республики поползли разговоры: «первый» прибегает к недозволенным методам, то, что он делает, – волюнтаризм, партизанщина. А как ему было иначе узнать правду? Вызывает прокурора республики, тот докладывает, что в Азербайджане «все в порядке». Спрашивает у министра внутренних дел – та же отлакированная, далекая от реальности картина. А народ недоволен! Он знал об этом недовольстве, еще когда работал в КГБ. Но это была другая, невидимая часть айсберга, тщательно скрываемая от большей части общества.

Однако вылазки инкогнито по столице вскоре пришлось прекратить. Его стали узнавать. Потом уже ему сообщили, что фотография Алиева, размноженная кем-то в сотнях экземпляров, появилась на столе каждого завмага, под прилавком у каждой продавщицы. Остроумные бакинские таксисты его даже кличкой наградили: Михайло. В те годы на экраны страны вышел фильм «На дальних берегах» – про легендарного советского партизана Мехти Гусейнзаде, действовавшего в фашистском тылу в Югославии и Италии. Фильм пользовался большой популярностью. Так что кличка «Михайло» ему даже льстила…»

Между тем рейды Алиева по Баку затрагивали в основном интересы шушинского клана, что воспринималось представителями последнего крайне негативно. И хотя Алиев пытался разрядить ситуацию, назначая на места снятых с должностей руководителей не только своих земляков нахичеванцев, но и представителей из других регионов, однако сути дела это не меняло – Алиева продолжали обвинять в протекционизме своего клана. В итоге эти жалобы дошли до Брежнева, который, видимо, посчитал, что новый хозяин Азербайджана явно перегибает палку и может попросту взорвать ситуацию в республике. И он немедленно позвонил Алиеву. При этом не стал сообщать ему, что звонит после жалоб из Азербайджана, а сослался на мнение… западных радиоголосов. И вновь обращусь к рассказу И. Наджафова и Э. Ахундовой:

«Около сорока минут рассказывал Алиев Генеральному обо всем, что пережил и передумал за эти первые после своего избрания дни. О разгуле коррупции, о тотальном воровстве и махинациях в торговом секторе, о социальном недовольстве населения. По-видимому, ему удалось в чем-то убедить Брежнева. К концу беседы голос Генсека стал звучать заметно мягче. И все же последняя фраза «генерального» прозвучала как приказ:

– В общем, смотри у меня, не слишком зарывайся! Уж больно ты горяч, как я погляжу…»

После этого Алиев сделал необходимые выводы из разговора с Генеральным, несколько умерив (но не смирив) свой пыл в деле перетряски кадров высшей номенклатуры.

Что касается смены руководства в Туркмении, то там Центром был использован другой вариант – мягкий. То есть, никаких разоблачений в среде местной элиты не произошло и Балыш Овезов, который занимал пост 1-го секретаря ЦК с июня 1960 года без всякого сопротивления в декабре 1969го уступил руководящее кресло Мухамедназару Гапурову, который до этого в течение шести лет трудился в должности председателя Совета Министров Туркмении.

Скажем прямо, в остальных советских республиках тамошние руководители с тревогой взирали на эти перестановки, особенно на то, что происходило в Азербайджане. Всем было очевидно, что последний служит своего рода полигоном, на котором Центр отрабатывает новую схему по замене высшего республиканского руководства и приведению тамошних элит к нужному Москве состоянию. Следила за этими событиями и узбекская элита – ведь Азербайджан и Туркмения были мусульманскими анклавами и там действовала та же клановая система. Определенные надежды эти перестановки могли вселять в антирашидовскую оппозицию, которая надеялась, что вслед за Ахундовым и Овезовым Москва наконец надумает сместить и Рашидова, который сидел в кресле «первого» ровно столько же, сколько и оба смещенных лидера – 10 лет.

Свои выводы делал и Рашидов, который опасался того же. А то, что ситуация складывается для него тревожная, говорило многое: и активизация оппозиции (взять хотя бы ташкентские события апреля 1969-го), и действия самой Москвы, которая прислала в Узбекистан нового силовика – председателя КГБ Алексея Бесчастнова, который сразу был введен в состав кандидатов в члены Бюро ЦК КП Узбекистана. Это был кадровый чекист с 32-летним стажем работы в органах. До 1951 года он руководил советниками МГБ в социалистических странах, затем был резидентом советской разведки в Польше, Венгрии, на Кубе. Его назначение в Узбекистан могло расцениваться Рашидовым двояко: как дружественный акт (поддержка Центра), так и враждебный (помощь оппозиции). Как показали дальнейшие события, верным оказался первый вариант. Оказалось, что Брежнев не собирался менять Рашидова, поскольку над его собственной головой сгустились тучи, которые потребовали от Генерального мобилизации всех верных ему сил, в число которых входил и Рашидов. Что же случилось в Кремле?

Все началось с того, что в Политбюро у Брежнева появилась группа оппонентов (Михаил Суслов, Александр Шелепин, Кирилл Мазуров), которые вдруг посчитали, что Брежнев проявляет излишнюю самостоятельность и порой игнорирует мнение остальных членов высшего ареопага. Так, на пленуме ЦК КПСС в декабре 1969 года Генеральный выступил с достаточно критическим докладом, не поставив об этом в известность членов Политбюро. В итоге Суслов и K° написали в Политбюро записку, в которой осуждали действия Брежнева и предлагали обсудить этот вопрос на мартовском пленуме ЦК.

Узнав об этом, Брежнев понял, что дело может принять для него плохой оборот – это обсуждение могло стоить ему поста Генсека. В этой ситуации от него требовался неординарный ход, которого противники бы от него не ожидали. И Брежнев (то ли сам, то ли с подачи своих ближайших помощников) такой ход придумал. Он отложил на неопределенный срок пленум и отправился в Белоруссию, где с конца февраля под руководством министра обороны СССР Андрея Гречко проводились военные учения «Двина». Ни один из членов Политбюро не сопровождал генсека в этой поездке, более того, многие из них, видимо, и не подозревали о том, что он туда уехал.

Брежнев приехал в Минск 13 марта и в тот же день встретился на одном из правительственных объектов, принадлежащих Министерству обороны, с Гречко и приближенными к нему генералами. О чем они беседовали в течение нескольких часов дословно неизвестно, но можно предположить, что генсек просил у военных поддержки в своем противостоянии против Суслова и K°. Поскольку Гречко, как и многие другие военачальники, давно недолюбливали «серого кардинала» Суслова, такую поддержку Брежнев быстро получил.

Окрыленный этим, Генсек через несколько дней вернулся в Москву, где его с нетерпением дожидались члены Политбюро, уже прознавшие, где все это время пропадал их генеральный. На первом же, после своего приезда в Москву, заседании Политбюро Брежнев ознакомил соратников с итогами своей поездки в Белоруссию, причем выглядел он при этом столь уверенным и решительным, что все поняли – Суслов проиграл. И действительно: вскоре Суслов, Шелепин и Мазуров «отозвали» свою злополучную записку, и она нигде не обсуждалась.

Параллельно с этими событиями развивались и другие – в Узбекистане, где Рашидов нанес мощный удар по своим оппонентам. Первой была выведена из игры Президент республики и член Бюро с 1959 года Ядгар Насриддинова. Как мы помним, Ядгар была бывшей детдомовкой и женщиной с весьма твердым характером, от которого приходили в трепет многие мужчины. Практически все свое время она отдавала работе, являя порой настоящие чудеса выносливости, которой могли позавидовать многие представители сильного пола. Особенно это стало заметно после 1966 года, когда из жизни ушел муж Насриддиновой, а их дети (сын и дочь) уже были относительно взрослыми.

С этого момента Ядгар чуть ли не удвоила свое рвение, буквально сгорая на рабочем месте. И эта активность всерьез настораживала Рашидова и его людей, которые видели, что Насриддинова из всех «ферганцев» может быть наиболее приемлемой кандидатурой на место первого секретаря. И в этом опасении не было ничего необычного: несмотря на то, что среди высших партийных руководителей советских республик еще никогда не было женщин, однако Узбекистан вполне мог дать такой прецедент, поскольку после того как в 1966 году в дружественной СССР Индии к власти пришла Индира Ганди, на женщин-политиков в мире стали смотреть несколько иначе – без привычного предубеждения. Однако занять место Рашидова Насриддиновой было не суждено.

Поводом к опале знаменитой узбекской женщины-президента стала… свадьба ее сына, которая произошла в 1969 году. А что такое свадьба на Востоке? Это не только одно из самых торжественных, но и сакральных событий, собирающее до нескольких тысяч человек. Это разгул настоящего пиршества и подлинный карнавал музыки, красок и веселья. Говорю это как очевидец, который первую узбекскую свадьбу воочию увидел именно тогда – летом 1969 года. И хотя было мне в ту пору не очень много лет (я готовился пойти в 1-й класс), однако воспоминания об этом событии живы в моей памяти до сих пор.

Между тем свадьба, которую справляла Ядгар Насриддинова для своего сына, по меркам того времени была не самой пышной: на только что отстроенной даче жениха (подарок матери) собралось всего несколько сот человек, включая и почти всех членов Бюро ЦК КП Узбекистана во главе с Рашидовым. Торжество обслуживали около 150 человек, из которых 50 – официанты и официантки. 200 человек выполняли роли шоферов, которые курсировали между городскими гостиницами, где проживали гости (отметим, что только жених, будучи студентом МГУ, пригласил на торжество 17 своих однокашников), и дачей. Было накрыто несколько десятков столов, которые ломились от привычных для этих мест яств: плова, шашлыков (3 тысячи порций – не самое большое количество для подобных мероприятий) и т. д.

Прошло всего немного после этого события, как информация о нем уже дошла до Москвы, до самого Брежнева. В информации указывалось, что президент Узбекистана грубо нарушила нормы партийной этики, устроив пышную свадьбу для своего сына фактически на государственные деньги. Эта депеша легла на благодатную почву: Брежнев тогда руками Алиева «строил во фрунт» азербайджанскую элиту и не прочь был помочь Рашидову «построить» узбекскую. Именно «построить», а не наказать. В итоге Насриддинову отозвали в Москву и назначили Председателем Совета Национальностей СССР. В сентябре 1970 года Брежнев приехал в Узбекистан, чтобы лично узаконить и другие перестановки в высшем эшелоне узбекистанской элиты, а также стать гарантом для тамошних кланов, что эти перестановки не повлекут за собой «закручивания гаек».

На XX Пленуме ЦК КП Узбекистана (25 сентября) Рашидов провел существенные кадровые ротации в составе Бюро. Его покинули: секретарь ЦК по идеологии «ташкентец» Рафик Нишанов (его отправили послом СССР на Цейлон и Мальдивы), председатель Совета Министров УзССР (с 1961 года) «бухарец» Рахманкул Курбанов (вместо него в кресло премьер-министра был посажен джизакец Нармахонмади Худайбердыев, который одно время (в начале 60-х) уже был в составе Бюро, но в 1964 году был выведен из него и с тех пор занимал должность министра сельского хозяйства), секретарь ЦК «хивинец» Назар Матчанов (его назначили председателем Президиума Верховного Совета УзССР вместо Я. Насриддиновой).

Незадолго до этого из кандидатов в члены Бюро были также выведены: бывший 1-й секретарь Ташкентского обкома М. Абдуразаков и М. Турсунов. На сентябрьском Пленуме новыми секретарями ЦК были избраны: Ю. Курбанов, А. Салимов. В должностях заведующих отделами ЦК были утверждены: В. Архангельский (пропаганды и агитации), М. Хайруллаев (культуры), В. Казимов (транспорта и связи).

Вскоре после этого Москва сменила и второго силовика – командующего Туркестанским военным округом (смена первого силовика – председателя КГБ – произошла, как мы помним, еще в ноябре 69-го): место Николая Лященко занял генерал армии С. Белоножко. Отметим, что в конце июня 1969 года был воссоздан, упраздненный сразу после войны Среднеазиатский военный округ с управлением в Алма-Ате. В него вошли выделенные войска из Туркестанского военного округа, которые должны были отныне «прикрывать» территории трех республик – Казахстана, Киргизии и Таджикистана.

В итоге, когда в начале марта 1971 года состоялся 18-й съезд Компартии Узбекистана, состав его Бюро выглядел следующим образом: Ш. Рашидов (1-й секретарь), В. Ломоносов (2-й секретарь), Н. Худайбердыев (председатель Совета Министров), Н. Матчанов (председатель Президиума Верховного Совета), М. Мусаханов (1-й секретарь Ташкентского обкома), А. Бесчастнов (председатель КГБ), С. Белоножко (командующий Туркестанским военным округом), И. Анисимкин (секретарь ЦК), А. Салимов (секретарь ЦК), Т. Осетров (1-й заместитель председателя Совета Министров).

Отметим, что впервые с хрущевских времен (если точнее – с начала 60-х) в состав Бюро был вновь введен председатель КГБ – «глаза и уши» Москвы, что было весьма симптоматично: это ясно указывало на то, что Центр возвращал Комитету тот контроль за высшей элитой, который пытался сузить Хрущев.

Кандидатами в члены Бюро были избраны: К. Камалов (1-й секретарь Каракалпакского обкома), Н. Махмудов, С. Расулов, С. Султанова. В декабре число кандидатов вырастет еще на одного человека – Г. Орлова.

В этом списке обратим внимание на К. Камалова, поскольку незадолго до этого Рашидов женил своего сына Владимира на его дочери. Отметим таже еще один династический брак, который осуществил Рашидов: он выдал одну из своих дочерей за Мирзу Мусаханова, который в январе 1970 года из кресла первого заместителя председателя Совета Министров пересел в кресло 1-го секретаря Ташкентского обкома (вместо Малика Абдуразакова). Тем самым Рашидов еще сильнее укрепил свои позиции во властной элите.

Значительные изменения будут произведены в руководстве отделами ЦК: из 16 назначенцев только пятеро сохранят свои посты, будучи назначенными еще на предыдущем съезде. Это были: Г. Орлов (отдел организационно-партийной работы), Т. Зинин (сельскохозяйственный), А. Ахунджанов (торговли, плановых и финансовых органов), М. Саидов (строительства и городского хозяйства), Д. Ходжаев (председатель партийной комиссии ЦК). Среди новых назначенцев окажутся следующие: В. Архангельский (отдел пропаганды и агитации, с сентября 1970 года), Р. Абдуллаева (культуры), М. Хайруллаев (науки и учебных заведений), У. Рустамов (информации и зарубежных связей), В. Кадыров (административных органов), И. Рахматов (тяжелой промышленности), В. Казимов (транспорта и связи; с сентября 1970 года), М. Шамухитдинов (легкой и пищевой промышленности), А. Тихомиров (водного хозяйства), К. Таиров (общий отдел), Т. Умаров (управляющий делами).

Приезд Брежнева в Узбекистан, кроме прочего, преследовал цель не только укрепить позиции Рашидова во власти, но и успокоить его относительно скорых перестановок в высшем кремлевском ареопаге. Дело в том, что на раннюю весну 1971 года намечался очередной, 24-й по счету, съезд КПСС, где Брежнев собирался произвести изменения в Политбюро. В частности, он предполагал ввести в его состав сразу четырех кандидатов: Виктора Гришина (1-го секретаря МГК КПСС), Федора Кулакова (заведующий Сельскохозяйственным отделом ЦК КПСС), Владимира Щербицкого (председатель Совета Министров Украинской ССР) и Динмухамеда Кунаева (1-й секретарь ЦК КП Казахстана).

Отметим, что двое из этих деятелей – Гришин и Щербицкий – стали кандидатами одновременно с Рашидовым (в октябре 1961 года), а двое других значительно позже – весной 1966 года на 23-м съезде КПСС. Поэтому избрание в состав Политбюро Кулакова и особенно Кунаева, который возглавлял республику, считавшуюся главным конкурентом Узбекистана в южном регионе, было для Рашидова фактом из разряда неприятных. Хотя, конечно, он был прекрасно осведомлен о том, что Кунаева Брежнев считает своим близким другом, подружившись с ним еще в середине 1950-х в бытность свою руководителем Казахстана. Однако от чувства горечи все равно было трудно отделаться. Брежнев это понимал, что, видимо, и стало еще одним поводом к его приезду в Ташкент.