Текст книги "Дело, взорвавшее СССР"

Автор книги: Федор Раззаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 26 страниц)

Отметим также то, что в среднеазиатских КГБ, помимо Узбекистана, также не было главных чекистов из местных еще в двух: таджикском и туркменском.

Между тем не было в СССР более диссидентского КГБ, чем армянский. Вот как это описывает А. Давтян:

«Где в СССР можно было свободно посмотреть запрещенные к прокату по идеологическим мотивам фильмы? Представьте себе – в клубе Комитета госбезопасности Армянской ССР, прямо в здании КГБ на углу Налбандяна и Ханджяна. Попасть туда было просто, правда, зал был небольшим, и за билетами бывали очереди, зато с администраторами можно было договориться о дополнительных сеансах, если обещать чекистам-киношникам, что приведешь много друзей. Когда число желающих посмотреть «Зеркало» Тарковского или «Желтую подводную лодку» оказывалось очень уж большим, просмотр переносили в находящийся через сквер от Клуба КГБ «Дом милиции» (клуб МВД) – там зал был побольше.

У чекистов и милиционеров все было без обмана: если в прокате шел фильм «Подсолнухи» или «Новые амазонки», где из русского дубля были вырезаны откровенные сцены, то в Клубе КГБ можно было посмотреть… то же самое. Но после «порезанного» фильма показывали все вырезанные эпизоды, правда, без дубляжа.

Практически полный спектр фильмов, демонстрировавшихся на закрытых просмотрах Московского Дома кино и ВГИКа (большинство действительно хороших фильмов, не попадавших в советский прокат), независимо от их идеологической направленности, можно было посмотреть в Клубе КГБ: будь то американские вестерны, итальянский неореализм, отечественные фильмы, легшие «на полку» по цензурным соображениям, эротика, фильмы ужасов или концерты западных рок-групп…»

Отметим, что подобных вольностей (КГБ в роли проводника западной идеологии!) не было ни в одной советской республике, даже в прибалтийских. Что касается Узбекистана, то там не только в местном КГБ, но даже в широком прокате были запрещены к показу многие фильмы капиталистических стран (из США, Англии, Франции, Италии). Это было связано не только с местными традициями, осуждающими свободу нравов по-капиталистически, но и с не желанием местной партийной элиты распространять в республике западную идеологию. По сути высшая узбекская элита (в отличие от армянской) в этом вопросе солидаризировалась с теми европейскими коммунистами, которые давно подозревали кремлевское руководство в ползучей реставрации капитализма. Как было написано в 1972 году в западногерманском печатном издании «Revolutionarer Weg»: «Империализм США очень хорошо знает, что капиталистическая реставрация в ревизионистских странах не может продвигаться только экономическими средствами. Должно последовать проникновение буржуазной идеологии, первоначально через культурные связи».

Вот почему в Узбекистане были немыслимы прецеденты, которые происходили в Армении. Так, в 1977 году именно в центре Еревана сожгли огромный портрет Брежнева, и именно оттуда в Москву в том же году приехали террористы, взорвавшие здесь три бомбы и убившие почти три десятка ни в чем не повинных москвичей. Почему произошло подобное объясняет все тот же Ф. Бобков:

«Понимая, что осуществить присоединение Западной Армении без конфликта с Турцией не удастся, дашнаки (члены националистической мелкобуржуазной армянской партии «Дашнакцютун». – Ф. Р.)замышляли осуществить идею создания Великой Армении путем собирания земель на территории Советского Союза. Это совпало и с заметным ростом армянского населения в Армянской ССР за счет реэмиграции соотечественников из западных стран…

Первая группа армян, приехавших в СССР со всех концов планеты, встретила на земле предков радушный прием и активно включилась в жизнь Советской Армении. Это были рабочие люди, мастеровые, как говорится, простые трудяги. Но позднее в потоке репатриантов стал преобладать торговый люд со своими представлениями о нравственности и морали. С их появлением в республике усилилось влияние «Дашнакцютуна», которая продолжала подрывную деятельность, опираясь, главным образом, на националистически настроенные экстремистские круги, всеми способами отстаивавшие свои идеи, не останавливаясь даже перед терроризмом.

В январе 1977 года в Москве прогремели три взрыва: на улице 25 Октября (ныне Никольская), в магазине на площади Дзержинского (Лубянка) и в метро между станциями «Измайловский парк» и «Первомайская» – в результате погибло 29 человек… Преступников задержали спустя десять месяцев. Оказалось, все трое являлись членами нелегальной армянской националистической партии, ставившей целью борьбу против советского строя, а следовательно, против Москвы. Они решили мстить русским, неважно, кому именно: женщинам, детям, старикам – главное, русским.

Казалось бы, этот случай должен был привлечь внимание партийных и государственных деятелей, побудить искать пути устранения причин, ведущих к межнациональному расколу. Однако никаких действий, кроме работы следственных органов и суда, проходившего в Москве, не последовало. А армянское руководство сделало все, чтобы скрыть от населения республики это кровавое преступление. По указанию первого секретаря ЦК компартии Армении Демирчяна ни одна газета, выходившая на армянском языке, не опубликовала сообщения о террористическом акте. Документальный фильм о процессе над Затикяном (главарь террористов. – Ф. Р.) и его сообщниками, снятый во время заседаний Верховного суда, запретили показывать даже партийному активу Армении, его демонстрировали лишь в узком кругу высшего руководства. На экраны фильм так и не вышел, хотя мог принести немалую пользу и помочь в воспитательной работе. Руководство республики мотивировало запрет нежеланием компрометировать армянский народ в глазах русских…

Даже из факта террора никто не хотел делать политических выводов, борьба с террором – это, дескать, сфера деятельности КГБ, на то они и чекисты, чтобы предупреждать подобные акции и не допускать их, а раз уж такое случилось, пусть сами и расхлебывают. Никто не желал вникнуть в существо вопроса и понять – только разъяснительная работа, направленная против дашнакской пропаганды, могла предотвратить беду. Руководители и в центре, и на местах не хотели понять, что на этом дело не кончится. Даже несколько лет спустя, когда националистические тенденции в республике стали нарастать, а дашнаки все активнее насаждали в Армении свою идеологию, местное руководство не давало им должного отпора и, по-видимому, неслучайно.

Теория исключительности армянской нации внушалась населению республики с малых лет. Например, в учебнике для 7–8 классов средней школы ставился вопрос: в столицах каких государств есть армянские школы, и тут же выяснялось, что в столице СССР такой школы нет, а вот в некоторых зарубежных странах есть. Среди участников организации «Молодая гвардия», боровшейся в годы оккупации с гитлеровцами, в учебнике назывался только Жора Арутюнянц. Другие имена, даже ее руководителей, не упоминались. Когда шла речь, скажем, о выдающихся советских музыкантах, художниках, деятелях культуры и науки, назывались, как правило, только армянские фамилии. Естественно, в результате дашнакская пропаганда попадала на благодатную почву…»

Не меньшая националистическая спесь была присуща и другой закавказской элите – грузинской. Поэтому Центр как только не стелился перед Грузией, лишь бы предоставить ей режим наибольшего благоприятствования. Например, в 70-х республику дотировали на 60 процентов, в то время как, например, Узбекистан вдвое (!) меньше. К моменту воцарения в Грузии Шеварднадзе (в 1972 году) Москва уже вкачала в эту закавказскую республику 14 миллиардов рублей, а после воцарения там «хитрого Лиса» (такое прозвище было у Шеварднадзе в среде партноменклатуры) субсидии потекли еще обильнее. В грузинскую социальную сферу вкачивалось в 15 раз больше средств, чем в «социалку» РСФСР! В результате уровень жизни в Грузии превышал средний показатель по стране втрое! Поэтому неслучайно, что эту республику граждане СССР за глаза называли «родиной миллионеров» (при этом доля рабочего класса там составляла всего лишь 2 %).

Как пишет Г. Нижарадзе: «Через два-три года после прихода к власти Шеварднадзе номенклатурно-теневая система быстро оправилась и расцвела пышным цветом. Появились целые отрасли, например, «соки», принадлежность к которым надежно маркировала человека: когда о ком-нибудь говорили, что он работает в «соках», всем было ясно, что данный индивид напичкан дензнаками до отказа. Правда, потом этими соками где-то в Заполярье отравился целый город и контору разгромили уже по указке из Москвы, но это детали, центр теневой экономики тут же переместился в «шерсть»…

Нельзя сказать, что шеварднадзевский режим уж очень сильно отличался от общесоюзного, но в Грузии альянс правящей номенклатуры с теневиками был более рельефным и прямо-таки бросался в глаза. Попасть в номенклатурную обойму, партийную или комсомольскую, означало пользование всеми благами, которые только способен предоставить советский сервис; это означало власть, влияние, богатство и радости земные…

60–80-е годы прошлого века были, возможно, самым беззаботным периодом в истории Грузии: общереспубликанские потребности с избытком дотировались из Центра, денежных мест было много, цвели искусство и спорт, приезжие пили дешевое вино и поражались «несоветской» атмосфере легкомыслия и веселого вольнодумства, царящей в стране. Советскую власть ругали, не понижая голоса, но того, что она доживает последние годы, не мог себе представить никто. Что же касается самого Шеварднадзе, его не любили, но воспринимали в качестве неизменного атрибута неизменной системы…»

Отметим, что в Узбекистане, в отличие от Грузии ситуация была диаметрально противоположной. Дотировали его хуже, однако простой народ в большинстве своем советскую власть не ругал и никакого особенного вольнодумства не выказывал. И Рашидова люди искренне любили, считая лучшим узбекским правителем за годы советской власти (вместе с У. Юсуповым). Но вернемся к Грузии.

Послабления со стороны Центра грузины воспринимали как само собой разумеющееся, поскольку всегда претендовали на главенство среди советских республик, мотивируя это тем, что многие их земляки долгие годы определяли политику страны (Сталин, Орджоникидзе, Берия и др.). При Шеварднадзе эти процессы усилились, приобретя весьма замысловатые формы. Например, грузины отказались отправлять в московский ВГИК своих студентов, мотивируя это тем, что там их испортят – привьют им имперские замашки. В итоге Москва разрешила (!) грузинским студентам учиться в Тбилиси, где был открыт филиал ВГИКа (при театральном институте). Весьма снисходительно Центр отнесся и к другому тамошнему инциденту, куда более серьезному. И снова обратимся к воспоминаниям Ф. Бобкова:

«В середине 70-х я был у Э. Шеварднадзе, который только что вернулся в Тбилиси из Москвы и взволнованно рассказывал о проекте новой Конституции республики. В частности, в разделе о государственном языке Грузии предлагалось признать равноправными грузинский и русский языки.

– А что сейчас записано в Конституции? – спросил я.

– Ничего по этому поводу не записано, – ответил Шеварднадзе.

– Так может быть, не стоит и в новой об этом писать? – засомневался я. – Зачем поднимать вопросы, которых там нет?

– Мы ведь должны утверждать свою государственность, – возразил он. – А потом, знаете ли, я уже согласовал этот вопрос с Сусловым, и он нашу инициативу одобрил.

Однако как только сессия Верховного Совета Грузии в апреле 1978 года приняла эту статью Конституции, на улицы вышли толпы студентов и потребовали убрать из Конституции утверждение русского языка в качестве государственного – им должен оставаться только грузинский. К митингующим вышел Шеварднадзе и пообещал их требование удовлетворить. И действительно, в тексте опубликованной Конституции слова о русском языке были вычеркнуты, и грузинский объявлялся единственным государственным языком.

Это говорит о том, как у нас относились к решениям высшего органа власти: Верховный Совет принял решение, а первый секретарь ЦК партии своим личным распоряжением отменил его.

Этот жест, кстати, вызвал определенную реакцию в Армении, где уже была принята Конституция. Армяне тут же дали обратный ход и, по примеру Грузии, признали государственным только армянский язык…»

Кавказские республики всегда имели мощное лобби в кремлевской, и около нее, власти, что и объясняло привилегированное положение этих республик по сравнению с остальными. Кавказцы не только входили в высший кремлевский ареопаг – в Политбюро (И. Сталин, Г. Орджоникидзе, Л. Берия, А. Микоян), но и возглавляли многие учреждения, игравшие определяющую роль в советской внешней и внутренней политике. Например, такие «мозговые центры», как Всесоюзный Институт Системных исследований Государственного Комитета по науке и технике при АН СССР и Институт мировой экономики и международных отношений. Первым руководил грузин Джермен Гвишиани – выдвиженец Л. Берии и супруг единственной дочери советского премьера Алексея Косыгина, второй – армянин А. Арзуманян, который был женат на сестре жены другого влиятельного советского политика – Анастаса Микояна (в годы горбачевской перестройки к власти в институте придет Е. Примаков, который является выходцем… из столицы Грузии города Тбилиси).

Отметим, что в Институте Гвишиани в течение нескольких лет работал Егор Гайдар, который уже после развала СССР возглавит ельцинское правительство «шоковых реформ». Как верно напишет историк А. Шевякин, касаясь работы этих институтов: «Эти и многие другие, интересующие заокеанскую сторону учреждения в конечном итоге попали под западное влияние и стали выразителями воли Америки. Еще в застойные годы они прошли длительную эволюцию и в конце концов превратились в продолжение информационно-аналитических подразделений транснациональных корпораций».

Оплотом национализма и откровенной русофобии были в 1970-е годы три прибалтийские республики. Особенно в этом отношении выделялась Эстония, которую (и я это хорошо помню) в России иначе как фашистской никто не называл. Тамошняя молодежь в открытую называла советскую власть оккупационной и призывала свое правительство отделиться от СССР.

И вот на этом фоне Узбекистан времен Рашидова выглядел одним из самых спокойных в национальном отношении регионом, где в мире и согласии жили и трудились более сотни различных наций и народностей. Причем нельзя сказать, что Рашидов был откровенно промосковским правителем: нет, он тоже во главу угла ставил, прежде всего, приоритеты своей нации. Но он избрал разумный компромисс в отношениях с Центром и проводил такую политику, которая позволяла жителям его республики спокойно жить и трудиться, а не забивать свою голову разного рода шовинистическими идеями. И слова, сказанные им в интервью «Литературной газете» в конце 1972 года, были по-настоящему искренними и шли из глубины его сердца. Цитирую:

«Лучшие, благородные умы испокон веков мечтали о том светлом дне, когда народы, распри позабыв, заживут на земле единой дружной семьей. Из бездны столетий доносится к нам этот зов, выраженный в песне сказителя, в прекрасных легендах о царстве солнца и разума, в словах мудреца. Ибо, если правда, что нет в мире силы более жестокой и разрушительной, нежели силы вражды и ненависти, – правда и то, что нет в мире энергии более доброй и созидательной, нежели энергия, рожденная дружбой людей и братством народов…»

Однако в Кремле эти слова мало кто услышал, поскольку там верх постепенно брали те, кто мысленно уже, видимо, прикидывал, что Советский Союз рано или поздно надо будет распускать. Там все востребование становились либеральнопрозападные взгляды, которые стали чрезвычайно модными как в высших партийных верхах, так и в среде интеллигенции. Не случайно, вся московская либерал-интеллигентская тусовка буквально молилась на лидера Грузии Эдуарда Шеварднадзе, находя во многих его поступках пример того, как надо сопротивляться «имперскому диктату Москвы». Например, когда грузины отказались присылать во ВГИК своих студентов, московскими либералами это было воспринято как подвиг. Поэтому, стоило представителям державного лагеря «наехать» в журнале «Искусство кино» на грузинский кинематограф, который взял курс на отказ от идеологического воспевания «красного проекта», либералы тут же выступили в защиту грузин и в этом противостоянии победили.

Весьма симптоматично, что именно в разгар этого конфликта перед Шеварднадзе были открыты двери в святая святых кремлевской власти: 27 ноября 1978 года на Пленуме ЦК КПСС он был избран кандидатом в члены Политбюро (и это спустя несколько месяцев после антирусских выступлений в Тбилиси!). На этом же Пленуме произошла еще одна знаменательная кадровая рокировка: секретарем ЦК по сельскому хозяйству был избран бывший 1-й секретарь Ставропольского крайкома Михаил Горбачев. Спустя несколько лет именно эти люди будут стоять у истоков развала СССР.

Как известно, за обоими этими назначениями маячила тень шефа КГБ Юрия Андропова. Это он покровительствовал Шеварднадзе и Горбачеву, считая их будущей надеждой партии. Обоих Андропов (и люди, стоявшие за ним) двигали в руководящие кресла, убирая перед ними все препятствия, способные помешать этому продвижению на самый верх кремлевского Олимпа. Например, когда в первой половине 70-х министр внутренних дел Николай Щелоков попытался «наехать» на Горбачева, послав в его вотчину инспекторскую комиссию, должную разобраться почему в Ставропольском крае преступность стала стремительно расти (он занимал 11-е место по количеству зарегистрированных преступлений), именно Андропов пресек эту попытку, объединившись с союзной Прокуратурой. В итоге Горбачев в своем кресле усидел. Более того, осенью 1979 года он был избран кандидатом в члены Политбюро, хотя за год своей секретарской работы ему так и не удалось выправить ситуацию в сельском хозяйстве страны, а его Ставропольский край продолжал оставаться не самым спокойным в криминальном отношении регионом страны. Достаточно сказать, что там была высокой и коррупция, и общеуголовная преступность. Например, в конце 1970-х именно там объявилась банда братьев Самойленко (три брата), которые занимались убийствами и грабежами автовладельцев. За два года банда братьев-душегубов отправила на тот свет 32 (!) человека (они убивали целыми семьями, включая несовершеннолетних детей).

В годы горбачевской перестройки, когда в союзных СМИ вовсю раскручивалось так называемое «узбекское дело», много писалось о том, как Рашидов задаривал членов Политбюро и других высоких московских деятелей подарками. Впрочем, подобные разговоры ходят по сию пору. Взять, например, известного тележурналиста Л. Млечина, который по этому поводу заявляет следующее:

«Подарки хозяину страны и его приближенным дарили во всех республиках. Но никто не умел делать подарки лучше Рашидова, который знал вкусы и пристрастия московских начальников. С пустыми руками ни один ответственный работник из Узбекистана не уезжал. Особо нужным подарки везли круглый год. Даже весной доставляли в Москву дыни и виноград, которые всю зиму заботливо хранились в подвалах.

Бывший первый заместитель председателя КГБ СССР генерал армии Филипп Бобков писал, что Рашидов сделал члену Политбюро Андрею Кириленко царский подарок – преподнес ему для жены и дочери шубы из уникального каракуля специальной выделки…»

Не стану оспаривать все эти факты, поскольку, как пишет сам тележурналист, подарки высоким гостям дарили во всех союзных республиках. За это дарители старались выхлопотать у Центра для своих регионов (не для себя лично) всевозможные послабления в виде дотаций, фондов и т. д. При этом отметим, что система подарков всячески поощрялась Центром, чиновникам которого был выгоден подобный бартер.

Но вернемся к Рашидову. Даже если поверить Млечину и предположить, что глава Узбекистана был «лучшим дарителем в Союзе», возникает невольный вопрос: почему же он так и не сумел стать членом Политбюро и проходил в кандидатах вплоть до своей смерти – то есть 22 года?! Зато националист Шеварднадзе и липовый аграрий Горбачев вошли в Политбюро практически с ходу, пробыв в кандидатах всего-то ничего: Шеварднадзе ждал шесть с половиной лет, а Горбачев… всего одиннадцать месяцев! Не потому ли, что именно они-то и были самыми талантливыми и изощренными лизоблюдами среди республиканских руководителей? Например, существует масса свидетельств того, как Горбачев, будучи хозяином Ставропольского края и заведуя здравницей в Кисловодске, где отдыхали и лечились почти все руководители страны, с таким рвением обхаживал высоких гостей, что те не забыли этих стараний и учли их, когда принимали решение перевести Горбачева в Москву. Как вспоминает работавший в те годы в Ставрополе В. Казначеев:

«Партийные привилегии давали некоторые преимущества, порой достаточно ощутимые: квартиру, машину, дачу, покупку продуктов, необходимых книг в спецмагазинах, медицинское обслуживание. Однако все пользовались этими благами по-разному: были те, кто практически не пользовался привилегиями, были и другие, среди них – Горбачев.

Все, начиная от шикарной мебели из дорогих пород дерева, которую Михаил Сергеевич приобретал через своих людей за бесценок, почти как струганные доски, до роскошных загородных домов, которые строились специально для сиятельной четы. Ставропольский «Интурист», по сути, был превращен в личную дачу Горбачевых, где принимались только нужные, полезные Михаилу Сергеевичу люди…

Михаил Суслов (отметим, что главный идеолог партии тоже был родом из этих мест. – Ф. Р.)прибыл в край по случаю 200-летия Ставрополя (в 1977 году. – Ф. Р.), город наградили орденом Октябрьской Революции. Михаил Андреевич был с дочерью. Торжества совпали с днем рождения Майи Михайловны. Горбачевы узнали об этом заранее и, естественно, окружили дочь Суслова чрезвычайно любезными ухаживаниями. Раиса Максимовна весь день никого к ней не подпускала, вцепившись в ее руку мертвой хваткой. Жены других секретарей допущены не были.

Майе Михайловне преподнесли дорогие подарки. Перед самым отъездом по указанию Горбачева семье Суслова вручили подводное ружье, модную по тем временам кожаную куртку для внука…

Это был не единичный случай. Зная особое расположение Брежнева к министру гражданской авиации Б. Бугаеву, Горбачев пригласил Бориса Павловича с семьей и знакомыми в Кисловодск. Встречу организовал на высшем уровне – дорогие подарки, роскошный ужин. Это был единственный раз, когда Михаил Сергеевич явился без супруги. Охотно танцевал, говорил комплименты жене министра, другим дамам…»

Не меньшим мастером лести был и Шеварднадзе, с выспренными речами которого по адресу Брежнева и других руководителей страны не мог сравниться ни один республиканский руководитель. Чтобы не быть голословным, приведу небольшой отрывок из одного подобного выступления Шеварднадзе:

«В старину говорили, что чем чище небо, тем выше можно взлететь, тем большую силу обретают крылья. Леонид Ильич Брежнев, его славные соратники и вся наша партия создают это чистое и безоблачное небо над нами, создают атмосферу, когда люди всем своим существом устремляются ввысь, в чистое небо, к прозрачным, светлым вершинам коммунизма».

Опытный и хитрый царедворец Андропов фактически обеспечил Горбачеву и Шеварднадзе попадание на самый верх кремлевского Олимпа. При этом в случае с Горбачевым шеф КГБ опять же воспользовался ресурсами своего ведомства, дабы скомпрометировать давнего конкурента своего протеже – 1-го секретаря Краснодарского края Сергея Медунова (в случае с Шеварднадзе Андропов точно также когда-то скомпрометировал и убрал Василия Мжаванадзе).

Отметим, что Краснодарский край по традиции соревновался со Ставропольским и имел против него весьма весомые козыри: как экономические, так и политические. В число первых входило то, что край практически кормил и лечил весь Советский Союз: там производилось 50 % советского винограда, 10 % зерна, 22 % сахарной свеклы, 32 % плодов, 11 % овощей, а также имелись лучшие санатории, мощная оборонная промышленность. Главным политическим козырем Медунова было то, что он был близким другом Брежнева. Короче, при наличие всего перечисленного Медунов и его край могли не бояться конкуренции со стороны вотчины Горбачева. В итоге Брежнев стал склоняться к тому, чтобы именно Медунова назначить секретарем ЦК КПСС по сельскому хозяйству вместо внезапно скончавшегося Федора Кулакова. Однако в дело вмешался Андропов, который хотел видеть на этом посту другого человека – Михаила Горбачева. Вот как это описывает историк Н. Зенькович:

«Лично сам Андропов не мог положить на стол Брежневу досье на его друга Медунова. Нужно было создать видимость чрезвычайного возмущения народа. Поэтому были организованы письма трудящихся в ЦК, КГБ, газету «Правда» о тех безобразиях, которые творились в Краснодарском крае (отметим, что точно такой же потЪк «возмущенных» писем будет организован потом и против Рашидова. – Ф. Р.). Главная их цель – это нейтрализация друга Генсека. Началось судебное преследование. «Операция» с черной икрой позволила разогнать Министерство рыбной промышленности (речь идет об уже упоминавшемся деле «Океан», которое было затеяно в 1978 году – аккурат перед переездом Горбачева в Москву. – Ф. Р.).Заместителя министра Рытова приговорили к расстрелу (самого министра – Ишкова – отправят на пенсию. – Ф. Р.)».

Стоит заметить, что в «краснодарском деле» схлестнулись амбиции двух силовых министров – Андропова и Щелокова. Ведь, расследуя дела о коррупции, КГБ и Прокуратура невольно затрагивали интересы МВД, которое, получалось, «плохо ловило мышей». Поэтому Щелоков, который был не менее искушенным царедворцем, чем Андропов, прекрасно понимал, что «копание» под Медунова обязательно скомпрометирует как вверенное ему ведомство, так и его лично. Вот почему в этом деле он был на стороне руководителя Краснодарского края. Плюс он прекрасно видел, ради кого Андропов старается – ради Горбачева, которого Щелоков на дух не переносил.

Во многом благодаря стараниям Щелокова, сместить Медунова его недоброжелателям тогда не удалось (это случится чуть позже, когда шеф КГБ займет место Брежнева). Однако репутация хозяина Краснодарского края была подмочена, что и позволило Горбачеву и его вотчине весьма выигрышно выглядеть в глазах Центра. В итоге спустя некоторое время Горбачев пошел на повышение: именно его, а не Медунова, перевели на работу в Москву.

Отметим, что противостояние двух силовых ведомств – КГБ и МВД – имело место по всей стране и особенно усилилось во второй половине 1970-х, когда Брежнев стал сдавать физически, а Андропов и Щелоков стали активно бороться за место у трона. Судя по всему, Брежнев это видел и в свою очередь старался, чтобы в этой борьбе никто из боровшихся не обладал решающим превосходством (даже звания генералов армии Андропову и Щелокову были присвоены в 1976 году одновременно).

В Узбекистане также существовало противостояние КГБ и МВД, которые возглавляли ставленники Андропова и Щелокова: Эдуард Нордман и Хайдар Яхъяев. Рашидову был ближе последний, поскольку он в своей политике отстаивал прежде всего национальные интересы, в то время как Нордман (уже пятый председатель КГБ на его секретарском веку) являлся в первую очередь «глазами и ушами» Москвы. Впрочем, даже в самой структуре узбекского МВД не все звенья работали в унисон друг с другом. Вспоминает И. Карпец (в те годы начальник Управления уголовного розыска МВД СССР):

«Однажды мне позвонил из Узбекистана В. И. Селиверстов (начальник уголовного розыска МВД УзССР. – Ф. Р.)и сказал, что хотел бы приехать в Москву, посоветоваться. Когда он приехал, то поведал мне об очень сложной обстановке, складывавшейся в республике. Он, конечно, всего не знал, но с волнением говорил, что через агентуру ему поступают сигналы о преступных действиях некоторых должностных лиц, о взятках и хищениях. До поры до времени, он направлял эти сигналы в аппарат БХСС – по принадлежности. Но однажды ему позвонил министр Яхъяев и попросил его заняться проверкой одного из таких сигналов. Селиверстов отказался, сославшись на то, что уголовный розыск не занимается этими делами. Министр нехотя согласился.

Однако через некоторое время вновь хотел поручить аналогичное дело уголовному розыску. При этом Селиверстов сказал, что, похоже, – идет борьба между разными группами в верхних эшелонах власти республики и ему вовсе не улыбается быть втянутым в нее. Он всю свою жизнь проработал в этой республике и ее особенности, как и взаимоотношения между кланами (не будем закрывать глаза, для тех республик это столь же обычно, сколь и естественно) знал прекрасно. Он был высококлассный специалист, его уважали все: узбеки и русские, таджики и турки-месхетинцы. Уважали за неподкупность, прямоту и решительность. Втягивать в разные склоки такого человека было недопустимо…

Я позвонил министру и сказал, что считаю недопустимым поручать уголовному розыску заниматься не свойственными ему делами. Когда он сослался на просьбу ЦК КП Узбекистана, я сказал, что позвоню и туда. Что и сделал. Кроме того, я знал, что к Селиверстову с уважением относится Рашидов и порекомендовал ему пойти, сказать все и сослаться, что в угрозыске страны считают недопустимыми поручения подобного рода. И без них у угрозыска дел невпроворот. Селиверстов так и сделал. Сомнительные поручения угрозыску прекратились…»

Противостояние Нордмана и Яхъяева вновь обострилось в конце июня 1977 года. Тогда в Ташкенте проходило собрание партийного актива республики по вопросу усиления работы по предупреждению правонарушений и повышении эффективности борьбы с антиобщественными проявлениями и председатель КГБ Узбекистана в своем выступлении открытым текстом заявил о существовании коррупции в республике, а также других серьезных правонарушениях. Это был прямой упрек как Рашидову, руководителю республики, так и Яхъяеву, главе правоохранительного ведомства. Хотя определенную долю вины за сложившуюся ситуацию обязан был взять на себя и сам Нордман, который вот уже почти три года руководил органами госбезопасности Узбекистана и имел весьма существенные властные рычаги для того, чтобы изменить ситуацию к лучшему. Другое дело, хотел ли он этого на самом деле – ведь, манипулируя этим вопросом, можно было поиметь гораздо большие дивиденды в той закулисной борьбе, которую Центр беспрерывно вел в республиках.

Отметим, что в 1970-х общая ситуация с коррупцией в СССР усугубилась. С каждым годом количество уголовных дел, возбужденных по фактам взяточничества и должностных хищений в СССР росло. Так, в 1975 году эти цифры равнялись: 4039 (взятки) и 58 821 (должностные хищения), в 1976–4311 и 59 946, в 1977–4162 и 61 029, в 1978–4501 и 62 425, в 1979–5291 и 64 751. Та же ситуация наблюдалась и в Узбекистане. Правда, как и прежде, среди привлеченных к уголовной ответственности лиц по этим видам преступлений почти не было представителей высшей власти, поскольку судьбу их могла решать только Москва. А она редко трогала номенклатуру высшего звена, исходя из принципа «своих не обижать». Лишь иногда эта традиция нарушалась, но не потому, что кто-то во власти пытался изменить сложившуюся систему, а исключительно в силу клановых разногласий (как это было, к примеру, с делом «Океан»). Вот и упомянутое выступление Нордмана было, судя по всему, продиктовано тем же: попыткой Лубянки вмешаться в расклад сил между различными кланами. Однако Брежнев эту попытку не одобрил. В ноябре 1977 года Рашидов был награжден второй Звездой Героя Социалистического Труда (в честь 60-летия со дня рождения), а в марте следующего года Эдуард Нордман был отозван в Москву и шефом КГБ Узбекистана впервые за долгие годы стал местный кадр, но опять не из узбеков – армянин Левон Мелкумов (Мелкумян), бывший до этого первым заместителем Нордмана.