Текст книги "Владимир Высоцкий. По лезвию бритвы"

Автор книги: Федор Раззаков

ВЛАДИМИР ВЫСОЦКИЙ. ПО ЛЕЗВИЮ БРИТВЫ

Жене и дочери посвящаю

Часть первая
Жизнь и смерть Владимира Высоцкого

От автора

Наверное, в сто первый раз, с тех пор как я уехал отсюда на отдаленную окраину Москвы, ноги вновь несут меня в эти места. Станция метро «Курская», длинный подземный переход, и вот она – родная, незабываемая улица Казакова, старожилам Москвы больше известная как Гороховская. Здесь я родился, здесь прошло мое детство. Если, выйдя из подземного перехода, дойти до развилки дороги у Театра имени Гоголя и Института землеустройства, а затем по правой стороне улицы пройти еще метров сто пятьдесят, то за металлической оградой можно увидеть фасад знаменитого дворца графа Алексея Разумовского, а на другой стороне улицы ваши глаза безразлично скользнут по большому пустырю, который некогда мы гордо именовали – «наш двор». На том месте, где сегодня разбита детская площадка, и стоял мой двухэтажный, много повидавший за сто с лишним лет дом.

 
Где твои семнадцать лет?
На Большом Каретном…
 

Мои же, только не семнадцать, а пятнадцать мальчишеских лет, прошли здесь, на Казаковке. Летом мы гоняли в футбол, играли в «казаков-разбойников», в лапту и «расшибалочку» на те деньги, что выдавались нам родителями на кино и мороженое. Зимой пустырь заливался водой из ведери служил отличным местом для хоккейных баталий; из снега строилась настоящая снежная крепость, которая затем нами же по нескольку раз в день подвергалась азартному штурму.

Теперь же ни в одном московском дворе, будь то центр города или его окраина, нет ни тех игр, в которые мы когда-то играли, ни тех крепостей, которые мы когда-то строили.

 
Переименован он теперь,
Стало все по новой там, верь не верь…
 

Вглядываясь назад, порой поражаешься тому, как много событий и впечатлений смогли вместить в себя те годы. Так много друзей и знакомых подарил мне наш двор, из которых кто-то уже погиб, кто-то спился, кто-то угодил в тюрьму, но большинство разлетелись в разные края, и теперь вряд ли судьба когда-нибудь сведет нас всех вместе… Поэтому любая весточка из тех времен (будь то показ по телевидению «Неуловимых мстителей» или песни «Битлз») сразу переносит меня в мой родной двор, к моим друзьям.

Но самой, пожалуй, крепкой связующей нитью с тем временем для меня навсегда останется Владимир Высоцкий, его голос, его песни, его судьба. Я впервые услышал о нем году в 68—69-м, когда ребята постарше вовсю мусолили сплетни о том, как он сидел за изнасилование, как он беспробудно пьет и классно играет на гитаре. Причем говорилось это с таким восторгом и завистью, что не влюбиться в этого человека было невозможно. Вскоре я услышал и песни Высоцкого, среди которых сразу запомнились «На нейтральной полосе» и «В королевстве, где все тихо и складно».

Мы не были шпаной в том смысле, как это понимают все. Истинная шпана нашего района в основном группировалась возле сада имени Баумана и в Сыромятниках, и верховодили ею весьма сомнительные личности с не одной судимостью за плечами. Мы же были просто дворовой шантрапой, которую до серьезных дел и разборок никогда не допускали, да и сами мы вряд ли бы когда согласились в них участвовать. И хотя в душе каждый из нас опасался встреч с настоящей шпаной, в то же время нас почему-то необъяснимо тянуло к этим ребятам, мы тайно завидовали их смелости, риску и силе. Может быть, поэтому мы и не знали ничего о песнях Булата Окуджавы, так как единственным человеком, кто пел тогда нашим дворовым языком, был Владимир Высоцкий.

Уже потом, много лет спустя, повзрослев и собрав о Владимире Высоцком массу всевозможного устного и печатного материала, я старался понять: почему он так сильно пил, чего ему не хватало в жизни? Почему из молодого человека, когда-то принявшего в компании стакан вина, получился законченный алкоголик?

 
…никто не гибнет зря.
Так лучше, чем от водки и от простуд…
 

Так пел Владимир Высоцкий за четырнадцать лет до своей смерти. Он не желал себе гибели от водки, но все равно пил, с каждым годом уходя «в пике» все сильнее и сильнее. Его никогда не признавали официальные власти, но в народе любовь к нему была безгранична. Но даже эта любовь и слава не смогли удержать его от гибели. И кто знает, может быть, смерть эта, ставшая для миллионов людей трагедией, для самого Владимира Высоцкого была избавлением от одному ему известных мук и терзаний.

1938–1964

Владимир Семенович Высоцкий родился 25 января 1938 года в Москве. Его родители – Нина Максимовна (Серегина) и Семен Владимирович Высоцкий прожили вместе совсем немного и вскоре расстались. Маленький Володя остался с мамой, которая вскоре вышла замуж за Георгия Бантоша, с которым у Володи так и не наладились настоящие человеческие отношения. По этому поводу вторая жена В. Высоцкого Людмила Абрамова позднее скажет: «Володя про Жору рассказывал. Со злостью и хохотом. Рассказывал как про преодоленное. Терпеть он его, конечно, не мог. Но опять же как рассказывал? Как Жора Бантош боялся Гисю Моисеевну (соседка Высоцких по Первой Мещанской). Как весь дом содрогался при виде Жоры Бантоша, а Гися Моисеевна, бросив котлету, которую она в этот момент валяла в сухарях, бежала, кричала на него, махала кулаками, тряпками, приходила обратно, поднимала котлету и продолжала дальше ее валять. То есть не без смеха рассказывал. Я от него никогда не слышала, что «вот, бедная мама…» Надо сказать, что отчим оставил в душе юного Володи Высоцкого непроходящую зарубку на всю жизнь. Именно присутствие этого чужого человека в доме духовно отдалило В. Высоцкого от родного очага, которого, впрочем, у него тогда по-настоящему и не было. Истинным домом для него стал двор, сначала на Первой Мещанской, а позднее и в Большом Каретном. Не имея никаких духовных связей со своим отчимом, предоставленный самому себе (мама с утра до вечера работала), маленький Володя целыми днями пропадал во дворе, где взрослые пили, резались в карты, стучали в домино, пели блатные песни и не стеснялись выражать свои чувства смачной бранью.

В 1946 году отец Володи Семен Владимирович (на фронте он познакомился с Евгенией Степановной Лихолатовой, и они поженились) как офицер Советской Армии получил назначение в Германию и перед отъездом заехал к своей бывшей жене и 8-летнему сыну. Зная, в каких условиях они живут (у Нины Максимовны была мизерная зарплата, и они с трудом сводили концы с концами), Семен Владимирович предложил ей на время отпустить с ним в Германию Володю. И Нина Максимовна согласилась. Так в 1946 году 8-летний Володя Высоцкий оказался в далекой и чужой для него стране, в городе Эберсвальде. К сожалению, и это трехлетнее пребывание в Германии не принесло Володе Высоцкому настоящей радости. И хотя отношение к нему отца и Евгении Степановны (Володя называл ее «мама Женя») было самым благожелательным, несмотря на то, что впервые в своей жизни Володя получил настоящий велосипед и обучился игре на рояле, несмотря на это, жизнь в закрытом военном городке для энергичного московского мальчишки была скучна и однообразна. Позднее он расскажет об этом Марине Влади, и та напишет в своей книге воспоминаний: «Ты в Германии, в маленьком городке, где стоит гарнизон советских оккупационных войск. Тебе 7 лет… В своем замкнутом кругу десяток офицерских семей живет под перекрестным наблюдением. От них несет лицемерием и водкой… Все, что разрешалось бы русскому мальчику в твоей стране, тебе совсем или почти совсем запрещено. Ты не можешь сам себе выбирать товарищей для игр – только приятелей из твоей касты, равных тебе по привилегиям. Никаких прогулок в одиночку, контролируется каждый твой шаг, тебя ежеминутно проверяют, опасаясь покушения или детских шалостей, которые всегда плохо кончаются».

Так пишет о том времени Марина Влади, последняя жена Владимира Высоцкого, человек, который прожил с ним более двенадцати последних лет его жизни и которому поэт доверял более чем кому-либо.

Вырвавшись из этого ограниченного высоким забором мирка и попав вновь в Москву, на Большой Каретный, Высоцкий не мог не окунуться с головой в это состояние пьянящей свободы. В той компании он был самым младшим, и, чтобы не чувствовать разницы в возрасте, ему пришлось наравне со взрослыми ребятами и пить, и курить, и ухлестывать за девушками. Да и утрата душевного понимания в семье вынуждает его искать понимания вне стен родного дома.

«Гораздо позже я поняла, – пишет в своей книге Марина Влади, – из-за всего этого – отца, матери, обстановки и уже тогда изгнания – ты начал с тринадцати лет напиваться».

Надо сказать откровенно, что немалое значение (если не первостепенное) в столь раннем приобщении В. Высоцкого к алкоголю играла и унаследованная им от предков болезнь головного мозга. Это неблагополучное генное наследие пришло к В. Высоцкому от родного деда (тетки со стороны матери умерли от туберкулеза). Дед В. Высоцкого – Максим Иванович Серегин – был уроженцем села Огарева Тульской губернии, в 14-летнем возрасте он приехал в Москву на заработки и сначала подносил чемоданы на вокзалах, а позднее устроился швейцаром в гостиницу. Его чрезмерное увлечение алкоголем передалось через поколение внуку.

«Скажу откровенно, я никогда не относился к нему (Высоцкому) с благоговением, – вспоминает Анатолий Утевский, друг Высоцкого с юношеских лет. – Для меня он всегда был тем Володькой, который звал меня Толяном и приходил в наш дом, когда ему заблагорассудится. Он мог позвонить в дверь и рано утром, и поздно вечером, и ночью. Молча усесться в углу комнаты или завалиться спать, тем паче что места в квартире было достаточно. Вспоминая то время, понимаю, он был одинок. Родители, бабушки, друзья, любимые женщины, работа – все это маленькие норки, в которые он на время прятался, а потом «вылезал» и стремительно мчался куда-то, словно хотел убежать от самого себя…»

Высоцкий приехал в Большой Каретный в 1949 году, а первый стакан вина друзья налили ему в 1951-м. О тех временах вспоминает все тот же А. Утевский: «Володька появился в нашем дворе в 1949 году… Разница в возрасте у нас была довольно солидная – четыре года. Но надо отметить, что ни тогда, ни впоследствии «возрастной ценз» нашей дружбе не мешал. Повторюсь: у Володи была удивительная тяга к взрослым и старшим по возрасту. В нашей компании он не был «шестеркой», «мальчиком на подхвате». С ним держались на равных, и он отвечал тем же… Володя в нашей компании имел прозвище «Шваник» (хвостик), поскольку всюду за нами бегал. Но это было не обидное прозвище, а скорее домашнее, ласкательное, как бывает в добрых семьях, где в шутку дают подобные прозвища. Я не помню, чтобы кто-то из нас мог обидеть Володю. Он же не допускал амикошонства, фамильярности и всегда держался с достоинством».

В 1956 году на Большой Каретный в квартиру своей молодой жены Инны Крижевской переехал однокашник А. Утевского по учебе в МГУ Левон Кочарян. Утевский об этом вспоминает так: «Итак, Лева переехал к Инне, на Большой Каретный, в ее трехкомнатную квартиру на четвертом этаже. В то время это было роскошью, большинство москвичей жили в коммуналках, в одной комнате. Дом Кочарянов – гостеприимный, хлебосольный, душевный, можно сказать, открытый для всех – обладал удивительным притяжением. И даже после рождения Олечки вся наша компания продолжала там собираться. Привел я туда и Володю Высоцкого, потом там появились и его самые близкие школьные друзья – Володя Акимов, Игорь Кохановский, Яков Безродный, Аркадий Свидерский».

К моменту знакомства с Левоном Кочаряном Высоцкий уже пять лет как употреблял спиртное. Много интересного об этом могли бы поведать упомянутые А. Утевским школьные друзья Высоцкого, но они этой темы в своих воспоминаниях, впрочем, по вполне понятным причинам, старательно избегают.

Заставший те времена Василий Аксенов вспоминал: «Пьянство вообще-то не особенно возбранялось, если ему предавались здоровые, концентрированные люди в свободное от работы или отпускное время. Напитки были хорошего качества и имелись повсюду, вплоть до простых столовых. Даже глубокой ночью в Охотном ряду можно было набрать и водок, и вин, и закусок в сверкающем чистотою дежурном гастрономе. К началу пятидесятых годов полностью возродились московские рестораны, и все они бывали открыты до 4 часов утра».

В пяти минутах ходьбы от дома № 15, в котором жил В. Высоцкий, в 1-м Колобовском переулке раскинул свои владения построенный еще при последнем российском монархе винный завод. В компании, где проводил свое время В. Высоцкий, вино было естественным атрибутом застолий, таким, как гитара и карты. Не случайно поэтому первые эпиграммы, посвященные лучшим друзьям, Высоцкий называл: «Напившись, ты умрешь под забором» (написана в 1962 году и посвящена Игорю Кохановскому, с которым Высоцкий сидел за одной партой), «Кто с утра сегодня пьян?» (написана в 1962 году и посвящена лидеру компании Левону Кочаряну), «В этом доме большом раньше пьянка была» (написана в 1963 году и посвящена однокурснику Высоцкого по Школе-студии при МХАТ Георгию Епифанцеву, в 1968 году сыгравшему роль Прохора в телефильме «Угрюм-река»).

Артур Макаров позднее вспоминал: «В нашей компании было принято – ну как вам сказать? – выпивать. Сейчас я пью немного, но не только по причине того, что я старше и болезненнее, а по причине того, что редко наступает в тебе такой душевный подъем, такое созвучие души с компанией, когда хочется это делать дольше, поддерживать в себе, дабы беседовать, развлекаться и для этого пить, иногда ночи напролет.

Мы не пили тупо, не пили для того, чтобы пить, не пили для того, чтобы опьянеть. Была нормальная форма общения, подкрепляемая дозами разного рода напитков».

Но как бы романтично ни звучали слова А. Макарова об идейной основе прошлого пития, все же факт остается фактом: именно те шумные застолья приучили Высоцкого к спиртному. Ведь в той компании он и еще Акимов были самыми младшими, и желание подражать, ни в чем не уступать старшим товарищам толкало Высоцкого в объятия спиртного. Даже за вином в ближайшую «Бакалею» на углу Каретного и Садовой бегали именно они, младшие в компании, – Высоцкий и Акимов.

Впервые ощутив в себе приятный хмель, позволивший ему на время забыть о собственных внутренних терзаниях и осознать себя равным среди равных, Высоцкий ощутил легкое влечение к спиртному, которое довольно скоро переросло в стойкую привычку, а затем в болезнь. А в те годы для Высоцкого главным было (и в этом А. Макаров был прав) не напиться, а почувствовать легкий хмель, создать себе, по определению Л. Леви, «искусственный, химический темперамент». И хотя А. Утевский называет Большой Каретный того времени «центром нашей юности, причем нравственно чистым», несмотря на это, юный Высоцкий так и не смог в полной мере избежать соблазнов улицы, соблазнов Лихова переулка с его хулиганскими компаниями, с его почти уголовным миром, где правили всякие Мясо, Бармалеи, Фары, братья Долбецы. Ведь окрестности вокруг Каретных улиц Малюшенка, Косая, Бутырка были буквально нашпигованы подобного рода блатными компаниями.

Вспоминая о знакомых самого Левона Кочаряна, А. Утевский пишет: «Круг Левушкиных знакомств был весьма пестрым, полярным и многоплановым. Некоторые его приятели составляли далеко не самую интеллектуальную часть его общества. Скорее, они примыкали к криминогенной, авантюрной его части. Со многими из них я был знаком. Кое-кого знал и Володя, которому тогда весьма импонировал их авантюрный образ жизни, возможность разными путями легко зарабатывать деньги и так же лихо, с особым шиком и куражом прокутить их. Днем они занимались какими-то сомнительными делишками, а вечером собирались в модных тогда ресторанах «Спорт», «Националь», «Астория», «Аврора». Эти ребята, несмотря на принадлежность к блатной среде, были фигурами весьма своеобразными, добрыми по своей натуре и обладавшими чертами справедливых людей. Авторитет Левы был у них огромен».

Касаясь отношений Высоцкого и Кочаряна, следует отметить, что со временем они претерпели значительные изменения. В воспоминаниях друзей это выглядит так. О. Савосин вспоминает: «Кочарян умер в 70-м… Вы знаете, что на Высоцкого ребята очень обиделись? Он же не был на похоронах Левы… И, честно говоря, не думаю, что это произошло потому, что Володя зазнался… Это я заметил абсолютно! Но с его занятостью, с неожиданными поворотами в жизни – все могло быть. Но тогда мы немного отдалились друг от друга».

Зная по воспоминаниям многих, каким преданным другом мог быть Высоцкий, трудно представить себе причину, которая могла удержать его от присутствия на похоронах одного из лучших своих друзей.

И последнее воспоминание – В. Нисанова: «Однажды Володя зашел ко мне домой, это было в конце мая 80-го… А у меня на стене висят фотографии, на одной из них я снят вместе с Левой Кочаряном. Володя остановился перед этой фотографией и долго-долго стоял и смотрел. Не знаю, что между ними когда-то произошло, но у Володи началась истерика, самая настоящая истерика».

Таким образом, двор в Большом Каретном сформировал все его привычки. Чувство товарищеского локтя, чувство справедливости, смелость, душевную щедрость. Первая сигарета, первый стакан вина, первая женщина – это тоже Большой Каретный с его глухими подвалами и подворотнями.

В своем, по многим приметам, автобиографическом «Романе о девочках» Владимир Высоцкий писал: «Особых, конечно, вольностей не было, потому что стеснялись девичества девушки, и юноши боялись ударить в грязь лицом и опозориться, да некоторые просто и не знали, что делать дальше после объятий. На практике и не знали, хотя теоретически давно изучили все тонкости из ботаники, зоологии и анатомии, которая в 9-м классе преподается под хихиканье и сальные шуточки. Знали они про первородный грех Адама и Евы и последующие до нынешних времен, ибо жили они по большей части в одной комнате с родителями, и родители думали, что они спят, конечно же… но они не спали и все слышали. Справедливо все-таки замечено древними: во всем виноват квартирный вопрос».

Желание познания сексуальной практики в каждом мальчишке-подростке возникает гораздо раньше условий, могущих это желание удовлетворить. В случае с Высоцким все обстояло несколько иначе. В той компании, где находился он, хватало места и девушкам, бывшим на несколько лет старше Высоцкого. И хотя тот не отличался ни отменным ростом, ни какой-то особенной красотой, но девушкам нравился его веселый, темпераментный характер и дар отменного рассказчика-юмориста. Многие из этих девушек были даже более раскованны, чем ребята, и свой богатый сексуальный опыт передавали легко. Ведь многие из них росли в таких семьях и дворах, где все было проще и грубее, чем писалось в книгах и показывалось в кино.

Но для Высоцкого приобретение практического сексуального опыта пока выражалось в пассивном наблюдении за действиями старших товарищей. В откровенных воспоминаниях двоюродного брата Высоцкого Павла Леонидова есть строчки и об этом: «Однажды потащили на моей первой «Победе» шестнадцатилетнего Володю в Машкино: Гена, Володя, я, трое девочек. Заехали куда-то в кусты, расположились. Володя застеснялся. Мы с Геной занялись делом, а Володя «смотрел телевизор». Так мы называли процесс «глядеть и не участвовать». «Смотрение телевизора», когда плоть подростка-зрителя переполняет жгучее желание, но естественный, первородный страх и стеснение не позволяют это желание выплеснуть из себя, может в дальнейшем по-разному сказаться на психике молодого человека. Он может напрочь отбить сексуальное желание вообще (как это произошло с Майклом Джексоном, на глазах которого происходили сексуальные оргии его старших братьев), а может, наоборот, сделать из человека полового извращенца (как это произошло с Элвисом Пресли).

Для Высоцкого, по всей видимости, это завершилось довольно скоро обыкновенным в дворовых компаниях групповым сексом. И, может быть, было это так, как описано в том же «Романе о девочках»: «Их (женщин) было много в Колькиной бесшабашной жизни. Совсем еще пацаны, брали его ребята к гулящим женщинам. Были девицы, всегда выпившие и покладистые. По нескольку человек пропускали они в очередь ребят, у которых это называлось – «ставить на хор». Происходило это в тире, где днем проводили стрельбы милиционеры и досаафовцы, стреляли из положения лежа. Так что были положены на пол спортивные маты, и на них-то и ложились девицы и принимали однодневных своих ухажеров пачками, в очередь. Молодых пьяноватых ребят, дрожавших от возбуждения и соглядатайства…

Запомнил ее Колька – первую свою женщину и даже потом расспрашивал о ней у ребят, а они только смеялись, да и не знали они – кто она такая и откуда. Помнил ее Колька благодарно, потому что не был он тогда молодцом и так… ни черта не понял от волнения и нервности, да еще дружки посмеивались и учили в темноте: не так надо, Коля, давай покажем, как…»

И все же грубое дворовое воспитание, через которое прошел Владимир Высоцкий, так и не убило в нем мужского благородства. И если одна из любимых женщин Сергея Есенина Галина Бениславская в 25-м году написала в своем дневнике: «Сергей – хам. При всем его богатстве – хам. Под внешней вылощенной манерностью, под внешним благородством живет хам. И ведь с него больше спрашивается, нежели с какого-либо простого смертного. Если бы он ушел просто, без этого хамства, то не была бы разбита во мне вера в него. А теперь, чем он для меня отличается от Приблудного? – такое же ничтожество, также атрофировано элементарное чувство порядочности», – то ни одна из женщин, которых любил Владимир Высоцкий, не захотела сказать о нем ни одного дурного слова, хотя всякое бывало в их отношениях с ним.

Иза Высоцкая: «Мне просто повезло: в моей жизни было большое счастье. И когда мы расстались, у меня было такое ощущение, что женщины должны быть с ним очень счастливы. Потому что у него был такой дар – дарить! Из будней делать праздники, причем органично, естественно».

Людмила Абрамова: «Пусть меня найдет и плюнет мне в лицо тот, кто сможет доказать, что Володя когда-нибудь за глаза плохо говорил о женщинах. Уверена, что этого не было! Никогда никому не поверю, если кто-то будет это утверждать».

 
Когда вода Всемирного потопа
вернулась вновь в границы берегов,
из пены уходящего потока
на сушу тихо выбралась Любовь…
Я поля влюбленным постелю —
пусть поют во сне и наяву!..
Я дышу, и значит – я люблю!
Я люблю, и значит – я живу!
 

(1975)

Будучи внешне контактным и общительным, внутренне Владимир Высоцкий был человеком скованным и порой мало уверенным в своих силах. Он и пить начал именно потому, что хотел подавить в себе эту неуверенность и внутреннюю скованность. Об этом можно судить хотя бы по такой его фразе из письма жене Людмиле Абрамовой, помеченного августом 64-го: «…люблю, когда вокруг весело, – мне самому тогда тоже, это разбивает мое собственное о себе мнение – будто я только под хмельком веселюсь». Внутренняя неуверенность Высоцкого, его духовная неудовлетворенность окружавшими его людьми и обстоятельствами и толкали его чаще всего на поступки, с точки зрения стороннего наблюдателя, безрассудные и малообъяснимые. Это отталкивало его от старых друзей и кидало к новым, порой не лучше, а хуже первых; только это отдаляло его от родных и близких, включая в первую очередь родную мать и отца. Внутреннее одиночество, которое не смогли разрушить ни родители, ни женщины, ни друзья, так и осталось пожизненным крестом Владимира Высоцкого.

Не находя должного понимания в собственном доме, искал его у других. А. Утевский, у которого он бывал в те дни чаще, чем у других, вспоминает, что «Володю наш дом привлекал уютом, теплом и добрым к нему отношением моих родителей… В наших семейных походах иногда участвовал и Володя. Обычно это случалось тогда, когда мне было лень одному ехать за билетами. Он охотно соглашался, выторговывая порцию мороженого. После кино мама обычно приглашала Володю на чашку чая. И это была ее маленькая хитрость. Дело в том, что мы с отцом пытались под разными предлогами улизнуть от обсуждения увиденного фильма. Володя же с радостью принимал участие в таких разговорах. Они подолгу сидели в столовой, несколько раз подогревали чайник, добавлялось варенье в вазочки… Я удивлялся терпению друга и пытался вытащить его из столовой. Он отмахивался, а потом сердито выговаривал: «Не суйся, твоя мама дело говорит…» Теперь я понимаю, почему они находили общий язык. Оба принадлежали искусству – два романтика, два мечтателя… Володя сказал как-то с восторгом: «Господи, какая же у тебя мама!» В семье Владимира Высоцкого, видимо, не было такого взаимопонимания между взрослыми и детьми. И хотя мачеха Высоцкого, Евгения Степановна Лихолатова, по словам Марины Влади, «нежная и любящая», но она была человеком чужим, как и отец, всегда мало разбиравшийся в душевных терзаниях своего сына.

Зимой 1956 года, когда Высоцкий бросил МИСИ, куда его заставил пойти отец, он, по словам А. Утевского, «много времени стал проводить у меня, поскольку хотел избежать неприятного разговора с отцом, но все же объяснение состоялось, о подробностях писать не буду».

Друг семьи Высоцких Н. М. Киллерог, жившая в 50-х годах в Киеве, позднее вспоминала: «Вдруг зимой звонит мне Евгения Степановна и говорит: «Неля, мы в отчаянии! Приезжай!!!» – «Что случилось?» – «Вова бросает строительный институт, хочет поступать в театральный!»

Близкие Володи были в ужасе, пытались отговорить его от этого, как нам тогда казалось, безрассудного поступка. Когда все аргументы были исчерпаны, я нанесла ему «удар ниже пояса»: «Да посмотри ты на себя в зеркало – какой из тебя артист!»

При этих словах Володя густо покраснел, глаза его наполнились слезами, и в ответ я услышала: «Вот посмотришь, ты еще будешь мной гордиться!» Сам Владимир Высоцкий, вспоминая об этих событиях, в январе 80-го признался: «Потом были конфликты между родственниками. Они хотели, чтобы я стал простым советским инженером. Я поступил в строительный институт на механический факультет, учился там. Но потом почувствовал, что совсем невмоготу».

Бросив МИСИ в начале 1956 года, Владимир Высоцкий летом того же года поступил в Школу-студию при МХАТ, уже не будучи жителем Большого Каретного. За год до поступления он переехал к матери, Нине Максимовне, на Первую Мещанскую, по всей видимости, из-за конфликта с отцом. Но, уехав с Большого Каретного, не забывал его и по-прежнему часто наведывался к своим друзьям. В тот год в судьбе Владимира Высоцкого произошло еще одно знаменательное событие: в Школе-студии он встретил девушку, которой вскоре суждено будет стать его первой женой. Девушку звали Иза Жукова. Была она на год старше Высоцкого и к тому времени уже училась на третьем курсе. Знакомство их состоялось в тот момент, когда Высоцкий был приглашен для участия в курсовом спектакле третьекурсников «Гостиница «Астория» И. Штока, в котором Высоцкому досталась бессловесная роль солдата с ружьем. Высоцкий был очень захвачен этой работой и ходил на все репетиции. Одним словом, довольно быстро он стал среди третьекурсников своим парнем, что при его общительном характере было и не столь сложно. Тогда и произошло его близкое знакомство с Изой Жуковой. Они стали встречаться, а осенью 57-го Высоцкий окончательно уговорил Изу переехать из общежития, где она жила, к нему на Первую Мещанскую. Из всего добра у девушки и было что небольшой чемоданчик, так что переезд этот не доставил молодым особых хлопот.

Осенью 57-го Иза переехала к Высоцкому, а свадьбу они сыграли только в мае 58-го, когда Иза закончила учебу в студии и получила на руки диплом. Свадьбу, по настоянию родителей Высоцкого, сыграли на Большом Каретном.

Иза к тому времени была уже вполне самостоятельной девушкой. Поэтому семейная жизнь для нее не была чем-то обременительным. Про 20-летнего Владимира Высоцкого этого сказать было нельзя. Даже женившись и став семейным человеком, он не изменил своим старым привычкам и продолжал посещать шумные мужские компании, в которых ему было гораздо интереснее, чем в четырех стенах собственного дома. По словам его сокурсницы М. Добровольской: «Изе в то время часто бывало с ним трудно».

По признанию многих, да и самой Изы, Высоцкий в то время был душой любого общества, много балагурил и хохмил. Но в глубине души он по-прежнему оставался одинок и замкнут. И единственным средством вырваться за пределы этого одиночества, забыть хотя бы на время о нем для Высоцкого оставалось спиртное. Даже в своих первых песнях конца 50-х он не забывает об этой теме:

 
Если бы я был физически слабым —
я б морально устойчивым был,
ни за что не ходил бы по бабам,
алкоголю б ни грамма не пил!..
Ну а если я средних масштабов —
что же делать мне, как мне быть?
Не могу игнорировать бабов,
не могу и спиртного не пить!
 

 
…Нет, жить можно, жить нужно и – много:
пить, страдать, ревновать и любить, —
не тащиться по жизни убого, —
а дышать ею, петь ее, пить!..
Надо так, чтоб когда подытожил
все, что пройдено, – чтобы сказал:
«Ну а все же неплохо я прожил, —
Пил, любил, ревновал и страдал!..»
 

К концу 50-х Владимир Высоцкий уже несколько лет как играл на гитаре и понемногу сочинял собственные песни. Началось это в 1955 году, когда к 17-летию мама подарила ему первую в его жизни гитару. Одноклассник Владимира Высоцкого Игорь Кохановский позднее вспоминал: «Когда я учился в 8-м классе (1953 год), кто-то из соседей по квартире показал мне пять-шесть аккордов. Варьируя их, можно было вполне сносно подыграть любой песне. Довольно быстро я набил руку и исполнял почти весь репертуар Александра Вертинского… Через два года Володя – тогда мы оканчивали 10-й класс – попросил меня научить его струнным премудростям. Он тоже довольно быстро освоил нехитрую музграмоту, но до моих «технических изысков» ему было тогда далеко».

Сам Владимир Высоцкий в одном из интервью свое увлечение гитарой объяснил тем, что, услышав однажды Булата Окуджаву, решил переложить собственные стихи на нехитрую гитарную музыку. К тому же гитара в те годы была самым распространенным и доступным музыкальным инструментом, и без нее не обходилась ни одна молодежная вечеринка. Под нее в те годы пели свои песни и любимые киногерои в исполнении Николая Рыбникова и Юрия Белова.

Булат Окуджава стал исполнять свои песни публично с 1956 года. Вспоминая те годы, К. Рудницкий писал: «В комнаты, где пел Окуджава, тесной гурьбой набивались слушатели. Юноши и девушки приходили с магнитофонами системы «Яуза». Его записывали, его переписывали. Записи Окуджавы быстро расходились по стране. Люди приобретали магнитофоны по одной-единственной причине: хотели, чтобы дома у них был свой Окуджава.