Текст книги "Я стоял у ворот Москвы. Военные дневники 1941-1945"

Автор книги: Федор фон Бок

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 28 страниц)

«...не может быть никаких сомнений»

в том, что я не собирался передавать войска из армейской группы Клейста VIII корпусу; скорее речь шла о формировании атакующей группы под Павлоградом. Зоденштерн и его первый заместитель полковник Винтер – оба – готовы подтвердить это в письменной форме.

4 декабря Харденберг передал директору Потсдамского армейского архива, доктору Штрутцу, официальное послание, где я в письменной форме прояснял упомянутые выше вопросы и просил присоединить этот мой меморандум к военным дневникам группы армий «Юг», что и было мне с готовностью обещано.

Завершив все эти писания, я снова стал изучать стенограмму телефонного разговора от 13 мая 1942 года и обнаружил в тексте еще одну досадную ошибку. В стенограмме значилось следующее:

«Фюрер требует, чтобы части армейской группы Клейста, [488] чье передвижение в направлении VIII корпуса в настоящий момент рассматривается, начали готовиться к маршу».

Здесь офицер, ответственный за военные дневники группы армий, несомненно, допустил ошибку. Я не верю, чтобы фюрер выразил свои мысли подобным образом, поскольку Зоденштерн, я или другие присутствовавшие при этом разговоре офицеры сразу бы это заметили и высказались в духе того, что такой ответ со стороны фюрера может породить определенное недопонимание. Я проинформировал Зоденштерна и об этой ошибке.

2/2/43

Несколько дней назад пришло письмо от Паулюса из Сталинграда, датированное 23 декабря (Паулюс отдал приказ о прекращении сопротивления 31 января 1943 года), в котором он писал:

«Моя храбрая армия продолжает вести сражение даже при нынешних чрезвычайно неблагоприятных обстоятельствах. Но мы уверены, что скоро овладеем ситуацией»??! 10}

Мой бывший начальник штаба Залмут, который в июле прошлого года принял командование над 2-й армией как преемник Вейхса, сейчас находится в Берлине. Разногласия с группой армий вынудили его оставить свой пост. По его мнению, причиной этих разногласий явилось то, что разрешение на эвакуацию Воронежского выступа, находившегося в угрожающем положении после краха венгерской армии, было получено слишком поздно, каковое обстоятельство явилось причиной последовавшего крупного отступления его армии. Залмут сравнивает положение своей [489] армии с положением 6й армии под Сталинградом, которой, когда обстоятельства настоятельно этого требовали, также было отказано в попытке прорыва. Я считаю, что это сравнение вполне уместно.

Залмут только что виделся со Шмундтом. Последний считает, что он скоро получит новое назначение. Относительно моего нового назначения Шмундт ему сказал, что фюрер неоднократно поднимал этот вопрос и даже выразил желание, чтобы я вернулся на службу!

После принятия закона от 30 января, целью которого является единение народа и мобилизация всех его сил для ведения «тотальной войны», начали публиковаться связанные с этим правительственные постановления. Теперь военнообязанными становятся все молодые женщины и мужчины вплоть до 65 лет. А я сижу у себя в квартире и ничего не делаю!

22/2/43

В свете угрожающего положения на фронтах ошибки, допущенные при снятии с должностей крупных военачальников, становятся все более очевидными. Возможно, именно по этой причине все берлинские газеты уделяют сегодня такое повышенное внимание возвращению на службу Г удериана. После более чем годичного ожидания Гудериан назначен инспектором танковых войск; впрочем, это не одно и то же, что

командовать войсками на фронте. По городу снова стали циркулировать различные слухи и сплетни, связанные со мной. Г оворят, к примеру, что я не выступал на публике со времен своей отставки по той простой причине, что мне заплатили за молчание 250 000 тысяч марок! Говорят также, что меня собираются назначить командующим всего Восточного фронта. Наиболее абсурдной является сплетня о том, что мою смерть при загадочных обстоятельствах вот уже несколько месяцев намеренно скрывают от широкой публики. [490]

1/3/43

Штаб-квартира моей старой группы армий снята с линии фронта и находится в резерве на Днепре. Заместитель моего прежнего начальника штаба Винтер посетил меня и в общих чертах описал развитие событий, приведших к катастрофе под Сталинградом. Из различных описаний этих событий, которые до меня доходили, я пришел к выводу, что Верховное командование – точно так, как это было зимой 1941 года, – снова раньше времени пришло к выводу о неизбежном коллапсе русских, переоценило свой успех и, преследуя отступающего противника, распылило свои силы. Потом началось контрнаступление русских, приведшее к разгрому румынских, итальянских и, наконец, венгерских дивизий. Этот разгром был настолько ужасающим и полным, что несколько германских дивизий, распределенных по фронту среди иностранных частей, не смогли предотвратить приближающегося бедствия. Требование 6-й армии относительно оставления Сталинграда, поддержанное всеми командирами, было Верховным командованием отвергнуто. Только сейчас, под давлением неблагоприятных обстоятельств, Верховное командование пришло к выводу о необходимости эвакуации выступов в центральном и северном секторах Восточного фронта. По мнению Винтера, нам в силу этого удастся без больших проблем пережить период распутицы. Что же касается планов Верховного командования на лето, то Винтер о них ничего не знает.

Я, конечно, тоже не знаю деталей. Но знаю одно: вести войну без резервов невозможно! Они должны быть созданы и должны находиться во всех секторах фронта. Только когда мы в этом преуспеем – с неизбежными потерями завоеванного пространства и времени, – только тогда мы сможем надеяться на то, что наши силы соответствуют предъявляемым современной войной требованиям. Но до [491 ] этого момента мы должны копить резервы, сохранять спокойствие и не поддаваться на искушение атаковать обманчиво слабого противника в надежде навязать ему решающее сражение при существующей нынче нехватке войск.

22/3/43

21 марта в Берлине отмечали День памяти героев; в ходе празднеств фюрер был приглашен в здание арсенала на выставку, которую устроила группа армий «Север». Там помимо прочих экспонатов были выставлены семь живописных полотен, изображавших события семи крупнейших наступательных операций 1941 года, которые проводились под моим руководством. Я уведомил Шмундта, что буду там присутствовать с тем, чтобы фюрер не столкнулся там со мной, будучи к этому неготовым. При встрече со мной фюрер ограничился коротким рукопожатием и пошел дальше, избавив себя таким образом от каких-либо серьезных разговоров и дискуссий.

В конце праздника мне удалось переговорить со Шмундтом, который назвал мне новую причину, которая способствовала моей отставке.

Я якобы телеграфировал фюреру, предлагая фронтальное наступление с целью разрешения кризиса под Харьковом, а кроме того, затребовал для этого все резервы

Восточного фронта, не позволив тем самым другим группам армий проводить крупные наступательные операции! Вмешался Зоденштерн и сказал, что мой штаб никогда такого сообщения фюреру по телеграфу не посылал. Я также с негодованием отверг этот навет, представлявший собой неслыханную подтасовку фактов!

Позже я позвонил Г альдеру и спросил, в курсе ли он такого рода слухов. Он ответил, что в свое время и вправду ходил слух насчет того, что Зоденштерн и Винтер высказались [492] в пользу «флангового» решения, в то время как я настаивал на «фронтальном».

22 марта Зоденштерн сообщил мне о получившей распространение истории, что я – даже не посовещавшись предварительно со своим начальником штаба – позвонил фюреру поздно вечером или даже ночью и предложил ему фронтальное наступление в качестве средства разрешения кризиса под Харьковом!

21 марта после беседы со Шмундтом я попросил фельдмаршала Кейтеля уделить мне на следующий день немного внимания. Встреча состоялась утром 22 марта. Я подчеркнул, что заявление, которое я намереваюсь сделать, скорее всего, ничего в моем положении не изменит, но я не могу оставить без внимания враждебные выпады в свой адрес. Я коротко изложил Кейтелю суть дела, после чего в качестве свидетельства против обвинения в том, что я якобы был сторонником «фронтального» решения, передал ему письмо Зоденштерна, написанное 26 ноября 1942 года моему адъютанту Харденбергу.

Когда мы с Кейтелем снова коснулись в беседе событий, непосредственно предшествовавших Харьковскому сражению, я сказал: Люфтваффе тогда мне не подчинялись; несмотря на все мои просьбы, получить самолеты из Крыма я так и не смог. Кроме того, Верховное командование сухопутных сил забирало себе все подходившие к моим позициям резервы. При таких условиях 17-й армией овладели сомнения, и даже Клейст тогда воскликнул:

«Мы не в состоянии достичь линии Берека – Александровка!»

Со слабыми силами, находившимися тогда в нашем распоряжении, и с неадекватной воздушной поддержкой возможность того, что мы застрянем на полпути, была велика. Кроме того, нам угрожала опасность обескровить в затяжных сражениях войска, которые мы готовили к большому летнему наступлению. Идея относительно того, что полководец не должен рассчитывать только на успех, не [493] нова и мне, конечно же, знакома. Но вопреки этому расхожему мнению командующий группой армий крупного неуспеха себе позволить не может, поскольку такого рода неудача способна поставить под удар дальнейшие планы Верховного командования. Таким образом, командующий, у которого связаны руки, обыкновенно обходится небольшими операциями, прибегая, так сказать, к «малому» решению. В нашем случае это означало атаковать со стороны Павловска в северном направлении, каковую операцию ни в коем случае нельзя назвать «фронтальной», но можно рассматривать как временную меру. Она тем не менее позволяла нам достичь места, которое впоследствии могло стать неплохой стартовой площадкой для более крупного наступления. Помнится, я сказал тогда своему начальнику штаба, что лавров мы себе этим не стяжаем, так как с крупной операцией придется повременить.

Когда потом фюрер высказался в пользу широкомасштабной операции или «большого» решения с привлечением крупных сил авиации, я приветствовал такое решение от всей души! На это Кейтель сказал: «Фюреру ваше предложение поначалу не понравилось. Но по мере того, как операция развивалась, он стал смотреть на происходящее спокойнее, а потом, когда успех был достигнут, им овладела неподдельная радость.

Но поговорим о Воронеже (!) – продолжал Кейтель. – В начале операции Гальдер и я имели сомнения насчет того, не свяжет ли операция по захвату этого города наши мобильные силы до такой степени, что это помешает нам наступать в направлении Дона. Перечитав изданную Верховным командованием сухопутных сил директиву, я попросил фюрера, который тогда собирался вылететь в группу армий, поставить вас в известность о том, что захват Воронежа не является для вас обязательным. Однако после обсуждения этого вопроса в Полтаве 3 июля у меня сложилось впечатление, что эта идея не была выражена достаточно [494] ясно и не до конца доведена до сведения командования группы армий».

Я заявил:

«Ничего подобного. Мой разговор с фюрером о Воронеже закончился тем, что я сказал ему: «Как я понимаю, я должен взять Воронеж, если это будет нетрудно сделать, но не должен из-за него ввязываться в тяжелые и продолжительные бои». Фюрер подтвердил это кивком головы. Но потом начались осложнения. Офицер связи при 4-й танковой армии радировал Верховному командованию сухопутных сил, что Воронеж, вероятно, можно будет взять только после тяжелых боев. Вейхс придерживался противоположного мнения, и я с ним согласился. Пока шли дискуссии по этому вопросу с Верховным командованием сухопутных сил, 6 июля танковый батальон 24-й танковой дивизии прошел через весь Воронеж почти без боя, после чего мы сообщили Верховному командованию сухопутных сил, что захватить город не составит труда...»

Кейтель сказал:

«Фюрер после этого долго еще говорил: «Под Воронежем мы потеряли 48 часов». Судя по всему, он рассматривал это как серьезную потерю времени».

Я ответил:

«Но не следует при этом забывать, что вся операция отняла значительно меньше времени, нежели планировалось. Несколько раз, в том числе во время встречи с фюрером 3 июля, я напоминал об опасности отступления русских. Совершенно очевидно, что я сделал все возможное при сложившихся обстоятельствах, чтобы совершить поворот к югу как можно быстрей. Когда Г альдер позвонил генералу Зоденштерну 5 июля и сказал ему, что фюрер проявляет нетерпение и осведомляется, почему до сих пор не захвачены плацдармы на Тихой Сосне, я мог бы ответить ему, что эти плацдармы уже фактически захвачены».

Я не стал входить в дальнейшие детали, которые могли бы проиллюстрировать, как группа армий развивала наступление в южном направлении, преодолевая сопротивление противника. Я, кроме того, не стал говорить о том, [495] что это группа армий, а вовсе не Верховное командование сухопутных сил пришла к идее относительно большей целесообразности атаки силами правого крыла 4-й армии, а также осуществления руководства всей операцией из единого командного центра с самого начала.

Под конец Кейтель заметил, что фюрер выразил сомнения на предмет того, позволит ли мне здоровье довести текущую операцию до конца (!), но это заявление фюрера нельзя, разумеется, воспринимать всерьез.

Когда беседа завершилась, Кейтель сказал:

«Не уверен, что мне удастся изыскать возможность сообщить фюреру в деталях все вышеизложенное. Это легче сделать в полуофициальной обстановке, но фюрер всегда встречается со мной в присутствии двух стенографистов, при которых я не могу обсуждать столь деликатные вопросы!»

Когда я спросил, что думает высшее руководство относительно дальнейшего хода войны, Кейтель ответил:

«Англо-американцы проигрывают! И русские тоже проиграют!»

26/4/43

Анонимные, напитанные ядом письма, призывающие к бунту, которые приходили ко мне в последнее время и чрезвычайно меня раздражали, наконец перестали приходить. Вместо этих писем сегодня я получил послание от одной женщины из Бремена. Она пишет, что так больше продолжаться не может и нам нужно наконец снова выбрать себе государя. Она лично – как это мило с ее стороны! – выбрала меня. Эта писулька настолько меня позабавила, что я изыскал время, чтобы сделать запись об этом в своем дневнике...

Так как у меня нет никакой фактической информации, я не могу дать адекватную оценку нынешней ситуации. Я не знаю, где Верховное командование хочет нанести [496] главный удар, не знаю, можно или нельзя без него обойтись, как не знаю и того, насколько может преуспеть наш план изматывания русских путем нанесения локальных ограниченных ударов. Необходимо, чтобы все планы основывались на достоверной разведывательной информации. Если силы русских убывают, тогда такие удары могут принести пользу.

Если же нет, тогда «сражение на истощение», которое ведется сейчас в районе Орла, может стать для нас повторением сражения под Верденом (1916 год), каковое, как всем известно, привело к обескровливанию германской армии. Но нам нужны войска для отражения приближающегося англо-американского наступления, поэтому я не знаю, хватит ли у нас сил для одновременного проведения крупных наступательных операций на востоке.

Конец августа 1943 года Англичане сбрасывают над Берлином «несгораемые» листовки, в которых снова упоминается мое имя и в которых меня называют «вестником поражения». Как это было в 1941 и 1942 годах, английская пропаганда только играет на руку моим врагам.

Начало сентября 1943 года Ночью 4 сентября состоялся мощный налет на Берлин, во время которого мой дом был поврежден в пятый раз. Воздушные атаки на город сказываются на настроении жителей. Они взывают к возмездию, которое, как нам громогласно обещают, обязательно последует.

10/9/43

Война вступает в решающую стадию, а у меня, словно у какого-нибудь преступника, связаны руки! [497]

Несколько дней назад моему племяннику Л. (Лендорф) представилась возможность переговорить в поезде с генералом Шмундтом. Когда Л. спросил, почему со мной так плохо обращаются после всего того, что я сделал, Шмундт ответил:

«Фридрих Великий тоже плохо обращался с принцем Генрихом!»

Относительно реальной причины моей отставки Шмундт сказал, что «после Воронежа он смотрел на фюрера как кролик на удава, вместо того, чтобы действовать в соответствии с его желаниями»! Совершенно очевидно – и Кейтель тоже так считает, – что я никогда не был в курсе истинных желаний фюрера, а между тем это можно было исправить, задав мне один-единственный вопрос.

Конец апреля 1944 года Получил сегодня очень теплое письмо от своего бывшего подчиненного Риттмейстера, промышленника из Рура, который завершил свое послание следующими словами:

«В памяти народной вы останетесь – даже вопреки вашей воле – великим солдатом и непобедимым генералом».

Середина июля 1944 года Война гигантскими шагами приближается к кризисной стадии, а я приговорен к тому, чтобы в безделье все это созерцать...

Оружие «возмездия» – ракету Фау-1 – применили против Англии. Моральное воздействие от ударов этих ракет, без сомнения, огромное. Но мне представляется, что их точность недостаточно велика, чтобы с их помощью можно [498] было эффективно поражать центры высадки союзников, английские морские и военно-воздушные базы и промышленные предприятия в Южной Англии. Нам во всеуслышание обещаны также другие виды оружия «возмездия», которые должны появиться в самое ближайшее время.

Рундштедт, в прошлом командующий Западным фронтом, отправлен домой с большими почестями. Его преемником назначен Клюге! За последние месяцы в верхнем эшелоне военного руководства произошли большие изменения (Манштейн, Клейст, Ктохлер, Буш).

Впервые со дня отъезда с фронта меня официально проинформировали об имевших место в армии радикальных переменах. Я получил датированное 30 мая письмо от Шмундта как начальника отдела кадров Высшего командного состава с приложением списка проводящихся в войсках мероприятий с пометкой:

«Это, несомненно, заинтересует вас, глубокоуважаемый господин генерал-фельдмаршал».

Кроме того, меня поставили в известность о так называемом «деле Зейдлица». Генерал фон Зейдлиц, который был взят в плен в Сталинграде, собрал вокруг себя большую группу пленных солдат и офицеров, настроенных против национал-социалистского германского правительства, и пытается распространять эти взгляды в рядах действующей германской армии. Он пытается убедить окруженные германские части сложить оружие и проводит другие аналогичные акции. Должно быть, это первый случай в истории Пруссии, когда генерал стал явным предателем! Я всегда считал Зейдлица простым, прямым и весьма достойным человеком, поэтому я могу объяснить подобное ужасное деяние с его стороны только сильнейшим нервным стрессом, который он получил, находясь в Сталинграде, и который заставил его потом поддаться на уловки изощренной большевистской пропаганды. [499]

Мы сидим на нашей ферме Гродткен в Восточной Пруссии поблизости от старой границы с Россией. В течение нескольких дней на ферме не было радио, света и телефонной связи, так как электрические линии пострадали от сильной грозы.

Газеты приходят нерегулярно и с большим опозданием, поэтому в округе постоянно циркулируют различные слухи, от которых достойный человек должен уметь себя ограждать. По приказу партии 27 человек с нашей фермы вступили в трудовой фронт и завтра отправляются на восточную границу рыть траншеи. Надеюсь, рытье траншей согласовано с военными, и войска смогут ими воспользоваться, если такая необходимость возникнет, поскольку уход людей с фермы перед сбором урожая представляет для всех нас большое неудобство.

21/7/44

Вчера полковник Штауффенберг совершил покушение на жизнь фюрера! Фюрер почти не пострадал, но несколько человек, которые находились с ним рядом, были серьезно ранены.

В официальном заявлении правительства сказано, что главари и участники покушения – жалкая кучка офицеров, в своем большинстве отставных – были застрелены или застрелились сами.

Они стремились изменить ход истории, но какими средствами? Помимо всего прочего это играет на руку только нашим врагам!

Герингу и Геббельсу предоставлены расширенные полномочия для укрепления единства нации. Гиммлер назначен командующим войсками внутренней безопасности. Гудериана перевели в Генеральный штаб. [500]

23/7/44

Сегодня вечером мне позвонил из Кенигсберга генерал Водриг и сообщил буквально следующее: заместитель начальника отдела кадров Высшего командного состава генерал Бургдорф проинформировал его от имени Кейтеля о некоем рапорте гестапо, где говорится, что я собираюсь уехать из Восточной Пруссии. В настоящий момент я якобы размышляю над тем, когда это лучше сделать, чтобы мой отъезд не возбуждал ненужных толков. Я ответил, что все эти сплетни, возможно, связаны с отъездом перенесшей здесь пневмонию младшей дочери моей жены к своему отцу в Померанию в сопровождении одного из работников фермы после того, как девочка набралась достаточно сил, чтобы отправиться в путешествие. Одновременно с этим моя жена отослала несколько коробок с детскими вещами в Померанию. Но моя жена и я остаемся здесь. Я также сказал, что буду телеграфировать об этом Кейтелю...

1/8/44

Получил от жены своего адъютанта графини Харденберг шокирующее послание следующего содержания:

«Вчера мой муж пытался избежать ареста (25 июля)... Но Господь отказался принять его жертву, и две выпущенные им пули прошли мимо сердца».

Харденберга определенно пытаются связать с попыткой покушения. Все это невероятно и ужасно. И что будет с графиней и детьми, которые так любят своего отца? Что будет с их красивым ухоженным поместьем?

Имеют место новые мощные атаки на востоке и на западе.

Необходимо подыскать какое-нибудь жилье в Щётцове – на тот случай, если нам и в самом деле придется отсюда уезжать... [501]

5/8/44

Имена 23 офицеров, которые так или иначе были связаны с покушением, объявлены по радио. Первым в списке значилось имя Витцлебена! Офицерский суд чести, возглавляемый Кейтелем и Рундштедтом, подал петицию об исключении этих офицеров из рядов армии и о передаче их народному суду. Как и прежде, о Харденберге не было сказано ни слова...

6/8/44

Действуя от имени начальника отдела кадров Высшего командного состава (Шмундт), военный комендант Алленштейна принес мне список фамилий офицеров, приговоренных к смерти за участие в покушении на фюрера 20 июля. В списке также значились имена офицеров, которые были вовлечены в заговор и уволены из-за этого из армии, но перед судом еще не предстали. Шокирующий документ – и первое официальное свидетельство об аресте моего адъютанта Харденберга, о котором сказано, что «он ждет суда».

8/8/44

Ночью по радио сообщили, что Витцлебен, Г епнер, фон Хасе и еще несколько офицеров, принимавших участие в заговоре, были приговорены народным судом к смерти и повешены!

12/8/44

В последние дни газеты печатают длинные отчеты о допросах, а также признания главных участников заговора. Что и говорить, пугающие свидетельства! «Дойче Альгемайне [502] Цайтунг» написала совершенную правду:

«Это было политическое преступление, и чрезвычайно важно, чтобы это событие стало уроком политики для всей нации и послужило делу укрепления и наращивания наших военных усилий».

К счастью, выяснилось, что у младшего сына моей жены не скарлатина, а обыкновенная простуда. Вчера на его имя пришла повестка, где сказано, что он зачислен на службу во вспомогательные войска и должен прибыть в часть 14 августа. Сегодня утром жена поехала в Померанию, чтобы повидать его прежде, чем он отбудет по месту службы.

19/9/44

Недавно я узнал, что Лендорф тоже замешан в деле покушения на фюрера и арестован. Застрелился Клюге?!

Начало октября 1944 года Шмундт скончался от ран, которые он получил во время покушения на фюрера 20 июля. Раньше, когда война еще только началась, он был со мной очень мил. Даже после моей встречи с фюрером в июне 42-го, когда я просил за генералов Штумме и фон Бойнебурга, он продолжал находить для меня такие добрые и теплые слова, что мне всякий раз казалось, что я их недостоин. И вдруг – не знаю, почему – напряженное лицо, злые глаза... Все началось с намеков и недомолвок, которые он себе позволял, отвечая на мои вопросы о причинах моей отставки. Потом, отвечая на те же самые вопросы, он стал откровенно мне лгать. И наконец, он стал допускать по отношению ко мне такое неприкрытое недоброжелательство, что я могу объяснить [503] это лишь комплексом вины, другими словами – больной совестью!

У Шмундта никогда не было своего собственного мнения относительно проводившихся операций. Иначе говоря, отвечая на вопросы о моей отставке, он, без сомнения, находился под чужим влиянием. При всем том ничто не мешало ему давать мне вежливые и ясные ответы, не допуская при этом обидных намеков или оскорбительных выпадов в мой адрес. Однако случилось обратное! Разговаривая с Лендорфом о моем деле в конце 43-го года, он намеренно грубо меня оскорбил, что совершенно немыслимо для человека старой прусской школы. Его смерть избавила нас от серьезной конфронтации, которая после войны стала бы неизбежной.

Середина октября 1944 года 19 октября мэр впервые объявил о мерах, которые необходимо принять на случай эвакуации из Восточной Пруссии, где мы с женой проживаем в настоящее время. Население, скот и ценный инвентарь должны эвакуироваться не на запад, но на север?!

18/10/44

При посредничестве оберста фон дер Гребена из группы армий «Центр 1» я навел справки у Верховного командования сухопутных сил на предмет того, как должен вести себя фельдмаршал, находящийся «в распоряжении фюрера», в случае если его призовут в «фольксштурм». 20 октября Гребен, переговорив с начальником Генерального штаба, ответил:

«Предполагается, что все будет идти обычным порядком». Такой ответ меня нисколько не устроил. Я попросил Гребена связаться с генерал-фельдмаршалом фон [504] Кюхлером, который также проживает в Восточной Пруссии и находится в сходном с моим положении, и спросить у него, что он думает по этому поводу. Выяснилось, однако, что Кюхлер «вообще пока не думал об этом деле».

23 октября я позвонил своему клерку в Берлин и приказал ему проинформировать подполковника из отдела кадров Бринка, который «отвечает» за фельдмаршалов, о моем запросе Верховному командованию сухопутных сил и о полученном от него ответе. Кроме того, я велел ему передать на словах подполковнику следующее:

«Я готов приступить к исполнению служебных обязанностей, как только меня призовут на службу. Считается, однако, что я нахожусь «в распоряжении фюрера». Хотелось бы знать, как при таких условиях мне следует себя вести, если меня вызовут по поводу вступления в «фольк-сштурм» в кабинет местного партийного руководителя, так как «фольксштурм» находится сейчас в ведении партии. Сложность заключается в том, что фельдмаршал не может подчиняться никому, кто ниже его рангом».

26 октября клерк ответил, что подполковник Бринк придерживается аналогичного со мной мнения. Другими словами, он признает, что Верховное командование сухопутных сил дало мне неадекватный ответ, и обязуется прояснить этот вопрос. Я сказал, что с меня довольно и вербального подтверждения моей правоты.

После встречи подполковника с начальником отдела кадров, мне пришел ответ, что «по возрасту» я уже не подхожу для «фольксштурма». Однако если я так уж хочу вернуться на службу, то мне предпочтительнее апеллировать к рейхсфюреру Г иммлеру.

Итак, это дело для меня завершилось. Запрос, сделанный мной 23 октября, должен был продемонстрировать руководству, [505] что я готов служить, и фюрер может в любой момент меня призвать. К Г иммлеру я обращаться не стал – не хотел, чтобы он унизил меня отказом.

25/11/44

Мероприятия, связанные с подготовкой к эвакуации, которые проводит местное партийное руководство, носят на себе отпечаток неопытности и не отвечают реальному положению вещей. Если дело дойдет до эвакуации, нам придется полагаться только на самих себя и обходиться своими средствами. Многочисленные поезда, которые отходят из центров сбора эвакуированных, расположенных неподалеку от фронта, подрывают моральный дух солдат и населения, но избежать этого невозможно. Мой шофер Каллинич, пытавшийся сделать в Нейденбурге кое-какие покупки, сказал:

«Все эти люди ведут себя так, словно их здесь уже нет!»

Мы прилагаем все усилия к тому, чтобы занять делом людей, обитающих на нашей ферме, как если бы никакой эвакуации не проводилось и никакая опасность нам не угрожала.

3/12/44

Фюрер поздравил меня с днем рождения.

Моего бывшего адъютанта Зольмса арестовали несколько дней назад. Как говорят, причина его ареста связана с тем, что он управляет хозяйством в поместье Барут. которое принадлежит его брату-князю, арестованному по делу заговорщиков. Так как мой клерк в свое время работал в поместье Барут секретарем, его также задержали и допросили. В результате всех этих пертурбаций я оставил намерение искать пристанище у Зольмса. На допросе клерк сказал, что я отказался от мысли остановиться у Зольмса, [506] как только узнал о начавшемся по его поводу расследовании (между прочим, Зольмс имел контакты и с Харденбергом). Клерка также спросили, правда ли это, что большой лимузин, припаркованный в Каселе, является даром фельдмаршала Бока его адъютанту Зольмсу! Мой клерк совершенно правильно охарактеризовал это обвинение как «надуманное и лживое». В скором времени расследование выявило, что автомобиль был на совершенно законных основаниях реквизирован армией год или два назад.

Это все, конечно, мелочи, но они характеризуют мое нынешнее существование.

Начало января 1945 года. Моей частной жизнью продолжают интересоваться. На соседней ферме, где я никогда не был, появился полицейский и стал расспрашивать местных обитателей, не захаживаю ли я к ним по-соседски.

В первой половине дня пришло известие, что русские танки прорвались к Зольдау (10 километров восточнее Гродткена).

Так как мое дальнейшее пребывание в Гродткене никому пользы принести не может и так как никаких новых инструкций на мой счет получено не было, мы с женой в 22.00 выехали на автомобиле в Померанию.

2/4/45

1 апреля по радио сообщили, что «Вервольф» получил приказ начать военные действия на оккупированных противником германских территориях. Это означает, что руководство призвало к войне гражданское население! Уж и [507] не знаю, прибегли бы я к этой мере, окажись я у руководства страной в такое время и при такой ситуации.