Текст книги "В канун Рагнаради"

Автор книги: Федор Чешко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 13 страниц)

Антон поскреб бороду, спросил:

– Думаешь, упыри пытаются сделать из нас психов?

– Вряд ли, – Виктор пожал плечами. – Мы ведь знали, куда идем, потому так и подействовало. А случайный прохожий просто не пошел бы дальше, и все. Без всяких эмоций. Это всего лишь защита от дурака – первая линия обороны.

– А нас, значит, до гадкой истерики довели, – нехорошо оскалился Антон. – Это они зря. Вот теперь мне захотелось по-настоящему...

Они с трудом заставили себя вернуться к месту, где началось это наваждение. Еще труднее оказалось войти в узкий, заросший кустами и бурьяном переулочек, стиснутый между двух обветшалых бараков безжизненных, порушенных, в незапамятные времена определенных на слом, да так и забытых. Неуютным был этот переулок, и вел он в места еще более неуютные.

Пологий и длинный песчаный откос, прорастающий редкими хвощами и дрянной колючкой, а дальше... Не то – стройка, заброшенная в самом начале, не то – выработанный карьер... Котлованы, гигантские груды песка и глины, безобразно нелепые конструкции, осыпающиеся серым бетонным щебнем, корчащиеся ржавыми щупальцами оголяющейся арматуры... И так далеко-далеко, без конца и края, потому что край этого обширного грязно-желтого пустыря съеден зыбким искристым маревом и что там, в нем, знает один только Бог.

Спускаться с откоса было легко, по плотному песку ноги как будто сами несли – все быстрей и быстрей, и не шагом уже, а этакой легкомысленной трусцой, но Антон вдруг вскинул руку:

– А ну-ка, стоп!

Стали сразу, как вкопанные. Антон, прищурившись, оглядел обернувшиеся к нему встревоженные, напряженные ожиданием лица, спросил:

– Ничего не чувствуете?

Замотали головами: нет. Наверное, если бы чувствовали, испугались бы меньше.

Антон хмыкнул:

– Да ничего страшного. Просто ЭТО исчезло, нежелание идти.

– А ведь точно... – Виктор облегченно вздохнул. – Значит, первую линию обороны мы проскочимши.

– Не волнуйся, будет и вторая, – мрачно пообещал Толик. – И, наверное, третья... Если дойдем.

– Не каркай, – дернула его за руку Галочка.

Наташа помалкивала, жалась поближе к Виктору. Антон снова оглядел всех, сказал незнакомым голосом:

– Предлагаю дальше идти так: мы с Витькой – впереди, за нами девушки, Толик – замыкающий. Идти будем быстро, а в случае опасности предлагаю драпать со всех ног. Только не назад, а вперед. Возражения есть? Нету возражений. Тогда... – он свинтил и отшвырнул крышку тубуса (тонкий ствол огнемета жидко заблестел на свету), потом снял рюкзак, протянул его Виктору. – Расстегни и держи наготове. И если что – сначала кидай взрывпакет, а потом уже думай. Не бойся, обычных людей здесь не будет. Все. Контрпредложения есть?

Контрпредложений не было.

– Тогда шагом марш, – сказал Антон.

Но шагом не получилось. Потому, что вторая линия обороны была совсем рядом – рукой подать. И будто само небо обрушилось на них внезапной лавиной тошнотворной вони... нет, не просто вони. Это было хуже, чем вонь, это изводило выворачивающим отвращением все органы чувств.

Окружающее вдруг проявило скрытую до сих пор извращенную омерзительность своих очертаний, заныло, заблажило тошнотворными пакостными голосами, сквозь которые еле пробился пронзительный выкрик Антона: "Вперед!"

Антон мчался, не разбирая дороги, оборачивался, свирепо понукал: быстрее, быстрее! И они бежали изо всех сил, спотыкаясь, надсадно дыша, но Галочку и Наташу вскоре пришлось тащить на руках. А песок под ногами брызгал мутной гнойной жижей, и кожа наливалась мерзостной липкостью, и в судорожно исковерканных ртах креп отчетливый вкус рвоты, и с каждым вдохом в ноздри врывалась гнусная вонь, вонь, вонь...

Все кончилось так же внезапно, как и началось.

Они повалились на снова ставший песком песок, и не было у них ни сил, ни мыслей – только лихорадочная знобкая дрожь во всем теле, только неистовые удары, взламывающие изнутри тупой пульсирующей болью грудь и виски, только радужное мельтешение в воспаленных глазах... Первым зашевелился Виктор. Приподнялся, упираясь непослушными руками в шершавый песок, подполз к Наташе, потормошил:

– Ты как? В порядке?

– Кажется... – простонала Наташа, не открывая глаз.

Заговорили, завозились и остальные, понемногу возвращалось к ним умение управлять своим телом. Толик и Галочка уже сидели, опираясь спинами друг о друга, переговариваясь тихо, неслышно для прочих. Антону удалось даже встать (правда, с третьей попытки). Он покачивался на подгибающихся ногах, долго растирал ладонями лицо. Потом сказал – не прохрипел, а сказал, четко и внятно:

– Ребята, надо идти.

Виктор встал на колени, помог Наташе сесть, огляделся. Вокруг зубчатыми горными хребтами громоздились рыжие насыпи комковатой глины. Господи, и куда же это занесла нелегкая? Кратер какой-то...

– Ребята, надо идти, – настойчиво повторил Антон. – Эти две линии были рассчитаны на случайных гуляющих. Мы их прошли. Теперь упыри знают, что мы не просто так шляемся, а прорываемся к центру. С минуты на минуту они возьмутся за нас всерьез. Надо спешить, ребята.

– Дай отдохнуть, – поморщился Толик. – Девушки совсем из сил выбились. Ничего нам твои упыри не сделают, вот они у меня где, твои упыри... – он хлопнул ладонью по гулкому прорезиненному футляру, заговорил снова, и в голосе его была мечтательность. – А все-таки я это здорово придумал, вот. Главное, стоило только мне понять, что корешки, которыми машина упырей врастала в головы Хромого и Кошки – это провода, как сразу все и придумалось. Раз центр передает, значит, должна быть антенна. Раз энергия упырей идет по металлическим проводам (помнишь, Наталья, я тебя допрашивал, как выглядели корешки?), значит, и антенна металлическая, вот. Ка-ак звезданем по этой антенне, да ка-ак пойдет по проводам... Может, и не надолго, но все у них вырубится, все... – он нежно погладил футляр, прижался к нему щекой. – Пятьдесят микрофарад! Семьдесят киловольт! Мечта...

Галочка с легким раздражением одернула будущего супруга:

– Помолчи, хвастун. А если неймется поболтать, то уж лучше объясни, как работает металлоискатель.

Толик покорно принялся объяснять, но Виктор прикрикнул вдруг:

– А ну, тихо! Антон, быстро: о чем ты сейчас думаешь?!

– Об огнемете... – Антон растерянно поморгал, и вдруг понял, уставился на Виктора круглыми глазами. – Считаешь, что потрошат мозги на предмет выяснения наших возможностей?

Виктор закусил губу, кивнул:

– Ага. Я, к примеру, сейчас размышлял об устройстве взрывпакета. Вдумчиво так размышлял, детально. А Наташа – гад буду, если она думала не про кость... Так, Наташ?

Ответа не последовало, потому что Наташи не было рядом. Наташа осторожно и медленно уходила к дальней глинистой гряде.

Виктор вскочил:

– Наташа, вернись!

Она не оглянулась, не замедлила шаг. Только раздраженно отмахнулась: не мешай...

– О, господи! – перепуганный Виктор в три прыжка догнал ее, схватил за плечи, встряхнул. – Что с тобой, что?!

– Да не бойся, глупый, – Наташа коротко глянула ему в глаза, улыбнулась мельком. – Тише, спугнешь...

– Кого?!

– Смотри, – Наташа говорила срывающимся шепотом. – На самом гребне, чуть-чуть левее серого камня – видишь?

Нет, Виктор не видел. То-есть гребень он видел, и камень растрескавшийся кусок бетона в ржавой путанице арматуры – тоже, но больше не видел ничего.

– Собачка, – сказала Наташа.

Да, действительно... Маленький песик, кудлатенький, рыженький поэтому, наверное, и не замечал его Виктор на рыжей глине. Острая мордочка, забавные лопушки ушей, хвост уложен на спину кренделем... Симпатичный такой песик, серьезный. Откуда он здесь?

Наташа позвала тихонько:

– Песька, песенька! Иди сюда.

Не шевельнулся песенька, только задергал влажной пуговкой носа да зарычал – негромко, но вполне слышимо, не по размеру как-то.

– Глупый, – Наташа сделала еще несколько осторожных шагов вперед. Не бойся, маленький. Иди к нам.

Но песик не хотел к ним. Песик отпрянул назад, метнулся туда-сюда по неровному сыпучему гребню (сухая глина шуршащими ручейками потекла из-под его лап) и вдруг вскинул мордочку к выцветшему горячему небу, залаял тонко, отрывисто, зло. А глина шуршала, струилась по запекшемуся гладкому склону, сильней, все сильней... Не многовато ли для слабеньких лапок крошечной собачки? И вдруг – будто шевельнулись хищные зубчатые изломы глинистого гребня, будто вдруг стало их больше: вспухли, выпятились из-за них, зачернели на фоне неба остроухие головы.

Было тихо – только шорох льющейся глины и частое влажное дыхание множества нетерпеливых пастей, щерящихся там, наверху. А потом по нервам полоснул истошный визг Антона: "Назад, идиоты!!! Витька, назад!!!", и гребень сорвался беснующейся лавиной многоголосого, клокочущего осатанелой яростью лая.

И Виктор не выдержал. Опрометью, волоча растерявшуюся Наташу за шиворот – уж прости, не до нежностей! – кинулся он обратно, к остальным, под защиту антонового огнемета. И свора, увидев спины бегущих, обрушилась вниз по сыпучей крутизне – дикое стремительное месиво рыжей пыли и рыжей шерсти, желтых слюнявых клыков, глаз, полыхающих зеленым племенем зверства...

А Антон надсаживался в яростном крике: "Падайте, кретины! Падайте!" Но Виктор не соображал, что они с Наташей бегут прямо на огнемет и не дают стрелять, а когда сообразил, было уже почти поздно.

В последний миг, готовясь услышать треск собственного мяса под жадными вспарывающими клыками, отчаянным рывком Виктор успел швырнуть Наташу вперед, под ноги Антону, и рухнул – с маху, плашмя – на душный горячий песок.

Сжавшись, готовясь принять каменеющей спиной неминуемый ураган боли, Виктор увидел, как страшно оскалился Антон, как его огнемет выплюнул веселую струю искристой жидкости, и она вдруг полыхнула мутным стремительным пламенем, эта струя, и затрещали, дымясь, волосы на голове Виктора – пусть, не беда, потому что бешеный лай и рев за спиной взорвались отчаянными жалкими взвизгами, и что-то прокатилось мимо бесформенным клубком чадного жара, забилось, закорчилось, захлебываясь надрывным жалобным плачем...

А потом знойный солнечный свет рухнул на землю тяжелой хлесткой волной, сметая разум и ощущения, и пришла темнота.

А после темноты пришла смерть.

Близко-близко, у самых глаз – странные черные стебли, нелепо растущие и сверху, и снизу. Они размытые, нечеткие, эти стебли, они подрагивают, то отдаляясь, то наплывая, сливаясь в сплошное черное марево. А там, за ними – тихий ласковый свет. Там хорошо и спокойно, но туда не пускает эта черная путаница, залепившая глаза. Хочется разорвать ее, развести, дать глазам вволю напиться света – нельзя. Руки не хотят слушаться, потому что им слишком уютно лежать на теплом и нежном, вот только веки сжигает налипшая путаная чернота, эти стебли, а может быть – ветки, а может... Ха-ха! Да это же ресницы, господи, как смешно! И значит, можно просто распахнуть тяжесть век, распахнуть для мягкой и светлой ласковости того, что вокруг...

А вокруг – стены. Небольшая комната, уютная, чистая. Почему, откуда? Перед глазами – дверь. Узкая, высокая, закрытая очень плотно, она почти сливается со светлой стеной. И там, за этой дверью – шаги. Неторопливые, спокойные, приближающиеся.

Виктор попытался пошевелиться, но тело отказалось подчиниться. Удалось только слегка повернуть голову, краем глаза увидеть остальных Наташу, Антона, Галочку, Толика – сидящих, как и он, в уютных креслах, в ряд, под стеной; увидеть их растерянные жалкие лица, напряженные ожиданием того, кто подходит, чьи шаги все громче, все четче, ближе, ближе...

С легким шорохом скользнула в сторону дверь, за ней – другой свет, белый и злой; и четкий черный силуэт, неподвижный, неживой будто. Стоит в дверях. Долго стоит. Но вот – шевельнулся, шагнул в комнату, обретая объем и человеческие черты... Знакомые черты... О, господи!

Ведь это же ясно, как божий день, ведь только беспросветный кретин мог до сих пор не понять! Подозревали кого угодно, Толика подозревали, дурачье. А он – вот он, стоит, человек, в силу нелепейшей случайности получивший папку Глеба за полдня до того, как с Глебом случилось то, что случилось. Единственный кроме них пятерых человек, который имел возможность прочесть содержимое этой самой папки. Человек, который вывел упырей на Глеба. Человек? Черта с два – человек... Не человек – тень упырячья, глаза и руки упырей в недоступном для них мире. Сволочь...

Постоял – руки в карманах, тонкогубый рот кривится брезгливо, голубые глаза льдисто щурятся поверх голов; прошелся взад-вперед, снова замер, разлепил бледные губы:

– Вы не хотите представить меня остальным, Виктор?

– Да особого желания не испытываю... – собственный голос показался Виктору жалким, до отвращения не таким, как хотелось бы. – В общем, ребята, это наш с Глебом заботливый шеф, доктор химических наук Уланов Валентин Сергеевич. Дальше объяснять, или уже и сами все уразумевши?

Молчание. Ни вопросов, ни восклицаний, – слышно только надсадное дыхание Антона, явно изо всех сил старающегося вырваться из кресла-ловушки, или хоть дотянуться до доктора химических наук. А потом неожиданно спокойный и ясный голос Наташи:

– Не надо, Антон. Не унижай себя.

И тишина. Глубокая, вязкая, какая бывает в заброшенных подвалах да в склепах. Но где-то в недрах этой тишины притаился дальний могучий гул, ощущаемый будто и не слухом, а всем телом – навязчивый гул, неотвязный...

– Итак, вы можете быть довольны, – Уланов заложил руки за спину. Центр действительно существует, и вам удалось в него попасть. Вы можете быть довольны также и потому, что совершенно правильно уяснили себе положение дел. Совершенно правильно. Даже высказанные вами, – он мельком глянул на Виктора, – предположения о целях, достигаемых Породителями посредством существования этого мира, в основном верны – конечно, с поправкой на ограниченность человеческих способностей к аналитическому мышлению. Так, например, была высказана гипотеза об использовании вашего мира для целенаправленного изменения вероятностного равновесия в мире Породителей. Контраргументы против этой гипотезы...

Виктор никак не мог отделаться от ощущения нелепости происходящего. Этот менторский тон, эта дурацкая лекция... Зачем он нужен, этот балаган? Зачем-то, наверное, нужен... А нечеловек, которого привык называть Улановым, все время смотрит куда-то поверх их голов. Что он там видит?

Ценой нечеловеческого усилия, от которого захрустела спина и виски налились тяжелой медленной болью, Виктор сумел повернуть голову, скосить глаза – туда, налево, где остальные. Он успел увидеть тонкие разноцветные нити, из спинок кресел врастающие в стену и в пол, успел заметить белое бледное мерцание, судорожно корчащееся вспышками путаных линий там, где стена плавно переходила в потолок... А потом будто мягкая ледяная рука тяжело ударила в подбородок и перед глазами снова замаячило брезгливое лицо нечеловека – он все разглагольствует, все поучает:

– ...Вас, как и любое существо, разум которого изувечен тисками личности, настолько загипнотизировал факт наличия контраргументов, что вы даже не потрудились их проанализировать. Изолированный разум эгоцентричен и самовлюблен. Корни вашей неудачи кроются в том, что вы мните себя героями...

– Ни хрена мы не мним, – внезапно вклинился в монотонно высокопарный монолог ехидный голос Антона. – Ведь что такое герой? Это всего лишь результат нечистоплотных связей какого-нибудь бога со смертной женщиной. И результат этот, несмотря на свое отчасти божественное происхождение, может оказаться гнуснейшим ублюдком, вроде некоторых...

Нечеловек словно и не заметил этой выходки – ни единый мускул не дрогнул на тонком, будто изо льда высеченном лице. И голос – брезгливый, лязгающий – тоже не дрогнул:

– ...мните себя героями и не способны даже вообразить, что ваши действия и ваше "везение" спланированы и направляются извне. Но вы не герои. И вы далеко не первые: подобным вам давно потерян счет... нечеловек наклонил голову, и его промозглый взгляд впервые скользнул по лицам сидящих. – Вам необходимо осознать истинное положение вещей.

Вы и подобные вам всего лишь индикатор, составное звено системы обеспечения безопасности того самого Центра, который вы пытались уничтожить. Время от времени Породители выбирают среди людей группу особей, которой в той или иной форме предоставляют необходимый минимум информации. Затем, поставив данную группу в равные с собой вероятностные условия, Породители наблюдают за ее действиями и возможностями. Цель коррекция системы охраны Центра, изучение развития...

Тихий переливчатый звон – чистый, радостный. Он возник где-то позади и вверху (уж не там ли, где сверкают, вспыхивают ослепительные белые изломы?)... И нечеловек смолк, даже не потрудившись завершить начатую фразу, повернулся, пошел к двери.

Все. Балаган окончен. Что будет теперь? Трагедия? "В полночь, под хохот сов"? Надо что-то делать, скорее, сейчас. Вот только что? Плавно скользнула в сторону дверь, снова нечеловек стал черным силуэтом в ярком прямоугольнике выхода. Миг – и шагнет туда, в бешеный свет, растворится, сгинет... И Виктор решился:

– Валентин Сергеевич!

Замер черный силуэт. Не повернулся на голос, но и не уходит. Стоит. Ждет. А, была-не была...

– Валентин Сергеевич, можно задать три вопроса? На правах бывшего аспиранта и ученика – можно? Это будет недолго.

– Только три? – в голосе нечеловека легкое недоумение. – Так мало?

– Да. Всего-навсего, – подтвердил Виктор, изо всех сил стараясь, чтобы голос был спокойным и твердым, чтобы исчезла из него эта поганая дрожь. – Не волнуйтесь, не будет ни просьб, ни истерик. Просто я хочу понять до конца. Ведь это уже никому не опасно, правда?

Несколько секунд нечеловек стоял неподвижно, молча. Потом круто повернулся, шагнул обратно – словно вызрел из собственной тени.

– Желание знать – единственное достойное уважения из желаний вашего мира. У нас есть некоторое время. Спрашивайте.

Виктор прикусил губу. Так, на "слабо" упыри клюют, как первоклассники. Или... Ладно, попробуем. Шанс, конечно ничтожный, но это, все-таки, шанс. Все равно ведь терять нечего. Давай. Только аккуратно, чтоб не спугнуть...

– Первый вопрос. Насколько я понял, вы поддерживаете постоянную связь с Породителями. Каким образом, ведь их темп восприятия не соответствует вашему?

Нечеловек поморщился.

– Это напрасный вопрос: ты не поймешь ответа.

Осечка, черт бы его драл с его породителями вместе... Ладно, попробуем иначе.

– Что произошло с Глебом? Если информация, которой он располагал, была инспирирована породителями, зачем они его уничтожили?

– Не будем терять время на бесполезную информацию.

Жестко сказано, неприязненно. Снова промах... Хотя, насчет того, что это упыри подсунули Глебу информацию, товарищ Уланов, похоже, слегка сбрехамши. Черт, ну вот как понять, когда он врет? И зачем, зачем он все время врет, в чем его цель? И почему он так тщательно избегает слова "я"?

Виктор чувствовал, как прилипает одежда к взмокшей спине; омерзительный страх цепкими железными лапами впивался в сердце и мозг, леденил, путал смутные мысли. Страх за Наташу, за других, за себя...

Время уходит, и этот, который не человек, сейчас повернется и тоже уйдет, унесет с собой последнюю призрачную надежду на спасение всех. Виктор снова прикусил губу – до боли, до треска рвущейся кожи, до горячей солености во рту: думай же, думай, думай! Хмурится нечеловек, раздраженно вздувает ноздри. Теряет терпение. Но молчит пока, ждет. И ребята молчат, только слышны чьи-то трудные частые выдохи, чьи-то робкие, сдерживаемые изо всех сил всхлипы – не Наташа ли? Да решайся же хоть на что-нибудь!!!

Виктор со свистом втянул воздух сквозь стиснутые зубы, заговорил нерешительно, с трудом выбирая слова:

– Последний вопрос... (Какого черта последний?! Кто тебя за язык дергал с этим "последний"?!). Скажите... (Только не в лоб – спугнешь. Осторожнее. Господи, помоги!) Зачем вы... – и тут Виктора осенило.

– Для чего породители затеяли все это? Ну, этот класс и ваша нелепая лекция... Неужели породители способны совершать бессмысленные поступки?

Попал! В самую точку попал. Эк его заколодило, болезного! Его? Да как бы не так, до лампочки это ему, манекену радиоуправляемому... А вот упырям-породителям не до лампочки. Это им-то, с их спесью вселенской, и вдруг: "бессмысленные поступки"! Ишь как взбеленился, нелюдь поганая! Не говорит, лязгает железно:

– Породители – не люди. Породители совершают, лишь предвидя все без исключения последствия совершаемого. Каждый поступок Породителей наполнен смыслом достижения заранее намеченной цели, хотя смысл этот и недоступен ущербному разуму недоразвитых существ. Ты ждешь ответа? Он прост: одного из вас Породители наметили удостоить постоянным психоконтактом. Он станет подобным мне. То, что ты назвал нелепостью, было последней проверкой, уточнением эмоционального спектра при определенном состоянии психики. Могу сказать, что проверка дала положительный результат.

– Один из нас? – Виктор обалдело заморгал. – Кто?

Нечеловек вскинул руку, ткнул тощим негнущимся пальцем левее Виктора. И раздался вопль – первый за все это время истерический крик вырвавшегося на волю животного ужаса:

– Меня?! За что, почему меня?!

И только когда нечеловек заговорил, отвечая, Виктор догадался, на кого пал выбор упырей.

Казалось, что голос нечеловека стал теперь спокойнее и мягче, чем прежде, что в нем едва заметно оформилась нотка сочувствия... Или это только казалось Виктору, или слишком уж хотелось ему, чтобы забрезжило хоть что-нибудь человеческое в нечеловеке?

– Породители выбрали тебя, потому что ты был единственным, осознавшим реальную ценность вашего мира, единственным, кто понял, что ваш мир достоин лишь участи, предопределенной ему Породителями.

– Неправда! – Толик сорвался на сиплый визг, отчаянный, неразборчивый. – Я думал не так! Я не хочу как вы! Вы не сможете, не получится у вас, я же не хочу!

Нечеловек улыбнулся вяло и пусто.

– Породителям нужна твоя память и часть подсознания. Прочее будет заблокировано и подавлено.

Нечеловек умолк, и некоторое время в будто потемневшей от последних слов комнате слышались только сдавленные рыдания Толика. А потом зазвучал страстный, дрожащий от обиды голос Наташи:

– Но ведь это безнравственно! Разве вы не понимаете, как это безнравственно?! И наш мир... Он может быть и страшный, и плохой, но ведь это вы с вашими породителями его таким сделали!

Нечеловек в искреннем недоумении изломил брови, глаза его насмешливо округлились, будто это снова уважаемый подчиненными шеф Валентин Сергеевич выслушивает очередную нелепость кого-либо из них.

– Безнравственно? А как выглядят ваши исследования с точки зрения подопытной мышки, Наталья Дмитриевна? Вы ведь не считаете безнравственным ставить опыты на живых моделях, и это правильно.

Наташа опешила:

– Но ведь мыши – не люди!

– В вас все еще жив Хромой, Наталья Дмитриевна, – усмешка нечеловека сочилась брезгливой жалостью. – "Немые – не люди"... Что есть разум? Количество извилин в мозгу? Но у любого дельфина их больше, чем у вас. Членораздельная речь? Всего лишь один из бесчисленного множества способов общения. И далеко не самый совершенный из них. Рука? Умение преобразовывать мир? Уродство, порожденное плохой приспособляемостью к окружающей среде, не больше. Что еще? Абстрактное мышление – пифагоровы штаны? Насекомые создают правильные геометрические постройки, не имея ни малейшего представления о геометрии, в силу устройства своего мышления так не выше ли тот тип устройства мышления, в котором знания, с трудом постигаемые вами, заложены изначально, с рождения? Так что такое разум? Искусство? Подлинное искусство вам недоступно, как недоступно великое единение разума, свойственное Породителям, или... муравьям. И, кстати, что вы знаете о музыке танца пчел? Она недоступна вашему пониманию...

И главное. Деятельность любого вида направлена на достижение великой цели: поддержание гармонии мира через самосохранение. А на что направлена деятельность человека? Так не кажется ли вам, что вы – единственный вид на Земле, ЛИШЕННЫЙ РАЗУМА?

Нечеловек замолчал, прикрыл мутные, невидящие глаза. И тогда Виктор заговорил вкрадчиво:

– Вы тут рассказывали о великом единении разума породителей... А вам никогда не хотелось выйти из этого единения? Вы никогда не задумывались, почему обретший индивидуальность Странный породителей возненавидел?

– Он стал ущербным. Ненависть – естественное состояние разума, томящегося в скорлупе личности, – нечеловек ответил, не задумываясь ни на секунду, но в голосе его не было ни мысли, ни чувства. От его слов четких, укатанных – потянуло затхлым душком бездумно заученной веры. И Виктор, выждав мгновение, зашел с козыря:

– Валентин Сергеевич... Вот вы говорите о людях все время эдак презрительно: "вы, они"... А вы не забыли, что вы тоже человек?

Он глянул в лицо нечеловека и понял: все, кончено. На узких бескровных губах змеилась улыбка – красноречивая, не оставляющая надежд. Да, это конец. Козырь не сыграл – он оказался из другой колоды. Да и надеяться было глупо, потому что не Уланов смотрит на них этими изморозными глазами; потому что нет разума под этим великолепным лбом, а есть там только недоступное пониманию единение мышления проклятых упырей, извращенно чуждых всему человеческому... Ну что ж, все возможное сделано и можно расслабиться. Можно сказать ему... нет, им... высказать все, что им стоит узнать о себе. Кажется, на востоке верят в страшную силу проклятия осужденного на смерть. Дай бог...

– Вы помните норвежскую сагу из папки Глеба? – Виктор говорил тихо, устало, поглядывал в лицо нечеловека из-под полуприкрытых век. – Помните? Я приводил ее в пример, когда мы с Толиком спорили о том, имеет ли наш мир право на существование – дескать, это наши боги и герои, и только уже поэтому мы должны сражаться за них... Но я неправильно трактовал ее, эту сагу. Она ведь не про нас. Про вас она. Это вы – боги-породители и герои-ублюдки (полулюди, полуупыри) – создали себе Утгарду здесь, на Земле. И рано или поздно она настанет, ваша Рагнаради, последняя битва, в которой погибнут все боги и все герои... Может быть, это будет сейчас, может быть – через тысячи лет, но это будет. Порукой тому ваша беспросветная спесь.

Нечеловек едва заметно шевельнулся. Сейчас он повернется, уйдет и начнется страшное... Но он не успел уйти. Потому что не выдержала Галочка, зашлась в пронзительном истерическом хохоте, задыхаясь, давясь слезами... Нечеловек глянул в ее сторону, морщась досадливо и гадливо, и вдруг замер, напрягся. И в ту же секунду Галочка смолкла, будто ей с маху заткнули рот.

Ничего не понимая, Виктор следил, как серая муть заволакивает пронзительные глаза нечеловека, как он медленно обмякает, клонится вперед, как лиловеет и наливается кровью его лицо. А стены вдруг заструились мутным жарким маревом, и странно изменился полнящий комнату свет...

Виктор еще успел заметить, как рухнул нечеловек – вперед, всем телом, плашмя – и тут же потерял его из виду, потому что тоже упал. Очень неудобно упал, как будто внезапно выдернули из-под него обнимающее тело кресло. Упал и больно ушибся о шершавый плотный песок.

А вокруг громоздились рыжие хребты глинистых насыпей, чадной вонью исходили тлеющие груды паленого мяса и обугленных костей, оставшиеся от собак, угодивших под струю огнемета, и в мутном небе оплывало раскаленной медью предвечернее солнце...

Они сбились в тесную кучку, опасливо глядя на зарывшегося лицом в пыльный песок неподвижного нечеловека, пытаясь понять и боясь поверить. Потом Толик тронул Галочку за плечо:

– Ты как? В норме?

Та кивнула.

– Я и была в норме. Просто мне нужно было, чтобы он на меня посмотрел...

– Зачем?

Галочка не ответила, она безуспешно пыталась поправить прическу. До Толика постепенно доходило:

– Подожди, Галя... Так ты что, гипнотизер?!

– Ну конечно... Потому я и нарколог...

– И ты его... Да?

– Да, – она вымучено улыбнулась, снова занялась волосами.

– И что ты ему приказала?

– Я не могла придумать ничего конкретного. Просто я очень захотела, чтобы он прервал работу Центра. И, кажется, получилось. Только я не понимаю, как я это смогла. И как смог он...

– Он?! – Толик смотрел на нее открыв рот и выпучив глаза, а потом вдруг захохотал – безудержно, радостно, до слез. – Галочка, милая моя, да ты просто не соображаешь, что натворила! Он! Ой, не могу...

Галочка нахмурилась:

– Не он? А кто? Породитель, который им управлял?

Толик внезапно оборвал смех, заговорил почти спокойно:

– Нет, Галина, ты просто прелесть. Он же сам говорил о всеобщем единении мышления. Ты не одного породителя загипнотизировала, понимаешь? Всех, сразу – вот! Всех, сколько их есть на свете, или где они там... Поэтому и подействовало так быстро. А благодарить за это они сами себя должны, идиоты. Поставили нас в равные с собой вероятностные условия, вот и получили. Почувствовали, наконец, на своей поганой шкуре, что это такое – невезение...

– Тут, все-таки, что-то не так, – Галочка в сомнении покусала губу. Такой могучий разум, да еще коллективный, да еще и этот с ними, – она кивнула в сторону лежащего, дернула плечом. – Я же по сравнению с ними козявка. Как же я смогла?

Толик ласково щелкнул ее по носу, передразнил:

– Козявка! Эх, ты... Да ты же им ни малейшего шанса не оставила. Давно, как только родилась. Потому, что ты живешь раз в десять быстрее их. Потому, что их подсознание, рефлексы, реакция, восприятие окружающего, даже мысли – все на порядок медленнее, чем у тебя. А этот – кукла, манекен. Что он мог сам, без своих породителей? Да ни черта он не мог, вот. Так что, ты их – как щенков, одной левой. Ты гений, Галька!

– Что гений – это точно, – буркнул Антон. – Только вот упыри очухаются от этого вашего гипноза, и тогда... Боюсь, что тогда нам мало не покажется.

Он хотел еще что-то сказать, но Наташа вдруг дернула его за рукав, шепнула:

– Тихо! Смотрите...

Тяжело, неуклюже заворочался на скрипучем песке нечеловек, оперся на неловкие руки, приподнялся...

Нечеловек? Нет.

– Здравствуй, Странный, – тихонько сказала Наташа.