Текст книги "В канун Рагнаради"

Автор книги: Федор Чешко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 13 страниц)

Чешко Фёдор
В канун Рагнаради

Федор ЧЕШКО

В КАНУН РАГНАРАДИ

"Скальды поют о бездонной яме на дальнем севере, в

которой живет вместе с волком Фафниром злой бог красавец

Локи. Локи ждет в своем царстве Утгарде назначенного

неизменной Судьбой часа, когда он победит всех богов и

всех героев в последней битве при Рагнаради..."

В.Иванов "Повести древних лет"

ПРОЛОГ. ДОЛИНА ЗВЕНЯЩИХ КАМНЕЙ

1. СУМЕРКИ

День уходил. Слепящее опускалось все ниже и ниже, туда, к далекой гряде Синих Холмов, на которые сырой ветер с Горькой Воды натянул сизые, беременные дождем тучи с краями иззубренными и острыми, как лезвия каменных ножей.

Тучи – хищные, вытянутые – тяжело переползали через вершины холмов, все глубже впивались в мягкую синеву неба, погромыхивали далекими еще, медленными раскатами... Так лезвие каменного ножа под треск рвущихся сухожилий неохотно входит в глотку оглушенного дубиной врага, кода воин всем телом навалился на рукоять.

Образ этот был настолько ярок и реален, что когда рваные кромки коснулись края Слепящего, полоснули по нему и окрасились алым, Хромой дернулся и жалобно застонал.

Он знал, как это бывает, когда холодное каменное лезвие рвет кожу и мясо, знал острый и терпкий запах крови. Своей крови.

Это было в тот день, когда в скалах они напоролись на охотничий отряд немых.

Хромого сбил с ног тяжелый удар, и в спину впились острые камни, а на груди уже сидел враг, и беспощадное иззубренное жало подбиралось к горлу...

Мускулы сводило судорогой отчаянья, и руки тряслись от напряжения, но лезвие надвигалось все ближе, и все шире расплывалось в злобной улыбке нависшее над ним косматое лицо – ощеренные желтые слюнявые клыки, холодные безжалостные глаза, струйки пота на грязном лбу – а в голове билась, трепыхалась одна мысль: "Не хочу, не хочу, не хочу!.."

Хромой слышал, как рвется, трещит его кожа, и горло жгло, как огнем, и потекло по шее теплое, липкое – сначала тоненькой струйкой, потом сильнее...

И почему-то вдруг он всем своим угасающим естеством ощутил объемность и красочность покидаемого им мира – выпуклость и округлость окаменевшего от усилий плеча немого, и веселую игру световых бликов на этом потном плече, и алое, как бы светящееся изнутри брюшко присосавшегося к этому плечу огромного слепня...

Слепень и спас Хромого.

Враг дернулся и на секунду ослабил хватку. А потом... Скорченное косматое тело давно уже перестало вздрагивать, а Хромой все бил и бил дубиной по обросшей жесткой щетиной пасти, по этим глазам, еще минуту назад горевшим предвкушением убийства.

Шрам на шее остался навсегда – багровый, вздувшийся, рваный. Кошка, бывало, гладила этот шрам кончиками пальцев и огорчалась, что он на шее, а не на лице, а то бы Хромой был самым красивым охотником Племени.

Хромой зажмурился и потряс головой: он пришел сюда не для воспоминаний.

А на небе уже не было ни Слепящего, ни каменных ножей, залитых его кровью, а была сплошная полоса туч над горизонтом – багровая, как воспаленная рана, и края ее горели алым. А выше...

Бывают ли песни без звуков, без голоса? Бывают.

Потому что иначе, чем песней, нельзя назвать эти плавные переливы мягкого света – от алого и золотого на западе, через зеленый, бирюзовый, голубой, к глубокой и прозрачной синеве на востоке...

Это была мелодия цвета – спокойная, простая. Она навевала замершему в восторге Хромому необыкновенно светлую грусть, и щемило сердце, и на глаза наворачивались слезы, но это было хорошо, и мысль о том, что наваждение исчезнет с заходом Слепящего, ужасала.

А краски на небе едва заметно менялись, и менялась мелодия, но неизменной оставалась ее спокойная печаль, и что-то еще, незнакомое, волнующее, теплое, напомнившее почему-то Хромому, как искрятся глаза Кошки, когда она улыбается. Он ведь не мог иначе объяснить (даже сам себе) что это такое – нежность.

А там, внизу, под Обрывом широко и привольно разлились по степи сумерки, и на бескрайней темной равнине золотым и алым горела Река.

Хотелось ли Хромому удержать, сохранить эту ускользающую красоту, которая никогда не повторяется, потому что каждый закат прекрасен, но не похож на другой?

Да. Это желание было по-прежнему сильным, хотя он пытался уже и понял, что Странный был прав.

Бесплодные попытки запомнились смешанным ощущением бешенства, порожденного собственным бессилием, и свирепого голода, потому что времени на охоту не оставалось, а Племя Настоящих Людей не кормит дармоедов.

Странный говорил: "Ты не сможешь". Но Хромой не хотел ему верить, и все приставал, приставал, требуя объяснить, откуда берутся краски в небе и как сделать закат, который не гаснет. Странный начинал объяснять, но понять его объяснения... Для этого нужно самому стать Странным.

Тогда Хромой уходил в степь и блуждал там в поисках хоть каких-нибудь красок, кроме черной, белой и коричневой, которые были, которыми можно рисовать рогатых, крылатых и даже Людей, но нельзя рисовать закат.

Он возвращался грязный, исполосованный колючками, с блуждающими, запавшими глазами, и снова приставал к Странному. А можно достать краски из цветов? А можно пойти к закату и взять краски с неба?

Наконец Странный сказал: "Если не начнешь охотиться, я накормлю тебя твоими ушами". И Хромой сдался, потому что знал: Странный всегда делает так, как сказал.

И еще: когда Странный пришел в Племя (старики тогда были воинами, а Странный уже тогда был стариком) мужчины хотели убить его и забрать нож из Звенящего Камня. Они напали ночью. На сонного. Все вместе. Это в ту ночь Беспалый и Однорукий стали беспалым и одноруким. А сколько мужчин стали трупами, старики уже не помнят. Они помнят только, что тела многих сожрали трупоеды, потому что женщины за день не успели похоронить всех.

Хромой сдался. Он перестал пытаться, но желать не перестал.

И сейчас снова овладела им неистовая злоба на собственное бессилие, на жестокую правоту Странного, на этот закат, который манит, ласкает красками, но только для того, чтобы потом бросить наедине с холодной и страшной ночью...

Бешенство стремительной лавиной накатило на Хромого, плеснуло в глаза кровавым туманом, вырвалось из горла хриплым яростным рыком. Хромой вскочил на ноги, и валявшийся рядом топор будто сам метнулся в его скользкие от пота ладони, а взгляд уже рыскал, шарил вокруг, искал, на кого бы выплеснуть эту злобу, срывающую сердце в бешеную барабанную дробь?!

Но вокруг – только травы, только быстро сгущающиеся сумерки и тишина.

И всю свою безысходную ярость Хромой вложил в дикий нечеловеческий вопль и страшный, во всю силу жаждущих убийства рук, удар топором по замшелому валуну, на котором только что сидел, и топор брызнул осколками кремня и щепками.

Некоторое время Хромой, напуганный замирающим эхом собственного вопля, стоял, втянув голову в плечи, тупо глядя на обломок рукояти, сжатый в руках. Потом уронил его и медленно закачался из стороны в сторону, прижав ладони к щекам. Какой плохой день! Как злы на него сегодня духи! Какой хороший был топор! Тяжелый, острый, удобный. Ни у кого такого топора не было, а у него – был. Был. Больше нету. Какой плохой день! Пропал топор, топор, которому завидовали все охотники Племени... И Кошка не пришла смотреть на закат...

А ветер крепчал. Порывистый, пронизывающий, он тихо свистел в метелках высоких трав, гнал по камням бесплотные тени перекати-поля, и тени эти падали с Обрыва и тонули в сгущающейся темноте.

А небо стало черным, только на западе дотлевали две тусклые красные полоски – агония умирающего заката.

Хромой посмотрел на небо и тихо заскулил – так неуютно и страшно стало вокруг, так жалко стало себя – одинокого, ненужного никому, даже Кошке – ведь не пришла! Пора уходить. Ночные убийцы скоро выйдут на равнину, а он безоружен и путь к Племени не близок.

Хромой сделал несколько осторожных шагов по едва различимой в сумерках тропинке, но передумал и вернулся к Обрыву. К Хижинам он придет уже в полной темноте, а вокруг них каждую ночь собираются стаи голодных трупоедов, которые сожрут и живого, если он один.

Лучше переждать ночь в пещере у Странного. Это совсем близко – над Обрывом до Древесного Трупа, спуститься к Реке, и еще немного вдоль Реки.

Правда, в начале ночи к Реке сходятся на водопой ночные убийцы, а Странный спросонок может принять за немого и убить. Но безопасны только пути по Заоблачным Пущам. И если Хромого этой ночью убьют, он будет видеть оттуда все, что творится под облаками. А Кошка пожалеет, что не пошла смотреть с ним на закат, и будет плакать и биться головой о камни, и он это увидит. Так что, если его убьют, ему тоже будет неплохо. Но только пусть убьет Странный или Желтый Убийца, который часто оставляет следы у водопоя, а не трусливые вонючие трупоеды.

Хромой бесшумно крался в высоких – по пояс – травах, метелки которых казались совсем белыми на фоне черного неба. Ветер переменился. Он дул теперь со стороны Обрыва, от Реки, и Хромой морщился, потому что речная сырость забивала остальные запахи. Где-то на равнине слышался протяжный вой: вышли на охоту Серые Тени. Далеко. Не страшно. Потом впереди, очень близко, вспыхнули два зеленых огонька, и Хромой приостановился. Глаза. Низко над землей. Маленький. Не страшно. Хромой сделал шаг вперед. Огоньки чуть отодвинулись с тихим рычанием. Хромой зарычал в ответ. Огоньки бесшумно метнулись в сторону и пропали.

И почти сразу, всего через несколько шагов, ноздри защекотал запах хранящей дневное тепло древесной трухи. Вот он, Древесный Труп. Могучие вывернутые из земли корни, огромный ствол рухнувшего дерева, уходящий в заросли трав. В трещинах великана, погибшего так давно, что самые старые старики не помнили его живым, любили ночевать ползучие, поэтому Хромой осторожно обошел Древесный Труп стороной.

Перед спуском к Реке Хромой надолго замер, затаившись, всматриваясь, вслушиваясь, внюхиваясь в предстоящую темноту. И она, темнота, тоже затаилась, тоже всматривалась в него невидимыми глазами – чьими? Чувства ничего не говорили Хромому, не указывали на опасность там, впереди. И в то же время какое-то смутное, лежащее за гранью ощущений предчувствие шептало: нельзя. Там смерть.

А Серые Тени все выли на темной равнине, за спиной, и вой их заметно приблизился. И вдруг совсем близкий голос Серого Убийцы затянул песню охоты, и остальные подхватили ее.

Дыбом встали волосы на голове и руках Хромого. В памяти замелькали картины бессонных ночей в охране у Хижин, когда дозорные, жмущиеся к огню, с дрожью слушают леденящую злобу тьмы – песню идущих по следу, и зыбкие серые силуэты проносятся по самой границе освещенного кострами, распластавшись в неистовой погоне.

Мысль о том, что порождения ночи запели песню охоты, наткнувшись на его след, была так ужасна, что Хромой, забыв обо всем, не разбирая дороги кинулся с Обрыва.

Он опомнился только на середине спуска. Постоял, перевел дыхание и двинулся дальше – плавно, бесшумно, чутко.

В конце спуска он снова остановился. Водопой – широкая полоса истоптанной стадами рогатых прибрежной грязи – был пуст. Не было даже маленьких. Странно.

Хромой нерешительно двинулся дальше. Было тихо. Только мерный плеск волн и вой наверху – то дальше, то ближе... Хромой старался держаться вплотную к Обрыву и жадно внюхивался в порывы сырого ветра, но они пахли только прелью, речной водой и гниющей тиной. Эти запахи были прилипчивы, вязки, и остальные тонули в них, как в болоте. Именно поэтому новый запах он ощутил только тогда, когда тот обрушился на него всей своей мощью.

И Хромой кинулся на землю – плашмя, всем телом: прижаться, слиться, исчезнуть... А ветер все налетал порыв за порывом, и порывы эти были, как выдохи огромной, щерящейся в лицо пасти – душный смрад и леденящий, парализующий мысли и волю ужас ожидания неотвратимой смерти.

Но ничего не происходило. Не было ничего угрожающего вблизи, кроме этого запаха – душного запаха крови, слившегося с острой тошнотворной вонью Желтого Убийцы и еще с чем-то, чему Хромой не знал ни имени, ни подобий...

Хромой не выдержал. С истошным воплем он бросился бежать, бежать от этого изводящего ужаса неизвестности, через хрупкие трескучие заросли прибрежных кустов, через гремучие каменистые осыпи; и в отголосках собственных воплей мерещился ему мягкий тяжелый топот неумолимо настигающих лап.

А потом он с маху налетел на что-то широкое, упруго-твердое, и сила удара отшвырнула его на землю, и он спрятал лицо в ладони и ждал конца. Но вместо новых ударов, вместо терзающих когтей и клыков на его беззащитную, потную от страха и бега спину обрушился ледяной водопад. Хромой взвизгнул и вскочил, дико озираясь вокруг.

А вокруг были каменные стены в призрачном свете дотлевающих в очаге углей, и черное пятно выхода загораживала широкая, бугрящаяся мышцами спина Странного, напряженно вслушивающегося в ночь, и алые отсветы играли на длинном широком лезвии Звенящего Камня, сжатом в его руке.

Странный обернулся, тяжело глянул в глаза:

– Ну?

Хромой медленно обмякал, осознавая.

Странный нетерпеливо дернул углом рта:

– Говори! Немые? Серые Тени?

Хромой встряхнулся всем телом, забрызгав пол; затравлено шарахнулся от затрещавших углей. Ткнул трясущейся рукой в темноту:

– Там, там... Запах, смерть. Очень сильный запах. Много смерти, много...

Странный все щурился ему в глаза, брезгливо кривил рот. Потом мотнул головой в угол, где, прислоненное к стене, стояло короткое, очень тяжелое копье с каменным наконечником:

– Возьми.

Хромой жадно схватился за древко. Странный с ухмылкой наблюдал, как спокойная тяжесть крепкого оружия превращает запуганное истеричное существо в хладнокровного и опасного бойца. Потом отбросил лежащую под стеной шкуру, достал из-под нее толстый корявый сук, ткнул в угли. Просмоленное дерево вспыхнуло чадным гудящим пламенем.

– Веди, посмотрим.

И они пошли. Странный – сзади, держа в левой руке факел, в правой нож; Хромой впереди и правее, за границей освещенного факелом, в темноте. Ночной боевой порядок Племени Настоящих Людей: задний освещает путь и привлекает внимание, передний – невидим, но видит и готов убивать.

И снова так же внезапно те же запахи ударили по ноздрям Хромого. Но теперь он был готов к этому, и Странный со своим ножом был рядом, и, выставив копье, Хромой с хриплым рыком кинулся навстречу смрадной волне. Странный, высоко подняв факел, бросился следом.

Увиденное поразило обоих. На траве исходило кровью нечто бесформенное и недвижимое, изуродованное до такой степени, что Хромой только по запаху да по уцелевшим кончикам лап сумел распознать Желтого Убийцу. Труп. Без головы. Без шкуры. Значит, Люди? Или немые?

В ответ на вопросительный взгляд Хромого Странный процедил:

– Когти.

Да, и Настоящие Люди, и немые непременно срезали бы когти с лап – это большая ценность.

Хромой прошептал:

– Тогда был еще запах. Незнакомый. Страшный. Теперь – нет.

Странный отошел к воде, потом тихим свистом подозвал Хромого, ткнул пальцем вниз:

– Смотри.

На влажном песке виднелись уходящая в воду неглубокая борозда.

– Челнок?

Странный кивнул:

– Челнок. Большой, но очень легкий. Смотри еще.

Хромой всмотрелся. У самого берега виднелись залитые водой следы странные, дикие, невозможные, будто ступал человек без пальцев на ногах. Нет, ступня была нормальной длины. Просто в конце она не разветвлялась в пальцы, а так и оставалась целой.

Хромой вскинул изумленные глаза на Странного и поразился еще больше.

Странный стал стариком. Лицо его сморщилось, губы искривились и дрожали, а в глазах, внезапно выцветших, потерявших привычный суровый блеск, застыло отчаянье. Странный заметил взгляд Хромого и криво усмехнулся:

– Смотри еще.

Хромой снова согнулся над следами и вдруг выпрямился так резко, что потерял равновесие и свалился в воду. Там, между этими невозможными, он рассмотрел еще один след – след маленькой босой человеческой ноги, которую знал слишком хорошо, чтобы ошибиться.

– Кошка?!

– Да, – Странный отвернулся. – Тут были люди из Долины Звенящих Камней, Хромой. Они убили и ободрали Желтого и увели с собой твою Кошку. Пойдем.

Странный повернулся, медленно побрел от воды – сгорбившийся, сникший. Вдруг он с яростным воплем затравленного зверя швырнул себе под ноги факел, и тот полыхнул вихрем бешеных искр.

В очаге слабо потрескивал хворост. Странный молча смотрел в огонь, и его огромная тень нелепо горбатилась на стене. Хромой сидел, уткнувшись лицом в ладони, и тихонько скулил: "Кошка... Пропала Кошка... Нету Кошки..."

Странный пусто глянул сквозь него, дернул щекой:

– Перестань.

Хромой перестал. Он подобрался поближе к Странному и тоже стал глядеть в огонь. Потом спросил срывающимся шепотом:

– Кошка сама ушла?

– Нет, – Странный мотнул головой. – Увели силой.

– След спокойный. Шла сама. Не упиралась, – Хромой зашмыгал носом и отвернулся.

– Люди из Долины Звенящих Камней могут хватать и тащить не только руками, – от смеха Странного мурашки побежали по спине Хромого. – Ее увели силой. Успокойся.

Хромой сосредоточено ковырял землю, искоса поглядывал на Странного, молчал. И вдруг попросил:

– Расскажи дорогу в Долину Звенящих Камней...

Странный резко вскинул голову, недобро прищурился:

– Разве я не рассказывал вам о Долине – тебе и остальным? Или ты не воин, а голозадый сосунок, неспособный понимать слова? Если хочешь смерти, не утруждай свои ноги. Найди ее себе здесь, потому что Долина Звенящих Камней страшнее, чем смерть!

Хромой потупился. Да, Странный уже говорил это. Не раз. Ему и остальным. Но понять Странного трудно – он странный.

Он пришел в земли Племени от восхода, где не бывает Людей, а бывают только немые. Но он понимал Речь. Он принес с собой невиданный нож из Звенящего Камня и страшный рассказ о Долине, где водятся эти камни, где делают такие ножи и множество странных вещей.

Он был единственным пришлым в Племя Настоящих Людей, оставшимся в живых. И не только потому, что умел убивать. А убивать он умел, и его невиданный нож любил убийство, как никакой из прочих ножей. Когда Шаман, наслушавшись рассказов Странного, зарезал для Духов Звенящих Камней двух лишних дочерей Длиннорукой, Странный подошел к нему, махнул рукой – вот так – и голова Шамана запрыгала по камням. Даже самым лучшим каменным ножом так не получается – многие пробовали.

После этого Странный назвал Племя Настоящих Людей сворой шелудивых трупоедов и ушел жить в пещеру. И это было плохо, потому что при нем не голодали и немые боялись приближаться к Хижинам.

Странный много умел и охотно учил. Это он придумал ловить и есть утонувших, к которым Настоящие Люди относились с опасливым отвращением за то, что они утонули, но не умерли, и сродни ползучим.

Странный говорил старикам, что утонувших ловить легче, чем охотиться, что они вкусные, но старики только плевались. Странный говорил, что крылатые и прочие ловят и едят утонувших. Но старики сказали, что крылатые и прочие едят много такого, чего не возьмет в рот Настоящий Человек. А Беспалый вспомнил, как Большой Корнеед размазал по камням дохлого трупоеда, который вонял от Реки до самых Хижин, и все Корнееды, жившие вблизи, приходили валяться по этим камням и тереться шкурой о мерзкую падаль. И Беспалый спросил, станет ли теперь и Странный поступать так же.

Тогда Странный сделал из волокон жгучей травы странное и назвал его "сеть", и этой сетью поймал много утонувших и варил их очень долго, чтобы никто не догадался, что было сварено, а потом дал попробовать всем. А потом Слепящее поднималось на небо столько раз, сколько пальцев на руке и еще два раза, и Странный снова собрал стариков и спросил, не случилась ли в Племени беда от плохой еды. Старики смогли вспомнить только, что Горлогрыз свалился со скалы и свернул себе шею, но, наверное, не от еды. И это не беда, а наоборот. И Странный рассказал старикам, чем он накормил всех, и старики поняли, что это хорошо, хотя некоторых вытошнило.

А еще Странный придумал выкопать возле водопоя большую яму и закрыть ее ветками. Старики спрашивали: "Зачем?", а он сказал: "То, что упадет в яму, можно будет съесть". Но первым в яму упал Однорукий, и Странный не позволил его есть, хотя проку от Однорукого нет, каждый скажет. И все забыли о яме. Но потом в нее провалился такой большой рогатый, что Настоящие Люди три восхода Слепящего встречали сытыми, и поняли, что это хорошо.

И еще Странный придумал собирать у Реки рыжую землю и делать из нее и воды грязь, а из грязи этой лепить горшки, которые потом сами собой становятся твердыми, и сколько ни лей в них воды, почему-то опять грязью не делаются.

И еще Странный придумал убивать, не приближаясь, убивать очень маленьким копьем, которое бросает не рука, а бросают палка и жилы рогатых. И так можно убивать и рогатых, и Ночных Убийц, и немых, и это хорошо.

И еще Странный придумал говорить "я", "ты", "он", если забыл имя или лень его повторять, и еще придумал много-много полезных вещей.

И еще. Это Странный придумал назвать Кошку Кошкой, а не Гривастой, как раньше. Сказал: в земле немых есть такой маленький – похожий на Желтого Убийцу, но маленький – который вздергивает верхнюю губу и шипит, когда сердится. Как Кошка...

А теперь Странный живет в пещере один и не хочет говорить ни с кем из Людей, кроме Хромого и Кошки.

Он сказал, что Хромой и Кошка – самые Люди из всех Настоящих Людей. Хромой сомневался, но Кошка сказала, что если уж это говорит Странный, значит так и есть.

И еще Кошка сказала, что раз они не такие, как все, то понятно, почему они живут вместе, хотя Кошка пережила на три зимы больше, чем Хромой. И Хромой не стал спорить, хотя знал, что это не так.

Сначала ведь Хромой Кошку не замечал, он думал, что Кошка – это просто Кошка, как все. Но потом ее захотел взять в свою хижину Узкоглазый, который видел больше зим, чем Хромой, и уже мог взять себе женщину. А Хромой давно искал случая напакостить этому вонючему трупоеду, который всем говорил, что Хромой сделал ему некрасивую серьгу для носа и что Шаман делает лучше.

Месть удалась: он побил Узкоглазого и не подпускал его к Кошке, и старики решили отдать ее Хромому; правда он был еще слишком молод иметь свою женщину, но в Племени были лишние девочки.

И только потом Хромой понял, что Кошка – это Кошка, и другой Кошки нет... Нет... Нет... Нет теперь Кошки – ни другой, ни этой, никакой... Забрали, увели Кошку, схватили не руками и увели. И где искать? Хромой не знает, а Странный знает, но не говорит. Вай-вай-вай-воу-у-у!..

Странный сплюнул, отвернулся, кусая губы:

– Перестань выть. Воем ты Кошку не вернешь. И никак не вернешь. Забудь.

– Не хочу, – Хромой мрачно смотрел в пол. – Расскажи дорогу.

– Отдать им еще и тебя?! А вот им... – Странный сделал непонятный жест, вскочил, заметался из угла в угол.

– Ты сказал: "Отдать тебя"? – Хромому показалось, что он ослышался. Они меня хотят?

– Да, – Странный снова подсел к очагу, уперся взглядом в огонь. – И тебя, и Кошку, и других. Таких, как вы.

Хромой сморщился, силясь понять, прижал кулаки к вискам.

– Но ты говорил, что таких, как мы – я и Кошка – в Племени нет. А теперь сказал – другие. Другие такие, как мы. Кто?

– В Племени... – Странный усмехнулся горько и едко. – Кроме Племени есть еще племена. А в них есть такие, как вы. И более Люди, чем вы – тоже есть.

Хромой совсем растерялся.

– Но кроме Племени Людей нет. Есть немые, но они немые – не Люди...

– Немые! Ну конечно – немые... – смех Странного был сухим и дробным, будто галька посыпалась. – А ты знаешь, как немые называют Настоящих Людей? Двуногие трупоеды, вот как.

– Немые – называют?! – глаза Хромого полезли на лоб. – Они не могут называть! Они немые. Не знают Речи, бормочут без смысла...

Странный устало вздохнул:

– Нет. Просто у немых и у Племени разная Речь. Племя не понимает Речь немых. Немые не понимают Речь Племени. Считают немыми вас.

– Немые – Люди... – Хромой силился осознать услышанное, силился и не мог. – Немые – Люди... Ты спутал, Странный, говоришь невозможное. Среди немых Людей нет. Немые грязные, вонючие, трусливые, безобразные. Настоящий Человек на немого и помочиться не захочет. А Речи немые не знают. Рычат, тявкают без смысла – я слышал сам.

– Да, – мрачно осклабился Странный. – Так говорят Настоящие Люди о немых. И немые о Настоящих Людях говорят так. И Настоящие Люди украшают Хижины черепами немых. А немые обдирают волосы и кожу с голов Настоящих Людей. А Люди Звенящих Камней рады и сыты. Потому, что они едят вашу злобу, как вы – мясо рогатых. И делают так, чтобы злоба была, чтобы злобы было больше, больше, больше. И это не самое мерзкое из их деяний. Трупоеды..

Лицо Хромого сморщилось – просительно, жалко:

– Не понимаю... Не люблю не понимать... Плохо... Ты говорил: Люди Звенящих Камней могучи. Страшнее духов. Теперь сказал: едят нашу злобу. Значит, своей злобы нет – ели бы свою. Значит, не могут убивать – убивали бы немых сами, сколько надо съесть. Не могут. Ждут, чтобы убили мы. Значит – слабы. Не понимаю. Почему боишься их ты – сильный?

– Ты не поймешь, Хромой. – В голосе Странного не осталось ни ярости, ни силы – только бесконечная тупая усталость. – Не можешь понять. Рано. И дети твои не поймут. И дети их детей не поймут. Много, много поколений придет и уйдет прежде, чем вы поймете. Вот почему ты нужен мне. И Кошка нужна. Была нужна.

Хромой застонал, ударил кулаками о камни.

– Я и Кошка нужны тебе. Я и Кошка нужны Людям Звенящих Камней. Почему?!

– Когда-то, – Странный говорил, будто бредил, – вы были почти так же сильны, как и Люди Звенящих Камней. Они испугались вашей силы. Они сделали так, что вы стали такие, какие вы есть теперь. И я хочу, чтоб такие, как ты и Кошка – почти Люди – рожали детей, чтоб ваши дети были больше Люди, чем вы, а их дети – больше Люди, чем они; чтоб вы скорее, скорее, скорее снова стали сильны; чтоб вы растоптали гнусных трупоедов, смели, уничтожили без следа, без памяти, всех! Всех!! Всех, сколько их есть здесь и везде!!!

Напуганный этим истерическим воплем Хромой вжался в стену. Таким Странного он не видел никогда. И все-таки желание понять, понять хоть что-нибудь, пересилило страх, и Хромой отважился на новый вопрос:

– Для этого мы – я и Кошка – нужны тебе. А им?

Странный снова сник.

– И им – для этого. Чтоб вы – все вы, Настоящие Люди, немые, все быстрее стали сильными. Чем больше вашей силы, тем больше вашей злобы. Чем больше злобы – тем больше еды для них. Но это не главное. Главного ты не поймешь. А когда вашей силы станет слишком много, они опять отнимут ее. И еще – они не любят делать руками. Им нужны такие, которые могут делать то, что они говорят. Очень мало, но нужны.

– Делать что?

– Разное. Ловить таких, как ты. Много другого. Не поймешь.

– А для чего мы им еще?

– Не поймешь, – Странный растирал руками лицо. – Ты ведь думаешь, если двум племенам тесно на одной равнине, выход один – убивать.

– А как иначе? – пожал плечами Хромой.

– Не знают. Хотят узнать. И для этого им нужно, чтобы Настоящие Люди и немые жили в тесноте, хотя Мир велик. И чтобы Настоящие Люди называли немых тявкающими без смысла, а немые Настоящих Людей – двуногими трупоедами...

Хромой жалобно заскулил:

– Не понимаю...

– Не плачь, – казалось, что Странный и сам готов заплакать. – Ты не сможешь понять. Рано. Слишком рано. Но те, кем вы станете потом, через много-много поколений – они смогут понять. И я должен сделать так, чтобы они узнали. Узнали, зачем Люди Звенящих Камней создали Мир и вас, узнали, как с ними сражаться, как побеждать прежде, чем они снова лишат вас силы, снова сделают такими, как теперь...

Новая мысль поразила Хромого:

– Ты говоришь про нас – "вы", про них – "они". Значит, ты – не они и не мы. А кто?

Странный не-то вздохнул, не-то всхлипнул:

– Ты ведь видишь сны, Хромой. И бывает так, что во сне ты – не совсем ты, и не здесь – далеко. Представь, что человек умер во сне. Сразу умер не успел проснуться. И тот он, который ему приснился – остался.

Хромой долго молчал, сосредоточенно ковырял набившуюся между пальцами ног грязь. Потом поднял глаза на Странного:

– Если бы ты был не ты, а Однорукий, я бы понял все: ты забыл нагнуться, входя в пещеру, и испортил у себя в голове. Но ты не Однорукий. Ты – Странный. И я понял только: хочешь, чтоб у меня были дети. Теперь пойми ты: без Кошки не будет детей – я один не смогу. Расскажи дорогу.

Странный щурился на огонь, тер подбородок. И вдруг какая-то мысль молнией вспыхнула в его глазах. Мысль, поразившая, казалось, его самого.

– Скажи, Хромой... Только не вздумай вилять языком... Вы знали, что я делаю здесь, в пещере? Ты и Кошка – знали?

– Да, – Хромой потупился. – Ты выбиваешь на камне рисунки. Непонятные. Странные. Там, глубоко. Нам было интересно, и мы подсмотрели. Ты пришел с факелом и стал бить камнем по камню. Там было уже много рисунков, а ты выбивал новые. А потом ты учуял нас, глянул туда, где мы прятались, и твоя рука искала нож. И мы сразу убежали, потому что ты смотрел... Так ты смотрел на Шамана, когда убивал.

– Значит, мне не показалось, – Странный подбросил в очаг хворосту. Только я не мог вас учуять. Мой нос слаб, а факел был рядом и вонял. Просто кто-то из вас слишком громко сопел.

Хромой угрюмо шмыгнул носом:

– Кошка. Она очень думала.

– О чем?

– Не сказала. Спросила, можно ли нарисовать слова.

Странный тяжело вздохнул:

– Умная.

Он надолго умолк. Хромой тоже притих, понимая, что нельзя мешать его мыслям.

Наконец Странный хлопнул ладонями по коленям, встал, подошел к выходу из пещеры, заговорил, не оборачиваясь к Хромому, глядя в ночь:

– Все, что знает Кошка, и о чем догадалась Кошка, знают теперь Люди из Долины Звенящих Камней. Значит, они найдут меня. Скоро. Меня победили опять, и все было зря. Слушай, Хромой, я расскажу дорогу. Иди, если не жалко себя. Но запомни: ты можешь идти не раньше, чем Слепящее успеет взойти и снова взойти. Понял?

Хромой торопливо закивал, глядя на Странного снизу вверх.

– Знаешь место, где Река раздваивается подобно жалу ползучих? Когда дойдешь, будешь ждать меня. Я пойду с тобой, потому, что все было зря. Понял?

Хромой снова радостно закивал.

– Тогда слушай дорогу.

– Зачем? Зачем говорить, если ты отведешь меня сам?

Странный коротко глянул через плечо:

– Путь далек и опасен, Хромой. Я могу умереть прежде, чем мы увидим Долину.

Слепящее поднялось уже высоко. От его лучей не было спасения здесь, на Реке, и едкий пот заливал глаза, и сводило пальцы, силящиеся удержать проскальзывающее во взмокших ладонях весло. Но челнок упорно и мощно шел против течения, хотя временами Хромому казалось, что он застыл на месте, а движутся – медленно и плавно – берега Реки.