Текст книги "Лунный вариант"

Автор книги: Федор Березин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Глава 11
Ракетный залп

«Аполлон-13» не являлся боевой машиной. Он был устройством для достижения Луны, а не механизмом для ведения космических войн. Поэтому у него не имелось бортовых локаторов, постоянно обозревающих окружающий космос. Так же точно ему нечем было фиксировать облучающие импульсы локатора наведения «Салюта». В корабле имелись иллюминаторы и перископное устройство. Однако астронавтам покуда было не до любования окружающей пустопорожностью пространства, так что в нужную секунду никто не смотрел вовне, а уж тем более в требуемом ракурсе. Ракета, летящая из двухсоткилометровой дали, не предназначалась для прямого попадания – времена стратегического высокоточного оружия еще не пришли. Она обязывалась сработать по сигналу посылаемого ею запроса. Как только отраженный от цели импульс укладывался по времени в заданный отрезок, боевая часть взрывалась.

Вследствие вышеозначенных причин взрыв ракеты в шестидесяти метрах от корабля никто из экипажа не наблюдал. Кроме того, поскольку межпланетная среда ничем не заполнена, то взрыв не породил привычного для землянина звука. Выброшен-ные порохом поражающие элементы разлетелись по округе в идеальной бесшумности. Надо сказать, что зона поражения осколками в космосе теоретически не имеет предела. Ведь всяческие встречные или поперечные объекты перемещаются там с бешеными скоростями. Кроме того, там нет воздуха или другой среды, способной погасить инерцию.

Можно констатировать, что из-за абсолютно случайных флюктуаций полета ракеты «Аполлон-13» расположился по отношению к разлетающейся шрапнели удачно. Взрыв произошел со стороны служебного модуля, и четыре штыревых поражающих элемента воткнулись в него со скоростью тысячи метров в секунду. Вообще-то штырей было около сотни. Куда унеслись остальные – неизвестно, но однозначно ясно, что они так и остались спутниками Солнца, только много-много меньшими, чем Земля или Юпитер. Также трудно сказать, что произошло, если бы взрыв случился с другой стороны корабля и под обстрел попала лунная посадочная кабина, а главное, командный модуль, в котором размещались астронавты. Наверное, им повезло.

Никто из американцев не спал, поэтому все трое услышали, как их космический дом содрогнулся. Это была фиксация попадания осколков. Практически одновременно раздались два слившихся хлопка – взорвались большие кислородные баки. Тут же включилась система сигнализации. Ее пиканье подавило остальные шумы, а мигание ламп переключило внимание со слуха на зрение. Давление кислорода и тяги начало быстро падать.

Сквозь помехи, все еще наводящиеся теперь уже удаляющимся «Салютом», центр связи в Австралии разобрал сообщение: «Хьюстон, у нас произошла авария!»

Глава 12
Инкогнито

Но космос – штука большая. В нем происходит сразу много чего. Тем более события растянуты во времени, да еще и перемешаны благодаря теории незабвенного Эйнштейна. Так что не было ничего удивительного, что в другой его части и, может даже, в несколько другие часы и дни кто-то продолжал вести неторопливые дискуссии. Тем имелось предостаточно.

– Трудно сказать – я, например, до сей поры не догадываюсь – какую идею пропагандирует предложенная лекция: о вреде или же о пользе алкоголизма, – пожимал плечами Юрий Гагарин. Плечи, между прочим, отягощались лямками специальных шароваров, предназначенных для имитации одной из составляющих жизнедеятельности на планете. Они создавали повышенное давление в нижних конечностях, стремясь восполнить украденное невесомостью свойство – прямохождение. Чудо-штаны наличествовали в одном экземпляре, так что космонавты одевали их по очереди, ибо обязались перед оставленными за бортом медиками носить их не менее чем по четыре часа в сутки. Сейчас пришла очередь Гагарина, так что слушающий его Волков мог наслаждаться плаванием по воздуху в одиночестве.

– Знаешь, Владислав Николаевич, я ведь в молодости никогда не пил. Все не до того было – авиакружок, учеба, да и тяги, честно говоря, нисколечко. И вот, знаешь, как говорится, прошел я воду и огонь. То есть напряг учебы и взлет на кончике баллистической ракеты. И вроде бы считал, что там те «медные трубы»? Однако… Понимаешь, когда по одну сторону чудовищно длинного стола – ты, а по другую – королева Англии или того хуже – Никита Сергеевич Хрущев, тут не сильно заикнешься о том, что ты человек непьющий. (Хотя, рассказывают, американские астронавты любят нажираться вволю, чуть ли не перед самым полетом. Один Джон Гленн у них уникум – ни капли в рот. Но к нашим космонавтам, как ты понимаешь, это капиталистическое падение нравов отношения не имеет.) Так вот, когда бокал доверху, да еще не один раз, ибо надобно выпить за себя самого по предложению хозяйки, потом, разумеется, уже с моей стороны, за мать-королеву, после – за мир во всем мире и еще за покорителей космоса, само собой. Потом счет постепенно теряется. Да и некогда считать, надо держать марку, улыбаться в софиты, да еще постараться не ляпнуть что-нибудь не то. Например, с этим чертовым приземлением меня запутали.

– В смысле – из космоса? – спрашивал парящий и часто кувыркающийся в центре корабля Волков.

– Ну, конечно. Ты же в курсе, что я, как и было спланировано, опускался на парашюте, отдельно от «Востока». А в Париже, при выступлении в ФАИ – Международной федерации аэронавтики, – пришлось врать, что внутри корабля. Эти гаденыши иначе не фиксировали рекорд.

Но не о том я сейчас, Владик, – отмахивался Гагарин. – Я же о вреде и пользе пьянства. В общем, пока я объезжал столицы мира, выяснилось, что «медные трубы», для меня лично, испытание похлестче эквилибристики в центрифуге. Так ведь еще, кроме заграниц, существует наша внутренняя территории – шестая часть суши. Одних столиц республик – пятнадцать штук. Объедь-ка все! А еще просто большие промышленные города. Поезда, самолеты стали моим домом. И вот пока перед трудящимся народом выступаешь – вроде бы ничего, но вот к концу митингов обычно уже накатывает. Как слюна у собаки Павлова. Выработалась, понимаешь, реакция. Потом ведь всегда банкет. На загнивающем Западе – фуршет. Это то же самое, но без стульев. Дабы гостям удобнее было по залу перемещаться, друг с другом здороваться, а дамам демонстрировать туалеты в полной красе. (На наших банкетах не получается – только декольте.) В общем, влип я по уши. И знаешь, как-то поначалу незаметно. Потом началось… Провалы в памяти: с утра долго, под рассольчик, пытаюсь вызвать в мозгу вчерашнюю пролонгацию. Ну, разумеется, рядом на подхвате всегда свой человек из соответствующего ведомства: где надо – поддержит, плечом подопрет, где требуется – скажет на английском, польском или каком требуется, что, мол, «первый летчик-космонавт СССР и Герой Советского Союза утомился: только вчера закончилась серия сложных полетов на новых сверхзвуковых истребителях». И, наверное, верили.

Ну, понятно… (знаю, что для тебя, Владислав Николаевич, теоретически…) со временем потребовалась рюмка с утреца. Провезенные мимо таможни дипломатическим курьером рассолы – уже не слишком помогали, потеряли волшебную силу. Затем и без банкетов требовалось это новое, вошедшее в кровь топливо. Иначе руки дрожат, и, не дай бог, телевидение это зафиксирует. (Да, понимаю, что эфир не прямой. Что не надо – вырежут. Но все же…) В общем, это и называется алкоголизм. Хотя сам, конечно, не веришь. Смеешься, когда врач в мягкой форме на чем-то настаивает. Глупости какие! Да ведь я сам себе хозяин!!! Вот захочу – более ни-ни. Да хоть сейчас! В смысле с этого дня! Ну, с вечера. Или уж лучше с утреца. Вот именно, с утреца. Потом, в честь последнего дня, естественно, повышенная доза. Это уже без всякого фуршета и дам в декольте. Сам с собою – один на один.

Утром, конечно, головная боль. А через несколько часов куда-то ехать, в какой-нибудь Нижний Тагил или в Нижний Новгород – ныне Горький. В общем, надо срочно что-то делать. Ибо виски раскалываются, голову невидимый обруч сдавливает похлестче шлема. Короче, никуда не деться. Приставленный адъютант в курсе. Мигом туда-обратно. В смысле до магазина. Если, конечно, уже одиннадцать. Но можно и до этого, только с переплатой, с заднего крыльца. Долгосрочное здоровье моему товарищу майору до одного места. Мне ведь не в космос: в самолет пассажиром, а потом на трибуну какого-нибудь тракторно-танкового завода. А вот если я сковырнусь в его дежурство, этого ему не простят. Он ведь наверняка хочет когда-то до подполковников дорасти.

Ну и покатилось, повалилось. Потом кто-то из докторов-академиков предложил психотерапию нового вида. Решили занять меня, помимо административных дел, еще и летной подготовкой. Ну, сам понимаешь, посадить меня в истребитель позади какого-нибудь салаги старшего лейтенанта, капитана? Что он подумает о герое космоса, когда я на первой же «бочке» блевану ему за шиворот? Ясное дело, за штурвалом целый командир части, да еще в придачу равный мне по званию, тоже полковник. И тоже Герой Советского Союза. Постарше меня, понятно. Ты ведь в курсе, Владислав Николаевич, что до меня Героя не за военные заслуги получил только один человек – командир первой атомной лодки «Ленинский комсомол».

Волков кивнул.

– Так что уж ежу понятно, Серегин получил своего Героя за сбитых фашистов. Ну и ожидали, наверное, что он меня по-отечески, потихонечку и лояльно приструнит. Кто знает, может, так бы оно со временем и случилось, все-таки человек не только Корею прошел, а еще до нее фашистов из своего штурмовика дырявил. Но не сложилось. Слушай, Владик, сколько мне еще в этих чертовых штанах загорать?

– Еще долго, Юрий Алексеевич. Продолжайте, покуда нас не отвлекают плановые инженерные тесты.

– И, значит, начал я летать с Владимиром Сергеевичем. (Вечная ему слава!) Уже после первого полета, когда я на него действительно рыгнул, стал он на меня смотреть с сочувствием. «Юрий Алексеевич, – сказал он мне и правда по-отечески, – возьмите себя в руки. Что ж это вы с собой сделали? Вы же наш главный советский символ, после серпа и молота». Можно подумать, я сам этого не разумел? Тем не менее, дабы меня совсем не угробить, стал он летать со мной через раз. В смысле по документам фиксировалось как положено, все тютелька в тютельку, а в действительности – когда один из двух, когда один из трех вылетов. Серегин мог это сделать. Он ведь был командир части, и к тому же уважаемый. Любили его все: и летчики, и техники, и весь личный состав. Ну а какая была альтернатива? Сказать, что я уже ни на что не годен? Это ж не только мне, а и самому себе поставить крест на дальнейшей карьере. Ведь получится – не справился с важным правительственным заданием. В общем, вот так я и летал.

И до того, Владик, я обнаглел, что иногда меня даже на полеты привозили «в лоскуты». Ну какой тут из меня летчик? Или даже пассажир? Ведь умру еще на взлете. Это ж истребитель – не пассажирский «Ан», где можно под видом американской кока-колы заливать в глотку что ни попадя. И, значит, то, что произошло, не было невероятной случайностью. В статистике моих «полетов» это был случай рядовой. В тот раз я обнаглел вдрызг. В заднем кармане прихватил фляжку – двести миллилитров. Внутрь уже вдвое больше влито, понятное дело. Знаешь, когда на меня Владимир Сергеевич глянул, я готов был провалиться прямо сквозь взлетную полосу. «Отоспитесь, Гагарин! – сказал он мне тогда. Между прочим, в первый раз грубо. – Ну а за летные часы не волнуйтесь. Вам их проставят. Будет вам когда-нибудь пенсия с надбавками. Если, разумеется, доживете!» Вот тут я и захотел провалиться. А он как швырнет моим шлемом о бетон. Чуть стекло не раскололось, хотя, конечно, вряд ли – оно ж сверхпрочное. И пошел к «МиГу». А куда ему было теперь деваться? Ведь уже после первого раза он, получается, нарушил кучу всяких положений устава и службы. Теперь прекратить со мной «полеты» значило признаться во всем содеянном. Он бы гарантированно слетел с командиров части, а уж о будущих генеральских звездах нечего было бы и думать.

Когда он взлетел, я снова дал себе слово больше ни-ни. Хотел вылить к черту прихваченную флягу. Уже открутил пробочку. Нюхнул. Ну и, понятное дело… Две секунды – и вылил. Правда, не на землю – себе в нутро. Потом, наверное, дежурный офицер дотащил меня до топчана. Там, на этом топчане, меня и расчухали, когда пришло сообщение с радаров о потере контакта с самолетом.

У дежурного майора глаза были как блюдца. Наверное, уже видел в ближайшей перспективе Колыму. Я вначале не поверил. А когда поверил, по голове садануло так, что центрифужные пируэты покажутся лютиками. Вероятно, у меня снова был краткосрочный провал памяти. Потом, когда на поиски вылетело дежурное звено вертолетов, я, как и все, надеялся, что Владимир Сергеевич успел воспользоваться катапультой. И пока разыскивали самолет, искали в кабине двоих, меня спешно перевезли куда-то в закрытом «бобике», и я «мило» беседовал с цельным генералом КГБ в помещении без окон. «Что будем делать, полковник Гагарин?» – спрашивал меня этот служака. И поверь, Владик, я ползал на коленях и умолял простить меня, а также убеждал, что искуплю свою вину кровью. Умолял послать меня во Вьетнам и дать хотя бы «МиГ-15» или даже «МиГ-9», ну хоть «что-нибудь». Я чистосердечно собирался сбивать «летающие крепости», но не пустили.

Потом мне показали некролог в «Правде» за 28 марта. Тогда я решил, что очень скоро меня просто без шума поставят к стенке. Мне как раз было все равно, даже хотелось, чтобы скорее, – давила послеалкогольная ломка. Затем, примерно через месяц, после длительного медицинского обследования, которое я спокойно принял за подготовку к казни, мне предложили уйти в тень, и более того…

«Во Вьетнаме, – растолковали мне тогда, – героев хватит без вас. Там в основном работают ракетчики – от истребителей толку мало. Да и какой из вас истребитель, Юрий Алексеевич? Навыки уже не те. А вот тем, что вы есть – космонавтом, – вы бы еще могли быть. Ясное дело, пока только в качестве третьего дублера». «Согласен! – сказал я. – Согласен, даже если вы меня обманываете!» Вот так я и стал «тайным».

Потом, через пару месяцев, у меня случился еще один шок… Ладно, об этом после. Кажется, Владик, нас запрашивает Земля? Мне не пора уже снимать эти «штанишки»?

– Послушайте, Юрий Алексеевич, – интересовался космонавт-исследователь Волков. – Вы говорили, что лекция неясно о чем, о вреде или о пользе пьянок. О вреде я понял, а когда же будет о пользе?

– Разве неясно, Владик? Если бы я тогда не пил, то мои обугленные ошметки разыскали бы вместе с полковником и Героем Советского Союза Владимиром Сергеевичем Серегиным. Ведь, как доказала исследовательская комиссия, самолет и летчик погибли не от ошибки управления, вызванной неумелым управлением (как я вначале с ужасом предполагал, вспоминая, в какой злости Серегин сел за штурвал), а от ошибки, вызванной неправильной работой высотомера. В момент смерти пульс у Владимира Сергеевича был абсолютно нормальный – разумеется, с учетом специфики работы. То есть он встретил смерть, совершенно о ней не ведая. Если бы я тогда не напился… Все, Земля волнуется!

– Сейчас, сейчас отвечаю, Юрий Алексеевич! – отозвался тискающий наушники летчик-космонавт Волков.

Глава 13
Ставка

А где-то там, в сотнях тысяч километров от пронзенной гравитацией пустоты, сидел за столом грузный постаревший человек. Он был лишен возможности непосредственно командовать процессом, и не только в окрестностях естественного спутника Земли. Даже здесь, в рамках главенства одного «G», он не имел права появляться в больших коллективах, хотя мог ими руководить. Руководить опосредованно, через других. И даже не анонимно. И они, те, новые руководители, вовсе не были какими-то пройдохами, специально прорвавшимися к власти. Они просто делали порученное сверху дело. Может, они были бы рады снять с себя бремя чужих решений и чужих заслуг, а может, уже попривыкли, и условные, маскарадные погоны вошли в плоть и кровь. Сейчас, да и ранее, это уже не имело для него значения. Он прошел апофеоз славы, возможный в этой стране и в этом веке, по крайней мере с учетом профиля его работы. Наверняка в другом месте при подобных заслугах он бы получил «Нобелевку», но ведь надо учесть и другие факторы.

Там, в этих отгороженных пограничным занавесом апельсиново-банановых странах, он бы не смог получить нужного для прорыва к «Нобелевке» образования. Так бы и сидел до сей поры где-нибудь на завалинке, глядя на пролетающие самолеты, и с тоской вспоминал бы наблюдаемые в голодраном детстве планеры, по-прежнему ничего не соображая ни в математике, ни в физике. Только здесь, в этой муштруемой зимней стужей стране-изгое, он поднялся до неизмеримых высот. Только здесь жестокая, но верящая и не уставшая от перспектив власть смогла разрубить узлы иерархических предрассудков и выкинуть на помойку аристократическую мишуру, тормозящую колесо истории и уволакивающую прогресс в полированную пóтом арену служения излишествам и желудку. Эта власть попыталась, насколько могла, умело поднять глаза населяющих скупые просторы народов к небу и распахнуть их будущему. И сквозь нищету и голод, войну и холода очень-очень многие разглядели туманные силуэты этого будущего-мечты. И он тоже был среди тех. И в некоторых аспектах он увидел это будущее гораздо острее, чем другие. Он сумел зацепиться за него, вырваться из завалинок прошлого и пройти через настоящее. И не просто пройти – заставить это настоящее приобрести увиденные им сверкающие черты грядущего апофеоза покорения пространства и времени. Да, он сделал только первые шаги. Те, кто придут после него – нет, уже пришли после, ибо силою обстоятельств он находится за ареной, – сумеют сжать и сделать подвластным пространство и продолжат ускорять время, заставляя колесо истории мельтешить спицами, как на велотреке. Он знал, что так будет.

Но время злопамятно. Оно не любит тех, кто заставляет его ускорять темп. И оно должно питать эту неспланированную эволюционную трату, должно высасывать откуда-то энергию, насыщающую этот разворот в сверкающие алюминием и титаном перспективы. Сейчас оно высасывало энергию из него. Ну что ж, он был рад послужить топливом для нового броска. Он очень надеялся, что отсосанной у него жизни хватит надолго. Единственное, чего он хотел, – дождаться возвращения…

Да нет, даже не возвращения. Цветы, ковровые дорожки – такое он уже наблюдал не раз. Всегда, кстати, не в натуре, а в черно-белом мире телевизора. Когда-то в маленьком экране, с большой, заполненной водой колбой впереди, для растягивания изображения вширь. Сейчас – в нормальной громаде «Рекорда»…

Так вот, даже не возвращения. Того мига, когда его любимец Юра сядет на поверхность Луны и ляпнет – снова ляпнет – какой-нибудь экспромт типа своего «Поехали!». Только бы выдержало сердце. Старый человек в кресле очень надеялся, что надорванный кровяной насос, спрятанный под реберным каркасом, не подведет, продержится еще какое-то время. Совсем малое время. Он был благодарен судьбе за подброшенную на пути первого «Ходока» Аномалию. Конечно, он был благодарен и экипажу «Лунохода-2». Он не мог выразить им благодарность устно и даже письменно. Он считался для них тенью, ушедшей за горизонт тенью, одним из тех, кто участвовал в разработке волшебной лунной машины. Ну что ж, и без его благодарностей они выполнили задачу на ура.

Теперь вся надежда была на Юру. На него и на его напарника. Еще он был благодарен бывшему соратнику и бывшему конкуренту Владимиру Челомею. Это он смог разработать удивительную боевую станцию, сумевшую остановить американцев. Ведь тот, кто сидел в кресле у стола, когда-то пропагандировал освоение космоса в мирных целях. Но долгое, слишком долгое сотрудничество – да что там сотрудничество, подчинение генералам – наложило свой отпечаток на жизнь. Если бы не военное противостояние…

Еще неизвестно, когда бы дело дошло до космоса! И на маме-Земле имелось видимо-невидимо дел. Но эта наземная суета действовала заодно с предательским временем. Она отсасывала средства. Тормозила вращение спиц прогресса и, как следствие, начинала отбирать пространство. Так она отсосала Марс. Хапнула назад миллионы рублей, направленные группе Феоктистова на плановую разработку экспедиции к Красной планете. Также она едва не успела отсосать Луну. Если бы «Луноход-1» прошел чуть в стороне от Аномалии…

Не хотелось об этом думать.

Теперь ставка была на Юру. Если он доберется и захватит для Родины этот подарок судьбы… Совершенно неизвестно, что это может быть. Возможно, инопланетный зонд! Пусть и бесполезный в хозяйственной практике, но зато доказывающий реальность иной разумной жизни. Что это даст? Ба! В максимуме – полный крах политике противостояния систем. Конец «холодной войны». Ибо для чего она? Для дележа? Но какой смысл делить эту маленькую колыбельку цивилизации, когда откроются возможности войти в какое-нибудь галактическое Великое Кольцо?

«Жуть! Куда меня понесло, – размышлял грузный, тяжело дышащий человек. – Уж до организации трансгалактических перелетов не дотянуть точно. Фильтры, насосы, капиллярные трубопроводы внутри – все на грани разрывов, на последнем издыхании. Есть задача дотянуть только до плановой мягкой посадки – прилунения. И тогда можно будет сказать судьбе окончательное спасибо. Судьбе… Ну и врачам, конечно. И этим, что обхаживают сейчас, и тем, что сотворили имитацию смерти тогда.

Потом торжественные похороны. Прр! Это мы уже проходили!»