Текст книги "Годунов в кругу родни"

Автор книги: Федор Успенский

Соавторы: Анна Литвина
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)

Таким образом, вполне естественно было бы допустить, что сын Бориса Годунова появился на свет 7 июня[76]76
  Такое предположение высказывалось в работах: Пивоварова, 2013: 51; Пивоварова, 2020: 109; Литвина & Успенский, 2020б: 215–219; Литвина & Успенский, 2020в: 106–107.


[Закрыть]. С другой стороны, в нашем распоряжении имеется источник, очередной синодик Троице-Сергиева монастыря (XVII в.), где покойного царевича именуют Федором, но предписывают поминать – без каких-либо дополнительных разъяснений – на 18 мая, т. е. именно на тот день, когда отмечается еще одна память св. Феодота Анкирского:

<мая> и҃i <18> кормъ по цр҃вчє Фєодорє Борисовичє на єго памѧть (ОР РГБ, ф. 304. I. № 814: л. 105)..

Такая поминальная формула, когда усопшего называют его публичным именем, но приурочивают его поминовение к празднованию святому тезке по имени непубличному, вполне типична для русской коммеморативной практики, тем более что царевич показан под именем Феодот в этом же источнике, но в другом месте (ОР РГБ, ф. 304. I. № 814: л. 131).

Будь у нас не одно, а несколько свидетельств подобного рода, мы с большей уверенностью говорили бы о том, что день рождения царевича приходится на 18 мая 1589 г. Однако практика индивидуального поминовения Федора Борисовича, по понятным причинам, весьма скудна – после его безвременной гибели для этого поначалу было слишком мало возможностей, а потом не слишком много ресурсов. Поэтому нам трудно определить, является ли в данном случае 18 мая результатом точных знаний о дне появления Федора / Феодота на свет, или те, кто устанавливал поминовение, руководствовались лишь общими сведениями о его имени и небесном покровителе тезке.

Иными словами, говоря о дате рождения Федора Борисовича, невозможно избавиться от колебаний между 18 мая и 7 июня 1589 г. При этом мы хотели бы лишний раз подчеркнуть, что отпрыску Годунова, появившемуся на свет в любую из этих дат, имя Федор в качестве публичного оптимально подходило бы по всем мыслимым соображениям, будь то соображения родовые или календарные. Здесь сходились две линии преемственности – собственно семейная и властно-элитарная. Федором, напомним, был родной дед царевича по отцу, скончавшийся за много лет до появления внука на свет[77]77
  В этой перспективе весьма характерно, что Федором был наречен и первенец Бориса Годунова, который, судя по надписи на надгробной плите из костромского Ипатьевского монастыря, скончался во младенчестве в 1572 г. [Панова, 2019: 50].


[Закрыть], и, с другой стороны, по Феодору Стратилату, как известно, был наречен царь Федор Иванович[78]78
  См. подробнее гл. IV в настоящем издании. Федор Иванович был, без сомнения, наречен по «летнему» Стратилату. В частности, дата 8 июня избрана в качестве заздравного корма для царя во Вкладной книге костромского Ипатьевского монастыря [Книга вкладная…, 1728: л. 8] (ср. также: Бурдина, 2010: 255), в других источниках такого же типа она появляется в качестве даты поминального корма (ОР РГБ, ф. 304. I. № 814: л. 114об.) [Левицкая, 1994: 125; Кириченко, Николаева, 2008: 219 [л. 225]; Безроднов, 2011: 64 [л. 14]] (ср.: Сахаров, 1851: 80, 89). В. Н. Козляков [2007: 61] приводит документ, согласно которому боярин Дмитрий Шуйский (ум. 1612) присутствовал на царских именинах («государев ангел»), но в качестве даты здесь ошибочно указывается 8 июля.


[Закрыть], супруг родной тетки мальчика, тот самодержец, преемником которого суждено было сделаться его отцу. При всем том празднование Феодору Стратилату, как уже говорилось, прекрасно укладывалось во временной промежуток, в пределах которого чаще всего выбирали публичное имя младенцу (около трех недель).

Было ли Феодот тем именем, которое Федор Борисович получил в крещении? Или Борис Годунов, который к моменту рождения этого сына де-факто управлял страной и был шурином государя Федора Ивановича, решил во всем подражать последним Рюриковичам на престоле, дав младенцу в крещении родовое имя Федор, а Феодот оставив в качестве своеобразного благочестивого дополнения? Сын Годунова, как известно, не пробыл на престоле и двух месяцев и попросту не успел закрепить и манифестировать культ своих патрональных святых. Тем не менее, целый ряд косвенных данных, от показаний синодика, где Федора / Феодота именуют Феодотом и поминают на св. Феодота Анкирского, до композиции Голгофского креста на надгробном покрове царевича (см. рис. 7 и № 29 в Приложении), говорят в пользу первой версии, согласно которой именно Феодотом он и был крещен.

Так или иначе, на сегодняшний день не остается решительно никаких сомнений в том, что у царя Бориса Годунова в миру было лишь одно имя и два небесных заступника, свв. Борис и Глеб, но зато два имени, Федор и Феодот, и, соответственно, двое небесных тезок – свв. Феодор Стратилат и Феодот Анкирский – было у царского сына Федора Борисовича.

Приложение

^{Надгробный покров Федора Борисовича (Сергиево-Посадский государственный историко-художественный музей-заповедник, инв. № 2428)}

Схема расположения дробниц на надгробном покрове Федора Борисовича

^{1 – св. Троица; 2 – св. князь Борис; 3 – Богоматерь с младенцем. Оранта; 4 – св. кн. Глеб; 5 – св. Иоанн Златоуст; 6 – ап. Петр; 7 – арх. Гавриил; 8 – Богоматерь; 9 – Иисус Христос; 10 – Иоанн Предтеча; 11 – арх. Гавриил; 12 – ап. Павел; 13 – св. Мария Магдалина; 14 – св. Петр-царевич; 15 – св. Алексий-митрополит; 16 – св. Иона-митрополит; 17 – св. Николай; 18 – св. кн. Владимир Киевский; 19 – св. Сергий; 20 – св. кн. Михаил Черниговский; 21 – св. Никон; 22 – св. Василий Блаженный; 23 – св. Александр Свирский; 24 – св. Авраамий Ростовский; 25 – преп. Сава (sic!); 26 – преп. Ксения; 27 – ап. Филипп; 28 – преп. Кирилл; 29 – св. Феодот Анкирский; 30 – св. Феодор Стратилат; 31 – св. Димитрий Солунский; 32 – св. Екатерина; 33 – преп. Феодосий; 34 – св. Пятница; 35 – св. Петр митрополит; 36 – преп. Пафнутий; 37 – св. Леонтий Ростовский; 38 – св. Василий Кесарийский; 39 – преп. Антоний; 40 – преп. Зосима; 41 – муч. Никита; 42 – преп. Варлам («Варламе»); 43 – св. Андрей Стратилат; 44 – св. Максим Исповедник; 45 – св. муч. Варвара; 46 – преп. Савватий}

Глава III.
Царские тетки

Семейная история Годуновых, которые сначала приобщились к династии благодаря браку, а потом попытались сделаться династией сами, с одной стороны, совершенно уникальна, а с другой достаточно типична. В самом деле, в XVI в. матримониальный союз с династом был для державной избранницы чем-то вроде сверхскоростного социального лифта, мгновенно допускавшего ее родню к различным институтам власти. Сколь далеко могло зайти такого рода возвышение, демонстрирует пример семьи Романовых, для которых родство с царицей Анастасией (ум. 1560), а соответственно, и с ее сыном, царем Федором Ивановичем, вплоть до середины XVII столетия оставалось важнейшим основанием легитимизации их правления. Упрощая дело, можно сказать, что в долгосрочной перспективе проект Романовых оказался успешным, а проект Годуновых потерпел фиаско, однако поначалу выигрывали последние, и у них было достаточно времени, чтобы запечатлеть свои имена для потомков и выстроить наперед целую программу почитания своих личных небесных покровителей.

Самым заметным, хотя и не самым первым шагом в этом направлении стал, разумеется, брак Ирины Федоровны Годуновой с царевичем Федором. Кто же, кроме ее брата, были главными бенефициарами этого события и благодаря кому оно оказалось возможным?

Как нам уже приходилось упоминать, в синодиках и в поминальных вкладах годуновского времени нередко появляются имена царских родителей, Федора и иноки Снандулии (в миру Стефаниды). Они занимают вполне традиционное место в символическом ряду семейных поминовений, но их образы практически отсутствуют в политической жизни и, так сказать, в политической риторике – как известно, Ирина и Борис лишились отца, еще будучи детьми, а их мать постриглась в монахини. Брат и сестра воспитывались при дворе, в семье своего дяди, Дмитрия Ивановича Годунова, сделавшего чрезвычайно успешную карьеру – ему, в сущности, племянники и были обязаны возможностью попасть в царское окружение. С другой стороны, именно Дмитрий Иванович на протяжении многих десятилетий проявлял тщательнейшее внимание к благочестивому прославлению небесных покровителей своей племянницы Ирины и ее мужа, царя Федора, не говоря уже о патроне севшего со временем на престол племянника, и был одним из самых щедрых жертвователей той эпохи.

Однако при всем андроцентризме династической жизни в деле личного благочестия, да и в обустройстве брачной стратегии семьи, огромная роль отводилась женщинам. Неслучайно историки искусства видят в женах высшей знати еще и владелиц, а то и своеобразных распорядительниц больших домашних мастерских, поставлявших благочестивые артефакты, по которым мы можем судить сейчас о религиозной жизни той или иной элитарной семьи. В определенном смысле их соприкосновение с этими предметами бывало более личным и индивидуальным, чем у их родичей-мужчин, а с другой стороны – именно на взаимодействии между женщинами держались зачастую внутрисемейные контакты. Кроме того, связь с правящим домом, возникшая благодаря родству через брак, как раз в женских именах порой и запечатлевалась[79]79
  См. подробнее: Литвина & Успенский, 2018в.


[Закрыть].

Что же известно о царских тетках, которые формально или на деле должны быть заменять мать племянникам Дмитрия Ивановича Годунова?

Надо заметить, что большая часть информации об этих женщинах сосредоточена в различных поминальных записях, сообщающих о вкладах, которые делались ими самими или по ним. Так, мы уверенно можем сказать, что одна из этих теток – по всей видимости, первая жена Дмитрия Ивановича – скончалась в ту пору, когда Ирина Федоровна успела не только выйти замуж за наследника, но и стать царицей. О дате ее кончины (5 декабря 1588 г.)[80]80
  В работах С. Б. Веселовского [1946: 78–78 [примеч. 5]; 1969: 185–186 [примеч. 64]] ошибочно указывается 1598 г. В статье А. Л. Корзинина [2021: 299] дата кончины Агриппины показана как 7 (а не 5) декабря 1588 г., однако это неверно – 7 декабря Дмитрий Иванович приехал в монастырь хоронить свою супругу.


[Закрыть], об огромном вкладе, который сделал по ней муж, и, что самое существенное, об ее именах, мы узнаем из документов, связанных с родовой усыпальницей Годуновых, костромским Ипатьевским монастырем:

Въ лѣто 7097-мъ [1589 sic! должно быть 7096/1588. – А. Л., Ф. Х.] году декабря въ 7 день былъ государевъ бояринъ Дмитрей Ивановичъ Годуновъ въ Ипатцкомъ монастыре похоронять семьи своеи Агрипены иноки Александры привезъ Дмитрей Ивановичъ окладныхъ и складныхъ 86 образовъ, у нихъ было золотыхъ 48, да серебреницъ 8 [Соколов, 1890: 55][81]81
  Соответствующие сведения есть и во Вкладной книге костромского Ипатьевского монастыря: «Лѣта зч҃г [7096/1588]. Дєкабрѧ въ к҃ [20] дєн далъ гс҄дрвъ Болѧрин Димитрїи Иванович҄ Годꙋновъ. по своєй сємьє Агрипѣнѣ, по инокѣ Алєѯандрѣ, в домъ живоначал҄ныѧ Тро҄ицы в Ыпацкой мнс҄трь. Бж҃їє милосєрдїє. во сємьдєсѧт пѧть образовъ окладных, а оу нихъ сорокъ восємъ золотых, да осмь срєбрѧныхъ» [Книга вкладная., 1728: л. 12; Иоанн Павлихин, 2013: 17 [примеч. 12], 20 [ил.]]. Как известно, одним из значений встречающегося здесь и во многих других древнерусских источниках слова семья было «жена, супруга».


[Закрыть].

Благодаря показаниям Вкладной книги из этого же монастыря, мы узнаем и дату именин Годуновой:

Да по Дмитрїєвои сємьє Ивановича по Агрипѣнє по инокє Алеѯандрє кормъ кормить на Єѧ прєставленїе. декабрѧ въ є҃ [5] день. Да дрꙋгои кормъ кормить на Єѧ памѧ июнѧ въ к҃г [23] день [Книга вкладная…, 1728: л. 13об.–14].

Таким образом, нам известно, что эта супруга Дмитрия Ивановича в крещении была Агриппиной (Аграфеной), а при пострижении, в соответствии с весьма устойчивой традицией, приняла имя, начинающееся на ту же букву, и сделалась Александрой. Обратим внимание, что, несмотря на монашеский постриг, поминать ее предписывалось на день святой, тезоименитой по прежнему, мирскому, крестильному имени Агриппина, 23 июня (память св. Агриппины, мученицы римской). Такова была общая практика – иноков и инокинь обычно поминали не по монашескому имени, а по тому, что было дано в крещении.

Иными словами, при всей скудости сведений об этой женщине[82]82
  Она упоминается среди сидевших за столом боярынь на последней свадьбе Ивана Грозного и Марии Нагой, причем фигурирует на первом месте среди женщин из клана Годуновых – следом за ней названы Евфимия, жена Василия Годунова, и Пелагея, жена Степана Годунова [ДРВ, XIII: 113].


[Закрыть] (мы ничего не знаем, например, даже о ее происхождении) ее именование не вызывает сомнений и целиком соответствует тем принципам и тенденциям – как в имянаречении, так и в коммеморативной практике – которые свойственны XVI–XVII столетию.

После ее смерти Дмитрий Иванович недолго оставался вдовцом, годы наивысшего могущества и богатства ему суждено было разделить не с Агриппиной. От этого нового этапа его матримониальной жизни сохранилось множество объектов, так или иначе связанных с женскими мастерскими или, по крайней мере, с женскими именами, однако ответ на вопрос, кто, собственно, за этими именами скрывается, требует разрешения сразу нескольких загадок. Каким набором фактов мы здесь располагаем?

Доподлинно известно, что, скончавшись незадолго до своего племянника Бориса, в 1605 г., Дмитрий Иванович оставил по себе вдову, надолго его пережившую. Во всяком случае, в 1628 г. она еще здравствовала и располагала возможностью пожертвовать в монастырь довольно значительную сумму денег:

Во 136 [1628] году дала вкладу Новодевичья монастыря старица Александра Дмитрiевская жена Годунова пятьдесятъ рублевъ денегъ [Иванов, 1892: 26].

Лишний раз убедиться в том, что старица Александра – это не кто иная, как вдова царского дяди Дмитрия Ивановича, а заодно узнать ее мирское имя и получить некое представление об источнике ее благосостояния мы можем благодаря жалованной подтвердительной грамоте царя Михаила Федоровича, выданной 31 декабря 1621 г.:

Се аз, царь и великий князь Михайло Федорович всеа Руси самодержец, пожаловал есмя Нового девичья монастыря старицу Александру, что была в мире боярина Дмитреева жена Ивановича Годунова, старою мужа ее Дмитреевой купленою и выменовною вотчиною […] А в подлинном списку тое грамоты написано все имянно, что были те села и деревни и пустоши в вотчине за мужем ее за боярином за Дмитреем Ивановичем Годуновым, и мужа ее Дмитрея не стало, и во 114-м [1606] году те села и деревни и пустоши в записных вотчинных книгах записаны за вдовою за Стефанидою боярина за Дмитреевскою женою Ивановича Годунова. Что била нам челом Нового девичья монастыря старица Александра, что была в мире Стефанида, мужа-де ее боярина Дмитрея Ивановича купленая выменовная вотчина в Кашинском уезде село Пухлимское да село Богоявленское, Медведицкое тож […] и нам бы ее, старицу Александру, пожаловать, велети ей на те вотчины по прежним указом и старым записным книгам дати нашу жалованную грамоту, по чему ей теми своими вотчинами владеть […] И на те вотчины ей, старице Александре, ся наша царьская жалованная грамота, а владети ей теми своими вотчинами по сей нашей царьской жалованной грамоте. [АСЗ, IV: 438–439 [№ 527]][83]83
  Список 1663 г. (РГАДА, ф. 1209 Столбцы по Мурому, № 746/33657: л. 120–122).


[Закрыть].

Весьма вероятно при этом, что в начале 30-х годов XVII в. инокини Александры (в миру Стефаниды) уже не стало, потому что вотчины в Кашинском уезде, упомянутые в царской грамоте, около 1631/1632 г. переходят к одному из родственников ее мужа, Матвею Михайловичу Годунову [Павлов, 2016: 440; Павлов, II: 282].

Та роль своеобразной заместительницы матери Бориса и Ирины, которую Стефанида (Александра) Годунова играла в семье, видна, в частности, из родственного письма, которое в 1609 г. посылает ей царевна-инокиня Ксения (Ольга) из осажденного Троице-Сергиева монастыря.

Къ (госу)д(а)р(ы)не моеi светъ бабушке Стефаниде О[н]дрее(в)не Борисова до(ч) Федоровичiе Годунова чело(м) бье(т). Буди, г(осу)д(а)р(ы)ня, здарова на многие лета с с(ы)номъ свои[м] с кня(з)[ем] Ивано(м) Семенавичемъ и с невесткою с княпнею Аленою Ивановною. Пожалуй (госу)д(а)р(ы)ня, пиши ко мне о свое(м) здаро(в)е, а мне про ваш[е] здаро(в)я, слышив, радовати(с). А похоче(ш) про меня ведать, я у Живонача(л) – ные Троицы в осаде (с) ма(р)та по 29 в свои(х) беда(х) чу(д) ж[и]ва со всеми старицами, коне(ш) – но, бо(л)[на], а впре(д), (госу)д(а)р(ы)ня, ни[к]то не чае(т) себе живата. Зде(с) у на(с) за гре(х) за н(а)шь шато(с)ть и измена великая, да у на(с) з же в осаде моровая пов(е)трея, пришли на всяки(х) людеи скорби великие смертные. А вся днь хороня(т) мертвы(х) чла(в)ъ по дваца(т) и по трицати и б(о)лши. Которые люди по ся месте осталися, и те собою не владеютъ, все обезножели. Да пожалу(и), г(осу)д(а)р(ы)ня, о(т)пиши ко мне про моско(в)ское жи(т)е, про все подлинно, что у ва(с) деяца. А я тобе г(осу)д(а)р(ы)не свету много чело(м) бью [Тюменцев & Тупикова, 2018: 945 [Прилож., № 1]].

Из этого письма очевидно, что Ксения (Ольга) Борисовна именует вдову своего двоюродного деда «бабушкой» не только по формально-этикетным соображениям – они явно поддерживают регулярную переписку и остаются близки друг другу в несчастьях. Кроме того, мы обретаем и отчество Стефаниды, которое еще не раз встретится нам в различных документах – Андреевна. Узнаем мы и о том, что у Стефаниды Андреевны имелся сын, носивший княжеский титул и по крови с Годуновыми никак не связанный. Таким образом, напрашивается предположение, что Дмитрий Иванович, будучи ко времени кончины Агриппины в 1588 г. человеком немолодым, вступил в новый брак не с девицей, а со вдовой. Однако, пытаясь определить, когда именно это произошло, мы неожиданно сталкиваемся с целым рядом сложностей и противоречий.

Самая главная из них обусловлена тем, что после кончины Агриппины Годуновой в источниках, относящихся к семейной жизни боярина Дмитрия Ивановича, фигурируют два разных женских имени – уже знакомое нам Стефанида и Матрона (Матрена). Попробуем разобраться, где и как они появляются.

Имя Стефанида, помимо процитированных выше текстов, есть по крайней мере на трех артефактах. Два из них – это не что иное, как памятники лицевого шитья, являющие собой личные вклады жены Дмитрия Годунова, предположительно созданные в ее мастерских. Надпись на одном, сударе с изображением «Богоматерь Воплощение», гласит:

…положила в до(м) Хву Бгоꙗвлении Стоеанида Мндрѣевна по своеи душѣ и по своихъ родителехъ в вѣчныи блгъ [Маясова, 2004: 192–193 [№ 50]; 1984: 51].

Текст же на воздухе «Христос во гробе» чуть более пространен в том, что касается именования вкладчицы:

положила в домъ с(вя)тому Б(о)гоявлению Дмитреевъская жена Ивановича Годунова Стефанида Ондреевна по своей д(у)ше и по своих родителех в вечныи [Маясова, 1984: 51] (ср: Маясова, 2004: 192)[84]84
  Хранится в музее «Новый Иерусалим».


[Закрыть].

Оба предмета были даны Стефанидой Андреевной в Богоявленский Анастасьин костромской монастырь, и, по мнению Н. А. Маясовой [2004: 192–193], представляли собой части единого комплекта.

Еще один артефакт – блюдо-лохань из аугсбургского серебра (Музеи московского Кремля, инв. № МЗ–336) – несет на себе две надписи: на лицевой стороне сообщается, что это блюдо было вложено Дмитрием Ивановичем Годуновым в Ипатьевский костромской монастырь, тогда как на оборотной его стороне присутствует следующее свидетельство:

лохань конюше(г)[о] боярина Дмитрея Ивановича Годунова о(т)да(л) жене моеи Стефани(де) О(н)дреевне [Борис Годунов…, 2015: 314–315 [№ 129]] (автор кат. оп. А. Г. Кудрявцева).

По клеймам изготовление блюда датируется 1599 годом, так что оно никак не могло оказаться у супруги Годунова раньше этого времени. Отметим, кроме того, что на всех этих предметах, помимо имени Стефанида, фигурирует и отчество вкладчицы – Андреевна. Есть и еще по крайней мере один, сугубо письменный источник, где упомянута жена Годунова по имени Стефанида, но о нем мы скажем чуть позже.

Имя Матрона встречается как будто бы несколько чаще, нежели Стефанида, и фигурирует оно как в датированных, так и в недатированных текстах, но одного, строго определенного типа, а именно – в разнообразных вкладных записях, знаменующих церковные пожертвования, где первым и основным жертвователем назван Дмитрий Иванович. Обыкновенно эти записи, независимо от того, с каким объектом они связаны, являют собой своеобразные вариации одной и той же формулы, наиболее ярко представленной в Псалтири 1600 г. (ГИМ, инв. № Чуд. 57), которая была отдана боярином Годуновым в Чудов монастырь. Приведем тот ее фрагмент, где названы имена вкладчиков:

…положил в дом архаггелу Михаилу и чюдотворцу Алексею в Чюдов монастырь конюшей и болярин Дмитрей Иванович Годунов за свое здравие и за жену свою Матрону. А Богъ по душю сошлет, ино по своей душе и по жене своей Матроне и по своих детех и по своих родителех в вечный поминок [Тихомиров, 2003: 572 [№ 102]].

Весьма сходная формулировка есть и во вкладной записи на Псалтири, вложенной в 1594 г. в Кириллов Белозерский монастырь[85]85
  «…конюшеи и бояринъ Дмитрей Ивановичь Годуновъ за свое здравiе и за женоу свою Матреноу, а Богъ по дшоу сошлетъ, ино по своей дше и по своихъ родителехъ на память вечную» [Шевырев, 1850: 48–49].


[Закрыть], на рукописной Псалтири, отданной в 1602 г. в Троицкий Калязин монастырь (ГИМ, инв. № Муз. 4062), практически идентичный текст обнаруживается и в надписи на Евангелии 1605 г. из костромского Ипатьевского монастыря (КГИАХМЗ, Евангелие 1605 г., инв. № 1521)[86]86
  «...здѣлалъ ае Евaнгелiе вдомъ живоначальной Троицы выпатцкой монастырь конюшей и бояринъ Дмитрей Ивановичь Годуновъ за свое здравье и за свою жену Матрену, а Богъ по душу сошлетъ по своеи душе и по своихъ родителѣхъ вѣчно благъ» [Костромской Ипатьевский монастырь, 1913: 81; Покровский, 1909: 24] (отличного качества фотографию надписи см. в издании: Иоанн Павлихин, 2013: 14 [ил. 48]).


[Закрыть]. Оклад последнего, помимо всего прочего, украшен несколькими дробницами, на одной из которых есть парное изображение св. Димитрия Солунского, патрона Дмитрия Ивановича, и мученицы Матроны, очевидным образом небесной покровительницы его жены[87]87
  Фото лицевой стороны оклада см. в издании: Борис Годунов., 2015: 305 [№ 125].


[Закрыть].

Присутствовала интересующая нас формула и на плащанице 1604 г. «Положение Христа во гроб» [Костромской Ипатьевский монастырь, 1913: 73; Покровский, 1909: 20]. Еще один артефакт конца 90-х годов XVI в., связанный с мастерской Годуновых – пелена «Крещение» – не имеет специальной надписи, но несет на себе подписанные изображения преподобной Матроны («прбно Ма(т)рона») и Димитрия Солунского [Маясова, 1984: 50–51; 2004: 182183 [№ 45]]. Оба этих предмета также связываются с мастерскими боярыни Годуновой.

Изображения свв. Агриппины[88]88
  Агриппиной звали не только скончавшуюся 5 декабря 1588 г. супругу Дмитрия Ивановича, это же имя носила в иночестве его родная мать, которую в миру звали Ксенией (Аксиньей) [Книга вкладная., 1728: л. 12, 13об.; Соколов, 1890: 45]. Таким образом, нельзя сказать с уверенностью, представлена ли здесь небесная покровительница невестки или свекрови, или в данном случае попросту подразумевалась некая общность патроната. В целом, если речь идет не о духовных лицах, чаще предпочтение отдается святым тезкам по мирским именам, нежели по именам иноческим.


[Закрыть], Матроны и Димитрия Солунского есть и на дробницах золотого оклада иконы «Троица» из Ипатьевского костромского монастыря, изготовленного по прямому заказу Дмитрия Годунова, при том, что на вкладной записи, сделанной на самом окладе, упоминается только сам Дмитрий Иванович и его родители [Маясова, 2004: 179; Зюзева, 2016: 66–68].

Кто же скрывается за двумя этими именами? Некоторые исследователи-искусствоведы вовсе не обращали внимания на присутствие имени Стефанида, но те, кто констатировал наличие обоих антропонимов, Стефанида и Матрона, уверенно полагали, что речь идет о двух разных женах Дмитрия Ивановича, второй и третьей. Правда, конкретное устройство матримониальной жизни Годунова вызывало у них кардинальное разногласие.

В свое время Н. А. Маясова [1984: 33–36, 51; 2004: 64–65] предположила, что, лишившись Агриппины, Дмитрий Иванович сперва взял в жены Матрону, а потом, после ее кончины, женился на Стефаниде Андреевне. Напротив, Е. В. Исаева [2006: 262–263] считала, что, похоронив Агриппину, Годунов сперва сочетался браком со Стефанидой, а под конец жизни, когда Стефаниды не стало, с Матроной, которая, по предположению исследовательницы, пережила своего мужа[89]89
  Именно такой взгляд на семейную ситуацию Дмитрия Годунова возобладал в последние годы, отразившись, например, в многочисленных атрибуциях замечательного каталога 2015 г. [Борис Годунов…, 2015] или в работе С. Г. Зюзевой [2016: 76 [примеч. 27]] о золотом окладе иконы «Троица», изготовленном по заказу Дмитрия Ивановича. В свою очередь, противоположный взгляд Н. А. Маясовой [2004] определил многие атрибуции соответствующих произведений лицевого шитья в ее каталоге. В работе С. Б. Веселовского [1946: 89 [прилож., № 26]], на которую, вероятно, опиралась Н. А. Маясова, предложена следующая последовательность жен Дмитрия Ивановича: «первая жена Агриппина, в инокинях Александра. В 1581 г. присутствовала на свадьбе царя Ивана. Вторая жена Матрона умерла в 1588 г. Третья жена Стефанида Андреевна (с 1589 г.)». Здесь явно какая-то путаница, поскольку в этой же статье исследователь утверждает, что первая жена Годунова, Агриппина, скончалась в 1598 г. (см. выше, примеч. 2 в настоящей главе).


[Закрыть].

Соображения, подталкивающие к этому последнему решению достаточно очевидны, ведь Дмитрий Иванович скончался в 1605 г., а в датированных надписях, относящихся к первым годам XVII столетия, фигурирует именно Матрона. Однако в целом данная реконструкция, предполагающая раннюю кончину Стефаниды, никак не может быть признана верной. Как мы убедились выше, жалованная подтвердительная грамота Михаила Федоровича недвусмысленно и подробно говорит о том, какие именно земельные угодья обладательница имени Стефанида унаследовала в 1606 г., после кончины своего мужа[90]90
  Ср.: «…и мужа ее Дмитрея не стало, и во 114-м [1606] году те села и деревни и пустоши в записных вотчинных книгах записаны за вдовою за Стефанидою боярина за Дмитреевскою женою Ивановича Годунова» [АСЗ, IV: 438–439 [№ 527]].


[Закрыть], и что, сделавшись старицей Александрой, Стефанида жила, здравствовала и сохраняла возможность распоряжаться мужниным наследством по крайней мере до 1628 г.

С другой стороны, и версия Н. А. Маясовой – сначала брак с Матроной, а затем со Стефанидой – также вызывает ряд существенных сомнений. В самом деле, если Матроны в XVII в. не было в живых (как утверждает исследовательница), а женат боярин был уже на Стефаниде, то почему во вкладных записях на Псалтирях этого времени упоминается сам Дмитрий Иванович и одна из его умерших жен, но ничего не говорится ни о покойной Агриппине, ни о живой Стефаниде? Почему Стефанида не упомянута в надписи на Евангелии 1605 г., хотя там есть Матрона? Почему мы находим на окладе этого Евангелия парное изображение святого патрона живого Дмитрия Ивановича и небесной покровительницы его будто бы уже умершей жены Матроны, но не видим никаких следов почитания св. Стефаниды, покровительницы здравствующей супруги? Почему на пелене с изображением Крещения, которая вышла, как полагает Н. А. Маясова [2004: 182–183 [№ 45]], из мастерской Стефаниды Андреевны, мы вновь обнаруживаем изображения Димитрия Солунского и преподобной Матроны, но не находим образа св. Стефаниды, тезки самой хозяйки мастерской?

Почему, наконец, при всем чрезвычайном богатстве вкладов семьи Дмитрия Ивановича мы вовсе не видим изображения св. Стефаниды не только на перечисленных выше предметах, но и на каких-либо других[91]91
  Образ св. Стефаниды есть на более раннем объекте – плащанице, вышедшей из мастерской Агриппины Годуновой, там, где в числе прочих святых, по мнению Н. А. Маясовой, изображены небесные покровители родителей Бориса и Ирины Годуновых, св. Феодор (по-видимому, патрон их отца, Федора Кривого, см. подробнее гл. II, с. 65, примеч. 26 в настоящем издании) и мученица Стефанида, тезоименитая их матери Стефаниде Ивановне (в монашестве Снандулии) [Костромской Ипатьевский монастырь, 1913: 73–74; Маясова, 1984: 36] (ср.: Покровский, 1909: 19; Соколов, 1890: 45).


[Закрыть], тогда как на недостаток образов св. Матроны и св. Агриппины жаловаться отнюдь не приходится? Отчего, с другой стороны, отчество Андреевна часто употребляется рядом с именем Стефанида, но не с именем Матрона? Не странно ли, что Стефанида делает вклады только от себя самой, а Матрона – только вместе с мужем?

Эти лакуны, эта странная чересполосица в употреблении имен, эти намеки на некое функциональное распределение между ними окажутся совершенно объяснимыми и понятными, если мы допустим, что во всех упомянутых случаях речь идет не о двух разных супругах Дмитрия Ивановича – неизвестной по отчеству Матроне и Стефаниде Андреевне, – но об одной и той же жене, обладавшей в миру двумя христианскими именами, Стефанида и Матрона, которые используются попеременно, в зависимости от ситуации, типа текста и иных причин.

Ничего противоречащего этой гипотезе в приведенных выше текстах не обнаруживается[92]92
  В самом деле, вопреки соображению, высказанному Н. А. Маясовой [1984: 53 [примеч. 16]], фраза из надписи на Евангелии 1605 г. «… за свое здравье и за свою жену Матрену, а Богъ по душу сошлетъ по своеи душе и по своихъ родителѣхъ вѣчно благъ» не только не является аргументом в пользу того, что Матрона уже скончалась, но, напротив, свидетельствует о том, что она, как и ее муж, на момент составления текста была жива. Оба они фигурируют в конструкциях, вводимых предлогом «за», акцентирующих моление заздравное и противопоставленных конструкциям с предлогом «по», которые вводят тему моления за умерших. Еще нагляднее это противопоставление видно в приведенной выше записи на Псалтири из Чудова монастыря, где вкладчик призывает сейчас творить молитву за себя и за жену Матрону, а на случай смерти – по себе и по жене Матроне: «…болярин Дмитрей Иванович Годунов за свое здравие и за жену свою Матрону. А Богъ по душю сошлет, ино по своей душе и по жене своей Матроне и по своих детех и по своих родителех в вечный поминок» [Тихомиров, 2003: 572 [№ 102]]. Сходным образом был устроен и текст на плащанице 1604 г. [Островский, 1870: 100–101 [Е № 1]]. Правда, вклады Дмитрия Ивановича нередко сопровождаются надписями иного типа, где умершие и живые друг другу никак не противопоставлены, но в них нет никаких имен, кроме имен царских и имени самого вкладчика в инициальной части. Так устроены, в частности, надписи на водосвятных чашах и на многих произведениях лицевого шитья. Приведем здесь надписи на чашах, более раннюю и более позднюю: «Божиею милослю царь и великш князь Иванъ Васильевичь, государь всея Руст. Далъ аю чару выпацкой монастырь бояринъ Дмитрей Ивановичь Годуновъ по себе и по своей жене и по своихъ родителехъ ввечный поминокъ» [Макарий Миролюбов, 1861: 237; Костромской Ипатьевский монастырь, 1913: 62]; «Лета 1594, при государе царе и великомъ князе бедоре Ивановиче всея Руси и при его благоверной царице и великой княгине Ирине, далъ аю чару на святую воду въ домъ живоначальные Троицы выпацкой монастырь боляринъ Дмитрш Ивановичь Годуновъ по отце своемъ и по матери и по себе и по своихъ женахъ и по детехъ и по всехъ родителехъ своихъ ввечный поминокъ» [Макарий Миролюбов, 1861: 233–234; Костромской Ипатьевский монастырь, 1913: 62] (ср.: Покровский, 1909: ил. V; Маясова, 1984: 53). Единственное заключение, которое можно вывести из этих последних текстов, состоит в том, что к 1594 г. Дмитрий Иванович уже был женат по меньшей мере дважды, что, впрочем, и без того не вызывает сомнений. Отсутствие личных женских имен в процитированных текстах не дает возможности для более конкретного их соотнесения с представительницами семьи Годунова.


[Закрыть]. Примеров же, когда одно и то же лицо в публичной жизни и в некоторых ситуациях жизни церковной называется одним из своих имен, а в каких-то монастырских документах – другим, в нашем распоряжении более чем достаточно, причем распределение антропонимов бывает довольно разнообразным, сложным и причудливым. Так, уже упоминавшийся в нашем исследовании князь Иван / Сергей Татев в записях Вкладной книги Троице-Сергиева монастыря появляется то как Иван, то как Сергей[93]93
  «Того же 138-го [1630] году апреля в 26-й день по князе Федоре Борисовиче Татеве дали вкладу дядя ево боярин князь Борис Михайлович Лыков да брат ево князь Иван Борисович Татев денег 100 рублев да 7 коней…» [Рыбаков, 1987: 77 [л. 267]]; «138-го [1630] году княгиня ж Марья Михайловна дала вкладу по детех своих по князе Сергее Борисовиче вотчину его в Стародубе Ряполовоском сельцо Павловское з деревнями и с пустошьми 2116 чети» [Рыбаков, 1987: 77 [л. 267]].


[Закрыть]. Сходным образом, под разными именами упоминается, например, и мать Ивана Андреевича Хворостинина, Гликерия / Елена[94]94
  «Дала в домъ Пречистые Богородицы и великыхъ страстотерпцевъ Христовыхъ Бориса и Глѣба князя Ондрѣева княини Ивановича Хворостинина Княгини Гликърья Васильевна, да сынъ еѣ князь Иванъ Ондрѣевичь по Отцѣ Своемъ по князе Ондрѣе Ивановиче.» [Титов, 1881: 9]; «Марта въ 10 день, кормъ кормити по князь Андреевѣ Ивановича Хворостинина княгинѣ Еленѣ, во инокиняхъ Галасiи, до по сынѣ ея по князь Иванѣ Андреевич, во иноцѣхъ Ионе.» [Вахрамеев, 1896: 27]. Об этих двух эпизодах см. подробнее: Литвина & Успенский, 2018: 248–249, 263–264; Литвина & Успенский, 2021а: 101–110.


[Закрыть].

Почти столь же обильно и разнообразно, как имена Стефанида и Матрона, представлены в источниках два мирских христианских имени последней жены боярина Федора Ивановича Мстиславского, Ирины / Домники, скончавшейся в 1630 г.[95]95
  О том, что княгиня Мстиславская (урожденная Темкина-Ростовская) в своей мирской жизни носила оба этих имени, вскользь упоминал еще Д. Ф. Кобеко [1901: 378]. Опубликованные с тех пор новые данные (вкупе со сведениями, хорошо известными и прежде) не оставляют в этом ни малейших сомнений.


[Закрыть] В перечислении вкладов, которые ее муж делает незадолго до своей кончины, она именуется княгиней Домникой (Домникеей) [Мятлев, 1915: 315]. Несколько позже, уже будучи вдовой, в Дворцовых разрядах она будет именоваться Ириной Михайловной [ДР, I: 789; II: 97, 116, 122, 136, 138]. Как Ирина она дает поминальные вклады по матери и по мужу в различные монастыри [Алексеев, 2006: 33; Рыбаков, 1987: 113 [л. 408]], однако в надписи на пелене «Богоматерь Одигитрия», которую княгиня по обету вкладывает в 1630 г. в московский Вознесенский монастырь, она показана как «боярина кнзш. 0едора Ивановича Мстисло(в)ско(г) кнгини До(м)ника Миха(и)ло(в)на» [Маясова, 2004: 270 [№ 88]]. В ту же пору она пишет завещание, называя себя княгиней Ириной Михайловной [Шереметев, 1880: 133 [№ III]], на надгробной же плите ее будет стоять имя Домника [ДРВ, XIX: 386 [№ 18]].

Число примеров подобного рода попеременного использования двух христианских имен одного лица может быть многократно умножено. Распределение же функций между ними было устроено довольно сложно, и в каждом конкретном случае его трудно предсказать наперед [Литвина & Успенский, 2020: 9–44]. Очевидно, что при дворе, например, и в бытовом обиходе носитель светской христианской двуименности чаще всего пользовался своим публичным именем, причащаться же и исповедоваться он должен был под именем крестильным. Очень редко нарушалось правило, согласно которому по крестильному имени ему выбирали имя иноческое. Что же касается всего остального, то здесь мы имеем дело лишь с некоторыми тенденциями и предпочтениями, а отнюдь не с твердыми закономерностями.

Так, чаще (но вовсе не обязательно!) с отчеством употребляется публичное, а не крестильное имя. Завещание, как правило (но опять-таки – не всегда!), открывается именем крестильным [Литвина & Успенский, 2020: 45–89]. Когда человек делает вклад по другим людям, он склонен скорее употреблять свое публичное имя, а вот для самого поминаемого вероятнее на первый план будет вынесено имя крестильное или связанная с этим именем дата, однако и здесь распределение антропонимов может оказаться иным. Заказчик патронального изображения, скорее всего, отдаст предпочтение святому тезке по крестильному имени, однако рядом с ним может появиться и изображение святого тезки по имени публичному, некрестильному[96]96
  Из множества примеров подобного рода упомянем лишь два – случай Федора / Епифания Телятевского (ум. 1645) и Дмитрия / Космы Пожарского. Первый дарит в Кириллов Белозерский монастырь драгоценный образ св. Епифания Кипрского [Шаблова, 2012: 378 [примеч. 278]], а после смерти князя в 1645 г. на его пожертвования здесь возводится больничная церковь, посвященная этому святому (ср.: Литвина & Успенский, 2020 г). Другой же, знаменитый Дмитрий / Косма Пожарский, в числе прочих вкладов в Макариев Желтоводский монастырь дает икону, на лицевой стороне которой изображен св. Димитрий Солунский, а на оборотной – св. Косма Бессеребренник [Эскин, 2000: 144]. Двуименность того и другого надежно зафиксирована в письменных источниках.


[Закрыть], подобно тому как два этих именования одного лица могут сойтись в одном тексте[97]97
  Ср. еще одно упоминание князя Татева, о котором мы говорили выше (примеч. 15 на с. 118), где оба его имени фигурируют рядом: «138-го [1630] году июня в 5 день дала вкладу княгиня Марья Михайловна Татева по сыне своем князе Сергие, прозвище Иване, Борисовиче Татеве аргамак бур лыс десяти лет…» [Рыбаков, 1987: 77 [л. 267]].


[Закрыть].

Иначе говоря, употребление имен Матрона и Стефанида в семье Дмитрия Годунова весьма и весьма напоминает классический эпизод из истории двуименности, сродни тому, что мы наблюдали у ее внучатого племянника, царевича Федора / Феодота Борисовича, и доброго десятка других лиц. Существенно, однако, что все это разительное сходство – отнюдь не главный аргумент в пользу того, что Стефанида Андреевна Годунова была в миру обладательницей двух христианских антропонимов и звалась не только Стефанида, но и Матрона. Счастливым образом, до нас дошли два не связанных между собою источника, непосредственно относящихся к самой Стефаниде Годуновой, показания которых недвусмысленно свидетельствуют о том, что она и Матрона Годунова – это одно и то же лицо.

Тексты, о которых пойдет речь, это не что иное, как записи о вкладах и кормах по Стефаниде. Одна из них сделана при ее жизни, тогда как другая, со всей очевидностью, после ее кончины. Как мы знаем, предписания о заздравных кормах и поминовении – едва ли не самый ценный источник для создания антропонимического досье того или иного лица, жившего в XVI–XVII столетии. Именно здесь зачастую в максимальной полноте представлены данные не только о дне кончины поминаемого, но и об его именах и именинах, о всех его небесных тезках и покровителях. Сведения эти нередко оформляются в виде сочетания имен и дат празднования тому или иному святому, связанному с личностью усопшего (ср.: Литвина & Успенский, 2018а).

Своеобразный узор имен и календарных дат накладывался на достаточно строгую канву традиции поминовения – давать корма по покойному было принято прежде всего на день его преставления и/или на его именины, день памяти тезоименитого ему святого. Как мы помним, если у человека было не одно, а два мирских христианских имени, то в большинстве случаев корм устраивали на память патронального святого по имени крестильному[98]98
  Приведем здесь пару поминальных записей, связанные с женщинами, обладательницами двух христианских имен в миру, где их поминовение со всей определенностью соотносится с днем празднования их небесной тезке по крестильному имени. Так, в Синодике Новодевичьего монастыря имеется запись о поминовении Елены, дочери князя Михаила Кубенского, причем поминать ее следует по крестильному имени – 13 мая, на память мученицы Гликерии [Павлов-Сильванский, 1985: 196 [л. 304]] (ср.: Ibid.: 199 [л. 322]). Это имя мы находим в надписи на крышке ее саркофага первой половины XVI в.: «книж Михаилова доч Кубенског Гликѣра Петрова жена Василевич Морозова» [Гиршберг, 1960: 47 [№ 102]] (ср. также: Беляев & Шокарев & Шуляев, 2021: 93, 98–99). Княгиню Варвару Шелешпальскую по той же самой причине следовало поминать на св. Кикилию и на день преставления: «Лета 7104-го [1596] году месяца апреля в 28 день на памят святых апостол Нассона и Сосипатра, преставися раба Божия, княже Иоанова княгини Васильевича Шелешпалъскаго, а княже Иоанова дочи Семеновича Козловсково, княгини Варвара Иоановна, а молитвенное имя княгини Киликея. А памят по княгине Варваре назавтрее Введениева дни пресвятыя Богородици, месяца ноября в 22 день, на памят святыя великомученицы Киликеи. А положено бысть тело ея в своей отчине оу Всех святых под церковию. И в те дни по ней памят творити неотложно, обедня и понахида служити и священников, и крылос, и монастырь кормитити» [Васильев & Грязнов, 1998: 126 [л. 73об.–74]].


[Закрыть].

Лишь иногда (обыкновенно, если покойный был знатен и богат) мог устраиваться еще один, дополнительный корм – на день памяти святого, тезоименитого скончавшемуся по некрестильному, публичному имени[99]99
  Так, оба христианских имени, крестильное и некрестильное, учитываются при поминовении членов великокняжеских и царских семей. Василия / Гавриила, отца Ивана Грозного, могли поминать как на св. Василия Парийского, так и на Собор архангела Гавриила, царицу Агафью Грушецкую (ум. 1681), первую жену Федора Алексеевича, которая в некоторых источниках именуется Евфимией, поминали как на св. Агафью Катанскую (5 февраля), так и на мученицу Евфимию Халкидонскую (11 июля) [Литвина & Успенский, 20186]. При этом для всех этих лиц поминальный корм, разумеется, устраивался и на день их преставления. Аналогичное троекратное поминовение, хотя и изредка, но имело место и за пределами династии – к примеру, уже хорошо известного нам Бориса / Емилиана Михайловича Лыкова могли поминать не только 18 июля, на св. Емилиана, но и июля 24, на память Бориса и Глеба.


[Закрыть]. Как правило же, повторимся, дело ограничивалось одним или двумя кормлениями: на тот праздник, по которому человеку в свое время дали крестильное имя, и на тот, когда ему довелось перейти в жизнь вечную.

Каким же образом имена кодировались в датах, а даты – в именах?

Одна и та же информация могла передаваться с различной степенью пространности. В качестве иллюстрации, так сказать, минималистического варианта приведем запись, относящуюся к близкому родственнику Дмитрия Ивановича, уже появлявшемуся в предыдущей главе Григорию Васильевичу Годунову (ум. 1597). В Кормовой книге ярославского Спасского монастыря его предписывалось поминать следующим образом:

Того же дни [28 сентября] кормъ кормити по Григорьѣ Васильевич Годунов, во иноцѣхъ Христофорѣ [Вахрамеев, 1896: 19].

28 сентября церковь отмечает память св. Харитона Исповедника. Хорошо известно, что Харитон и было крестильным именем Григория Васильевича[100]100
  Ср.: «Въ 28 день [сентября]. Пам. Государеву боярину и дворецкому, Григорiю Васильевичю Годунову, а имя ему Харитонъ, во ин. Христоеоръ» [Апухтин, 1914: 10].


[Закрыть]. Обратим внимание, что в этой записи, как и во множестве ей подобных, это крестильное имя не названо напрямую, как не названо и имя святого – и то, и другое как бы воплощено в самом указании даты поминального корма[101]101
  Здесь возможны варианты с самой разной степенью детализации. Так, запись из ярославского Толгского монастыря расширяет указание даты упоминанием именем небесного патрона Годунова по крестильному имени, но прямое указание на то, что Григорий Васильевич был Харитоном, и здесь оказывается избыточным: «Дал вкладу Григорей Васильевич Годунов, во иноцех Христофор, в вечной поминок, 600 пуд соли астороханские бузуну, а пети по нем понахида сентября в 28 день, и корм на паметь преподобнаго отца нашего Харитона, а другая пети по нем понахида на преставление его, месяца» [Козляков, 1992: 17].


[Закрыть].

На какие же даты полагалось поминать Стефаниду Андреевну Годунову? И прижизненная, и посмертная записи совершенно единодушны в этом отношении: в записи прижизненной указано 9 ноября, тогда как в записи посмертной – 9 же ноября и 31 июля, день ее кончины. Напомним, что Стефанида стала монахиней Новодевичьего монастыря с именем Александра, поэтому свидетельство из Вкладной книги этой обители для нас представляет особенную ценность: