Текст книги "Годунов в кругу родни"

Автор книги: Федор Успенский

Соавторы: Анна Литвина
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)

Совершенно очевидно, что при беглом просмотре рукописи сам Н. М. Карамзин (а скорее, кто-то из его сотрудников) принял элемент синтаксической конструкции таков… яков за имя собственное[42]42
  Ср. сходный, но иначе оформленный пассаж в «Сказании о царстве царя Феодора Иоанновича»: «Попустилъ Богъ на него окаянного, грѣхъ ради нашихъ, такова жъ богоотступника и еретика, законопреступника, Россшсюя области, града Галича сынчишка боярскаго Гришку Яковлева сына Отрепьева, такой же святоубица, что и Борисъ Годуновъ» [РИБ, XIII: 795–796].


[Закрыть], и ошибка эта дала жизнь несуществующему царскому именованию.

Сама эта ошибка в своем роде тоже показательна: можно сказать, что Н. М. Карамзин, в отличие от позднейших отечественных историков, жил и работал в ту пору, когда светская христианская двуименность хотя и сделалась уже явлением скорее периферийным, но еще оставалась в русской повседневной жизни чем-то понятным, привычным и естественным, своего рода знакомой приметой уходящей эпохи. Присутствие у того или иного исторического лица второго христианского имени было вполне ожидаемым, и всякий намек на его существование охотно подхватывался и шел в дело.

Любопытно, что вся эта ситуация с обнаружением несуществующего царского имени была отмечена еще С. Ф. Платоновым в 1888 г. Уже в ту пору исследователь обратил внимание на казус с превращением относительного местоимения яков в имя собственное и совершенно справедливо подчеркнул, что «ни грамматический строй, ни логический смысл речи нашей Повести» не позволяют читать соответствующее место таким образом [Платонов, 1888: 2829 [примеч. 1]]. Однако авторитет Карамзина был столь высок, что рецензировавший монографию «Древнерусские сказания и повести о Смутном времени XVII века как исторический источник» П. Н. Полевой [1888: 490–491] предпочел довериться автору «Истории государства Российского», а не молодому своему современнику, и хотя никаких источников с указанием имени Яков привести он не смог, но полагал, что где-нибудь в рукописи А. И. Ермолаева они существуют, раз уж Карамзин их там увидел. Так карамзинский фантом и поселился в историографии, а через десяток лет получил дополнительное подкрепление в труде Н. Н. Харузина.

Иначе говоря, перед нами ситуация, весьма близкая к той, которая описана в знаменитом рассказе Ю. Н. Тынянова о подпоручике Киже, где несуществующая личность появляется из-за ошибки при переписывании документа и, однажды материализовавшись на бумаге, обретает патологическую жизнеспособность, оберегаясь от уничтожения.

Нам же остается только подчеркнуть, что решительно никаких оснований присваивать Борису Годунову имя Иаков (Яков) не существует.

Феодот и Богдан

Еще чаще в исследовательской литературе – включая работы самых последних лет – можно встретить уверенное рассуждение о том, что в миру Борис Годунов обладал именами Феодот и Богдан[43]43
  См.: Антонова & Мнева, II: 185–186 [№ 588] (ср.: Ibid.: 156–157 [№ 550]); Маясова, 1966: 306 [примеч. 63]; Трубачева, 1990: 14, 16; Алпатов & Родникова, 1990: 317; Баталов, 1996: 79–80; Мартынова, 1999: 333 [примеч. 16]; Ульяновский, 2006: 25; Абраменко, 2012: 203; Васильева, 2012: 48; Зюзева, 2016: 68; Козляков, 2017: 264, 308; Макарий Веретенников, 2018: 53.


[Закрыть]. Поскольку ни в одном средневековом письменном источнике не сказано, что они у царя были, уместно задаться вопросом, что же послужило основанием для таких утверждений.

Дело в том, что на иконах, окладах и росписях, определенно связанных с семьей Годуновых, нередко появляется св. Феодот: он фигурирует среди небесных тезок членов царской семьи, соседствуя со свв. Борисом, Феодором Стратилатом, Марией Магдалиной и преподобной Ксенией Миласской (Римлянкой)[44]44
  Ср.: Антонова & Мнева, II: 185–186 [№ 588], 331 [№ 805], 332 [№ 806]; Маясова, 1966: 306; Трубачева, 1990; Баталов, 1996: 79–80; Абраменко, 2012: 203–206; Мартынова, 1999: 322, 333 [примеч. 16]; Зюзева, 2016: 68–69; Козляков, 2017: 264; Макарий Веретенников, 2018: 53.


[Закрыть]. Вообще говоря, всевозможные артефакты, отражающие культ личных небесных покровителей, дают весьма значительную долю информации, помогающую в поисках непубличных христианских имен самых разных людей той эпохи. Зачастую целая семья именно так запечатлевает сведения о своих тезках по крестильным именам. Очевидная сложность при работе с этим типом источников заключается в том, что подобные коллективные изображения не дают однозначного соотнесения небесного покровителя и его земного тезки: мы, как правило, не располагаем прямыми указаниями, является ли тот или иной святой на дробнице, иконе или фреске покровителем тестя или зятя, отца или сына, живого или умершего члена рода. Здесь приходится читать и атрибутировать имена, сопоставляя известное с неизвестным.

При этом мы можем быть уверены, что св. Борис (и часто фигурирующий вместе с ним св. Глеб) были небесными патронами самого царя Бориса. Мария Магдалина – это патрональная святая царицы Марии Григорьевны Годуновой (урожденной Скуратовой-Бельской), о чем недвусмысленно свидетельствует, например, запись во Вкладной книге Ипатьевского костромского монастыря[45]45
  «…на Марьины имлнины Григорьевны, июлл въ кв [22] ден: на памлт Марш Магдалины» [Книга вкладная., 1728: л. 15об.].


[Закрыть]. В свою очередь, св. Ксения Римлянка, вне всякого сомнения, была покровительницей их дочери, Ксении Борисовны. Что же касается св. Феодора Стратилата, то он явно соотносится с фигурой царевича – Федора Борисовича, который был наречен в честь своего деда, Федора Ивановича Кривого, и, по всей видимости, унаследовал его патронального святого[46]46
  Фигура Феодора Стратилата присутствует среди изображений других святых, помещенных «в гробнице надъ родители […] Бориса Федоровича [Годунова]» в костромском Ипатьевском монастыре [Соколов, 1890: 44], а во Вкладной книге этой обители заупокойный корм по отцу Бориса Годунова был назначен именно на 8 февраля, т. е. на празднование Феодору Стратилату, и на день кончины (5 марта) [Книга вкладная., 1728: л. 9]. Правда, если судить исключительно по набору святых на плащанице из мастерской Агриппины, жены Дмитрия Ивановича Годунова, как это делала Н. А. Маясова [1984: 36], небесным покровителем Федора Кривого мог быть и св. Феодор Тирон, что нам, впрочем, представляется сомнительным.


[Закрыть]. Фигура св. Феодота могла бы показаться здесь несколько избыточной, однако мы знаем, что на такого рода групповых патрональных изображениях могут быть отражены сразу два имени кого-то из членов семьи, публичное и непубличное. С кем же в таком случае связан св. Феодот?

В свое время в «Каталоге древнерусской живописи» В. И. Антоновой и Н. Е. Мневой было предложено безальтернативное решение, согласно которому фигуру св. Феодота следует связывать непосредственно с царем Борисом. Авторитет этого замечательного труда был настолько высок, что в дальнейшем версия «Каталога» не только никем не оспаривалась, но многократно тиражировалась, неуклонно трансформируясь из исследовательской гипотезы в непреложный факт, хотя никаких дополнительных аргументов в ее пользу с тех пор предложено не было.

Между тем гипотеза В. И. Антоновой и Н. Е. Мневой была сформулирована в ту эпоху, когда сведения о христианской многоименности на Руси носили довольно хаотичный и фрагментарный характер, еще не сделавшись, вопреки пожеланию Н. Н. Харузина, предметом самостоятельного системного описания. В комментарии «Каталога» относительно фигуры св. Феодота на годуновских вкладах нет никаких объяснений и доказательств – это всего лишь краткая реплика, вместившая в себя, однако, целый ряд ошибочных суждений:

Святые, соименные Борису Годунову и его семье. Феодот Анкирский соответствует «прямому» имени Годунова, которое было Богдан (славянская форма греческого имени Феодот). Борис Годунов назывался, кроме того, и Яковом[47]47
  См.: Антонова & Мнева, II: 185–186 [№ 588] (ср.: Ibid.: 156–157 [№ 550]). В том или ином виде эта точка зрения некритически воспроизводится в большинстве работ о Борисе Годунове (ср. выше примеч. 23). Так, В. Н. Козляков [2017: 308] говорит, что при крещении будущий царь получил «имя Феодот (Богдан) в память святого Феодота Анкирского», а Э. А. Гордиенко [1984: 220 [примеч. 54]] утверждает, к примеру, что «Борис Годунов имел „прямое имя“ Богдан, соответствующее греческому Феодот», причем ссылается на работу Н. Н. Харузина, где говорится, однако, лишь о том, что «Борис Годунов назывался кроме того и Яковом» (см. об этом выше в настоящей главе), но ни слова не сказано о наличии у царя имен Богдан или Феодот.


[Закрыть].

Во-первых, существование имени Богдан у Бориса Годунова решительно ничем не подтверждено: его не фиксирует ни один из многочисленных письменных источников эпохи, нет его, разумеется, и ни на одном годуновском артефакте. В «Каталоге» по этому поводу не приводится ни одной ссылки на аутентичный текст, а единственное библиографическое указание на работу Н. Н. Харузина имеет отношение исключительно к имени Яков – об имени Богдан у Годунова в статье Харузина не говорится ни слова.

Во-вторых, по отношению к имени Богдан (которого, повторимся, у царя не было) совершенно неуместна и неадекватна характеристика «прямое имя»: этим словосочетанием в традиции обозначались исключительно имена из церковного месяцеслова. Как правило, так характеризуется крестильное имя человека, а иногда (гораздо реже) – имя того святого, на память которого человек родился, но не получил его при крещении. Богдан, как мы помним, имя некалендарное и, соответственно, ни тем, ни другим быть никак не могло и никогда так не обозначалось. Напротив, в источниках оно стабильно противопоставляется христианскому имени («Богдан, прямое имя Митрофан», «Богдан, а прямое имя Иван»)[48]48
  Ср. также: «…по Богдане по Пуповском, а имя ему Варфоломей» [Шаблова, 2012: 124 [л. 193]].


[Закрыть] и маркируется как некрестильное обиходное имя[49]49
  Ср., например: «Семион а прозвище Богдан» [Либерзон, II: 141 [№ 723]]; «Селуян Яковлев сын Соловцов, прозвище Богдан» [Рогожин, 2004: 97 [л. 172об.]].


[Закрыть].

В-третьих, для этой эпохи мы не знаем ни одного случая, когда кому бы то ни было подбирался святой покровитель путем перевода его славянского нецерковного имени на греческий язык. Более того, не прослеживается никакой мало-мальски выраженной тенденции наделять обладателей нехристианского имени Богдан крестильным именем Феодот. Иными словами, имени Богдан у царя Бориса в «Каталоге» Антоновой и Мневой невозможно присвоить даже статус реконструкции – тех моделей, по которым его пытаются ввести в оборот, в русской антропонимической практике попросту не наблюдается.

И наконец, в-четвертых, признание за царем Борисом имени Иаков в данном случае не просто воспроизводит ошибку Н. М. Карамзина и Н. Н. Харузина, о которой мы писали выше, но и создает совершенно немыслимую путаницу из трех мирских христианских имен (Борис / Феодот / Яков) у одного и того же лица.

Итак, построение, предложенное в «Каталоге древнерусской живописи», приходится целиком отвергнуть, а о додуманном исследователями имени Богдан у Бориса Годунова – окончательно забыть. Однако это не избавляет нас от необходимости объяснить появление фигуры св. Феодота на годуновских вкладах.

Свв. Феодоты

Это объяснение требует от нас, в сущности, дважды ответить на вопрос «кто» – кто из святых предстает на многочисленных пожертвованиях царской семьи и к то из вкладчиков находится под его непосредственным патронатом?

Пытаясь распутать эти сюжеты, мы получаем возможность хотя бы поверхностно соприкоснуться с тем весьма сложным и многообразным материальным миром, который служит воплощением личного благочестия эпохи правления Годунова. В это время, которое условно можно было бы охарактеризовать как «барокко прежде барокко», пристальная забота о том, кому именно из святых посвящается то или иное подношение, неожиданным образом сочетается с воскрешением более древнего синкретизма в их культе. Свв. Димитрии, свв. Феодоры и иные небесные тезки, с одной стороны, строго дифференцируются, а с другой – нет-нет да объединяются, чуть ли не сливаются в некий обобщенный образ, дабы затем вновь расподобляться и тщательно различаться. Свою лепту в эту причудливую семиотическую картину вносят и простые ошибки, аберрации и неточности, от которых не свободен ни средневековый мир, ни современный исследователь.

В месяцеслове есть несколько святых с именем Феодот. Довольно регулярно на артефактах, связанных с семьей царя Бориса, фигурирует надпись «Феодот Анкирский». Так, мы видим ее, например, на двух иконах письма Прокопия Чирина (и та и другая называются «Избранные святые», на них представлены свв. Борис и Глеб, Феодор Стратилат, Феодот Анкирский, Мария Магдалина и Ксения Римлянка) [Антонова & Мнева, II: 331–332 [№ 805, 806]], есть соответствующая подпись и на черневой дробнице с оклада иконы «Богоматерь Смоленская» (см. рис. 1)[50]50
  См.: Тренев, 1902: 54, 64–65 [табл. VI, № 15]; Мартынова, 1999: 318, 322 [ил. 4]. Кроме того, в работе Д. К. Тренева упоминается икона с соименными членам семейства Бориса Годунова святыми, изображенными предстоящими по сторонам композиции «Предста Царица», однако присутствует ли на ней среди прочих Феодот Анкирский, из описания автора остается неясным, как неясна и судьба самого этого артефакта: «[…] икона эта была выставлена в одной иконной лавке в Москве и отличалась достоинством письма и […] хорошей сохранностью» [Тренев, 1902: 73, 154 [примеч. 132]].


[Закрыть], на дробнице сударя «Троица» (вклад Бориса Годунова)[51]51
  См.: Балдин & Манушина, 1996: 383 [ил. 312]. В описании В. Т. Георгиевского [1914: 22] интересующий нас святой идентифицирован как «мученик Феодотий Гизский», однако святого с таким именованием вроде бы нет – по-видимому, перед нами результат ошибочного прочтения эпитета Ангирский (= Анкирский).


[Закрыть] и на дробнице с надгробного покрова царевича Федора Борисовича[52]52
  Ср.: Спирина, 1981: 460. Об этом артефакте см. также далее в настоящей главе.


[Закрыть].

^{Рис. 1. Дробница с оклада иконы «Богоматерь Смоленская» [Мартынова, 1999: 322 [ил. 4]]}

Судя по описи ризницы Кириллова Белозерского монастыря, там имелся «образъ мѣстной Господь Саваоеъ, по сторонамъ въ моленш Борисъ и Глѣбъ да 0едоръ Стратилатъ да Ѳедотъ Ангирскiй да Марiя Магдалина да преподобная Ксешя» [Савваитов, 1861: 138–139]. В Приходно-расходной книге Новодевичьего монастыря 1603–1604 гг. сообщается, что в келье царицы-инокини Ирины Годуновой в числе прочих имелись иконы «Борис и Глеб и Мария Магдалина» и «Феодора Стратилата, Феодота Анкирского и преподобной Ксении» [Павлов-Сильванский, 1985: 85 [л. 11об.]].

Лишь единожды на иконах годуновского круга мы обнаруживаем эпитет «Киринейский», который обычно применяется к другому обладателю этого же имени (о нем нам еще предстоит говорить ниже).

Кроме того, в целом ряде случаев иконы и предметы ознаменованы лишь общим указанием, что перед нами мученик или священномученик Феодот, а какой бы то ни было уточняющий эпитет на них отсутствует. Так, в частности, на одной из дробниц знаменитого золотого оклада к иконе «Троица» из местного ряда Троицкого собора костромского Ипатьевского монастыря (вклад Дмитрия Ивановича Годунова) мы видим изображения апостола Филиппа (слева), Феодора Стратилата (в центре) и св. Феодота (справа) в виде святителя с Евангелием и подписью «священномученик Феодот»[53]53
  «СТА СВШНАМУ ѲЄ//Ѡ//Д//ОТЪ» [Зюзева, 2016: 68–69 [ил. 3]]. Изображение апостола Филиппа вполне закономерным образом связывает святых покровителей царской семьи с посвящением церкви, где находилась икона: придел в Троицком сборе в Ипатьевском монастыре был посвящен апостолу Филиппу и священномученику Ипатию Гангрскому, которые явились прародителю Годуновых, мурзе Чету (в крещении Захарии).


[Закрыть].

^{Рис. 2. Святые, соименные членам семьи Бориса Годунова (складень-«кузов» с иконой «Богоматерь Владимирская») [Гнутова, 2018: 29]}

На внешней стороне одной из створок складня-«кузова» с иконой «Богоматерь Владимирская» (возможно, также вклад царского дяди, Дмитрия Годунова) между изображениями Феодора Стратилата и преподобной Ксении мы находим фигуру в святительских одеждах с надписью «ѲЄѠДОТЪ» [Гнутова, 2018: 23, 29] (см. рис. 2).

На одной из икон из частного собрания, приписываемой (по-видимому, без должных оснований) Прокопию Чирину, изображены Мария Магдалина, преподобная Ксения, свв. Борис и Глеб и св. Феодот (см. рис. 3), причем над фигурой последнего имеется надпись «св҃щенны Феѡдотъ»[54]54
  См.: Icons., 1991: 106–107 [№ 556]. В каталоге Сотбис интересующий нас святой идентифицирован как Feodor of Ankara, а в работе Н. М. Абраменко [2012: 203–204] как Феодот Киринейский. Кроме того, следует иметь в виду, что сами надписи на иконе вызывают определенные сомнения в своей аутентичности.


[Закрыть] (несколько забегая вперед, обратим внимание, что здесь отсутствует св. Феодор Стратилат).

^{Рис. 3. Икона «Избранные святые», приписываемая Прокопию Чирину [Icons…, 1991: 106–107, № 556]}

^{Рис. 4. Фрагмент листа греческого Евангелия-апракос, переписанного в Москве Арсением Элассонским (Dublin, Ireland, Chester Beatty Library W 143.5.3)}

Сохранился, кроме того, рукописный лист греческого Евангелия-апракос, переписанного в 1596 г. в Москве Арсением Элассонским и украшенного русскими художниками, которые изобразили в медальонах уже привычных нам покровителей членов царской семьи и среди них св. Феодота с Евангелием и подписью «ѲЄѠДОТЪ»[55]55
  Рукопись, согласно описанию Б. Л. Фонкича [1977: 52–54 [№ 6]; 2003: 48–49], была вложена Арсением в лавру св. Саввы Освященного и хранилась в библиотеке Иерусалимской Патриархии, ныне известно иное местонахождение кодекса: Иерусалим, Скевофилакия храма Воскресения, № 5. При этом исследователь не упоминает вырезанный лист с изображениями евангелистов. Этот фрагмент рукописи с началом чтений Евангелия от Марка, где на заставке есть фигуры годуновских святых, оказался в Дублине, в библиотеке Честер Битти (W.143.5.3). В исследовании Б. Л. Фонкича [1977: 54–56 [№ 7]; 2003: 49–50] содержится описание еще одной рукописи, хранящейся там же (№ 18) – роскошного Евангелия-апракос, предназначавшегося Борисом Годуновым для передачи в церковь Воскресения в Иерусалиме. В этом втором кодексе № 18 имеется вкладная запись на двух языках, сделанная от имени Бориса и его сына Федора.


[Закрыть] (см. рис. 4).

Есть священномученик Феодот и на одной из дробниц так называемой жемчужной пелены «Крест на Голгофе» из Троице-Сергиевой лавры (вклад царя Бориса 1599 г.), где присутствуют и все остальные покровители членов семьи Годунова [Николаева, 1968: 150–151, 153; Балдин & Манушина, 1996: 383 [ил. 320, 321]]. Св. Феодор Стратилат и мученик Феодот изображены на дробницах киота иконы «Святитель Николай» из Оружейной палаты московского Кремля[56]56
  Инв. № Ж–2160/1–2 [икона], МР–1176 [киот].


[Закрыть], которая была вложена в суздальский Покровский монастырь одной из снох Ивана Грозного, Евдокией Богдановной Сабуровой (ум. 1614) [Зюзева, 2020: 71; Зюзева, 2021: 314, 319].

Святой, именуемый священномученик Феодот, был, судя по описи 1641 г., и на несохранившейся золотой панагии, подвешенной к венцам оклада на рублевской «Троице» (вклад Федора Борисовича), здесь он был изображен вместе со св. Феодором Стратилатом[57]57
  В этой самой ранней рукописной описи ризницы Троице-Сергиева монастыря 1641 г. святые на панагии, вне всякого сомнения, называются Феодор и Феодот («Понагея золота, а в ней в гнездех камень яшма, на камени вырезан святый мученик Георгий […] назади у понагеи святыи мученикъ бедоръ Стратилатъ да священномученикъ беадотъ […] приклад царевича бедора Борисовича») (Сергиево-Посадский государственный историко-художественный музей-заповедник, инв. № 289: л. 7–7об.) [Кириченко & Николаева, 2020: 245]. Однако в 20-е годы XX столетия, копируя эту рукопись для печати, С. Н. Дурылин, Ю. А. и М. Ю. Олсуфьевы допустили описку, в результате которой в их копии вместо имени Феодот на л. 7–7а было еще раз указано имя Федор («...святыи мученикъ бедоръ Стратилатъ да священномученикъ беадоръ») (Рукописная копия, ф. 173.11. Дополнительное собрание библиотеки МДА /М 7397/). Как мы увидим ниже, ошибки подобного рода были свойственны отнюдь не только исследователям Нового времени, однако в данном случае она сослужила дурную службу истории культа царских святых. Позднейшие исследования разделились на два русла: одни авторы, обращавшиеся непосредственно к оригинальной рукописи, говорили в связи с интересующим нас артефактом о свв. Феодоре и Феодоте [Балдин & Манушина, 1996: 486 [примеч. 38]], тогда как другие, прибегавшие к копии Олсуфьевых и Дурылина, воспроизводили их ошибку и говорили о двух Феодорах – Феодоре Стратилате и некоем священномученике Феодоре [Спирина, 1981: 460; Воронцова, 2006: 178; Спирина, 2008: 20; Маханько, 2019]. Л. М. Спирина [1981] полагала, например, что то был священномученик Феодор Анкирский, благо такой святой и в самом деле присутствует в месяцеслове (возможно, исследовательница дополнительно опиралась при этом на историческое описание Новодевичьего монастыря И. Ф. Токмакова [1885: 54], где именно св. Феодор Анкирский ошибочно назван среди покровителей, тезоименитых семейству Годунова – ср. в этой связи: Мартынова, 1999: 333 [примеч. 4]). Повторимся, однако, что в рукописи XVII в. в соответствующем месте значится отнюдь не Феодор, а Феодот.


[Закрыть]. Еще в одном документе XVII в., в Описных книгах старицкого Успенского монастыря, упомянута икона: «…предстоящее страстотерпцы Борисъ и Глѣбъ да Ѳедоръ стратилатъ, да мученикъ Ѳеодотъ, да преподобная Марiя и Ксешя» [Историческая библиотека, 1879: 33; Описные книги., 1912: 28–29].

Кто же из свв. Феодотов, Анкирский или Киринейский, представлен на этих – не содержащих дополнительных помет – артефактах?

Казалось бы, многое здесь могла бы подсказать иконография, тем более что при обращении к житиям св. Феодота Анкирского и св. Феодота Киринейского трудно не заметить явного контраста, как будто бы заставляющего говорить о различных типах святости. В самом деле, св. Феодот Киринейский был священнослужителем, епископом на Кипре, тогда как св. Феодот Анкирский – содержателем корчмы, которая служила убежищем для гонимых христиан. Можно было бы заключить таким образом, что только одному из них – Феодоту Киринейскому – приличествуют эпитет «священномученик» и изображение в святительских одеждах с Евангелием в руках, а соответственно, всякая икона или иной артефакт, где св. Феодот фигурирует с подобными атрибутами, именно к Феодоту Киринейскому нас и отсылает. Этот путь рассуждения избирает целый ряд исследователей, так или иначе затрагивающих проблему атрибуции артефактов, связанных с семьей Бориса Годунова[58]58
  См., например: Трубачева, 1990; Абраменко, 2012: 203–206.


[Закрыть], однако они не учитывают, как кажется, одно весьма важное обстоятельство.

Уже на уровне служебных текстов, как греческих, так и славянских, происходит некое сложное смешение, отмеченное еще архиепископом Сергием Спасским [III: 186, 212]: в минеях и в прологе Феодот Анкирский именуется, подобно святителям, священномучеником, и тропарь ему составлен по священномученическому канону. Как указывается в заметках к «Полному месяцеслову Востока», некий риторический образ, провоцирующий именно такую форму прославления, содержится в самом тексте проложного Жития Феодота Анкирского, ибо там говорится, что он был учитель веры и благочестия, а корчемница его была храмом молитвенным и алтарем для иереев Божиих [Ibid.: 212].

Иначе говоря, то, что в житии являлось скорее частью метафоры, в последующих текстах трансформируется в устойчивую характеристику. Насколько эта характеристика закрепилась в традиции, свидетельствует, в частности, подлинная грамота патриарха Иова 1599 г. на постройку связанной с Годуновыми надвратной церкви Феодота Анкирского – патриарх без тени сомнения именует его священномучеником:

…воздвигнути новой каменной храмъ, во имя святаго священномученика беодота Ангирскаго, да на тотъ храмъ и онтимисъ дати и освящати [Рождественский, 1866: 23, 127 [№ 3/22]][59]59
  В серпуховском Владычном монастыре, где была возведена эта надвратная церковь, имелась также икона священномученика Феодота, который представлен в святительском облачении с Евангелием в руках. В описании начала ХХ в. он уверенно определяется как Феодот Анкирский [Тренев, 1902: 24–25 [табл. III, № 4]].


[Закрыть].

Закономерным образом эпитет вызывает к жизни и соответствующие изображения: благочестивый корчемник предстает в иерейском облачении. Более того, именно этот иконографический тип и является господствующим в изображении Феодота Анкирского на Руси XVI–XVII вв.

Соответственно, видя перед собою икону с надписью «священномученик Феодот» и фигурой святителя в пастырских одеждах с Евангелием в руке, априори мы не можем знать, кто перед нами – Феодот Киринейский или Феодот Анкирский. При этом на подавляющем числе таких изображений годуновского круга, где фигура святого подписана мало-мальски пространно, он назван именно Феодотом Анкирским. Собственно говоря, на всех перечисленных выше предметах, содержащих уточнение Анкирский, мы неизменно имеем дело с иконографией священномученика: святительское облачение, Евангелие, благословляющий жест – все эти атрибуты присутствуют здесь в различных комбинациях. Таким образом, у нас есть основания полагать, что именно Феодот Анкирский изображен и на тех артефактах, где его имя не снабжено уточняющей пометой.

Как же быть, однако, с той единственной иконой, где в надписи над одним из святых покровителей семьи Годуновых отчетливо читается эпитет Киринейский?

Прежде всего, необходимо учитывать, что существуют две иконы, которые по композиции весьма сходны между собой, и при этом несколько отличаются от прочих артефактов годуновского круга. Одна из них находилась в соборе Рождества Богородицы новгородского Антониева монастыря, а другая – та, что нас сейчас более всего интересует, – оказалась в Псковском музее-заповеднике, но по своему происхождению, возможно, также была связана с Новгородом. На обеих иконах слева от зрителя изображены св. Борис и Мария Магдалина (патрональные святые царя и его жены), а справа – преподобная Ксения и святой, обладающий иконографическими атрибутами священномученика. На обеих иконах над этой последней фигурой имеются надписи: на иконе из Антониева монастыря мы читаем ОАГiѲЄДОРъАНГiРЪСКИІ (т. е. св. Федор Анкирский – см. рис. 5)[60]60
  См.: Святые…, 2010: 36–37 [Кат. 10, ил. № 6]. Икона, ныне хранящаяся в Государственном Русском музее, указана в каталоге как «Святой князь Борис, священномученик Федот Киринейский, святая Мария Магдалина, преподобная Ксения Римляныня» (ср. также: Абраменко, 2012: 204). Соответственно, составители каталога намеренно или случайно пренебрегают надписью на иконе, гласящей «Федор Анкирский».


[Закрыть], тогда как на иконе, волею судеб оказавшейся в Пскове, надпись выглядит как ОАГѲЄДоКИРИНєСКИ (т. е. св. Федо(т/р?) Киринейский – см. рис. 6), где конечная буква имени и начальная буква эпитета являют собой лигатуру, в результате чего подпись с равным успехом можно читать и как «Федор Киринейский», и как «Федот Киринейский»[61]61
  См.: Алпатов & Родникова, 1990: № 149; Васильева, 2012: 48–55 [№ 134]. Авторы описаний, И. С. Родникова и О. А. Васильева, уверенно полагают, что на этой иконе изображен «Феодот Киренийский, епископ г. Кирении на о. Кипр, пострадавший в нач. IV в. во времена гонения на христиан при императоре Ликинии» [Ibid.: 317] (ср. также: Трубачева, 1990; Абраменко, 2012: 204).


[Закрыть].

^{Рис. 5. Прорись подписи на иконе из новгородского Антониева монастыря}

^{Рис. 6. Прорись подписи на иконе из Псковского музея}

Совершенно очевидно, что знаменщики, выполнявшие надписи на иконах, оказались здесь в плену некой путаницы, да не между двумя, а сразу между четырьмя святыми, присутствующими в православных месяцесловах. Дело в том, что в святцах есть не только свв. Феодот Анкирский и Феодот Киринейский, но и свв. Феодор Анкирский и Феодор Киринейский. Дополнительная сложность заключается еще и в том, что вместе с епископом Феодором Анкирским, празднование которому приходится на 3 ноября, отмечается и память его сомучеников Дасия, Севира, Андрона, Феодота и Феодоты, а в один день со священномучеником Феодором Киринейским (4 июля) в некоторых месяцесловах обнаруживается память мучеников Феодота и Феодотии, пострадавших при Траяне[62]62
  В других же календарных источниках эта память отнесена на 3 июля, т. е. на дату, непосредственно предшествующую памяти св. Феодора Киринейского.


[Закрыть] [Сергий Спасский, II: 199–200, 343].

Как мы знаем, подобная календарная близость в русской коммеморативной традиции нередко провоцирует смешение эпитетов и атрибутов даже и у святых с несходными именами[63]63
  Упомянем здесь лишь два эпизода, устроенные совершенно по-разному, но равным образом вызванные к жизни календарным соседством. Так, во Вкладной и Кормовой книге московского Симонова монастыря князя Бориса / Емилиана Лыкова (ум. 1646) – современника Годунова и зятя будущего патриарха Филарета – предписывается поминать 18 июля, «на память святого великомученика Емелияна, иже во Амастриде…» [Алексеев, 2006: 36 [л. 28]]. Великомученика Емилиана Амастридского не существовало в природе – князь, как мы знаем по множеству других источников, был крещен во имя св. Емилиана Доростольского. Однако в тот же день, 18 июля, отмечается память мученика Иакинфа, иже во Амастриде – имя одного святого ошибочно соединилось с местом мученичества другого, и в результате появился некий месяцесловный фантом. В низовой среде подобное смешение могло доходить до того, что имена двух сомучеников, чья память отмечалась под одной датой, объединялись и сливались воедино. Такова, по всей видимости, история появления на русской почве имени Провоторх или Провотор. Как известно, память мучеников Прова, Тарха (Тараха) и Андроника Киликийских отмечается в один день – 12 октября. Точные причины и обстоятельства их слияния нуждаются в отдельном рассмотрении (ср.: Литвина & Успенский, 2021: 38–43). Существенно при этом, что в ту же эпоху оба имени, Тарх и Пров, употребляются и по отдельности, в качестве полноценных самостоятельных имен.


[Закрыть]. Перекрестное же смешение Феодоров и Феодотов, часть из которых более известны, а другие – более раритетны, выглядит в этой ситуации, переплетающей имена и даты, почти неизбежной. Иначе говоря, знаменщику было чрезвычайно легко запутаться среди двух мучеников анкирских и двух мучеников киринейских, именовавшихся Феодорами и Феодотами, тем более что каждый из них обыкновенно изображался как священномученик.

Причудливые пути, по которым может осуществляться такое смешение, очень интересны сами по себе и способны многое поведать о культе святых на Руси на рубеже XVI–XVII вв. Очевидно, однако, что результат этой путаницы – эпитет «Киринейский» на одной-единственной годуновской иконе возле имени, которое можно прочесть и как Феодор, и как Феодот, – никак не может служить решающим аргументом в вопросе о том, кто из свв. Феодотов почитался в царской семье. Во всяком случае, эти противоречивые и неопределенные данные никак не перевешивают свидетельств достаточно многочисленных икон и других артефактов, прямо связанных с Годуновыми, где имеется недвусмысленное указание на Феодота Анкирского. Иначе говоря, именно этот святой, чья память празднуется 7 ноября, 18 мая и 7 июня, был личным небесным покровителем одного из членов царской семьи.

Кому из Годуновых покровительствовал св. Феодот Анкирский?

До сих пор все исследователи исходили из одной-единственной возможности и полагали, что св. Феодот – раз уж он присутствует на семейных иконах и артефактах – непременно должен был быть патроном самого царя Бориса. Какое место имя Феодот могло бы в таком случае занимать в антропонимическом досье царя? Как было показано выше, ни крестильным, ни публичным оно не являлось – обе эти функции выполняло имя Борис. Не было оно и монашеским, потому что в иночестве царь, как мы помним, сделался Боголепом. Не могло оно и осуществлять роль пресловутого «благочестивого придатка», особым образом маркирующего день появления будущего царя на свет[64]64
  Такую возможность допускала, например, М. В. Мартынова [1999: 333 [примеч. 6]].


[Закрыть] – как мы помним, Борис Федорович Годунов родился 2 августа (см. гл. I), а этот день решительно никак не соотносится с празднованием каким бы то ни было свв. Феодотам.

До недавнего времени лишь отдельные исследователи высказывали более или менее уверенное предположение, что образ Феодота Анкирского так или иначе был связан с сыном, а с определенного времени и соправителем, царя Бориса – Федором[65]65
  См.: Пивоварова, 2013: 49–51; Пивоварова, 2020: 106–109, 322 [№ 52]; Литвина & Успенский, 2020б: 214–219; Литвина & Успенский, 2020в: 105–109.


[Закрыть]. Между тем, на сегодняшний день мы располагаем совершенно несомненными свидетельствами, что эта связь существовала. Более того, расплывчатая гипотеза тезоименитства превращается в несомненный факт – царевич Федор Борисович попросту был обладателем еще одного христианского имени Феодот.

Хотя в русской коммеморативной традиции он гораздо чаще появляется как Федор, существует комплекс прямых свидетельств, где царевич показан как Феодот или фигурирует под обоими именами. В этом отношении очень выразительны данные Синодика Стефанова Махрищского монастыря, которому в целом свойственна фиксация светской христианской двуименности. Запись о поминовении царской семьи здесь выглядит следующим образом:

Родъ царя Бориса. Царя и великаго князя Бориса во иноцѣхъ Боголѣпа. Царицу и великую княгиню Марiю. Царевича князя Ѳеодора. Ѳеодота. Ѳеодора. иноку Сандулiю. Младенцевъ: Iоанна. Бориса. Ѳеодора. Матрону. Анастасiю. Мины. Василiя. Ирины. Григорiя… [Леонид Кавелин, 1878: 3].

Как мы видим, в синодике есть мирское и монашеское имя царя Бориса, имя его жены (Мария), имена родителей царя (мирское христианское отца, Федор, и иноческое матери – Снандулия), целый список царских детей, скончавшихся во младенчестве, и два стоящих рядом и названных напрямую имени царевича – Федор и Феодот.

Не менее значимы и свидетельства нескольких синодиков Троице-Сергиева монастыря, где царевич Федор Борисович именуется исключительно Феодотом:

Родъ бл҃говѣрнагѡ гс҄дрѧ цр҃ѧ и вєликогѡ кн҃зѧ Бориса Ѳєодѡровича всєа Рѡссiи. Бл҃го вѣр на гѡ цр҃ѧ и вєликогѡ кн҃зѧ Бориса, во иноцѣхъ Боголѣпа. Црцы҃ и вєликїѧ кн҃гини Марїи. Црвича кн҃зѧ Фєодѡта. Цр҃внꙋ инокꙋ Ольгꙋ. Ѳєодѡ ра. Iноки Сꙋндꙋлѣи… (ОР РГБ, ф. 304. I. № 818: л. 10)[66]66
  Упоминающийся здесь после царевны Ксении Борисовны (в иночестве Ольги) и перед матерью Бориса Годунова, Стефанидой (в иночестве Снандулией), «Федор» – это, скорее всего, не кто иной, как дед Федора / Феодота, Федор Иванович Кривой, в честь которого царевич был наречен одним из своих имен.


[Закрыть].

Этим показаниям вторят и несколько других Троице-Сергиевских синодиков, сохранивших имя Феодот для Федора Борисовича[67]67
  См.: ОР РГБ, ф. 304. I. № 041: л. 41; № 814: л. 131; № 817: л. 5; ф. 304. III. № 25: л. 5.


[Закрыть].

Композиционные особенности тех годуновских артефактов, на которых присутствуют все святые покровители этой семьи, также весьма эффектно воплощают идею христианской двуименности царевича. В самом деле, всюду, где появляются парные изображения (двое святых на одной дробнице, в одном медальоне и т. п.), св. Феодот Анкирский непременно соседствует именно со св. Феодором Стратилатом. Такое сочетание мы можем наблюдать, например, на окладе иконы «Богоматерь Смоленская» (см. рис. 1), на дробнице с золотого оклада иконы «Троица» из костромского Ипатьевского монастыря, на одной из дробниц с сударя из Троице-Сергиевой лавры[68]68
  См.: Борис Годунов, 2015: 318–319 [№ 131] (автор описания Г. П. Черкашина).


[Закрыть], а, кроме того, судя по Описи 1641 г., и на одной из золотых панагий (медальонов), приложенных Федором Борисовичем к иконе «Троица» Андрея Рублева. Обыкновенно совместное изображение святых, никак не связанных между собой агиографически, на личных или семейных вкладах обусловлено тем, что они являются небесными покровителями-тезками одного и того же лица.

Если же семейные святые Годуновых представлены на вкладе, так сказать, поодиночке (в медальонах, на дробницах и т. п.), свв. Феодор Стратилат и Феодот Анкирский, как правило, соседствуют друг с другом, нередко соотносясь тем или иным способом с изображением преподобной Ксении, небесной тезки Федоровой сестры. Иначе говоря, святые покровители родителей (свв. Борис, Глеб и Мария Магдалина) составляют одну группу, а патроны детей – другую. Разумеется, подобные наблюдения над композицией куда менее бесспорны (очевидно, что взаиморасположение относительно небольшой группы святых зачастую может прочитываться по-разному), однако в иных случаях и они могут быть довольно определенны и выразительны.

^{Рис. 7. Свв. Феодот Анкирский и Феодор Стратилат на дробницах с надгробного покрова Федора Борисовича (Сергиево-Посадский государственный историко-художественный музей-заповедник, инв. № 2428)}

В такой перспективе особенный интерес представляет надгробный покров царевича Федора Борисовича, изготовленный попечением царевны Ксении. Здесь несколько десятков дробниц с одиночными изображениями святых выложены в форме голгофского креста[69]69
  Схему расположения дробниц на покрове см. в Приложении к настоящей главе.


[Закрыть]. В самом основании креста находится дробница с Феодотом Анкирским, на соседней же дробнице мы видим Феодора Стратилата, относительно близко – Ксению Римлянку (их разделяют дробницы со св. Кириллом и апостолом Филиппом) (см. рис. 7 и № 26, 27, 28, 29, 30 в Приложении).

Изображения же свв. Бориса, Глеба и Марии Магдалины находятся на значительном удалении – Борис и Глеб расположены в самой верхней части креста, обрамляя с двух сторон дробницу с фигурой Богоматери (см. Приложение, № 2, 4), а дробница со св. Марией Магдалиной находится лишь немногим ниже, непосредственно под пересечением с верхней планкой креста (см. Приложение, № 13). Подобная комбинация дробниц достаточно наглядно иллюстрирует тот факт, что личными патронами скончавшегося царевича Федора / Федота были свв. Феодот Анкирский и Феодор Стратилат, небесными же патронами его отца – святые братья Борис и Глеб.

Такое решение, помимо всего прочего, вносит определенные коррективы в сложившуюся датировку нескольких уже упоминавшихся в данной работе икон (речь идет об иконах из Антониева монастыря, Псковского музея и иконе из частного собрания, которая приписывается Прокопию Чирину – рис. 3). В самом деле, до сих пор, руководствуясь убеждением, что св. Феодот – это патрон Бориса, а единственный покровитель царевича – Феодор Стратилат, исследователи полагали, что отдельные семейные иконы Годунова, где Стратилата нет, написаны до того, как Федор Борисович появился на свет, т. е. до 1589 г. [Трубачева, 1990: 15][70]70
  Вопрос о необходимости передатировки этих икон уже поднимался в работах Н. В. Пивоваровой [2020: 109–11, 322 [№ 52]] и авторов этих строк [Литвина & Успенский, 2020б: 218–219; Литвина & Успенский, 2020в: 108].


[Закрыть]. Однако поскольку священномученик Феодот или его, так сказать, условный заместитель (святой, именуемый «Феодор Анкирский», или «Федо(т/р?) Киринейский», см. рис. 5, 6) в таких композициях присутствует, мы, по всей видимости, имеем дело с вполне возможной в XVI–XVII столетии практикой, когда на патрональной иконе или вкладном артефакте изображается лишь один из двух небесных заступников того или иного лица. В некоторых других случаях в качестве покровителя царевича может появиться только Феодор Стратилат[71]71
  Ср., например: Зюзева, 2019: 114–116; Пивоварова, 2020: 322 [№ 53].


[Закрыть], хотя, повторимся, куда более типичной является ситуация, когда на годуновских вкладах фигурируют оба его святых тезки.

Дата рождения Федора / Феодота Борисовича в источниках, как известно, отсутствует[72]72
  М. Д. Хмыров предполагал, что Федор Борисович родился до июня 1589 г. Единственное основание для такой гипотезы – грамота цареградского патриарха Иеремии, датируемая, по утверждению историка, 2 июня 1589 г., где иерарх пишет царю следующее: «Пресветлейшему славному и тихомирному государю и великому господину Борису Федоровичу о Святем Дусе сыну нашего смирения благодать тебе государю и мир и милость от Бога Вседержителя со всем твоим преблагословенным домом и со возлюбленными твоими чады, и им Божия благодать…» [ДРВ, 12: 341–342] (русский перевод греческой грамоты, подлинник которой, по-видимому, не сохранился, переиздан в составе 3-й греческой Посольской книги – РГАДА, ф. 52, оп. 1. Пк № 3 [Лукичев & Рогожин, 1988: 57–58]). «Стало быть, – приходит к выводу М. Д. Хмыров [1863: 5–6], в июне 1589 г. у Бориса было уже не одно чадо, и Федор Борисович родился ранее этого месяца». Такая аргументация представляется нам заведомо недостаточной, поскольку pLuraLis при упоминании чад и/или домочадцев – это чаще формула, нежели констатация фактического числа родных детей. Не вполне ясны и хронологические координаты этого документа: указание на год здесь отсутствует, а внутри самого текста встречается иная дата – 4-е (а не 2-е!) июня: «… да которыя грамоты пошлю отселе в честныя твои руки, и ты прикажи воеводам Смоленским и Черниговским, которыя и впредь грамоты и людей своих пошлю, и они бы отсылали тебе государю, да извещав тебе месяца июня в 4 день, в середу в пятом часу Божиею милостию и здравием тихомирна и свята царя нашего Федора Ивановича и благоверныя царицы Ирины в Смоленску тут нам отдали царские люди Григорий да Семен и Василий и всякие запасы сполна.» [ДРВ, XII: 342; Лукичев & Рогожин, 1988: 58 [л. 71]]. Однако даже если следовать логике Хмырова и исходить из того, что патриарх, с одной стороны, был очень хорошо осведомлен о семейной ситуации Годунова, и с другой – имел намерение это знание подчеркнуть, то такое благопожелание весьма актуально для семейной пары, где на днях супруга должна разрешиться от бремени. О составе семьи Бориса Годунова и о его детях, скончавшихся в младенчестве, см.: Панова, 2019 (ср. также: Ульяновский, 2021: 372 [примеч. 311]).


[Закрыть], однако мы знаем, что непубличное имя обладателю двух христианский имен, как правило, давалось по дню появления на свет. Коль скоро факт двуименности царевича установлен, нельзя ли попытаться эту дату реконструировать хотя бы приблизительно? Здесь, однако, мы сталкиваемся с некоторым затруднением, причем связано оно с тем, что празднования Феодоту Анкирскому и Феодору Стратилату в перспективе имянаречения очень подходят друг к другу, а соответствующие святые являются чуть ли не идеальной парой в качестве покровителей двуименных. Дело в том, что летнее празднование Феодору Стратилату приходится на 8 июня, при этом ему предшествует сразу два поминовения Феодота Анкирского – одно выпадает на 18 мая, а другое непосредственно на канун Стратилата, на 7 июня.

Роль такого рода канунов при выборе христианского имени для ребенка на Руси трудно переоценить, в частности, они дают богатейшую почву для наречения двумя календарными именами сразу. Так, родившийся 21 марта получает крестильное имя Иаков (в честь Иакова Исповедника, чья память отмечается в этот день) и публичное имя Василий (по Василию Анкирскому, 22 марта), те, кто становился в крещении Иакинфами (по св. Иакинфу Кесарийскому, 3 июля), в публичной жизни легко делались Андреями, поскольку 4 июля празднуется память Андрея Критского, а ставшие Емилианами по празднованию св. Емилиану Тревильскому (18 августа) получали второе имя Андрей по Андрею Стратилату (19 августа). В результате более популярное и расхожее имя очень часто образует своеобразную антропонимическую пару с именем святого, чья память отмечается в предшествующий или последующий день. Это происходило, судя по всему, и с именами Феодот и Федор: их оба носили, например, тесть Ивана Грозного Федор / Феодот Федорович Нагой[73]73
  См. так называемый Ермоловский родословец XVII в.: «А у Федора Михайловича Нагова дети Семен да Федор, а прозвище Федот» [Мятлев, 1915: 317 [Прилож. II]].


[Закрыть], дьяк XVII в. Федор / Феодот Грибоедов[74]74
  Ср.: У-й, 18б3: 4–5 [примеч. 4].


[Закрыть], и, по всей видимости, живший в первой половине XVI столетия Федор / Феодот Поп Сабуров[75]75
  О Сабурове ср.: Маштафаров, 2014: 18 [примеч. 45].


[Закрыть].