Текст книги "Годунов в кругу родни"

Автор книги: Федор Успенский

Соавторы: Анна Литвина
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)

Анна Феликсовна Литвина, Федор Борисович Успенский
Годунов в кругу родни
Биографические разыскания

Борису Андреевичу Успенскому – к 85-летию

От авторов

Фигура Бориса Годунова обыкновенно служит своеобразным олицетворением эпохи перемен, трагических деяний, невероятных удач и рокового невезения. В предлагаемых читателю разысканиях мы попытались, напротив, разглядеть в связанных с нею текстах и артефактах то традиционное, стабильное, столетиями накопленное, что объединяло историю жизни царя Бориса и его семьи с судьбой как предшествующей, так и последующей династии, а заодно и с их нединастическим окружением.

Здесь немало будет сказано об именах и датах – предмете, казалось бы, сухом и способном заинтересовать лишь узких специалистов. На самом деле трудно вообразить понятие более важное для позднего русского Средневековья (да и Средневековья вообще), нежели имя собственное. Место в семейной иерархии, покровительство святого тезки, сопровождающее человека не только от рождения до смерти, но и за гробовой чертой, круг светских удовольствий и благочестивых трудов – все это так или иначе задавалось тем выбором, который совершался в момент наречения ребенка. Что же касается дат, то они необходимы отнюдь не только историку, желающему навести порядок в череде разрозненных фактов и разнообразных событий, – до сих пор мы склонны недооценивать, насколько важен был персональный календарь для самих людей, живших на Руси в XVI–XVII вв.

Заинтересовавшись эпохой Бориса Годунова, современный человек подсознательно стремится проникнуть в личное пространство ее героев, однако Русь этого времени еще на редкость неавтобиографична. Ни сам царь, ни его близкие не ведут дневников, до нас доходят лишь ничтожные крохи их семейной переписки, а свидетельства русских историографов XVII столетия и побывавших при московском дворе иностранцев если и живописуют царский портрет, то делают это столь полемически страстно или, напротив, обобщенно условно, что зачастую не в силах удовлетворить нашего любопытства к этой почти неуловимой субстанции. Как ни странно, именно совокупность имен собственных и значимых дат приоткрывает некоторую лазейку в индивидуальную жизнь членов царской семьи, где обиходные ритуалы, религиозные переживания, мысли о собственном прошлом и настоящем, экзистенциальные надежды и опасения переплетаются в сложный и уникальный узор, вышиваемый по канве общепринятого.

Двигаясь в этом направлении, неожиданно обнаруживаешь, что годуновская эпоха сулит еще немало открытий – многие важнейшие числа и антропонимы до самого последнего времени оставались неизвестными или, если угодно, не обретшими своих подлинных владельцев. Мы постарались построить каждую из глав этой книги как небольшое расследование, давая читателю возможность вместе с нами пройти путь от загадки к ее разгадке, а заодно и перепроверить принимаемые нами решения.

* * *

Несколько технических замечаний. Выделение разрядкой в цитатах, за исключением специально отмеченных случаев, всегда принадлежит нам. Курсив мы используем для обозначения имени как ономастической единицы. Приводя несколько мирских имен одного и того же лица, мы, вопреки историографической традиции, употребляем знак «/» (Григорий / Харитон, Иван / Шигона, Дмитрий / Косма), стремясь подчеркнуть тем самым специфические черты русской средневековой многоименности. В свою очередь, если монашеское имя приводится наряду с мирским, то одно из них – как правило, первое – заключается в круглые скобки: Ксения (Ольга), Иван (Иона) и т. п. При обращении к томам «Полного собрания русских летописей» мы всегда ссылаемся на последнее из существующих изданий.

Авторы считают своей приятной обязанностью поблагодарить коллег, которые на разных этапах работы консультировали их по тем или иным вопросам и/или оказали неоценимую помощь в поисках материалов: М. В. Вилкову, Н. А. Ганину, А. Л. Горобец, С. Г. Зюзеву, А. Л. Корзинина, А. В. Лаврентьева, М. А. Маханько, С. В. Николаеву, С. М. Михеева, А. П. Павлова, Н. В. Пивоварову, С. В. Полехова, Д. Г. Полонского, А. С. Преображенского, А. В. Сергеева, Е. Р. Сквайрс, И. А. Стерлигову, А. А. Фомичеву, С. Ю. Шокарева.

В данной научной работе использованы результаты проекта "Семиотика книжного и некнижного текста – славянский мир между Западом и Востоком" выполненного в рамках Программы фундаментальных исследований НИУ ВШЭ в 2022 г.

Глава I.
День рождения Бориса

Биография Бориса Годунова – первого полноценного русского царя, не являвшегося Рюриковичем по крови, – изобилует ошибками, загадками и неточностями в том, что касается, казалось бы, базовых и элементарных знаний о его персоне. Во второй главе этой книги нам еще предстоит обсудить, каким образом ему могли, например, приписываться имена, которых он на деле никогда не носил. Но самое удивительное, пожалуй, что XXI век до самого последнего времени обходился без точной даты его появления на свет – в исследованиях, в справочной и популярной литературе указывается только (иногда не без некоторых колебаний) 1552 г.

Между тем, существует текст, где соответствующая дата названа напрямую, причем источник этот создан современником царя, встречавшимся с ним лично, его показания в целом признаются заслуживающими доверия и используются исследователями для датировки иных событий. Более того, интересующий нас памятник был трижды опубликован еще при жизни своего автора, а в конце XIX века переведен на русский язык. За прошедшие четыре столетия на приведенную в нем дату рождения Годунова несколько раз обращали внимание разные, порой довольно неожиданные люди, однако она не только осталась за пределами основного русла академических исследований, но никак далее не обсуждалась и не верифицировалась, что, как мы попытаемся показать, весьма важно для ее введения в современный научный оборот.

Приведем для начала сам текст, где фигурирует день рождения Годунова. Он появляется в отчете Георга Тектандера фон дер Ябеля (ум. 1614), участника – а с некоторого момента и единственного представителя – посольства императора Рудольфа II к персидскому шаху Аббасу I. Тектандер появился на свет в Богемии, в семье потомственных протестантов (его отец был пастором, о деде же известно, что тот учился непосредственно у Лютера и Меланхтона), он слушал лекции в Лейпциге, хотя среди окончивших университетский курс его имя как будто не значится. По первоначально составленному договору, Тектандер был чем-то вроде помощника главы посольства, и исходно его формальные полномочия были довольно скромными[1]1
  Более подробно биография Тектандера изложена, например, в работах: Францев, 1908; Schwarcz, 2003.


[Закрыть].

При дворе Годунова Тектандер побывал дважды – с интервалом примерно в год – по дороге к шаху и обратно. Царский день рождения он празднует как раз на обратном пути, примкнув в Москве к другому, куда более благополучному и пышному императорскому посольству, для которого двор Годунова был конечной целью. О самом событии Георг Тектандер сообщает следующее:

Alß auch den 2. Auguſti der Großfürſt ſeinen Geburts Tag celebriret / hat man vns wiederumb durch 200. Perſonen / deren ein jeglicher was von Speiß getragen / vom Schloß mit allerlen Fiſchen / denn es gleich dazumal der Moſcovitter faſt tag geweſen / verehret [Tectander, 1609: 141] – Также и 2 августа, когда Великий Князь праздновал день своего рождения, нам, как и раньше, прислали из дворца 200 человек, которые несли каждый по блюду с разными рыбами, ибо это был постный день у московитов [Станкевич, 1896: 45][2]2
  Это сообщение дословно воспроизводится в третьем прижизненном издании Тектандера (1610 г.), но отсутствует в первом (1608 г.), где вовсе нет рассказа о повторном пребывании автора в Московии (да и в целом текст его гораздо короче двух последующих – ср.: Францев, 1908). Разрядка в цитате принадлежит автору.


[Закрыть].

Нельзя ли остановиться на этой дате и считать 2 августа днем рождения Бориса?

Как мы уже упоминали, подавляющее большинство исследователей, включая Г. Ф. Миллера, Н. М. Карамзина, С. М. Соловьева и В. О. Ключевского, а также специально занимавшихся биографией царя С. Ф. Платонова, Р. Г. Скрынникова и В. Н. Козлякова, эти показания не учитывают вовсе. С другой стороны, уже в XVIII столетии замечательный ученый Антон Фридрих Бюшинг, не раз бывавший в России и принимавший участие в учреждении Петершуле, выпустил в своем журнале Magazin fur die neue Historie und Geographie, который он издавал в Галле, разбор пятого тома исторического сочинения своего «высокочтимого друга» академика Миллера, посвященный эпохе Бориса Годунова. Бюшинг отмечает, что сам держал в руках тексты, Миллеру недоступные, говорит о надежности Георга Тектандера как информанта и сообщает, что дата рождения Годунова, согласно этому источнику, 2 августа [Busching, 1773: 252; Шемякин, 1867: V].

Замечательно, что разбор Бюшинга был переведен со временем на русский язык, но и это не помогло делу – пресловутое второе число по-прежнему оставалось за пределами внимания отечественной историографии, а если рассуждениям Бюшинга об этой дате и случалось кого-нибудь заинтересовать, то это мог быть, например, отечественный исследователь немецкой публицистики XVIII в., который добросовестно отметил, что дата рождения Бориса Годунова почему-то советским историкам остается неведомой [Белковец, 1988: 238–239]. Но и это замечание осталось без последствий. Искра Шварц в работе 2003 г., разбирая сочинение Тектандера, в сокращенном виде воспроизводит его ремарку о праздновании дня рождения царя, однако никак не обсуждает ее и не сосредотачивает внимание на том, что это свидетельство уникальное и в годуновской просопографии неучитываемое [Schwarcz, 2003: 203]. Таким образом, за несколько столетий масло немецких источников и вода отечественной историографической мысли так и не смешались друг с другом.

Подобное игнорирование естественным образом привело к тому, что не было предпринято ни проверки, ни анализа высказывания Тектандера. Даже те, кто знал соответствующее число – 2 августа, – не задавались вопросом: какой, собственно, хронографический смысл за ним стоит и имеется ли он вообще. Забегая вперед, отметим сразу же, что, на наш взгляд, свидетельство Тектандера, хотя и нуждается в пояснении, но может быть проинтерпретировано вполне определенно и однозначно.

В данном случае обычные проблемы со свидетельствами иностранцев – насколько Тектандердостоверен в своих датировках вообще и насколько адекватно он воспринимает происходящее в чужой стране, в частности – сочетаются с трудностями не вполне привычными, характерными именно для этого периода в жизни Европы. Посольство Рудольфа II к шаху Аббасу, начавшееся в 1602 и завершенное в 1604 г., погружает нас в бурлящий мир конфессионального разнообразия и хронологической неоднозначности. Глава его, Стефан Какаш (ум. 1603) – католик, судя по его письмам, близкий к иезуитам[3]3
  Стефан Какаш происходил из именитого трансильванского рода и некоторое время был доверенным лицом Баториев, а после их падения оказался на службе Рудольфа II. В качестве посланника императора он и отправился в Персию, откуда ему не суждено было вернуться. Более подробное изложение биографии Какаша см. в работах: Францев, 1908; Schwarcz, 2003.


[Закрыть]. Один из его помощников, Георг Тектандер, автор интересующего нас сочинения, несомненно, протестант. Первый пишет на латыни, с оказией отправляя письма своему покровителю, при этом возможности составить полноценный дипломатический отчет волею судеб он будет лишен. Второй же ведет записи на немецком и публикует их, уже вернувшись на родину, сперва в краткой, а затем и в пространной редакции. Существенно при этом, что тексты Какаша и Тектандера порождаются независимо друг от друга. Таким образом, когда речь в них идет об одних и тех же событиях, у нас есть возможность проверить Тектандера, и результат этой проверки он выдерживает идеально – практически все даты в его записках (в частности, те, которые относятся к первому пребыванию в Москве, когда глава посольства еще был жив) полностью соответствуют датам у Какаша, правда, не вполне тривиальным образом, о чем нам еще предстоит сказать ниже. Вообще говоря, конкретных дат в записках Тектандера очень много – они составляют предмет его самого пристального внимания, он фиксирует их, как только для этого предоставляется физическая возможность, формируя тем самым естественный каркас для своих записок. В чем же тогда проблема, коль скоро пунктуальность немецкого источника в описании московских событий вроде бы не вызывает сомнений?

Европа, несмотря на то что со времен установлений папы Григория, вводящих пресловутый григорианский календарь, прошло уже два десятилетия, продолжает, как известно, жить по двум календарям, старому и новому. Католические страны, после некоторых колебаний, вроде бы переключились на новый стиль, тогда как большая часть протестантских монархий и княжеств оказались среди тех, кто его не принял. Если речь идет о столь сложном политическом образовании, каковым была Священная Римская империя в начале XVII столетия, то ситуация здесь оказывается особенно неоднозначной – жители сопредельных земель зачастую пользуются разными календарями, а уж если кому-то из них случается переселяться в другую область, то трудности соотнесения юлианской и григорианской системы координат в его официальном и неофициальном узусе существенно возрастают.

Собственно, история этого персидского посольства в известном смысле могла бы служить учебным пособием, демонстрирующим все многообразие этой хронографической картины. Католик Какаш, вопреки ожиданиям, датирует свои письма по старому стилю, тогда как его помощник, протестант Тектандер, пока посол еще жив, пользуется новым стилем (как это было принято, кстати, в его родной Богемии)[4]4
  На присутствие двух разных стилей в этих текстах обратил беглое внимание еще замечательный историк дипломатических связей Руси Фридрих Аделунг [1846, II: 130 [Anm. 136]; 1863: 78 [примеч. 136]]. Современная же исследовательница стремится его оспорить, говоря, что появление у Тектандера даты 27 ноября (вместо 17 ноября) – это всего лишь результат опечатки [Schwarcz, 2003: 200–201]. Однако она совершенно игнорирует тот факт, что остальные даты у Тектандера и Какаша также различаются на пресловутые 10 дней, составляющие разницу между старым и новым стилем, причем происходит это и в тех случаях, когда разница между григорианским и юлианским календарем порождает несовпадение месяца в датировке.


[Закрыть]. Соответственно, один (Какаш) сообщает, что первая аудиенция у Бориса Годунова состоялась 17 ноября 1602 г. [Станкевич, 1896: 47], а другой (Тектандер) – 27 ноября [Tectander, 1609: 32; Станкевич, 1896: 16]. В свою очередь, отъезд из Москвы пришелся, согласно письму Какаша, на 27 ноября [Станкевич, 1896: 54][5]5
  В письме, датированном 26 ноября, Какаш объясняет своему корреспонденту, что они должны были уехать уже сегодня, но поскольку к моменту написания письма уже наступило 12 часов по полудни, а необходимая ему встреча с канцлером еще не состоялась, то он испросил позволения уехать завтра, т. е. 27 ноября. В общей сложности посольству пришлось пробыть в Москве около четырех недель, что и отмечает Тектандер в своих записках [Tectander, 1609: 56; Станкевич, 1896: 23].


[Закрыть], а согласно Тектандеру – на 7 декабря [Tectander, 1609: 56; Станкевич, 1896: 23]. Разница в десять дней аккуратно определяется разницей между старым и новым стилем, и взаимная верификация датировок в известном смысле идеальна. Помимо всего прочего, весьма интересно наблюдать, как два человека, путешествующие вместе, начальник и подчиненный, могу пользоваться разными календарями.

Если бы все пошло по плану и Какаш не скончался бы, не доехав до персидского двора, они бы вместе вернулись в Московию, оба отпраздновали бы царский день рождения и, возможно, обеспечили бы нам двойное видение этого события. Однако Тектандеру предстояло растерять всех своих спутников, в одиночку предстать перед шахом Аббасом, который воевал в ту пору в Армении, и претерпеть немало лишений. Одно из них тоже весьма выразительно с точки зрения истории календаря и прекрасно отрефлектировано в тексте Тектандера[6]6
  В такой перспективе верные сами по себе упреки современных востоковедов в том, что датировки Тектандера, относящиеся к его пребыванию в Персии, не всегда отличаются точностью [Бушев, 1976: 385], представляются нам не вполне справедливыми, поскольку автор сам предупреждает читателя о невозможности следовать календарю в этой части своего описания. Данные же, относящиеся к другим частям его маршрута, у этих исследователей сомнений не вызывают.


[Закрыть] – говоря о нем, Георг Тектандер чем-то напоминает Афанасия Никитина, хотя, в отличие от русского путешественника, наш протестант на дипломатической службе испытывал трудности скорее светского характера, лишившись на несколько месяцев возможности датировать происходящие с ним события:

…man findet auch weder Uhr noch nichts bey ihnen / Denn alE ich mich einEmals im Calender geirret / ich ein gantz halbes Jahr / biE ich wiederumb in die Mofcowitterifchen Lander komen in tag hienein Leben mOffen / vnd keinen Tag vor dem andern hab halten konnen [Tectander, 1609: 101–102] – У них [у мусульман] не найдешь ни часов, ни чего-либо подобного, так что когда я однажды запутался в календаре, я должен был целые полгода, пока не вернулся в Московские земли, жить одним днем и не мог отличить одного дня от другого (ср. также: Станкевич, 1896: 34).

Любопытно, что на этом отрезке повествования стиль его изложения отчасти изменяется – утратив хронологическую сетку, он вольно или невольно строит весь свой нарратив несколько иначе, причем во втором издании (1609 г.) его рассказ куда пространнее, чем в первом (1608 г.).

К какому же календарю, однако, вернулся Тектандер, вторично попав в Московию?

Первый шаг его по землям, подвластным русскому царю, отмечен лишь месяцем, но не днем – он приходится на январь 1604 г. А вот дальше, счастливым для нас образом, путешественник сообщает о том, какой датировкой он будет пользоваться, а заодно дает понять, что разница между григорианским и юлианским стилем им прекрасно осознается и учитывается. Он сообщает, что ему со спутниками удалось попасть 23 марта в Астрахань, но здесь пришлось дожидаться пятницы Страстной недели, чтобы плыть дальше, специально оговаривая при этом, что дата им приводится «по старому стилю» (deß Alten Kalenders) [Tectander, 1609: 129; Станкевич, 1896: 41].

Иными словами, оказавшись среди московитов, Тектандер стал пользоваться тем же календарем, что и его русское окружение, так сказать, поставил свои мысленные часы по московскому времени, и это отнюдь не было для него чем-то революционным ни тогда, ни позже. В самом деле, этим же старым календарем пользовался его покойный патрон Какаш, он же был по-прежнему принят в Саксонии, где Тектандер осядет по возвращении домой из Московии, получит место и издаст свое сочинение.

Быть может, Тектандер, оставшись без Какаша и будучи официально уполномоченным довести посольскую миссию до конца, сам, так сказать, перевоплотился в Какаша, переняв не только его роль, но и стиль. Быть может, он попросту переключился с богемского новостильного календаря своей родины на старостильный календарь, еще принятый в Саксонии.

Так или иначе, есть все основания полагать, что дата 2 августа, показанная как день рождения Годунова, дана Тектандером по старому стилю, которым пользовались царь московитов и его подданные. Как мы попытаемся продемонстрировать далее, такое объяснение основывается не только на ремарке о старом календаре, но и является единственно возможной непротиворечивой установкой, подтверждаемой как внешними независимыми источниками, так и совокупностью данных, содержащихся в свидетельстве самого Тектандера.

Оказавшись в Москве в 1604 г., Тектандер в числе других немцев с большой радостью встречает императорское посольство, возглавляемое Генрихом фон Логау (ум. 1625), и сообщает, что оно приехало в Москву 15 июля [Tectander, 1609: 131–132; Станкевич, 1896: 42]. По какому же стилю он дает эту дату?

Здесь мы вновь обретаем возможность не просто бинокулярного зрения, но двойной или даже тройной верификации источника – счастливым образом до нас дошли, с одной стороны, русские дипломатические документы, сообщающие об обстоятельствах появления посольства Логау на Руси, и, с другой – рукопись отчета, составленного самим главой этой императорской миссии. Обратимся для начала к русской дипломатической переписке, где продвижение посольства Логау к Москве почти до самого конца задокументировано буквально день за днем, с указанием всех чисел (разумеется, по старому, юлианскому, календарю).

Из этой русской переписки мы узнаем, что 5 июля (это 15 июля по новому стилю) из Москвы еще только отправляют очередных людей встречать немецкое посольство в Торжке, так что в этот день въехать в столицу Логау никак не мог. Еще 6 июля (= 16 июля по новому стилю) уточняются детали его прокорма в дороге, 7 же июля (= 17 июля по новому стилю) посол прибывает в Тверь и планирует провести там день [ПДС, 1851: 907]. Далее ему предписывается двигаться медленнее, нарочно останавливаясь в каждом стане, «а станы устроены… на городѣ на Чорномъ, въ Клинѣ, на Пѣшкѣ, въ Долотовѣ» [Ibid.], причем русские сопровождающие должны уговаривать посла близ Москвы соблюдать государев указ не двигаться быстрее и сообщать о скорости перемещения с каждого стана. На последних подступах к Москве посольству высылаются драгоценные одежды и замечательные кони. Очевидно, что таким темпом как раз 15 июля по старому стилю Генрих Логау и входит в столицу, как это отмечено у Тектандера, живущего теперь в том же измерении, что и московиты[7]7
  Вспомним, что при первом въезде в Москву посольство Какаша достигло Можайска 29 октября, 5 ноября получило разрешение двигаться дальше, 6 ноября выехало и лишь 9 ноября достигло столицы, причем, по замечанию Тектандера, их понапрасну водили по разным местам и предписывали двигаться куда медленнее, чем они могли бы [Tectander, 1609: 29, 31; Станкевич, 1896: 14–15].


[Закрыть].

Строго говоря, тот факт, что отныне, вернувшись из Персии, наш автор придерживается старого стиля во всем (включая пресловутое 2 августа), можно установить, и не прибегая к показаниям внешних источников, на основании, так сказать, внутренней реконструкции, опираясь исключительно на его собственное повествование. В самом деле, попробуем двигаться от противного, да еще для пущей корректности не забывать о том, что Тектандер был иностранцем и поэтому мог бы неверно воспринимать то, что он наблюдал на Руси – например, путать день рождения и именины, благо 24 июля, день памяти Бориса и Глеба и царских именин[8]8
  В том, что царские именины выпадали именно на этот день, а не, скажем, на 2 мая (еще одна память свв. Бориса и Глеба в церковном календаре), нет никаких сомнений. Так, в частности, именно в этот день Годунов устраивает по себе заздравные корма (см. подробнее гл. II).


[Закрыть], отстоит совсем недалеко от интересующей нас даты.

Положим, 2 августа у Тектандера – это дата по новому стилю. Однако и в таком случае получалось бы, что царский день рождения приходится отнюдь не на 24 июля, а на 23. Можно было бы допустить, конечно, что Тектандер изменил своей немецкой пунктуальности, запутавшись в календарных выкладках, ошибся на один день и послов потчевали все-таки 24 июля, на Бориса и Глеба. Но тогда решительно непонятно, зачем им принесли 200 рыбных блюд и почему Тектандер говорит о постном дне у московитов. 24 июля 1604 г. – это вторник, непостный день недели, и никакого большого общего поста на этот день также не приходится, поэтому причин есть исключительно рыбное на царские именины нет.

Гипотеза о новом стиле в датировке Тектандера не проходит и в том случае, если он не ошибался в датах. Как уже упоминалось выше, 2 августа по новому стилю соответствует 23 июля по старому, и в принципе не было бы ничего удивительного, если бы мальчик, родившийся в семье Годуновых именно в этот день, 23 июля, в канун празднования Борису и Глебу, был бы наречен Борисом. Однако в 1604 г. 23 июля было, напомним, понедельником, и никаких оснований кормить послов рыбой у царского двора опять-таки не было бы.

Что же касается 2 августа по старому стилю, тому самому, которому были привержены московиты, Стефан Какаш и добрая половина тогдашней Европы, то это не что иное, как Успенский пост, и день рождения государя не мог, разумеется, его отменить. Соответственно, немцам, вполне закономерным образом, были посланы обильные постные кушанья, а Тектандер нигде не ошибся и все понял правильно. В его свидетельстве сходится все – царский день рождения (не именины!), пост и конкретная дата. «Старостильность» его календаря подкрепляется всеми этими внутренними и независимыми внешними данными.

Итак, мы можем достаточно уверенно утверждать, что Борис Годунов появился на свет 2 августа по старому стилю и, соответственно, 12 августа по новому. Это тем более правдоподобно, что полностью соответствует всей практике русского имянаречения той эпохи. Подбирая единственное христианское имя – а Борис Годунов был одноименным[9]9
  См. об этом подробнее во второй главе нашего исследования.


[Закрыть], – искали подходящее в окрестностях дня появления ребенка на свет, охотно листая месяцеслов как вперед, так и назад. Девять дней до дня рождения и имя столь любимого на Руси святого, как князь Борис, как нельзя лучше подходили мальчику, родившемуся 2/12 августа.

* * *

На сказанном вполне можно было бы остановиться, однако в этой совершенно ясной картине, складывающейся из соположения показаний разных источников, остается два загадочных нюанса, не нарушавших, впрочем, ее цельности и стройности.

Во-первых, что стоит за словом wiederumb "вновь", «как и раньше» в свидетельстве Тектандера о царском угощении посольства? По какому случаю иностранцам ранее уже присылали от царя 200 блюд? В самом тексте Тектандера каких-либо более подробных описаний этого события не находится, что, впрочем, неудивительно – он весьма немногословен в рассказе о предшествующих неделях своей жизни в Москве, за исключением разве что весьма подробного описания въезда в столицу нового австрийского посольства, возглавляемого Генрихом фон Логау.

С лаконичностью данного отрезка повествования связан и второй вопрос: как было отмечено в том же году такое важное событие в жизни двора, да и всей страны, как царские именины, приходящиеся на 24 июля, день памяти князей Бориса и Глеба, который издревле, помимо всего прочего, был одним из самых заметных праздников на Руси?

Здесь следует вспомнить, что у нас в запасе, помимо опубликованных документов, есть рукопись дипломатического отчета, составленного самим Генрихом Логау. Она-то и позволяет прояснить оба этих нюанса в событиях лета 1604 г., а заодно лишний раз подтвердить точность Тектандера, да и наших собственных выкладок.

Трудно вообразить себе людей более различных, чем шлезвигский барон фон Логау, мальтийский рыцарь, со временем ставший одним из приоров ордена, всю жизнь отстаивавший интересы католической церкви на тех землях, которыми ему доводилось управлять, и скромный сын пастора, Георг Тектандер, лишь волею судеб в одиночку добравшийся до персидского двора. Объединяла их разве что любовь к просвещению (Логау окончил университет в Сиене, а Тектандер, как мы помним, слушал лекции в университете Лейпцига) да тесная и непосредственная связь с Богемией, где Тектандер появился на свет, а Логау управлял клоцким графством.

Для Тектандера появление в Москве посольства, возглавляемого Логау, было большой удачей, позволявшей ему оказаться среди соотечественников и вместе с ними, не без некоторых приключений, вернуться на родину – никакого официального статуса в этой дипломатической миссии у него, по всей видимости, не было. На Логау же как на главу посольства ложилась вся тяжесть переговоров с неподатливыми московитами. Соответственно, замечать они могли разное и писали о разном. Любопытно при этом, что, в отличие от рассказа Тектандера, трижды напечатанного при жизни автора и еще несколько раз издававшегося после его смерти, рукопись Логау, чья поездка проистекала куда более благополучно, по сию пору так и остается единицей хранения в недрах Венского архива[10]10
  Wien, Osterreichisches Staatsarchiv, Haus-, Hofund Staatsarchiv, RussLand I. 5. Научная публикация и перевод донесения Логау до сих пор остаются делом будущего. Между тем, такое издание было бы чрезвычайно полезным для истории дипломатических сношений Руси и, в не меньшей степени, для истории эпохи Бориса Годунова.


[Закрыть].

Поскольку главной целью поездки Логау был русский царский двор, то передвижение по России описывается здесь достаточно подробно, и эта детальность позволяет нам, в частности, убедиться, что посол в своих датировках последовательно пользовался новым – григорианским – календарем. Так, например, согласно его отчету, посольство прибыло в «Ивангород или Русскую Нарву» 26 июня[11]11
  Haus-, Hof– und Staatsarchiv, RussLand I. 5. Konv. 5 (1604), BL. 103 r.


[Закрыть]. В русских же документах, еще более заботливо фиксировавших каждый шаг этих иностранцев, данное событие значится под 16 июня [ПДС, 1851: 861–862]. В целом, налицо полное совпадение путевых дат двух источников с учетом той десятидневной разницы, которая существовала в XVII в. между юлианским и григорианским календарями.

Точно такой же десятидневный разрыв мы видим в показаниях Тектандера и Логау относительно даты въезда последнего в Москву – Логау пишет, что этот весьма пышно обставленный церемониальный акт произошел 25 июля[12]12
  Haus-, Hof– und Staatsarchiv, RussLand I. 5. Konv. 5 (1604), BL. 104.


[Закрыть], тогда как Тектандер, как мы знаем, указывает 15 июля [Tectander, 1609: 131–132; Станкевич, 1896: 42]. Иными словами, у нас не может быть сомнений в том, что оба подданных австрийского императора точны в датах, но при этом, находясь в одном пространстве, один из них прибегает к старостильному, а другой – к новостильному исчислению, что совсем не редкость для европейцев той поры.

При этом Генрих Логау сообщает, что на третий день августа (24 июля по старому стилю), охарактеризованный им как царский день рождения (geburts tag), посольство получило от великого князя более 200 кушаний на золотых блюдах и почти такое же количество разнообразных напитков.

Den 3. ditz hat der groftfurst seinen geburts tag Borisium gar stadLich gehalten und mir bei einem vornemben boiarn uber 200 speisen in guldenen schusseln und fast soviel geschierr mit getranckh ins losament aus seiner kuchel geschickt[13]13
  Haus-, Hof– und Staatsarchiv, Russland I. 5. Konv. 5 (1604), BL. 105.


[Закрыть] – 3-го [числа] того же [месяца] великий князь весьма пышно справил свой день рождения, Borisium, и прислал мне в апартаменты через одного из своих благородных бояр свыше 200 кушаний на золотых блюдах и почти столько же сосудов с напитками со своего стола [букв. из своей кухни].

Забегая вперед, сразу обратим внимание на то, что Логау использует специальное слово Borisium (изобретенное им самим? бывшее в ходу у прочих путешественников?), очевидно, стремясь сохранить особое русское обозначение этой даты – Борисов день.

Так или иначе, благодаря этой заметке становится совершенно ясно, к какому именно предшествующему событию отсылает читателя Тектандер, когда говорит о том, что 2 августа по старому стилю (12 августа по новому, т. е. девять дней спустя) им снова, как и раньше (wiederumb) было прислано великим князем 200 блюд. Иными словами, два рассказа взаимно дополняют друг друга: об именинах написал Логау, а Тектандер, говоря о царском дне рождения, лишь обозначил сходство и различия между двумя празднованиями. Становится понятнее, помимо всего прочего, почему Тектандерсчел нужным – весьма удачным для нас образом – специально отметить, что все блюда были рыбными, ведь это, со всей очевидностью, составляло контраст с меню предшествующего подарка.

Как нам уже приходилось отмечать выше, пресловутое прямое упоминание поста придает особую достоверность всей истории – Борисов день, 24 июля (3 августа по новому стилю), в 1604 г. приходилось на вторник, и решительно никаких оснований исключать скоромные блюда из праздничного именинного меню не было. Соответственно, у Логау, совершенно справедливым образом, нет ни слова о постных кушаньях в этот день. А вот день рождения Годунова, 2 августа (12 августа по новому стилю), выпадает на Успенский пост, что и отражено у Тектандера[14]14
  Первым, по-видимому, на свидетельство Логау обратил внимание Фридрих Аделунг, однако и он пропустил реплику Тектандера о царском дне рождения. Подробно пересказывая показания Логау, Аделунг попросту фиксирует сведения о царском дне рождения, не обсуждая проблему старого и нового стиля и не принимая в расчет того факта, что 3 августа по используемому Логау григорианскому календарю – это не что иное, как 24 июля, Борисов день, по принятому в Москве (а в ту пору и во множестве европейских стран) календарю юлианскому [Adelung, II: 151; Аделунг, 1863: 91].


[Закрыть]. Помимо всего прочего, для протестанта Тектандера, который хотя сам постов не держал, но подолгу жил в католическом окружении, необходимость поститься в эту пору воспринималась как нечто непривычное, специфически русское («то был постный день у московитов»), поскольку католический мир не знал столь протяженного поста на Успение.

Что же касается терминологической путаницы у Логау, который для именин употребляет слово geburtstag, то для иностранцев не только на рубеже XVI–XVII вв., но и столетие с лишним спустя, когда сохранность и верифицируемость дат стали заметно выше, такая путаница более чем типична. Им оказывается непросто разобраться с семиотическим наполнением этих личных праздников и, даже заметив разницу, найти для них адекватные обозначения. Дело усугубляется, с одной стороны, тем, что в русском обиходе празднование именин обыкновенно недалеко отстоит в календаре от празднования дня рождения (а иногда, на беду, с ним совпадает!)[15]15
  Дело в том, что при выборе христианского имени на Руси в эту пору ориентировались на календарь, но ориентация эта была устроена довольно сложным для внешнего наблюдателя образом. Далеко не любое имя святого годилось в качестве публичного, родового для человека хоть сколько-нибудь знатного. Если ему посчастливилось родиться непосредственно на память святого, который обладал таким подходящим по семейным соображениям именем, то в его честь ребенка и крестили, а соответственно, день рождения совпадал у него с именинами. Однако чаще такой публичный антропоним приходилось, как это и вышло с Борисом Годуновым, подбирать в близких календарных окрестностях даты появления на свет. В таком случае именины и день рождения праздновались раздельно. Вся эта картина осложнялась еще и тем, что многие (однако далеко не все) обладали в миру двумя христианскими именами и, соответственно, двумя небесными покровителями – один выпадал им по дню рождения, тогда как другой был их тезкой по публичному христианскому имени. Подробнее антропонимические практики этой эпохи мы будем рассматривать в следующих главах нашей книги.


[Закрыть], а, с другой стороны, не во всех европейских традициях было принято отмечать оба эти дня и твердо противопоставлять соответствующие понятия. Как дать понять своему читателю, что и, главное, зачем два раза подряд празднуют эти русские?

Некоторые иностранцы, подобно Тектандеру, ухитрялись преуспеть в этом нелегком деле, вполне удачно дифференцируя, например, царский день рождения и именины. Так, в XVII столетии голландский посол Кунраад фан Кленк (ум. 1691) отмечает, что на 9 июня (= 30 мая по старому стилю) приходится день рождения (de geboortedag) царя Федора Алексеевича, а 18 июня (= 8 июня по старому стилю, день памяти св. Феодора Стратилата) царь праздновал свои именины (Naamdag) [Ловягин, 1900: 211/515, 215/520]. В иных случаях, когда это необходимо, Кленк даже делает соответствующие уточнения[16]16
  Ср.: «23-го апреля… он [Юрий Петрович Лутохин] заодно сообщил, что сегодня день рождения или вернее именины (de verjaardag, of anders de naamdag) великого боярина Артемона Сергеевича [Матвеева]» [Ловягин, 1900: 183/483]. 23 апреля по новому стилю, которым последовательно пользуется Кленк, соответствует 13 апреля по юлианскому календарю – в этот день отмечается память св. Артемона, мученика кесарийского. Казус же Артемона Матвеева интересен тем, что он, по всей видимости, был наречен непосредственно по дню появления на свет и отмечал свои именины и день рождения одновременно.


[Закрыть].