Текст книги "История Кубанского казачьего войска"

Автор книги: Федор Щербина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 67 страниц) [доступный отрывок для чтения: 24 страниц]

Свидетельство в высшей степени интересное и важное. Оно указывает на то, что безбрачие первых казачьих общин вызывалось не столько рыцарскими соображениями и обетами, как склонны были многие думать, сколько довольно эгоистическими побуждениями не иметь в лице женщин и детей лишней обузы. Какие уж это были рыцари, когда они прекрасный пол по улицам на продажу водили, в глухой мешок зашивали, в воду метали, а детей топили, «как щенят». И замечательно, что так же поступали с детьми и другие казачьи общины на первых порах своего существования. Тот же Ригельман сообщает, что донцы, устроивши кош на Яике, или Урале, и переженившись на татарках и калмычках, «по тогдашнему их разбойническому обыкновению или по суеверию их, так точно как и донцы, прижитых детей убивали и в воду метали, что также несколько времени продолжалось». Этот жестокий обычай существовал первоначально и у терских казаков. «И были, по объявлению терских старожилов, – замечает Ригельман, – столь же бесчеловечны в погублении сперва родившихся детей своих, как донские и яицкие казаки». Так примитивный демократизм уживался с бесчеловечностью и жестокостью.

Тем не менее донцы в конце концов стали в надлежащие условия гражданского развития. Естественные ли потребности были тому причиною, или же внешние условия жизни, но донцы сумели оценить «домовитость» женщины и плоды семейного сожительства. В Черкасск, станицы и городки были допущены женщины на правах жены и матери. И донская женщина не только сумела устроить и скрасить семейный быт и обстановку казака, но при случае несла тяжести военного быта с таким же самоотвержением и геройством, как и мужчины. Во время так называемого «Азовского сидения» казачки, осажденные вместе с мужьями в Азове турками и татарами, выказали чудеса отваги и храбрости. В то время в Азове, отнятом в 1642 году у турок казаками, находилось 1400 вооруженных мужчин и 800 женщин, «кои, – как аттестует их генерал Ригельман, – достойны к причислению в гарнизон, потому что они в защищении города не малую славу заслужили». Между тем турки под начальством Пиали-паши имели флот, состоявший «из 45 галер и великого числа галионов, фелюков, чаек и других судов, а в состав сухопутной армии, предводимой силистрийским пашой Гусейном Дели, входили 50 000 крымских татар, 10 000 черкес, 20 000 янычар и 20 000 спагов, кроме еще великого числа молдавцев и волох». Но, несмотря на эти громадные силы, ничтожное количество казаков упорно выдерживало осаду. Казаки производили вылазки, отстреливались, делали подкопы и взрывали на воздух врагов. Только от взрыва одного наката было взорвано на воздух 2000 янычар. «И во время всех оных приступов, – говорит Ригельман, – жены не устрашались мужьям своим приносить не только пишу, порох и всякого снаряду, но сами на приступающих бросали зажженные смоляные кружки, горячую смолу, кипяток и прочие огненные орудия, и так, что сколько того приступа, столько и ядер не страшились». И многочисленная турецкая армия принуждена была отступить, не взявши Азова.

Еще важнее, конечно, было участие женщины в мирном созидании жизни. Семья и ее душа – женщина, представляла собой ту основную ячейку, при посредстве которой только и мыслимо было поступательное развитие культуры и гражданственности. С семьей были связаны определенные хозяйственные формы; в недрах семейных отношений зарождались и зрели гуманные отношения людей, исключавшие публичную продажу женщин, несправедливые, жестокие кары матерей и умерщвление собственных детей; семейным бытом вызваны были и известные формы казачьих поселений и расселения. Для семейных казаков потребовались станицы и укрепленные городки. Заселение края пошло от центра к окраинам. Сначала, как было уже упомянуто, в Черкасск было втиснуто шесть станиц; следующие пять станиц: Скоролумовская, Тетеревская и три Рыковских – верхняя, средняя и нижняя, устроены были вне города «за Протокой рекою». Когда же на Дон стали являться добровольцы «целыми шайками, ватагами, артелями и станицами», то расселение казакам пришлось направить вверх по Дону и Северному Донцу. Посланный Петром Великим адмирал Корнилий Прейц для промера Дона записал только по этой реке 39 станиц. В самом Черкасске адмирал нашел 80 пушек и от 7 до 8 тысяч вооруженных людей. Когда же был взят Петром Азов, на Дону считалось до 100 станиц. С тех пор заселение Донсксй области шло непрерывно и деятельно.

Таким образом, все Донское войско разместилось в занятом крае, кроме главного города Черкасска, в целом ряде станиц. Главное войсковое управление сосредоточено было в городе, а каждая станица представляла собой самоуправляющуюся общественную единицу с выборным атаманом и казачьим кругом или органом общинного самоуправления. Казачьи станицы сразу же завоевали себе более или менее самостоятельное и независимое положение.

На Дону поэтому в меньшей степени, чем в Запорожской Сечи, чувствовалось давление центрального управления, и это опять-таки зависело от культивирующего влияния на жизнь семьи и женщины, наложивших резкие особенности на домашний быт и условия мирного станичного сожительства. Семья и семейные интересы стали предметом заботы казачьих кругов и их выборных представителей-атаманов. И с этим очень рано приходилось считаться как местной правящей казачьей власти, так и русскому центральному правительству.

Атаманы, как представители станиц, играли решающую роль во всех казачьих движениях и важнейших делах. В зависимости от этого выработалась особая формула, с которой обращалось русское правительство к донским казакам. «На Дон, – говорится обыкновенно в правительственном обращении к казакам, – в верхние и нижние юрты (т. е. общины) нашим атаманам и казакам, войсковому наказному атаману и всему нашему Войску Донскому». Предпочтение как бы отдается станичным общинам или их атаманом и казакам, а затем уже титулуется наказной атаман. Так было и в действительности. Центр тяжести всегда покоился в станицах, или, точнее, на рядовом казачестве и их общинах.

Такие же начала, но, пожалуй, резче выраженные в действительности, легли в основу организации и расселения войск, образованных выходцами с Дона. На Волгу, Урал и Терек донцы шли с готовым укладом казачьей жизни и строительства и осуществляли на новых местах то, что было уже на Дону и что казалось любо и практически необходимо казаку. Так, мелкими казачьими общинами или станицами осели донцы, и на Урале, или Яике, основавши здесь нынешнее Уральское войско по типу Донского, с расселением по станицам и с семейным бытом. То же надо сказать об образовании Терского казачьего войска, первыми по времени основателями которого были донцы. И уральцы и терцы заняли новые окраины с явным предпочтением децентрализационного способа поселений образованию сильных и многолюдных центров, какими были Запорожский Кош и Черкасск.

Но особенно резко эта форма расселений мелкими общинами, державшимися в свою очередь на семейном укладе, выразилась при поселении донцов на Кубани. Нынешнюю Старую линию Кубанской области заселили донцы исключительно станицами, не имевшими какого-либо одного общего центра, что конечно обусловливалось главным образом насильственным способом переселения казачества. Но об этом еще будет речь в своем месте.

Глава III
Возобновление Запорожского казачества за Бугом

Судьба Запорожья, как известно, окончательно была решена в 1775 году. В этом году, по проискам екатерининских вельмож, по приказу Екатерины и по капризу Потемкина-Таврического, была разрушена Запорожская Сечь услужливым генералом из братьев славян Текеллием.

Текеллий принадлежал к типу тех военачальников, которые тем свирепее расправляются обыкновенно с побежденными, чем легче дается победа. Окруживши Сечь хитростью, Текеллий разрушил ее, несмотря на то что запорожцы сразу положили оружие и не оказали ни малейшего сопротивления. При этой даровой победе, по словам Скальковского, «в Сечи все укрепления были разрушены, артиллерия взята, пушкарня засыпана, курени были разобраны или отосланы в Никитино для устройства временных провиантских магазинов. Церковь Покровская была пощажена, но могильные часовни, памятники и кресты на церковной площади или сняты, или уничтожены. Два-три домика кошевых или старшин поселяне, бывшие слуги казачества, купили с публичного торга и перевезли в другие места. Два года спустя только валы, рвы, могилы и развалины давали знать, что там была некогда столь знаменитая Сечь».

Дело в том, что победителям недостаточно было описанного полуразрушения; повелено было, чтобы от Сечи не осталось даже следов. После генерала Текеллия отличались на этом поприще полковник Зверев, командир Молдавского полка, и особенно полковник Норов, которому передана была в ведение, в целях уничтожения, Сечь и все окрестные ее поселения. Норов так усердствовал при уничтожении следов Сечи, что народ прозвал его за это норой или ямою. Бывший еще при Елизавете сечевиком, Решетняк рассказывал в 1839 году историку Запорожской Сечи Скальковскому, что он собственными глазами видел, «как калмыки, донцы и солдаты обдирали церковь, топором обрубая царские врата и срывая золотые медали и украшения».

В сенатском указе от 29 июля 1775 года сказано, что Запорожский Кош «по самодержавной власти за учиненные им буйства, грабежи и, наконец, за неповиновение, уничтожен». Суть, конечно, была не в грабежах. Запорожье представляло собой обособленную автономную область, населенную вольницей и не признававшую в своих внутренних распорядках иной власти, кроме своего казачьего самоуправления. Абсолютизм, достигший при Екатерине II крайней степени своего развития, не мог ужиться с такой вольнолюбивой окраиной. И вот, в силу разлада внутренней политики с казачьими идеалами свободы и самоуправления, пало вольное казачество и уничтожена была Запорожская Сечь.

Но скоро после того обнаружились все невыгоды столь решительной меры. Текеллий и последующие погромщики разрушили совсем не то, что особенно тревожило центральную власть. Требовалось уничтожить не укрепления, строения, церкви, хутора и поселения – все это пригодилось бы потом правительству; надо было убить идею казачества, стремления к свободе и самоуправлению или, что одно и то же, тех людей, которые были заражены этими идеями. Но исторические упрямцы, стоявшие всегда так близко к цели, как был у нее Текеллий, не понимают этого. Те, кого Текеллий должен был уничтожить, поэтому преспокойно ушли у него «из-под самого носа». Вот что передает по этому поводу Скальковский.

В последней Запорожской Сечи в числе полковой старшины был некто Лях, по происхождению польский шляхтич. Ничем особенным ни в военных действиях, ни по службе войску он не выделялся, но имел свою партию. И Лях и его партия косо смотрели на кошевого Калнишевского, в котором они видели сторонника русского правительства. Партия предполагала даже свергнуть Калнишевского, а на его место избрать престарелого Филиппа Федоровича, одного из выдающихся когда-то кошевых атаманов. Но обстоятельства не благоприятствовали тому в обычное время, да и партия была слаба. Когда же Текеллий взял Сечь, буйные головы сгруппировались около Ляха.

И вот, в одну ночь в его укромных местах около 5000 казаков сели в припрятанные заранее запорожские лодки и, провозгласивши походным атаманам Ляха, «накивали, по образному выражению малороссов, пятами». Это была в полном смысле слова злейшая насмешка над генералом Текеллием и его войсками. Генералу было приказано, да и сам он принял все меры к тому, чтобы не выпустить из Сечи ни одного запорожца, заранее предложивши казакам очень тяжелые условия – перейти в поселяне. Он окружил Запорожский Кош с трех сторон суши тесным кольцом русских войск, всюду была расставлена стража, торчали часовые и сновали разъезды. Но недалекий победитель без победы не додумался до одного, что в Сечевом Коше была еще четвертая сторона – берега Днепра и впадавших в него притоков, поросшие камышом и окруженные многочисленными островками. Запорожцы, воспользовавшись ротозейством русского полководца, сели на лодки и уплыли из Сечи по Днепру в Турцию. Так ушла целая половина бывшего в Сечи войска и унесла с собой те вольные мысли, против которых велся погром, но которых, наверное, не понимал брат славянин Текеллий.

Но если бы Текеллий сумел удержать убежавших в Турцию запорожцев или даже совершенно истребил их вместе с гнездившимися в их головах вольными мыслями, то и тогда исторические обстоятельства не изменились бы, и то, с чем не хотела мириться русская власть, осталось бы в десятках тысяч голов малорусского народа. За Сечью стояла вся Украина, в массе которой были живы еще идеалы казачества. Последующие исторические обстоятельства подтвердили это многочисленными фактами стремления народа к осуществлению излюбленных казачьих форм свободной и независимой жизни. Скоро вновь возникло целое Черноморское войско из таких вольнолюбивых представителей народа, а осевшие в Турции запорожцы долго еще, в течение целых десятков лет, не давали покоя русскому правительству. Наиболее энергичные представители народа, недовольные закрепощением населения и гнетущими русскими порядками, то и дело бегали в Турцию к осевшим на Дунае кошем запорожцам, пополняли их ряды и усиливали казачью вольницу.

Таким образом, одновременно с уничтожением Запорожкской Сечи не уничтожены были причины, побуждения населения искать выхода из житейских невзгод в казачестве.

Мало того, запорожцы оказались нужны правительству. Разогнавши их, правительство разогнало вместе с тем довольно внушительные военные силы, которыми оно многократно пользовалось. Недаром не только Текеллий, но и сам Потемкин тщательно скрывали уход в Турцию части запорожцев. Ушла ведь одна часть запорожцев, а другая, большая, осталась на месте. Стало быть, можно было так поступить с Сечью, что и ее вольности обуздать и, по крайней мере, часть ее военных сил приспособить к военному делу. И этого не могли сразу сделать не только недалекий Текеллий, но и умный Потемкин.

Пришлось исправлять ошибки задним числом. Первая попытка в этом отношении окончилась полной неудачей. Когда Потемкин потребовал, чтобы Текеллий представил ему список наиболее покладистых запорожских старшин и не выказавших особенно протестующих поступков при разрушении Запорожского Коша, то, несмотря на то что им обещаны были от казны денежное жалованье и провиант, они наотрез отказались поступить на службу, узнавши, что Потемкин имел в виду образовать из них два шкиперных полка. Казаки не могли быть не казаками. Их нельзя было ни напугать гневом грозного временщика, ни сманить заманчивыми обещаниями. Напротив, эта попытка приручить к «московской службе» запорожцев был причиной усиленного бегства их в Турцию в Задунайскую Сечь. Выходило, по поговорке, сколько ни корми волка, а он все будет смотреть в лес.

Тогда, в силу необходимости, Потемкин переменил тактику по отношению к упорным представителям казачьих запорожских вольностей. Он попробовал приблизить к себе наиболее видных запорожских старшин, оставшихся на месте, т. е. не бежавших в Турцию и не сосланных правительством в крепости и монастыри. В числе их оказались есаулы: Сидор Белый, Логин Мощанский, Ломака, Легкоступ, полковники: Чепига, Колпак, Иван Высочин, Андреи Белый, полковые старшины: Антон Головатый, Тимковский и др. Всем им были предложены армейские чины и жалованье, без непременного условия поступить на службу. Частная собственность также сохранена была за ними, а некоторым, как Сидору Белому, пожалованы были даже земли. Эти завлекающие приемы дали более осязательные результаты. Некоторые из бывших запорожских старшин сами поступили на гражданскую службу. Были даже единичные случаи поступления в Полтавский и Херсонский пикинерные полки.

Но запорожские старшины нужны были Потемкину не для этих целей. Он задумал сгруппировать около них казачество. Поэтому он окружил себя такими представителями казачества, как Антон Головатый, Захарий Чепига, Сидор Белый, даже считавшийся в опале Афанасий Колпак и др., произвел их в армейские чины, назначил жалованье и держал их при себе как бы в виде почетного конвоя. Надо полагать, что при этом и бывшие запорожцы не упустили случая, чтобы повлиять на Грицька Нечосу в желательном для них направлении. По крайней мере, уже в 1785 году Потемкин в особой «прокламации», как выразился Скальковский, на имя Антона Головатого определенно высказал свои намерения собрать снова запорожцев. «Объявляю, – говорилось в этой прокламации от июля 1783 года, – чрез сие из пребывающих в Азовской губернии, Славянской и Елизаветской провинции жителей, кои в бывшем войске Запорожском служили, что полковому старшине и армии капитану Головатому Антону препоручено от меня приглашать из них охотников к служению в казачьем звании под моим предводительством. Число сих казаков простираться будет конных до 500 и пеших в лодках то же число, которым определяется довольное жалованье и пропитание». Такие же поручения с «листами» были даны полковникам Захарию Чепеге и Легкоступу. Грицько Нечоса, числившийся когда-то в сечевых товарищах, заговорил другим языком, и казаки его услышали и поняли. Возле Головатого, Чепиги и Легкоступа, при деятельном участии бывшего в Запорожье войсковым есаулом Сидора Белого, начали группироваться сечевики.

Потемкин, при всей своей взбалмошности и своенравии временщика, был человеком умным, умевшим разбираться в текущих событиях. Взявшись за колонизацию обширных степей юга, он, конечно, хорошо понимал все трудности этого праздного по тому времени дела. Обширный край был почти пуст, а оседавшее население не гарантировано от разного рода случайностей и главной из них – от грабительских набегов соседей.

С разных сторон на значительном пространстве колонизуемый Потемкиным Новороссийский край соприкасался с владениями Польши, крымского хана и турецкого султана, постоянных врагов и недоброжелателей русского населения. Для сколько-нибудь успешного ведения колонизации требовалась, следовательно, значительная армия, с помощью которой можно было бы держать в почтительном положении неспокойных и дурно настроенных соседей. А войск у Потемкина было мало, тем более что ему не давал покоя его «греческий прожект», по которому требовалось снести с лица земли Турцию и возродить Грецию. Как назло, уничтожение Запорожья окончилось полной неудачей. Потемкин, по-видимому, понял свою ошибку и со свойственной ему стремительностью принялся за восстановление разрушенного им же казачества. Но восстановлять оказалось труднее, чем разрушать. Часть запорожцев, может быть, самая деятельная и необходимая, ушла в Турцию, а часть, укрывшись в укромных местах своей родины и Малороссии, не с особой охотой шла на зов всесильного временщика.

Более успешно пошло формирование запорожцев лишь тогда, когда особенно жгуче обнаружилась в них нужда. Через 12 лет после разрушения Запорожской Сечи, в 1787 году вспыхнула война русских с турками. Потемкин, стоявший во главе русских войск, был, конечно, плохой полководец, но он понимал необходимость в тогдашней вой-не и при тогдашних условиях казака-запорожца. И вот этому баловню даже между екатерининскими вельможами суждено было сыграть важную, но, несомненно, двойственную, или, точнее, двусмысленную роль в судьбах одного из казачеств.

В русских войсках не оказалось той части армии, которая могла бы заменить запорожцев. Последние не только умело вели передовую разведочную службу, что исполняли в ту же войну и донцы; но, главное, знали до мельчайших тонкостей места, на которых разыгралась война, а еще более противника – турок. Знания эти были результатом многовекового опыта. Запорожцам хорошо известны были топография с самыми укромными и малодоступными местами, дороги, переправы, прикрытия, воды и броды, пункты для засады и ходы для укрывательства и т. п. Те же запорожцы превосходно знали приемы войны и набегов противника, время нападений, организацию и дробление вражеских отрядов, систему вооружения и уменье владеть разными видами оружия, военной хитрости и сноровку. Такие люди нужны были в армии, тем более что запорожцы отличались в свою очередь энергией, стремительностью, находчивостью, ловкостью, изобретательностью и другими качествами, как следствием долголетней и умелой военной практики. Короче, запорожцы являлись лучшими охранителями границ государства от набегов татар и представляли крупную военную силу со специальными назначениями и ролью.

Весьма возможно, что лично князь Потемкин руководился, помимо этих соображений, еще и заботами о своем положении или, пожалуй вернее, своим непомерным тщеславием. Самолюбию властного временщика льстила роль восстановителя казачества. В свое время Потемкин с удовольствием записался в казачью общину и не без тщеславия носил запорожскую кличку Грицька Нечосы. И вот, обстоятельства сложились так, что Грицьку Нечосе волей судеб предстояло сыграть роль батька его прежних сечевых товарищей. Надо полагать, что такие умные и политичные люди, как Антон Головатый, Сидор Белый и другие, во главе желающих восстановления запорожского казачества, сумели подойти к Потемкину и подействовать на него именно в указанном направлении. Роль батька-благодетеля могла только усугубить рвение Потемкина в восстановлении запорожского казачества. Таким образом, на общем фоне государственной необходимости выступила фигура баловня-вельможи в роли благодетеля казаков. Едва ли сам Потемкин вполне понимал эту роль, так как его поступки скорее свидетельствовали об его капризах, причудах и порывчатости, чем о тонком разумении политических условий того времени. Несомненно, однако, одно, что благодаря Потемкину умные вожаки рассеянных запорожцев сумели провести план организации, хотя и далекой от своего первообраза – Запорожской Сечи, но во всяком случае объединенной и сплоченной казачьей общины.

На самом деле, цели правительства, которые осуществлял князь Потемкин, и стремления казачества, выразителями которых были Антон Головатый, Сидор Белый, Захарий Чепига и их единомышленники, существенно разнились. Правительству нужны были в данный момент только воины, специальная часть армии, а казакам – организация войска на правах самоуправляющейся общины. Но главная цель – образование из разрозненных сечевиков казачества – была одна и та же и у Потемкина, и у бывших запорожцев.

В 1787 году, во время путешествия Екатерины II по Новороссии и предстоящей войны с Турцией, Антон Головатый, Сидор Белый и другие казачьи старшины, можно полагать, при несомненном участии самого Потемкина, поднесли в Кременчуге адрес Государыне, в котором выразили свое желание по-прежнему служить на военном поле казаками.

В первом своем обращении к казакам от 20 августа 1787 года Потемкин имел в виду образовать лишь «военные команды волонтеров» из казаков, «служивших в бывшей Сечи Запорожской». Потемкин обещал охотникам жалованье, провиант и фураж только на время службы, а особо отличившимся особые награды. Все это было лишь частичным применением общих существовавших в русской армии порядков. В следующем, помеченном 12-м октября 1787 года, документе, касающемся желания капитана Захария Чепиги собирать волонтеров, разрешается уже «набирать охотников из свободных людей». Организация поставлена шире – распространялась не только на бывших запорожцев, но и на свободных вообще людей. Наконец, 31 января 1788 года «высокоповелительный» генерал-фельдмаршал князь Потемкин, объявляя казакам о «благоволении» Екатерины за службу, сообщает, что Государыня изъявила согласие на пожалование казакам земли в Керченском куте или на Тамани, по его, фельдмаршальскому, усмотрению, и изъявляет со своей стороны желание помочь казакам, «стараясь о благе сего войска». Волонтерные команды как-то сами собой превратились в «сие войско».

Таким образом, на протяжении всего пяти слишком месяцев, от 20 августа 1787 года по 31 января 1788 года, «волонтерные команды» сами собой и силой гос-подствующих обстоятельств превратились в казачье войско. Войско не было еще организовано как следует, но ему обещана уже была определенная территория для устроения его гражданского и хозяйственного быта. Как относились ко всему этому и держали себя казаки, об этом будет еще речь далее в надлежащем месте; но на первое время уже в силу того обстоятельства, что казаки сразу же поступили в действующую армию, им требовалась прежде всего организация военная. С нее и начал Потемкин или, вернее, его подручные запорожцы.

Документ о пожаловании земли войску был препровожден кошевому атаману Белому знаменитым полководцем Суворовым, который 27 февраля 1788 года доставил вместе с документом «знамя войсковое белое, малые для куреней, которых, по умножению людей, прибавлять будет вперед, булаву атамана кошевого и другие перначи». Эти чисто внешние признаки старинного сечевого устройства были очень важны для вновь образованного войска, как наглядные знаки желательной для казаков организации. Раз жаловались регалии особо для всего войска и особо дли куреней, стало быть, фактически уже был установлен общий характер сечевой организации и ее отличительный признак – деление на курени. Казаки могли рассчитывать на лучшее будущее. 13 мая 1788 года Потемкин, с Высочайшего соизволения, препроводил войску из Елисаветграда войсковую печать. На этот раз Потемкин в документе употребил формулу, аналогичную старинной формуле обращения правительства к запорожцам: «Войска верных казаков кошевому атаману, господину подполковнику, старшинам и всему войску», – гласит этот важный по тому времени документ. Признаны войско, как определенная организованная единица, кошевой и старшины.

Таким образом, силой все тех же обстоятельств и указаний, почерпнутых из жизни, «волонтерские команды», превращенные в войско, сложились в чисто военных целях по образцу разрушенной Сечи. По крайней мере, формальные признаки, характерные в этом отношении для вновь образованного войска и несуществовавшей Сечи, были одни и те же. Из позднейшего документа, появившегося уже после смерти Потемкина, видно, какую роль играли в этом отношении казаки, или, вернее, умные их представители. В своей просьбе Екатерине Второй «о поселении казаков на Тамани с окрестностями оной» они констатировали, как наличный и неоспоримый факт, существование у них казачьего уряда, установленного князем Потемкиным по образцу порядков Запорожской Сечи. Конечно, Потемкин тогда не предвидел истинных последствий столь ничтожного из своих распоряжений, да этот тщеславный вельможа в сущности не замечал той комической роли, которую он выполнял, возобновляя, в видах правительства, формы Сечи, преданной им, также в видах правительства, разрушению.

Тем не менее все это были лишь одни формы, вызванные к жизни военными обстоятельствами, но им недоставало души – той широкой автономии, которой пользовалась Запорожская Сечь. Потемкин по самому своему положению и почти неограниченным полномочиям воплощал в своей особе принцип сильной централистической власти в ущерб областным автономным стремлениям.

Что положение вновь образованного казачества было не прочно и сложившиеся в нем порядки далеки от идеалов казака, подтверждением тому служило нежелание запорожцев, бежавших в Турцию, присоединиться к вновь образованному войску. Напрасно сам Потемкин посылал в их кошт, находившийся в Турции, воззвания, обещая прощение и защиту вернувшимся на родину запорожцам. Запорожцам нужны были не прощение и защита, а полноправная и самостоятельная община. Ни к чему не привели и особые поручения, возложенные на генерал-поручика Павла Потемкина о привлечении бежавших в Турцию запорожцев в русские войска. По распоряжению этого генерала, кошевой атаман вновь образовавшегося войска Чепига вошел в непосредственные сношения с турецкими запорожцами. Последние при встрече с Чепигой заявили, что сами они, без ведома войска и их кошевого атамана, не могут принять предложение князя Потемкина о возвращении на родину, отослали княжеское воззвание в свой кош, а Чепигу попросили, во избежание могущих быть неприятных столкновений, не встречаться более с ними. Чепига, однако, не терял надежды воздействовать на своих прежних по Запорожской Сечи товарищей; он нашел потом возможность войти в сношения с войсковым есаулом коша турецких запорожцев, но все эти старания и переговоры не привели к желательным результатам. Запорожцы с своим кошем и автономным самоуправлением, которым они, очевидно, более всего дорожили, остались в Турции. Агитация русского правительства и кошевого Чепиги повела лишь к тому, что нашлась незначительная часть перебежчиков, которые поодиночке и небольшими группами бросили свой кош в Турции и явились во вновь образованное войско.

При таких-то условиях и в таком виде вступило в действующую армию вновь образованное из запорожских казаков войско.

Собственно, в военном отношении казаки-охотники вполне оправдали расчеты правительства на их боевую пригодность в предстоящей войне России с Турцией. В продолжение всей войны казаки вели себя и действовали с неустанной энергией, храбростью, отвагой, уменьем и почти всегда с поразительными успехами.

Оправдались в известной мере и ожидания запорожцев. Они не только образовали войско, как чисто военную часть, но и осели потом на особой территории. Сначала их штаб-квартира или кош основан был в урочище Василькове, а кошевым атаманом был Сидор Белый. Во время его атаманства войско делилось на две части – пехота находилась под командой кошевого, а конницей командовал Захарий Чепига, также бывший сечевик, пользовавшийся популярностью между казаками. Указом 25 января 1788 года екатеринославского нижнего земского суда сообщено было во всеобщее сидение, что «господин полковник Сидор Белый наречен войсковым атаманом верных казаков и велено ему учредить свой кош на Збурьевской стороне. Поэтому приглашались казаки записываться „пешие у войскового атамана Сидора Белого на Збурьсвской стороне, а конные у полковника армии секунд-майора Захария Чепиги на Громоклее“.

Дальнейшее деление той и другой части на более мелкие отрасли, распределение по отдельным разрядам казачьей старшины – полковников, есаулов, хорунжих и пр., их военная дисциплина и взаимные отношения всецело покоились на порядках, сложившихся еще в старой Запорожской Сечи. Так велось военное дело, видимо, в продолжение всей войны. Впоследствии, когда в одном из сражений был смертельно ранен и потом умер кошевой Белый, его место заступил Захарий Чепига, оставивший за собой командование конницей. Главное же командование над пешими казаками, особенно при морских сражениях, перешло к Антону Головатому, игравшему выдающуюся роль в дальнейших судьбах вновь образованного войска. Сначала войско, в отличие от неверных запорожских казаков, принявших покровительство Турции, было названо просто „войском верных казаков“, а позже оно переименовано было в „Черноморское войско“ по месту своих военных действий и жительства.