355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Федор Щербина » История Кубанского казачьего войска » Текст книги (страница 8)
История Кубанского казачьего войска
  • Текст добавлен: 26 сентября 2016, 15:08

Текст книги "История Кубанского казачьего войска"


Автор книги: Федор Щербина


Жанры:

   

История

,

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 67 страниц) [доступный отрывок для чтения: 24 страниц]

Русские потеряли под Анапой 930 человек убитых и 1995 раненых.

С падением Анапы турки сами сожгли и разрушили Суджук-кале, бежавши из этой крепости в горы к черкесам.

Победители были награждены чинами и орденами, а Анапу со всеми ее укреплениями Гудович приказал срыть до основания. Батареи были взорваны, ров и колодцы засыпаны и весь город сожжен. 10 июля русские войска отправились из Анапы на Линию, куда и прибыли 16 сентября. На этот раз сами горцы, встречавшиеся по пути отряду, изъявляли покорность и готовность принять подданство России. Грозный урок военной Немезиды не остался без последствий.

Этим военным деянием генерала Гудовича и его отряда и можно закончить историю борьбы русскими с турками, татарами и горцами. С следующего, 1792 года, при том же Гудовиче началась колонизация Кубанской области казачеством.

Глава II
История казачества

Раннее и деятельное участие казачества в борьбе русских с горцами, татарами и турками, естественно, требует ознакомления с оригинальными формами казачьего быта. Казаки – сторожа и завоеватели окраин. Такой была их роль и по отношению к Кубанской области.

Польша, как более сильное и сплоченное в ту пору государство, первой воспользовалась для охраны границ народившимся малорусским казачеством. По-видимому, она видела в казачестве лишь пограничные охранительные отряды воинов, и такой характер действительно носили первые казачьи дружины Дашковича, Лянскоронского и др. Но когда та же Польша превратилась из естественного союзника в давящую и деспотическую силу, казачество повело борьбу на два фронта – против татар с турками и против поляков, и в общем борьба с последними оказалась продолжительнее и ожесточеннее, чем с первыми. Много поводов было к тому.

Пока Польша, Литва и Малороссия представляли в известной мере обособленные области, каждая из них пользовалась определенной самостоятельностью. По крайней мере, религия, язык и землепользование были неприкосновенны. Но с течением времени Польша, как сильнейшая, начала постепенно и систематически порабощать две остальные народности – малорусскую и литовскую. Первоначально Украина так и была соединена с Польшей на правах людей «равных с равными и вольных с вольными».

Для управления тремя народностями, под протекцией польских королей, существовало три гетмана – польский, литовский и русский, из которых каждый должен был управлять населением на началах народных учреждений и порядков. Скоро, однако, эти автономно-унитарные отношения были упразднены и остались неприкосновенными лишь на одной бумаге. С объединением Литвы с Польшей под властью литовско-польских королей существенно были изменены и нарушены порядки народного управления. Вместе с населением к Польше были присоединены малорусские и литовские земли, почему и все трудовое население было отдано в «собственность» польско-литовских и малорусских ополяченных панов. Власть панов и бесправие населения впоследствии приняли просто невероятные формы.

Таким образом, малорусскому народу приходилось бороться за веру, землю и свободу одинаково как с татарами, так и с поляками. И вот при наличности этих условий малороссы все время своей кровавой истории вели беспрерывную борьбу со своими соседями – татарами и поляками, а передовыми бойцами и защитниками были казаки. В казачестве крылись не только необходимые для борьбы силы, но и живое воплощение народных стремлений к свободе, самоуправлению и национальной независимости. В готовые внешние формы казачества были воплощены идеалы вечевого строя и порядков – равноправие, выборное начало, народные собрания, народное самоуправление и суды, одним словом, в свое время казаки были не только храбрыми воинами, но и самоотверженными поборниками свободы и народоправства.

Польское правительство прекрасно понимало эту двойственную роль казаков и, эксплуатируя их, как военную силу, всячески подавляло стремления к народовластию и свободе. Делясь на три сословия – шляхту, хлопов и мещан, Польша отнесла главную часть малорусского населения к последним двум сословиям, поставивши казачество как бы вне сословий.

Настоящей выразительницей казацких идеалов явилась Запорожская Сечь; она же была праматерью и значительной части Кубанского войска. Запорожскому казачеству поэтому должно быть уделено и наибольшие внимание в интересах выяснения той исторической преемственности, которая перешла на берега Кубани вместе с черноморским войском, возникшим из призванных к службе казаков последней Запорожской Сечи.

Запорожская Сечь представляет одно из интереснейших явлений народной истории. Как известно, Запорожской Сечь названа потому, что главная масса казаков жила за порогами Днепра, а самое слово «сечь» Д. П. Эварницкий производит от выражения слова «сечь» или «рубить лес» и равносильно великорусскому «засека». Первые места поселения устраивались на «засеках», и в этом смысле и запорожская община названа Сечью. Само собой разумеется, что в данном случае важно не филологическое значение слова «сечь», а то понятие, которое с ним соединял народ. Народ же Сечью называл казачью общину из равноправных членов, избиравших сечевое начальство и ведущих свои дела путем самоуправления.

Князь Мышецкий в своей «Истории о казаках запорожских» насчитывает десять мест, где запорожцы «свои главные жилища, а по их званию, сечи имели». Войско переходило с места на место, и сечи, резиденции войска, опорные пункты перемешались. Факт, очевидно, указывающий на сложность причин, обусловивших возникновение и развитие оригинальной общины малорусского народа. В нем выражается, с одной стороны, жизненность народных идей, а с другой – целый ряд довольно сложных условий, начиная с естественных и оканчивая международными политическими, влиявших на склад, быт и судьбы запорожского казачества. Каковы бы ни были эти условия, то тормозившие, то способствовавшие развитию казачества, но раз малорусский народ давал все новые и новые силы для пополнения рядов вольницы и раз самим казакам, в силу необходимости, приходилось менять места сечей, народные стремления были несомненно глубоки, могучи и всеобщи. Народная вольница не мирилась с препятствиями, а народ не уставал давать ей своих представителей.

В числе десяти сечей Мышецкий указывает на сечи в Седневе, Каневе и Переволочне, в местах, находившихся вблизи Чернигова, Киева и Полтавы. По этому поводу Д. И. Эварницкий совершенно правильно замечает, что указание князя Мышецкого интересно исключительно в том отношении, что показывает места зарождения Запорожского казачества; но он, однако, находит невозможным считать указанные Мышецким три пункта как лежавшие выше днепровских порогов «запорожскими сечами». Пусть будет так. Но ведь дело не в названии, а во внутреннем содержании факта. Если седневская, каневская и переволоченская сечи были не «за порогами», то уж наверное они имели в основе своей организации и быта много общего с сечами запорожскими. А это, собственно, и важно для историка. За внешней формой скрывается внутреннее содержание ее, и наличность хотя бы и не «запорожских», т. е. за порогами находившихся сечей, факт огромной важности с точки зрения возникновения и развития Запорожского казачества. Из этого уже видно, что Запорожская Сечь не была, да и не могла быть неизменной, остановившейся в своем развитии, закостеневшей формой в различных местах своего нахождения. Первые по времени сечи несомненно были более примитивны и менее сложны, чем последующие.

Постепенно, путем эволюции и сложилась та Запорожская Сечь, о которой имеются прямые исторические материалы, оставшиеся от сечевых архивов, а также мемуары и описания современников. На ней, как имеющей ближайшее отношение к предмету нашей истории, мы и остановимся преимущественно.

О Запорожье и запорожцах привыкли обыкновенно судить по внешним чертам их быта. Все экстравагантное, бьющее в глаза в обыденной их жизни, дерзко-отважные военные подвиги при набегах и столкновениях с врагами, естественно, останавливали внимание любителей старины и истории. Какой-нибудь своеобразный кунтуш с откидными рукавами, красные и широкие, как море, шаровары, высокая мерлушковая шапка с заломленным кармазинного цвета верхом, сафьянные с серебряными подковами чоботы, неуклюжее старинное ружье или тяжеловесный кремневый пистоль, громадная, пузатая, как лягушка, люлька, которой по меньшей мере можно убить человека, старинная картина, изображающая сидящего в степи дюжего запорожца с толстым оселедцем за ухом, с бандурой на коленях, с оружием, привешенным к неизвестно как очутившемуся в степи дереву, с пляшкой на земле у ног и михайликом возле нее, из которого одинокий, как палец, воин тянет горилку – все это было любопытно, тешило, настраивало на веселый лад этих любителей старины, распространялось и шло в обыкновенную публику. С другой стороны, подвиги в духе Тараса Бульбы, отчаянные набеги степных рыцарей и жестокая расправа с противниками глубоко интересовали любителей сильных ощущений и поклонников военных подвигов и отваги. И вот о запорожцах сложились ходячие представления как о воинах, для которых всюду – и дома среди родной обстановки, и в степи в поисках за врагами, и в открытом бою с злыми татарами и мстительными ляхами было по колено море.

Но если рассматривать Запорожскую Сечь с той излюбленной точки зрения, как сборище отчаянных до самозабвения головорезов, любивших кровь и битвы, как родную стихию, неугомонных наездников, которые не только нападали на врага, но и жгли его жилища и обирали до ниточки, то несомненно, что запорожцы были истыми разбойниками по профессии и, живя на окраинах, не брезгали никакими средствами при своих разбоях. Однако сами запорожцы и население, видевшее в запорожце идеал лучшего человека того времени, иначе смотрели на Запорожскую Сечь. Народ и сами запорожцы называли себя «лыцарями», т. е. своего рода общественными деятелями, призванными кого-то и что-то защищать. Тот же народ и запорожцы кратко формулировали преследуемые ими цели словами «за веру и народ». Христианская вера поругалась татарами, народ находился в угнетении у ляхов. Необходимо было стать на защиту их. Выходит, следовательно, что военный характер Запорожской общины обусловлен необходимостью. Насилие за насилие. Таковы суровые требования исторической необходимости. Но за фактами упорной и отчаянной борьбы запорожцев за веру и народ скрывается нечто другое, правда, не громкое, ординарное, на что мало обращают обыкновенно внимания воинственные историки. Это обыденная жизнь, слагавшаяся из массы мелочей и заурядностей. Запорожцы жили не исключительно войной. Военные походы и столкновения, как бы часто ни повторялись, были во всяком случае лишь эпизодическими явлениями на том ее фоне, который представляла собой их мирная повседневная жизнь и занятия. Этого мало. Внимательное отношение к явлениям этого рода привело таких крупных историков, как Н. И. Костомаров, к мысли, что самое образование Запорожской Сечи совершилось под влиянием хозяйственных побуждений массы и на чисто экономической почве. Сначала, по мнению талантливого историка, украинцы уходили на низы по Днепру за рыбой и зверем, как рыболовы и охотники. Обилие рыбы, зверя и всякой дичи задерживали здесь на некоторое время предприимчивых промышленников, а самые условия промыслов, вдали от родимых жилищ, требовали совместной деятельности и связи общественной, тем более что приходилось не только вести дело сообща, на артельных началах, но и защищать себя от врагов, татар, также сообща. А с течением времени эта совместная артельно-общинная жизнь вылилась в более постоянную и устойчивую форму Сечи, то есть коммуны. И вот рыбопромышленники и звероловы, владея обширными землями и богатыми угодьями, будучи никем не стесняемы в своих верованиях и обычаях, живо чувствуя свои кровные связи с угнетаемым украинским народом, поставили на своем знамени: «за веру и народ», образовавши могущественную общину.

В чем, в самом деле, заключались отличительные особенности Запорожской Сечи, как организованного целого?

Три черты – равенство, свобода и самоуправление проникали весь строй Запорожской Сечи.

Запорожцы были «товарищи», Запорожье – «товариство», и это основный принцип равноправия. Доступ в Сечь был свободен, никому, при соблюдении известных условий, не возбранялся. Требовались лишь годность к службе, исповедование православия да подчинение сечевым порядкам. В товарищество поступали люди взрослые, часто «закаленные» и во всяком случае способные выносить все невзгоды казачьей жизни и лишения степной обстановки. Случалось, что, до поступления в товарищи, молодежь, преимущественно дети старшин и почетных лиц, проходила предварительно известную практическую школу в качестве «молодиков» при опытных запорожцах, но это не исключало у молодика права на товарища, раз это позволял ему возраст. Предположение некоторых писателей о том, что для поступления в Сечь обязательно требовалось безбрачие, знание малорусского языка, присяга русскому царю, православие и семилетний искус, лишено оснований и маловероятно. Женатый мог назвать себя холостым. Едва ли, впрочем, это требовалось. Известно, что в самом Запорожье по паланкам жили семейные казаки, а многие со стороны приезжали в Сечь с детьми – «молодиками» и «хлопцами» и, стало быть, имели семьи на стороне. Требовалось, очевидно, только недопущение женщин в Сечь, что обусловливалось наверное не столько «обетом безбрачия», сколько неудобствами, соединенными с семейной жизнью, для вольного казака-воина. Против обязательности знания малорусского языка говорит переполнение Сечи татарами, турками, волохами, калмыками, евреями, грузинами, братьями славянами и т. п.; в числе запорожцев были даже немцы, французы, итальянцы, испанцы и англичане.

Отличительную особенность запорожского самоуправления составляла широкая власть народного собрания, или Войсковой Рады. Рада была и высшей правящей инстанцией, и инициатором всяких начинаний, особенно военных. Раз зародившийся план или предположение быстро циркулировали и передавались в массе сечевиков. План обсуждался и разрабатывался, мысль зрела, желания росли – и в конце концов все это переносилось на Раду, в круг всего товариства. Часть подготовленных в этом направлении казаков становилась во главе движения и, смотря по интересу, которое возбуждало дело в серой, рядовой массе, приводила в исполнение возникшие намерения. Это был, так сказать, естественный ход разрешения всех вопросов внутренней и политической жизни Запорожья.

В состав Войсковой Рады входили только запорожские казаки, т. е. все те, кто с оружием в руках защищал Сечь, веру и народ малорусский и кто участвовал в военных предприятиях Сечи. Это было войско, и к нему относились как бездомовая сирома, жившая в самой Сечи, так и семейные казаки, сидевшие на хозяйствах по округам или паланкам. Ни наймиты, попадавшие в Сечь на заработки, ни крамари или торговцы, производившие торговлю в Коше и по Запорожью, ни женщины не имели прав на участие в радах, не стояли ни в каких отношениях к последним; женщины даже не имели права не только жить, но и временно посещать резиденцию войска – Запорожский Кош. Рада, таким образом, была учреждением исключительно военной корпорации.

Рады у войска были очередные, назначенные, по запорожским обычаям, в определенные дни года, и чрезвычайные, собиравшиеся по мере надобности и при исключительных обстоятельствах. Первые составлялись ежегодно на Новый год, т. е. 1 января, на храмовой праздник в день Покрова и на второй или на третий день Пасхи. Важнейшей считалась Рада на Новый год. Вторые, чрезвычайные, рады правильнее, пожалуй, назвать внезапными, потому что они возникали в большинстве случаев по мановению рядового казачества, в порывах возбужденного состояния, и носили бурный характер. Такими, по крайней мере, были все те рады, которые собирались не Войсковым Правительством, а по воле буйной и необузданной сиромы, своего рода запорожского пролетариата.

Очередные рады производились вообще при торжественной обстановке, а особой торжественностью отличалась Рада на Новый год. Важность новогодней Рады обусловливалась тем, что на этой Раде выбиралась казачья старшина и распределялись земли и угодья между казаками. На новогоднюю Раду поэтому собирались почти все запорожские казаки. За несколько дней до праздника они съезжались в Сечь из самых отдаленных и укромных уголков ее и распределялись по куреням, в которых они состояли товарищами. В самый день Нового года все наряжались в лучшие свои костюмы и шли в церковь. Здесь с особой торжественностью и церемониями запорожское духовенство служило сначала «утреню», а затем «обедню», по окончании которой казаки отправлялись по куреням и обедали, причем готовились лучшие блюда и ставились на стол напитки.

Как только оканчивался обед по куреням, на площади производился из самой большой пушки выстрел. Это был сигнал для сбора Рады, раскатистым громом извещавший всех о важности наступившего момента. Тогда войсковой довбыш или литаврщик выходил из своего куреня с литаврскими палками, шел в церковь, где хранились литавры, выносил их на площадь и бил сбор «мелкой дробью». На первый зов выходил войсковой есаул, который также шел в церковь, брал здесь большое войсковое знамя и выносил его на площадь. По окончании этой церемонии довбыш бил мелкой дробью по литаврам двукратно через известный промежуток, – и тогда на площадь на Раду шли все казаки в определенном порядке и с соблюдением известной субординации.

Сечь по своему внешнему виду представляла укрепленное место, обнесенное валом и рвом. Центральную часть укрепления занимала площадь, посредине которой стояла сечевая церковь, а по окружности Сечи расположены были «курени», длинные, сараеобразные строения, в которых жили запорожцы. В Сечи же помещались пушки, были также базар и лавки. Но собственно площадь не была занята строениями. Это было исключительно место сборов казачества, где прямо под открытым небом собирались казачьи рады.

Высшим исполнительным органом Запорожской Рады было Войсковое или Кошевое Правительство, в состав которого принято включать четыре лица: кошевого атамана, войскового судью, войскового писаря и войскового есаула.

Во главе казачьего правительства находился кошевой атаман. Он соединял в своей особе военную, административную, в известной мере духовно-административную и судебную власть, в военное же время пользовался правами диктатора. Такие широкие полномочия определялись особыми условиями того времени, когда политическая жизнь народов не сложилась еще в более расчлененные формы и когда военный произвол и право сильного нарушали основные требования гражданского развития.

Вторым после кошевого атамана в Запорожье лицом был войсковой судья. Как и кошевой, он был избранником Рады. Согласно самому названию, на войсковом судье лежали специально судебные обязанности, его ведению одинаково подлежали как гражданские, так и уголовные дела. В большинстве случаев судья решал дела и выносил приговоры, справляясь только с обычаем, но судившиеся имели право представить свои дела на окончательный приговор кошевого атамана, а в некоторых случаях даже Войсковой Рады. Но тот же судья, подобно атаману, нес административные и военные обязанности. Он считался главным помощником кошевого атамана и фактически был именно им. Когда атаман на продолжительное время оставлял Сечь, как это было при военных походах или поездках в Петербург, войсковой судья принимал название «наказного кошевого атамана», замещая таким образом кошевого, но сносясь при малейшей возможности с ним и считаясь с его указаниями. Судья же выполнял обязанности войскового казначея и считался начальником артиллерии Сечи. Вообще наравне с кошевым атаманом судья ведал земские дела, заправлял войсковым хозяйством и объезжал ради дозора паланки и владения Сечи. Как и кошевой атаман, судья жил в своем курене общей жизнью куренных товарищей и на свое содержание получал почти столько же средств и из тех же источников, что и кошевой атаман.

Третьей куренной персоной Запорожского Коша был войсковой писарь. Казалось бы, что, по обычным понятиям о писаре, он был исполнителем и зависимым от атамана и судьи лицом. Но в действительности войсковой писарь пользовался в области своей деятельности довольно широкой самостоятельностью и своего рода авторитетом, как «письменный» человек. Скорее он нес, так сказать, министерские обязанности и в качестве такового имел непосредственные отношения ко многим из тех дел, которые ведали кошевой и судья. Тем не менее деятельность войскового писаря была более специализирована, чем атамана и судьи. Он заведовал письменными делами Запорожской Сечи, вел счетоводство, записывал войсковые приходы и расходы, составлял и рассылал указы, ордера, приказы, листы и т. п. Его же знаниями и пером пользовалось войско при своих дипломатических сношениях и переписи с коронованными особами. Войсковой есаул избирался на Войсковой Раде вместе с атаманом, судьей и писарем. Этим актом он как бы связан был с тремя главными правителями войска и ставился в положение войсковой старшины. Но в действительности он был зависимым и подчиненным главным образом кошевому атаману лицом. По той роли, какую выполнял войсковой есаул, он представлял интересное совмещение самых разнообразных обязанностей. В одних случаях он был церемониймейстером, как при открытии Войсковой Рады, в других – судебным приставом, следя за исполнением судебных приговоров, в третьих – судебным следователем, производя следствия и дознания по разным криминальным делам, в четвертых – полицеймейстером, обязанным наблюдать за порядком и благочинием и охранять проезжающих в Сечи, в пятых – провиантмейстером, заготовлявшим продовольствие для войска и принимавшим и раздававшим хлебное и денежное жалованье казакам, в шестых – разведчиком при войске, в седьмых – пограничным чиновником и т. п. Следующий ряд сечевой старшины в порядке официального чиноначалия составляли куренные атаманы. Они стояли вне Войскового Правительства и их положение ограничивалось скромной долей старших в курене, но это были самые уважаемые лица в войске и их влияние на товариство было громадное. Каждый курень избирал своего атамана независимо от других, и так как в войске было 38 куреней, то такое число было и куренных атаманов. Следовательно, прямые обязанности куренного атамана касались исключительно порядкового куреня, выборным представителем которого он состоял.

За представителями Войскового Правительства и куренными атаманами следовала паланочная старшина. Организация паланочного управления представляла в миниатюре паланочный кош, в состав которого входили полковник, есаул и писарь; у последних двух были помощники – подъесаулий и подписарий.

Во главе управления стоял полковник, который выбирался из заслуженных и уважаемых лиц, как и вообще паланочная старшина. Ведению паланочного управления подлежали собственно порядок и спокойствие в паланке. В этих видах полковнику полагалась особая команда казаков, из числа которых он посылал сторожевые разъезды по границам, конвой для сопровождения проезжающих через паланку, партии для преследования преступников, и т. п.

Наконец, к последней низшей инстанции сечевого управления относились войсковые служители – довбыш, пушкарь, толмач, кантаржей, шафарь, канцеляристы, школьные атаманы, а также войсковые табунщик, скотарь и чабан. Довбыш заведовал войсковыми литаврами, в которые били на сбор и тревогу, и выполнял некоторые полицейские и фискальные обязанности – сопровождал преступников, приковывал их на площади к позорному столбу, взыскивал недоимки, взимал пошлины на перевозах и т. п. Войсковой пушкарь заведовал запорожской артиллерией и исполнял обязанности смотрителя тюрьмы. Войсковой толмач был переводчиком. Войсковой кантаржей состоял хранителем войсковых весов и мер и собирал пошлины с товаров, подлежавших взвешиванию и измерению. Войсковых шафарей или сборщиков на привозах было четыре и, кроме того, в помощь им давались подшафарии. Шафари жили на главных запорожских перевозах, собирали здесь торговые пошлины, вели приходо-расходные книги и имели в своем распоряжении казацкие команды для ограждения интересов войска. Роли остальных войсковых служителей – канцеляристов, школьных атаманов, табунщика, скотаря и чабана, т. е. пастуха овец, достаточно характеризуются самими их названиями. Школьных атаманов было два – для старшего и младшего возрастов. Атаманы хранили школьные суммы и заботились о продовольствии и удобствах школьников. Замечательно, что сами учащиеся выбирали и свергали своих школьных атаманов.

Собственно в паланках для наблюдения за порядками заселения слобод и зимовников выбирались громадские атаманы, но круг их деятельности был узок и ограничен.

Таким образом, управление запорожским войском держалось в сущности на Войсковой Раде, Войсковом Правительстве, куренных атаманах и паланочной старшине. Главным исполнительным органом были войсковые правители – кошевой атаман, войсковой судья, войсковой писарь с есаулом, а также паланочный полковник; высшую контролирующую и направляющую инстанцию представляла Войсковая Рада; а куренные атаманы были как бы связующим звеном между правительством и Радой и своим высоким нравственным авторитетом и патриархальной властью сдерживали и умеряли слишком бурные и вольные порывы «сиромы», или рядовых казаков. Обычаем были выработаны эти формы правления и на обычае держались их взаимные отношения.

Казачья община на Дону была образована первоначально по образцу Запорожской Сечи. Историк XVIII столетия Ригельман утверждает, что «донские казаки от украинских черкасских казаков действительно начало свое возымели на Дону». Название свое эти казаки, говорит Ригельман, получили по имени р. Дон, но основатели Донского казачества выстроенный ими город на Дону назвали Черкасском в память своего прежнего украинского города Черкасы. Подтверждение тому Ригельман видит в «Русской Летописи» Татищева, в которой упоминается что «в 16 столетии, в царствование царя и великого князя Ивана Васильевича, из-за Днепра с князем Вишневецким черкасы на Дон перешли, и там поселившись, город Черкаской построили». В «Ядре Российской истории» также констатируется тот факт, что князь Дмитрий Вишневецкий около того времени перешел на службу из Литвы к царю Ивану Васильевичу. А в примечании к «Родословной татарской истории» сообщено, что «донские казаки добровольно поддались России в 1549 году, почти с таким договором, как украинские казаки потом поддались Польше».

Таким образом, Донское казачество возникло в то время, когда существовала уже Запорожская Сечь. Тот факт, что в 1375 году донскими казаками была поднесена Дмитрию Донскому икона, Ригельман объясняет возможностью существования в ту пору «донских казаков», определенных великими князьями из «российских людей». Служилые люди под именем казаков действительно оставили своих потомков в Воронежской губернии по Дону и Воронежу. В пригородной г. Воронежа слободе Чижевке земельные общины известны и теперь еще в официальных документах под именем казачьих чинов – «конный казачий чин», «пеший казачий чин» и пр. Такие же деления остались и в др. селениях, и исторические акты свидетельствуют, что на Дон русские князья для охраны от татарских набегов посылали служилых людей, именуя их стрельцами, казаками и пр.

Очень характерным является то обстоятельство, что Черкасск основан по такому же плану, как и Запорожская Сечь. Подобно этой последней, устроенной на острове Хортице, и Черкасск казаки построили также на острове, известном под именем Лисьего острова или Страбоновской Алопекии, как предполагает Ригельман. Далее, как в Запорожской Сечи внутри ограды или окопа были расположены курени, так и у донцов «в самом нутре города находилось шесть станиц» – первая и вторая Черкасские, Средняя, Павловская, Прибылянская и Дурновская. Другие станицы устраивались потом вне города. Но, главное, в Черкасске, подобно тому, как и в Сечи, первоначально были совершенно тождественные обычаи и бытовые порядки – безбрачие и строго военный режим. «Первоначальное же жительство их (донцов), – говорит Ригельман, – было не отменно подобно низовым запорожским казакам, потому что избы казачьи и доныне называются также куренями и построением подобны оным, ибо находятся без дворов и курень возле куреня рядом». Донцы, сообщает далее Ригельман, «сперва жительством и нравом и поведением совсем запорожским казакам подобны были. Ибо с самого тут начала пребывания своего, как сказывают сами, так как сечевские, не имели жен и терпеть их не могли». То же самое было в Сечи.

Впоследствии, однако, донцы обзавелись женщинами. Делая набеги на турок, крымцев, татар, кумык, кубанцев, черкесов и пр., в числе пленных они уводили женщин, с которыми потом сходились, и затем дан был свободный доступ вместе с мужчинами и женщинам, добровольно переселявшимся на Дон. Суровый обычай не отменен был радикально и обратился в пережиток. Женщинами донцы не дорожили и продолжали смотреть на них, как на обузу. «Если кому жена была уже не мила и не угодна или не надобна, – рассказывал Ригельман, – долго проживавший среди донцов, оных (жен) менять, продавать и даром отдавать мог, водя по улицам и вдруг крича: „кому люба, кому надобна? Она мне гожа была, работяща и домовита. Бери, кому надобна!“ И если выищется кто оную взять, договаривались ценой или какой меною, по случаю ж и за попойку, отпустя ее из рук, отдавали. Когда ж взять жены никто не выискался, то и так на волю отпускали». За разные же проступки, к числу которых относились и «продерзость», женщинам мужья насыпали песку за пазуху, привязывали камень к шее и топили в воде и вообще казнили, не давая никому в том ответа и не неся никаких наказаний. Порядки более суровые и варварские, чем недопущение женщин в Сечи.

Еще бесчеловечнее поступали донцы с детьми. Вот что сообщил по этому поводу Ригельман: «Сказывают же, что когда стали посягать жен, то, по общему приговору, младенцев, родившихся у них, сперва в воду бросать установлено было для того, чтобы оные отцов и матерей для промысла их не обременяли. Но потом обществом же приговорили, дабы мужского пола младенцев вжив оставляли, а женского роду в воду метали». Так велось несколько времени. Когда же в войске много женатых набралось, «а паче из жалости отцов и матерей, общим кругом своим определили, чтобы детей и женского пола уже более не губили, но воспитывали б для общей надобности их».


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю