Текст книги "Чистая книга: незаконченный роман"
Автор книги: Федор Абрамов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]
Огнейка молчит. Иван взрывается:
– Дрянь! Ты брата спасти не хочешь? Брату помочь не хочешь? А ты клятву нашу общую, когда еще Савва с нами был, помнишь? Помнишь, построить порохинский дом, с задворков выбиться? Так я все делал для этого… Все… А ты что молчишь? Может, не я, кто-то другой смывал да сдирал с нас проклятые твои икоты…
– Не знаю, не знаю, как и неволить в таком деле… А только, – Федосья заплакала, – ежели речь о жизни…
Иван посмотрел на Огнею. Та по-прежнему уклонялась. Заговорил Гуня.
– Брат, ты лучше… Пускай лучше тебя терзают и распинают, а сестру не давай в грязь.
– Ну, раз высказался семейный святоша, можно сказать, что вопрос исчерпан.
Иван встал, хлопнул по карману, который глухо, но, однако, отчетливо металлическим звуком пистолета отозвался. И тут Огнейка не выдержала:
– Нет, нет, только, только не это, только не твоя смерть. Нет, уж со мной делайте что хотите, только чтобы все были живы.
Будущее земство в Архангельской губернии, за которое ведут борьбу земцы, должно напоминать Пермское, успехи которого превзошли все ожидания. У архангелогородцев возникает мысль изучить его опыт. С этой целью составляется целая комиссия, в которую вводится и Иван Порохин. Но поездка Ивану не удается: хозяева увольняют его со службы, отдают в солдаты.
Щепоткины обвиняют Ивана в том, что он залез в хозяйский карман – заготовлял лес по своему почину и для себя в тех дачах, которые были куплены Щепоткиным.
На это Иван заявляет: он не вор.
– Все бревна, за которые вы уплатили, вы получили. Значит, я чист перед вами. А то, что я вошел в сношения с лесником, малость казну ободрал – так в этом нет никакой вины. Разве вы сами не делаете это каждый день? Разве не к этому сводится вся ваша жизнь – надуть да обобрать? И разве я не участвовал во всех ваших махинациях? Я потряс немного шишек с ели, которая принадлежит царю. Весь Север принадлежит царю, а почему не нам, кто живет на Севере? Они, царская семья, не бывали здесь.
– Ты – бунтовщик!
– А чего ждать от брата того Каина?
– Не попрекайте братом. Я не отказываюсь от него. Он против царя-батюшки, да и я не за царя… А вы? Вам ведь царя-то надо только для охраны ваших капиталов. А так разве вы не точите тоже нож на царя?
– В тюрьму его! Сгноить.
В тюрьму не решаются. Отдают в солдаты. Для людей – под видом патриотического горения: надо помогать отечеству.
Трагическая судьба братьев завершается во второй книге, которая посвящена Гражданской войне на Пинеге. Савва – в стане красных, Иван – белогвардеец.
Савва возвращается в Гражданскую войну комиссаром отряда. Может быть, карателем. Исступленный большевик. Меч и кара революции…
Иван не расстреливает пленных. Отпускает. Отсюда его популярность. И больше того, красноармейцы сдаются.
Наконец в плен попадает сам Савва. Савву приговаривают к расстрелу. Иван сам ведет его расстреливать.
Безжизненное мертвое поле, занесенное снегом. Два живых человека на всю Россию – так кажется…
Иван отпускает брата и дает ему пистолет. Савва не берет пистолет:
– Не хочу, чтобы повторился в нашей семье библейский грех братоубийства.
– Ты меня убьешь, если у тебя будет оружие?
– Убью.
– А может, правильно и сделаешь. Мне больше незачем жить на этом свете.
Савва говорит, что Иван – его злейший враг. Развалил фронт.
– А не хватит ли, брат, крови? Ради чего мы вытоптали цвет нации, цвет народа?
Сергей Порохин (Гунечка)
Гунечка – младший сын в семье Порохиных. Он тоже из икотников, но ему с детства открыты всюду двери и ворота. Как-то не поднимается рука задерживать этого светловолосого светлоглазого мальчика.
Худющий. Реденькие волосенки. Сама доброта. Монастырь, церковное любил. Молитвенник семьи. Пост соблюдал. Готовил себя в монахи. Любил божественное. Не вылезал от батюшки Аникия.
– Этот парень Богов, – говорили… – Не от мира сего.
Говорили даже, что может в Копанях новый святой появиться (после Артемия Праведного). Мир, лад вносил.
Однажды Гуня укрощает толпу разъяренных копанчан, дерущихся конец с концом. Встал посреди дороги. Маленький, худенький. Растопчут. Не затоптали. Как лошадь не наступит на человека, так и люди.
После ожесточения Огнейки из-за тяжелой жизни с Ефтей Гуня навещал ее.
Единственный светлый лучик в этой грязной жизни – Гуня.
Придет, встанет у порога как свечечка и смотрит на тебя своими светлыми, безгрешными глазами.
Приход Гуни согревал душу, но и вызывал тяжкие приступы раскаяния, ненависти к себе. И однажды Огнея сказала:
– Не приходи больше.
Гунечка посмотрел на нее и тихо сказал:
– Ладно. Не приду.
И не пришел.
А чем кончил Гунечка?
Началась революция. И всем сердцем прилепился к революции. На земле царство Божие установить! Бог – любовь. Справедливость. Братство.
Не было человека, которому бы так были близки идеалы революции: свобода, равенство, братство.
Гунечка записался добровольцем. 18 лет. Убит в первом же бою.
Привезли в Копани. Маленький, смерзшийся, с недоуменно, вопрошающе поднятыми бровями. Что это такое? Как могло это случиться? Почему убили? Меня, такого верующего.
Смерть Гунечки потрясла Копани. Сколько умирало, как ни привыкли, а тут ужаснулись.
Огнейка
Одно время Абрамов думал сделать ее центральной фигурой книги.
В центр – Огнейку. Я ее хорошо знаю, и она дает возможность показать самые разные стороны деревенского бытия…
Ему хотелось показать, «как развивается и взрослеет девочка». Он сравнивал Огнейку с Наташей Ростовой. Но у Наташи «действительность в ее опыте довольно ограниченная. Здесь же, в восприятии Огнейки, – поистине весь мир».
Сравнивал писатель ее и с Лизой Пряслиной: «Лизка – совесть. Огнейка – поэзия жизни. Живая жизнь…»
Очень живая, бесхитростная. Большие серые, вечно смеющиеся глаза. Большой, постоянно улыбающийся рот. Огнейка пугала мать. Не по-деревенски резкая, веселая. Золотое, простодушное сердце. Но что будет дальше?…
И это – живая жизнь – влечет к ней. И домашних, и чужих, в том числе парней.
У нее и повадки не девичьи. Лазает по углам, простодушно подходит к людям. Доверчивый, бесхитростный взгляд…
Идет по улице, у людей какое-то горе, а ее распирает радость. И она это чувствовала, как горели у нее глаза, и она опускала голову, гасила их блеск, а потом и губу прикусила – никак не удавалось совладать с бушевавшей в ней жизнью, а надо было выказать сочувствие к людям, надо было, чтобы на лице была скорбь, горе, кладбищенская тоска… А кроме того, девушка: не подобало девушке быть такой радостной – нескромно…
Сохранилось много колоритных сцен, которые рисуют Огнейку в разных ситуациях.
Махонька с Огнейкой идут в монастырь.
Огнейку разбудила Махонька:
– Выбежи-ко, матушка, на двор: там громы гремят.
Огнейка выбежала: в монастыре звонят. За 20–25 верст слышно. Махонька пошла в монастырь к обедне: за ней увязалась Огнейка.
До наволока шли одни, в темноте. По узкой, плохо проторенной дороге: немного было богомольцев с верхнего конца. Зато когда вышли на монастырку, там дорога – улица. Ровная. Монахи блюли. И богомольцев – поток. Отовсюду, со всей Ельчи. Да из города наверняка были. Все шли пешком. К Богу пешком ходят, все: и богатые, и бедные. Все равны.
Но на реке их обогнали пошевни с колокольцами. Махонька заплевалась:
– Срамники… До чего дошло. К Богу уже на лошадях.
Монастырь (все сливался со снегом) начал выявляться, когда уже были на середке Ельчи. Колокола. Люд разношерстный.
Огнейка не знала, на что и глядеть. Все интересно. И люди. И водопровод. И баня.
– Пойдем, посмотрим водопровод. Еще не видела.
Махоньку не надо упрашивать: такой же ребенок любознательный.
– Водяной там. Але кто гонит?
– Воду-то? Глупая. По наклону.
– Монахи и в кельи требовали. Да, говорят, совсем обленятся. И так ничего не делают.
Старый Артемьевский храм, который был главной знаменитостью монастыря и в котором стояла серебряная рака с мощами Артемия Праведного, накрытая плащаницей, Огнейка не любила. И церковь святителя Николы тоже не волновала ее. А новый Казанский собор она любила. И особенно любила верх – летнюю церковь, совсем недавно расписанную.
Чудно льется свет через верхние окна. Стекла в окнах цветные. И люди необыкновенные. Те же люди, но совсем другие. И кадят кадильницы. И пылают свечи возле икон, и с высоты из купола смотрит свежеразрисованный отечески добрыми глазами Господь. Дивное ощущение. Приобщение к Эдему.
А с хор – пение. И среди поющих – ангельские голоса мальчиков, школьников, бас дьякона, козлиный голосок блаженного Аникия и, наконец, до слез волнующий голос молодого парня, Артемия.
А выход из собора – на двор монастырский. Просветленные, очищенные от повседневной суетности лица крестьян. Божьи люди, кажется, проходят по земле. Исполняются слова из Святого Писания: агнец обнимается с волком, лев… Во всяком случае, местный богатей не кичился, как всегда…
Огнейка и Олеша
Жалостливая и справедливая Огнейка с детства опекает Олешеньку горбатого, соседского мальчика-калеку, заброшенного родителями.
Она берет его на реку, на луг за травой, в лес. Раз ушли далеко в лес, заблудились, и Огнейка тащит Олешеньку на закукорках.
Проходит время, и Олешенька признается Огнейке в любви. Огнейка не знает, что сказать, ибо чувства ее к Олешеньке сестринские.
– Не выдумывай, Олешенька, ничего-то. Я тебе сестрицей буду.
– Нет, я хотел бы, чтобы ты меня поцеловала.
Огнейка рассмеялась.
– Но я же человек…
– Человек, человек, – спохватывается Огнейка. – И придет время – женишься. А я куда – эдакая чернявка…
– Нет, ты всех красивше…
И Огнейка снова успокаивает Олешеньку:
– Будет и у тебя счастье. Горбатые тоже женятся. Вот Варлам… Ты только ремесло какое-нибудь выучи… А ты все на небо да на реку смотришь. Разве можно так мужику. Мужик должен робить. Не можешь в лесу, мастеровым надо быть…
Огнейку выдают замуж. Вечером того же дня, как Огнейку увозят в Лаю, Олешенька накладывает на шею петлю.
С ума сошел горбун. Все смотрел да смотрел на небо… И только одна Огнейка знала истинную причину гибели Олешеньки.
Крестьянская девушка с малых лет готовится к жизни в качестве хозяйки дома. Она должна очень много уметь – этого требовал сам характер натурального хозяйства.
Она должна уметь прясть, ткать, мыть, обряжать корову, жать, шить, варить, печь. А кроме того, она должна быть и актрисой, то есть уметь причитать на похоронах, на свадьбах, петь песни.
Огнейка в 5–6 лет уже прядет. И это поражает ссыльного Юру. Как? Такой ребенок. Она должна играть.
– А у нас игры – крестьянская работа.
Огнейке забавно это. Что тут особенного? Неужели же есть где-то девки ее возраста, которые ничего не делают. Смешно! Глупый какой-то.
– Огня! Огня бессовестная, – одергивает ее мать.
– Да он, мама, глупый. Ничего не понимает.
– Что ты, что ты, срамница. Смотри, тебя за язык на том свете привяжут.
Потом Огнейка учится причитать…
– Научи-ко, научи-ко, – просит она Махоньку.
Огнейка Юре говорит:
– Если я не научусь, меня никто замуж не возьмет.
Юра поражен, что так просто говорит о замужестве десятилетняя девочка. Неужели же она так развита? И он пытает Огнейку, зачем ей нужно выходить замуж.Огнейка на игрище
Сборы на мечище. Великое событие. Как выйдешь, в чем, да как ступишь – судьба всей жизни решалась. Потому накануне собралась вся родня. Бабка Марька забыла и про икоты. Внучка как-никак. Да и Иван высоко взлетел. У кого служит? У Щепоткиных.
Пришли тетки, сестры отца. А в конце и Махонька пожаловала. Кое-кто принес свои наряды.
Огнейке поначалу было смешно, но потом и она прониклась серьезностью момента. И она заразилась желанием не уронить честь семьи, честь рода. И потому она уже не сопротивлялась: делайте что хотите.
И бабы «делали». Примеряли платья, платки и платы, ленты от повязки должны были скрыть девичью косу… Обутка…
Огнейка надела ожерелок из жемчуга – Ивана подарок. Жемчуг в Беломорье был в большом почете – местный, озерный, речной, и морской… Жемчуг низали с великим мастерством – где мелкий, где вроссыпь, а где кучно…
Махонька против жемчуга – к печали. А кто-то: нет, к радости. Всем праздникам праздник. А третья: а жизнь без печали не бывает. А нет печали, и радости не бывать. Радует и печалит жемчуг.
Кольцо, цепи, янтари… В конце концов остались довольны.
Поучения, наказы Огнейке: как ходить, как стоять, как смотреть, как петь, как улыбаться:
– Бегаешь, вся растрясла себя. Надо выходку показать.
– Иди ровнехонько, держи ногу, не дрогни – хоть земля провались под ногами.
– Смотри полуглазком, говори – полуротком.
– Рот-то закрой. Не мух пришла ловить.
– Не пыли. Не садись на ноги, легко иди, но и не семени.
– У каждой песни свой в хороводе ход, не все уткой плавай, поведут веселую зазывную, ты веди ход с каблучка, да почаще ступай, притоптывай легонько, а протяжную распевную зачнут, ты осторожненько с носочка ступай.
– Как держать платок в руке? Тряпкой чтобы не висел. Поигрывай легонечко, у матери жениха глаз вострый, все высмотрит.
Махонька успокаивала:
– Больно-то не трусь. Не на казнь идешь. Красу нечего прятать.
Назавтра снова собрались. Заплетали косу. Огнейка не спала всю ночь. (Это выход на сельский бал – Наташа деревенская.) [6]
Мечище. Собрались многие. Держались родней: у всех была репетиция накануне. Не только у Огнейки.
Но кто бы мог подумать, что в дело вмешается молодежь, политические ссыльные?
Была вековая традиция. Девушек в хороводе расставляли старухи в зависимости от положения отца. Первыми всегда ставили Губиных, за ними Александру Федорову, Иринью Иванову. А которые победнее – задвигали взад. И на задах часто собиралась самая девичья красота.
Ссыльные, а вместе с ними и молодежь Копаней, решили поломать этот порядок. Самая красивая Огнейка – она и должна быть впереди.
Ребята говорят:
– Что у нас делается? Коровы играют или девки?
– Че плетешь-то?
– Да как? Самые красивые задвинуты взад, а вперед выставлены коровы…
Растерянность всеобщая. И вдруг выдвигают вперед Огнейку.
Пустяк все это. Но для тех времен, для Копаней – это революция. Вызов векам, существующему порядку.
– Первой должна быть Губина. Первой должно быть богатство.
– А я сама богатство. Да, я сама богатство.
Да как подняла голову, да как ступила – замолчали люди.
Красота победила. Все глаза, весь мир, солнце – все устремилось на Огнейку. Не подкачай. И она не подкачала.
Озорная девчонка. И вдруг – величавые, плавные движения. Жесты королевы. Откуда? Как пришло?
Дивились бабы. Но еще больше дивилась сама Огнейка. Вспомнила Олену Копаневу. Ощущение какой-то величавости, важности момента. Экзамен на девичество. Минута, от которой зависело будущее.
Обсуждение среди баб:
– Ишь, как вьют круг, ровнехонько, одна за другой поспевают.
Другой молодухе понравилось, как идут девушки рядками, с поклоном то ли морю, то ли родному дому.
– Хорошо идут, как холсты расстилают.
Да, молодухи вздыхают, иные и слезу пускают: еще в прошлом году хоровод водили.
Пожилые, матери женихов, все оценивали с практической точки зрения. Их не хоровод интересовал, а девушки.
– Тяжело ступает Дарья, но уж в работы хороша, могутна девка, дельна невеста будет.
– Марфуше-то не привалило счастье, с лица нехороша, большеноса, когда какой жених возьмет.Матери невест присматривались к женихам, женихов обсуждали.
Огнейка – подросток. Все радостно, все интересно вокруг. К Юре Сорокину она просто привязалась. Носит ему постиранное белье. Тот одаривает ее конфетами.
В страду Юра едет с братом Огнейки на Хорсу. Приходит Огнейка. В новом платье. Собирает ягоды.
– Юра, да ведь Огнейка в тебя влюбилась, – говорит брат.
И это слышит Огнейка. Сердце – тук-тук.
– Огнейка, а хочешь я тебя увезу в город? Не боишься?
– Нет.
– Смелая.
Вечер. Огнейка слышит в избе разговор брата с Юрой о любви. Тот рассказывает о студентке. О любви… Высокой… Пламенной.
Огнейка расплакалась. А дома спрашивает мать:
– Мама, а за политических ссыльных можно девушкам выходить замуж? Вернее – можно ли им жениться?
– Можно, наверно. Тоже люди…
Юра на сенокосе. Кто-то жалуется из мужиков. Просит совета. И Огнейка думает: какой он умный. Мужики советуются с ним.
Огнейка по-детски влюблена в Юру. И мучает его, и своей наивностью часто ставит в тупик.
– Ты на ком потом женишься? Возьми меня в жены. Я прясть умею. Я все умею. А ты чего умеешь? Пахать не умеешь, дрова рубить не умеешь. Рыбу ловить не умеешь. Да с тобой помрешь с голоду. Какой же ты муж? Видал, как мужики-то у нас? Что делают? А ты ничего не умеешь. Ну пошто так? А? Откуда ты такой взялся? Неужели все там такие? А как вы жили? Кто вас кормил?
И тут Юра рассказывает о городской жизни, о городе, о матери. Показывает карточку… Агния настояла, чтобы и другую карточку показал.
– Барышня. Мама, он барышню носит. Я видала таких. В монастырь приезжали… А она только в ситцевом ходит? И завсе?
– Как завсе?
– Завсе не знает. Кажинный день.
– А в чем же она должна ходить?
– Пестрядинное у нее есть? Мы завсе-то в пестрядинном ходим.
– В городе не носят.
– Совсем?
– Да.
– Вот хорошо-то. Краса в городе-то жить. А кто она?
– Знакомая девушка.
– Ну-ка, дайте поглядеть. Баская.
Юра вопросительно взглянул.
– Красивая, значит…
– Так это она невеста?
Юра, мучительно покраснев, пожал плечами.
– Мама, мама, – закричала Огнейка, – у него невеста.
И тут она окончательно смутила Юру.
Анисимова, от природы деликатная и чуткая, помогает ему оправиться. Огнейка после некоторого молчания наклоняется к его уху:
– А сыспода-то у нее тоже ситцевое?
Юра, не сразу поняв, о чем спрашивает Огнейка, готов провалиться сквозь землю.
– Чего она? – спрашивает мать.
– Да, в общем, так…
– Я говорю, нижняя-то рубаха у нее тоже из ситца?
Мать только покачала головой.
Когда Огнейка пошла первый раз на вечерянку, она пригласила и Юру.
– Глупая, – говорит мать. – Интересно ему с морошкой.
Но Юра приходит. И Огнейку он не узнает, ведет себя степенно, кланяется. Юре интересно было наблюдать деревенских девочек, во всем подражавших взрослым… И ребята, подражая взрослым, женятся.
– Весело ли у нас? – спрашивает Огнейка.– Весело, – сказал Юра. И он не врал.
Замужество Огнейки. Жертвует собой ради брата. Ефтя Дурынин, как мог только, издевался над Огнейкой. Он показал себя. За все расплатился: за унижения, за высокомерие… И ему, садисту по натуре, доставляло ни с чем не сравнимое наслаждение помыкать ею, унижать, заставлять ее выполнять самые низменные желания, топтать…
Огнейка сперва боится Максима, свекра. А потом убеждается: добрый.
Скоморошье гнездо и древнее благочестие – вот мир, в который попала Огнейка.
Жизнь на Лае. Одиноко. Скучно. Все в работе. Но иногда выйдет к реке, сядет на бережок и смотрит на Копани. Там другая жизнь. Близко, но не ускочишь.
Проплывали паромы. Кричали мальчишки: верховцы – опалены овцы. Кидали каменья. И она когда-то кидала. Куда они плывут?
Есть где-то другой мир. Щепоткины, город, брат. Шумно, светло. За что же ее брат, как в тюрьму, засадил?
Потом извещение – погорел второй брат. Ради кого же все эти жертвы?
Хотела уйти от мужа. Мать не пускает, плачет.
Огнейка, словно после долгой и тяжкой болезни, вышла к реке, села на бревнышко, вмытое в песок.
Ярко светило солнце, в воде у ног, на неимоверной глубине, огромными белыми стаями клубились облака, по поверхности реки проплывала кора…
А за рекой, на самой горе, погруженная в полдневную тень, стояла родная деревня, под деревней луга…
Какая-то девушка бежала к реке, легко, беззаботно. Так же и она когда-то бегала. А теперь? Где радость? Где счастье? Что сделалось с ней?
И хоть бы польза была какая-нибудь от этого? А то ведь Ивана в армию отдали…
Хотела уйти от мужа. Мать не пускает, плачет.
Проводы мужа в солдаты. И тогда – разгул: вот вам за все…Агния и Юра
Первая встреча после революции… Юра, оказавшись в Копанях, первым делом идет к Порохиным. Невесело. А Агния?
– Агния… Стыдно сказать… Пропащий человек. Мать родну не признает.
Федосья рассказывает историю замужества, падения. Юра идет за реку. Пьяный перевозчик:
– Чем промышляем, товарищ? Надо быть, по молодому делу? Тогда путь правильный держите. На Лае безотказно. Баба – ягодка. И подходов много не надо. Понимает с первого раза. Только бутылку…
Юра не верит. Потом встреча с Огнейкой. Не веря глазам, протирает очки.
– Ну что, узнал теперь? А я тебя сразу узнала. Еще от лодки. Идешь, голову повесил, как мешок муки на затылке несешь, – да кто же так на севере ходит?
Заходит свекор.
– Ну, опять сегодня не житье. Опять хахаль.
Огнейка закусила губы, но ничего не сказала. Старик ушел.
– Ну, раз хахаль, дак раздевайся…
Юра печально посмотрел на нее.
– Что, презираешь? Вот до чего тварь дошла? Али не поверил, что говорят?
Юра молчит.
– Встретились, и слова нет. А хоть зачем пришел-то, знаешь? Да чего я спрашиваю? Зачем мужик к бабе ходит? Ну, давай делай свое дело. А может, мне начать?
Юра встает:
– Я в другой раз зайду, ладно?
– А чего тебе заходить? Мужик ты плевый…
Юра, понурив голову, идет по дороге в монастырь. У Агнии разрывается душа. Но она не кричит. Сдерживается.
На другой день Юра является с виноватым видом. Подарок – платок…
Агния язвительно:
– Ну вот, за плату…
Юра торжественно:
– Агния Мартыновна, я вчера вел себя самым мерзким образом. И очень прошу извинить. Я не имею права ни в чем упрекать тебя…
– Ах ты, вежливенький, хорошенький, одумался… Ну дак я не одумалась. Ты чего это сказал: не имеешь права упрекать меня? А за что же тебе упрекать меня? За то, что я себя навеки погубила да в грязь втоптала? А кто в том виноват? Не ты ли меня в эту грязь втоптал?
– Я?
– Ах, бедненький. Ты мне сколько сказок всяких рассказывал… А вы удрали, на кого нас бросили? На скотов? Ты думаешь, меня спрашивали, за кого выходить? Выходи, и все… А как я жила? Какие муки, издевательства вытерпела. Да я дала бы себя голой по всей деревне протащить, в нужнике выкупаться, только отомстить ему, паразиту, отомстить всем вам… Можешь ты это понять?… Да я чем дряннее мужичонко, тем радовалась больше…
Агния встала, указывая на дверь:
– А теперь иди и больше не показывайся мне на глаза. Нету прежней Огнейки. Я сука, блядь. Я себе противна. Меня не под одним щелоком, не под одной дресвой не отмыть, а не то что этим мыльцем алым, которое ты принес…
– Агния… Но почему мы не можем быть друзьями?
– Иди, иди, друг нашелся. Ищи друга не в грязи… Я на тебя молилась…
Назавтра Юра уехал на фронт, потом заболел тифом. Встреча с Огнейкой. Она выхаживает его, больного. Худое тело. Моет в горячей воде. Юре стыдно.
– Не стыдись. Какой уж ты, Юра, мужчина. Ты ученый.
Юра умолк.
– Ты дурачок, Юра, всегда с книжками. Как свою барышню встретил?
– Какую?
Потом вспомнил: он хвастался. Сочинил себе биографию. Так было интереснее жить. Должна у революционера быть подруга.
Он сказал:
– Не было.
– Я так и думала.
Перед отъездом на фронт Агния приносит тетрадку.
Юра узнает в ней свой дневник. Он потрясен.
– И ты хранила?
– А чего ее хранить. Лежала. Немного места надо.
На самом деле она не расставалась с ней.
Юра один читает дневник.
– Белая ночь. Заколдованное царство. Отсюда, наверно, сказка о заколдованном царстве. Надо расколдовать это царство.
Юра уезжает на фронт. Агния провожает его.
– Дай мне руку.
– Зачем?
– Можно я ее поцелую?
– Она, Юра, грязная…
– Агния, почему ты мне всё гадости говоришь?
– А потому, что не люблю. Ты, как с благородной. Привык ручки целовать. Вот ты бы меня обхватил.
И он пошел… Огнейка долго глядела ему вслед.
Потом Агния приехала на фронт. Солдаты – копаневские – пристают. Агнейко, Огнейко. Многие ее знали. И вдруг она видит Юру.
– Ну, слышал?
– Слышал.
– А ты мне руку хотел целовать.
– Ты все равно лучше всех. Ты самая чистая.
– Что?
– Я говорю, ты самая чистая. Ты лучше всех.
Впереди загрохало. Бой. Юра – тут хватило смелости – обнял ее, поцеловал в губы. И побежал вперед, в пекло.
Огнейка стояла. Близко снаряд разорвался. Она все стояла и смотрела туда, где скрылся Юра.
– Ложись! К чертовой матери. Как попала сюда эта баба? – закричал командир.
Огнейка лежит и наблюдает бой. И все думы о Юре… Огнейка встает на колени и обращается к Богу:
– Господи, сохрани Юру. Царица небесная. Господи, Господи, если тебе надо, возьми мою душу взамен его. Я грешница, я развратная баба. Но, Боже, пощади Юру. Он самый хороший на земле. Что же за жизнь будет, если его не останется. И зачем вообще вся революция, если его нет. Если пуля и снаряд сегодня должна убить человека… Убей меня. Но пощади, пощади Юру. Я люблю его – больше жизни люблю…
Идут раненые. Несут убитых. Не Юра ли? Потом она видит Юру. Идет, шатается. И протирает очки.
– Юра, – окликнула его Огнейка. Она не услышала своего голоса. И не удивилась, что не услышал он.
Юра прошел мимо. Не ранен. Вошел в избу. Слава Богу.
Во время отступления Огнейка оказалась в стане мятежников (в монастыре). Юра, узнав об этом, бесстрашно идет в монастырь. И такая сила была в нем, что мятежники не стали стрелять. А он пришел, взял Огнейку и повел. На обратном пути в него стреляют. Он падает.
– Юра, Юра. Ты не убит?
– Нет, я не умру, пока ты со мной.
Она оттащила его в кусты.
– Юрочка, Юрочка, родной мой. Юра, Юра…
Он целует ее. Слезы на ее прекрасных глазах. Как звезды.
– Юрочка, Юрочка… Ты целуешь меня. И я тебе не противна? Я грязная, грязная.
– Ты чище всех.
– Нет, Юра, я две недели не мылась в бане…
– Я тебя всю жизнь любил. Вот ей-богу. И ты меня тоже любишь…
Огнейке представляется, что она обманом завладела Юрой, что он просто по доброте взял ее. Юра возражает ей. А она не верит.
– Нет, вот когда я была чистая, тогда бы с тобой встретиться.
– Да ты и сейчас чистая.
– Какая я чистая?
– Но ведь эта грязь не пристала к тебе. Ты ведь всему радуешься, все любишь. Ты же чувствуешь себя чистой. Как ребенком.
– Чувствую.
– Ну так в чем же тогда дело?
Юра целует ее.
– Это правда? Тебе приятно меня целовать?
– Ну а как же?
Агния не видела мать с тех пор, как выгнала ее из дому, когда та прибежала с руганью по поводу ее загула. Но перед отъездом – может быть, навсегда – пошла с Юрой.
– Прощай, мама. Я уезжаю с Юрой. Он теперь мой муж…
И вот Агния уезжает. Мать на угоре. За рекой Лая – все там осталось. И ей ничего не надо.
– Прощайте. Прощайте.Куда они идут? В какое неизвестное? Увидит ли она еще раз Копани?
30-е годы. У Агнии сын и дочь. Преданные комсомольцы. Отец – бог, живой дух революции. Зависть к нему. И вдруг – он враг, враг революции.
Иван, брат Агнии, бежал за границу. Юра, будучи за границей, встречается с ним… А по приезде рассказывает о своей встрече знакомым. И потом это вменяют ему в вину – связь с врагом.
Агния в отчаянии. Это она виновата. Юра утешает ее. Нет, нет. Он счастлив…
«Сын за отца не отвечает». Но дети Юры отвечали. Дочь отказывается от отца. И это предлагают сыну. Но сын отказывается, порывает с сестрой. А потом, незадолго до войны, едет в Копани. Побывал в молодости отца и матери.Махонька
Наряду с семьей Порохиных центральное место в книге, и притом самое важное в нравственно-философском смысле, занимает Махонька. Более того, Махонька – не только самая яркая фигура в книге, но, может быть, и небывалая как в русской, так и в мировой литературе.
Недаром особенно много сохранилось заметок в архиве писателя о Махоньке, и не только о ее судьбе и характере, но и содержащие авторское осмысление героини, ее гениальной натуры, ее всечеловеческой сути.
Прототип ее – гениальная сказительница Пинежья Марья Дмитриевна Кривополенова. Федор Абрамов специально изучал ее биографию, ездил по местам, где жила и бывала сказительница, беседовал со старожилами о ней. (См. подробнее в моей книге «Дом в Верколе». Л., «Советский писатель», 1988.)
Но фигура Махоньки в книге богаче и сложнее реального прототипа. В ней нашли воплощение размышления писателя о безграничных возможностях человека, о духовном богатстве, силе духа и нравственной чистоте одаренной личности.
Недаром в заметках о смысле и пафосе «Чистой книги» Абрамов часто упоминает Махоньку как «меру всех людей».30. III. 79
Великий день. Открылась философия «Чистой книги». Жизнь в своих истоках всегда чистая, и нравственная высота человека определяется тем, насколько он близок к этим истокам, в какой мере он несет в себе эту чистоту, насколько он художник, творец… Мера отсчета – Махонька. 6. XI. 79
Кругом была нечисть, колдуны, знахари – все стращало, пугало, отравляло жизнь.
А Махонька, маленькая Махонька бесстрашно выходила на бой с мракобесьем. Где-то в душе, в глубине души сама трепещет от страха, но старается не подать вида.
Вся жизнь Махоньки – бой с темными силами во имя человека.
Махонька предстает в книге как самый богатый и счастливый человек. Она не завидует богатству, не тяготится нищенством. Она вмещает весь мир в себе.20. III. 79
Она и впрямь была самый счастливый человек на свете… Свободна. Ничем и никем не связана. Каждый день новь. Каждый день новые люди. И летает-то она.
Птице человек всю жизнь завидует – сегодня на севере, завтра в теплых заморских краях, где Сирин-птица сладкозвучно поет. А она ведь не от моря к морю летает. Она из одного века в другой летает. Сейчас вот сидит тут, в низкой крестьянской избе, а может и ко князю Владимиру в гости заявиться. Да не просто на подворье, а на почетный пир, где сам Илья Муромец с добрыми людьми пирует. И Махонька врасплох для всех запела старину про Владимира Красно Солнышко. Про то, как со своей дружиной пирует.
В другой раз Махонька говаривала:
– Чегой-то скушно у вас мне. Не сходить ли к царю Ивану на свадьбу, да Темрюковну-злыдню со своими братцами посмотреть.
Самые развернутые и важные записи от 7 и 8 марта 1980 года.
Разные люди, разные судьбы, разные поиски смысла жизни. Крестьяне, странники, скоморохи, староверы, интеллигенты разных мастей. И среди них – Махонька.
Ей все интересно, ей все любопытно. Она ко всем льнет и всех одаряет своим великим жизнелюбием, своим искусством. Все ищут, все выходят из себя. А ей чего разоряться? Она счастлива. Ее устраивает вполне своя судьба, своя жизнь.
Она знает – не умом – всем существом своим: как ни переделывай жизнь, ничего не сделаешь. Все зависит от того, какой ты сам. Взыскан судьбой, золотом осыпан – а несчастен, жалок и беден. И наоборот: гол как сокол (вроде нее), а счастлив. Счастье в тебе самом.
Конечно, она не против того, чтобы была справедливость в жизни (много несправедливости), но еще важнее себя на правильную дорогу поставить. А правильная дорога – жизнь по душе – и с коробкой на руке хорошо…
А самое удивительное: Махонька – верховный судья!
Все томился: нет интеллигентной вышки в «Братьях», вот будет в «Чистой книге», когда введу интеллигенцию. Ан нет. Махонька всему судья. Она выше оказалась и интеллигентов, и людей из народа. Выше и мудрее.
