Текст книги "Чистая книга: незаконченный роман"
Автор книги: Федор Абрамов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]
– Ну дак скажи…
– Я-то скажу, как не скажу – дочь родную спас. Да тебе надо.
Олена все же послала рубль денег с сестрой – вернул. И от жита отказался: я не жито спасал.
Олена стала сама искать встречи с Саввой, сама заговаривала:
– Как здоровье, Савва Мартынович?
– Ничего…
– Я не знаю, как с тобой расплатиться… Ты ведь жизнь мою спас…
– Выходи за меня замуж, раз не знаешь. А что? Кабы не я, где бы ты теперь была… Шучу, шучу… Ничем ты не обязана… Разве человека от смерти спасают за плату? Выходи замуж.
Слова Саввы смутили Олену.
В другой раз, встретив Савву, Олена опять говорит: она должна.
– Да не должна ты мне. Я не тебя спасал – человека.
– Как это?
– Как. Мне все равно – кто бы был – кинулся. Так что ничего не должна.
Олена тогда решается отблагодарить принародно. На мечище. В Петров день на гулянье Олена приглашает имками [5] Савву.
– Савва Мартынович, пойдем имками?
Всеобщее замешательство. А Савва начал оглядываться. Не ослышался ли?
– Савва Мартынович, тебя зову… Не откажи…
И тогда Савва пошел. Ох, как в другое время он обрадовался бы. А сейчас желваки перекатываются от злости. Ведь это почему она его пригласила? Из-за того, что сердцем к нему повернулась? Как бы не так! Все из-за той же благодарности за спасение. Сперва через отца хотела мешком жита откупиться, а теперь, раз не вышло, через гордость.
Шли молча. Шли рядом, как положено, платок из рук в руки. Прошлись до попова дома и обратно повернули. Но спроси Олену, как она шла, что видела, – не сказать. И только когда стали подходить да услышали осуждающий гул старушонок – пришла в себя. Тут нашлись силы. Твердой поступью подошла. Учтиво поклонилась.
– Спасибо, Савва Мартынович…
По этому поводу разговоры. Одни: с ума сошла, икотника пригласила. А другие не осудили Олену. Наоборот, похвалили. Хорошо сделала. Парень от смерти спас – как не отблагодарить?…
Дома ругают ее… А она уверена: хорошо сделала. И вдруг убеждается: она его любит.
С отцом разговаривает.
– Батюшко, тебя мама по любви выбирала?
– По любви, наверно.
– А если я тоже по любви…
Иван Гаврилович тревожно взглянул.
– Батюшко, а отдал бы ты меня за Савву?
– Что ты, что ты? – замахал руками. – Не ровня. Обижен.
– А мать-то?
– То мать… Другое дело…
– Батюшко, да ведь я ему принадлежу. Вы с матерью родили – спасибо. Он вторично жизнь мне дал. А значит – и я его… Ведь кабы не он – меня бы и не было.
Иван Гаврилович не знал, что и сказать дочери… Разумом понимал… Но снова отговаривал. Да он и сам не хотел бы: его дочь – за икотником…
Олена смело вела себя уже летом, назначая чуть ли не на виду у всех свидание Савве. А осенью, когда землю укутала темнота, она и вовсе отбросила всякие опасения. И уже Савва вынужден был выговаривать ей:
– Ты с ума сошла! Сплетен захотела?
– Пущай. Я с кем встречаюсь? С мужем.
– С мужем, с мужем… Муж-то, когда обвенчана…
– Мы с тобой еще в Хорсе повенчались. А придет время, и в церкви обвенчаемся.
– А когда? Кто это нас обвенчает? – взрывался Савва.
– Придет время, – отвечала Олена и при этом загадочно улыбалась.
Она все обдумала… Забрюхатеть поскорее, а там уступит мать (об отце и говорить нечего), а ежели не уступит, то и так.
Олена, чтобы больше понравиться Савве, перед свиданием ест конфеты.
– Ты чего ешь? А, – догадался Савва, – думаешь, слаще губы будут?
Савва вытер Олене губы. Поцеловал.
– Нет, так слаще. Кабы можно конфетами девку заманить, тогда бы только конфеты и ели…
Олена полюбила Савву. Надежд на то, что ее отдадут за него замуж, никаких. И тогда она решает отдаться ему.
Савва сперва крепится, даже пытается образумить ее, но Олена настаивала, и мог ли устоять против ее заклинаний и мольбы Савва? Ведь не железный же он. Есть отчего закружиться голове – такая рыбина сама в руки идет.
Олена отдается Савве. А потом гордость дыбом: что наделала? Кому себя топтать позволила? Что скажут люди, когда узнают?
При встрече гневным взглядом опаляет Савву. Савва растерян: что еще? Какая муха укусила?
Олена залпом объявляет: забудь, что было. Бес меня попутал. Больше этого не будет. Замуж выходить лажу.
– За кого?
– Не за шантрапу же! Для дочери Копаневых неужели жених не найдется?
– А не боишься, как жених закапризит?
– Из-за чего закапризит?
– А хотя бы из-за посуды, у которой дно выбито?
– Это не твоя забота. Я первая, что ли, сдурела?
Савва страдает. И со всей страстью своей натуры отдается революции, дружбе со ссыльными.
Он забывает Олену, а та еще больше любит его. Она навязывается сама, упрашивает его… А он тяготился. Он стал равнодушен и ловил себя на том, что мысленно он думал о ссыльных…
Раньше весь свет – Олена. Она его солнце. А с приездом ссыльных новый мир открылся, взошло другое солнце, и свет того солнца затмил Оленино солнце…
Да и как иначе! Всю жизнь он, его отец, мать тосковали по справедливости, всю жизнь… И вот нашлись люди, которые ради справедливости голову свою клали на плаху. Так что же удивительного, что они для него стали дороже всего на свете. Дороже матери, семьи.
Решающую роль в том, что Олена снова полюбила Савву, сыграли ссыльные. Благодаря им почувствовал в себе человека Савва. Благодаря им возвысился. И Олена невольно задумалась: есть люди, которые ценят выше всех Савву. Выше всех деревенских ребят. И как бы новыми глазами, глазами ссыльных, она посмотрела на деревенских парней. Мешки по сравнению с Саввой.
Олена не принимала ссыльных, а потом и ненавидела их. Они отняли Савву. Есть крестьянская сметка у Саввы, работящий, отец хвалил, но ссыльные стали мутить голову.
Ох, как ненавидела Олена ссыльных! Кажется, сама бы всех своей рукой удавила. Кто вас звал сюда? Зачем приехали? Савва говорит: жизнь помогут устроить. Да как они помогут? Работать будут за них? Что-то я не видела…
Жизнь – это сено ставить, сеять, жать, а они ничего этого не умеют. Дак какую жизнь они устроят?
Не надо. Не хочу, чтобы мне устраивали. Как это устраивали? Они будут за меня работать. На пожне? На сенокосе? И она спорит с Саввой.
– А я, что же, барыней жить, в перинах валяться! Не хочу! Не дам отнять у меня жизнь. Это, может, лодыри, бедняки мечтают, чтобы за них работали. А я сама хочу работать. Потеть. Ветерком обвеяться… Да мне без работы и жизнь не надо. Вот что я тебе скажу.
Савва помогает ссыльным. Его арестовывают. Олена беременна. Ее прогоняют из дома. Олену принимает к себе Федосья. Неважно, что невенчанная. Она жена Саввы. Олена родит ребенка и во время родов умирает.
Иван Порохин
Иван – полная противоположность Саввы. Его судьба особенно волновала писателя. Первые наброски были сделаны еще в 1959, 1963 и 1964 годы, более подробно история жизни Ивана изложена в конспективных заметках 1979–1983 годов.
Ваня для Порохиных – чудо, человек из другого мира, сказочный волшебник, который в одну минуту может изменить жизнь.
Культ Вани в семье поддерживала мать. Никогда не могла забыть, как Ваня бросился на отца, бившего ее. И хоть за это она получила больше, забыть этого не могла.
Дети были жестокие: Савва, даже Агния – в отца. А этот – Иванушко-дурачок из сказки. Ласковый.
Личное обаяние. Это отмечает сразу же Необходим. Какое красивое, чистое лицо. Отмечен самим Господом Богом…
Умный, любознательный отрок. Неотразимо обаятельный. Скрытный. Отрок больших возможностей. Но куда пойдет? Мать больше всего боится за него…
После спасения Олены Савва слег. Жесточайшее воспаление легких, жесточайшая простуда. А как жить? Рассчитывали на лесные заработки, но по договору Савва должен был сплавить лес до Усть-Ельчи. А раз не сплавил – то вся работа в лесу насмарку. Спасибо еще и то, что Губин не потребовал возвращения аванса.
Положение у Порохиных безвыходное. Федосья идет советоваться с батюшкой Оникием. Этот всегда был заступой ее. Единственный в деревне.
Оникий советует искать помощи в монастыре.
– Как в монастыре? Ведь оттуда Ваню выгнали.
– Я поговорю с настоятелем. Думаю, простит отрока.
Настоятель Варсонофий требует, чтобы Ваня покаялся. Слишком много гордыни.
Федосья попервости – против. Но Оникий говорит, что путь Вани в люди лежит через монастырь. Монастырь не благословит – никто не примет.
Ваня, когда заговорила мать о покаянии, – на дыбы. Мать его уговаривает – не помирать же с голоду? А клятву забыл? Все за одного? А кроме того, выйти в мир – только через ворота монастыря.
– Я в Архангельск уйду.
– И в Архангельске монастырь достанет.
Ваня приносит покаяние. В монастыре, на глазах писарей, просит прощения у Федора-келейника.
– Прости, брат Федор.
Неожиданно пришел Ставров к Порохиным. Не сам по себе. От Щепоткиных.
– Велено парня везти.
– Какого?
– Да того, который счет ведет. В услуженье берут. Согласия не спрашивали. Да и какое согласие. Разве надо.
Порохины в этот день родились заново. Валеночки Необходим привез. Ваня надел валеночки – как на него, надел пальтуху – тоже… Побежал по деревне. Из конца в конец пробежал. Весть уже разнеслась. Под конец забежал к любимой учительнице. К Аникию – заступался. А потом царевичем явился…
Стали за стол садиться – Савва как раз помылся, – и робость на всех напала: не знали, куда и посадить Ваню.
А назавтра с утра всей семьей сходили в монастырь помолиться за Ваню, потом пообедали. Сытно, до отвала – не скупились по такому случаю.
Все были рады, все радостны. Понимали – начинается новая жизнь.
– Ну, Иван, – сказал Савва. Иваном назвал, – теперь у нас на тебя вся надежда.
– Да уж так, Иванушко!
Огнейка высказала самое сокровенное, что вертелось на языке у каждого:
– Поопасутся икотниками звать.
Перед отъездом Вани в Ельчу у Порохиных большой разговор: как жить дальше. Савва:
– Это хорошо, что Иван к Щепоткиным. Через тебя будем в люди выбираться.
– Как?
– Думаю, какая-никакая деньга. А может, и нас обогреет. В общем, в твоих руках судьба семьи. Через тебя будем сдирать с себя икотников. А потом, смотришь, и дом выстроим.
– Только не на задворках.
– А где?
– А вот место хорошее по верхнюю сторону от попа.
– Ну, там не дадут.
– Не дадут, ежели на печи сидеть.
Мечтают, что это за дом будет. Савва снимает с божницы икону.
– Поклянись, что заодно с нами будешь. Сам наверх лезешь и нас тащи. Клянись, что нас не забудешь.
Ваня клянется.
Огнейка настаивает: всем клясться. Всем всегда вместе…
Все посмотрели за окошко, словно для того, чтобы запомнить эту минуту.
Надо ехать в Ельчу, везти Ваню. А на чем? Своей лошади нет – пропала. У кого просить?
Думали-думали, и к кому? Решили обратиться к Дурыниным – все-таки Ефтя бывает у них.
И вот в это время – чудо. Возвращается с того света Карюха. Радость великая. Ваню везут на своей кобыле. Обида Вани – не подпускает к себе жеребенок. Он долго потом скучал по этому жеребенку.
По дороге в Ельчу Савва показывает Ивану богачей, рассказывает, кто от чего пошел.
– Смекай. Делай в голове зарубки.
Иван всю дорогу в ожидании города, земной сказки. А въехали в Ельчу – и что же первое увидели? Сани с навозом. Савва заметил, что сразу же погас Иван.
– Чего ты от навоза-то нос воротишь? На навозе жизнь на Севере стоит. И вообще, ты управляй собой. Чтобы все то, что внутри, не видели.
Несколько успокоило Ивана щепоткинское подворье. Все были деревянные дома – один лучше, другие хуже, помельче, да вдруг в низине – один каменный дом, второй, третий…
– Вот это Щепоткины. Видишь, какие тузы. Земля под ними подогнулась.
Вскоре Иван снова разочаровался. Пришли в собор, каменный. Иван вглядывается: какой будущий хозяин? Сперва на одного подумал – в фуражке, на второго – учитель, на третьего… и все нет. А Щепоткиным оказался кривой малорослый мужик. В сюртуке. Ноги в сапогах ухватом, волосы стрижены под горшок, и вдобавок еще кривой.
– Дурак ты, Ванька! Человека ценят не по роже, а по делам. А дела-то у него, сам видел, какие.
Вышли – немыслимое количество ссыльных. Какие-то совершенно другие люди, не похожие на здешних. Почти все бритые. В шляпах. И дерзкие. С гордо посаженными головами… И разных национальностей. Горбоносые, с жгучими глазами. Чубарые… Ржут, весело… Словно и не ссыльные они, а господа.
Служба у Щепоткиных поначалу тяготит Ивана. Сны видит деревенские. Не знал, не думал, что так дорога деревня, дом. Его опекает Необходим. Когда Ваня получил первые деньги, Необходим спрашивает: как будешь расходовать? А дома рассказывает, как он помогал брату, еще учась в училище в Суре.
– Я тоже рос, отца у меня не было. В школе первым учеником шел. И вот в монастыре – училище. Меня туда направляют. Брат горячий, стоптал ногами: робить надо, а не учиться. Но меня все-таки отправили в училище. Я деньги получил – на хранение отдал. А потом еще бумаги у купца на переписку взял, да за репетиторство платили… Да дрова колол… Зимой на каникулы приезжаю. И все денежки до копейки выложил. Вот, говорю, это я заработал. А две копейки взял… Матвей перебирает деньги, а потом заплакал. Да ведь ты мне тут корову принес. И я плачу.
А потом жениться надо. Тридцать два года мне уже было. Пришел разрешения просить… Хорошая есть девушка у вдовы… Капиталов нету, а меня любит… А Матвей:
– А ты, говорит, сперва у хозяев разрешения проси, а у меня потом…
Щепоткины переделали Ваню. И вот приезжает Ваня домой после щепоткинской выучки. Собранный. Холодные глаза. Жесткий. Не такой, каким отправляли.
Встретил на улице учительницу. Удивилась: неужели это Ваня?
– Где ты встречаешь Новый год?
– Какая у нас встреча? Дома, разве, со своими посижу.
– А можешь ко мне?
– Могу.
Иван силой берет подвыпившую учительницу.
– Ваня, Ваня, что ты делаешь… Ведь я же старше тебя.
Иван грубо:
– Да надо же когда-то тебе стать бабой, а то так и засохнешь в девках.
Грубо, чтобы побороть в себе страх, чтобы уверить себя, что он имеет дело просто с женщиной.
Назавтра Иван с ужасом думает о том, что произошло. Но – плевать. Один раз живем! И потом, не я, то кто-либо другой обабил. Зачем рождается человек?
Неистовый разгул, чтобы как-то утихомирить совесть.
Многое изменил в судьбе Ивана случай с ограблением лавки Щепоткиных.
Вечером Щепоткин, по обыкновению, подсчитывал выручку в старом магазинчике, где торговали сразу всякими товарами (анахронизм в современной торговле). Но Щепоткину люба была эта лавка своими воспоминаниями, тишиной, такими домашними, патриархальными запахами. Даже то, что сзади – из-за приоткрытой двери в «керосинку» – попахивало керосином, треской… Ему нравилось.
Щепоткину помогал Ваня. Лампу большую из экономии не зажигали. Ваня просчитывал цифры одинаково и на свету, и в темноте, а самому Щепоткину вполне хватало пятилинейки – много ли света надо, чтобы высветить местышко для цифры. Возле Щепоткина лежал пятачок новенький – это плата за дополнительную работу. И Иван был рад, что скоро у него скопится этих пятачков рубль и он сможет послать их домой.
Вдруг на улице возле ворот скрип снега.
– Кто-то не успел… Отпустим?
Распахнулись двери, и в лавку вскочили двое в масках. С наганами.
– Встать! Руки!
Щепоткин и Ваня встали. Один остался у дверей. Другой двинулся к кассе. И в это время Ваня нашелся – смахнул с прилавка лампешку, толкнул на пол хозяина. Раздался выстрел, потом второй, третий. Вокруг головы Вани поднялся ветер. И тут сквозь пальбу он услышал:
– Не стреляй! Ваньку убьешь!
– Одним холуем меньше будет…
Ваню ранили. Пулей сорвало кожу с правого виска… Назавтра – герой… В хозяйском доме лежит… Потом жандарм производил допрос:
– Кто были налетчики?
– Не знаю.
– Знаешь. Откуда один из них знал твое имя?
– Меня все ссыльные в Ельче знают, постоянно заходят за всякими товарами.
Сколько ни бился жандарм, ничего не сказал Ваня. Потом допрос со стороны старшего Щепоткина.
– Ну, спасибо тебе, Иванушка, можно сказать, от смерти спас. А грабителей-то ты что, действительно не знаешь?
– Не знаю.
– Ой, Иван… И слышать я не слышал, и ты мне таких слов не говорил. Да как же это? Крест целовал – ничего от хозяина не скрывать, как перед отцом правду говорить, а ты? Могу ли я такому человеку дело свое, живот свой доверить?
Ваня опустил голову.
– Ну дак что… еще молчать будем? Ох, Иванушко, да мне не факты нужны, факты-то мы знаем, мне твое признанье нужно… Ну-ко, глянь мне в глаза.
Ваня не смог заставить себя поднять голову, слезы навернулись ему на глаза.
– Ну и на том спасибо… Спасибо, что не соврал, а то задачку-то мне сложную решить надо было. Нельзя… Не положено это, чтобы брат грабителя работал у честных людей.
Ваня ахнул и накрепко, до крови зажал рот.
– Знаем, знаем, Иванушко, брат Савва наведывался ко мне в лавку. Со своим ссыльным товарищем. Да мне это от тебя хотелось услышать. Власти недовольны, власти советуют выгнать тебя, да и то сказать: как держать человека, брат которого – государственный преступник… Да, да, государственный преступник. Самый отчаянный головорез в своей деревне был. Бунт в Копанях. Кровь пролилась.
Щепоткин ушел. Иван остался один. И разревелся, как малый ребенок. Что же с Саввой будет? Где он теперь? А дома-то что у них деется?
Мало-помалу в следующие дни картина перед Иваном выяснилась в деталях. Иван все задавал себе вопрос: а он с оружием в руках мог бы грабить? Он бы с Саввой пошел? А может, у них, Порохиных, весь род такой. Ведь не зря же рассказывают, будто дядя Левонтий ограбил странника. Раздумья, размышления…
Через некоторое время Щепоткин говорит Ивану:
– Съезди домой. Посоветуйся с матерью. Может, она и не захочет, чтобы ты служил… И подумай, подумай… Кем ты хочешь стать: славным сыном отечества или грабителем, бандитом, как твой брат…
Иван прежде всего заехал к Махоньке. Зачем? Какой совет она может дать? Но заехал… Перед Махонькой он не таился. Весь открылся. Как быть?
– Нехорошо, нехорошо твой брат сделал… Но от брата не отступаются. Молиться за него надо, чтобы Господь наставил на путь. Не знаю, как Савву занесло в грабители, а худого про него не скажу. Хоть та же Олена Копанева – как он ее спас? Многие ли бы пожертвовали собой?
Иван выспался хорошо у Махоньки. А домой и не поехал. К Щепоткину явился новым человеком.
– По братним путям-дорогам не пойду, а от брата отрекаться не буду. И если доверите служить, служить буду честно.
Щепоткин смотрел и не узнавал парня. Залюбовался и кивнул верному Необходиму:
– А хорошо бы, я думаю, этот молодец смотрелся не в старой лавчонке, а в магазеи среди красных товаров.
– Да, неплохо.
Назавтра магазина было не узнать. За прилавком – Иван в шелковой рубахе, с поясом.
– Чего изволите-с. Сейчас. Сейчас.
Дамы городка побывали не один раз… И вечером совершенно другое отношение приказчиков – подобострастное, завистливое. Эх, повезло псу. Почему грабители не ко мне заскочили. Уж я бы себя показал еще не так.
Выручка за первый день была в четыре раза больше, чем раньше…
Сосед-торговец:
– Рекламка, рекламка, Алексей Иванович. Перегнали меня.
У приказчиков у всех главное оружие – лесть, угодливость перед покупателями. Ваня тоже был вежлив с покупателями – без этого нельзя. Но у него живая была улыбка (учился перед зеркалом). И удаль.
Красиво работал. Умел развернуть материю, поиграть ею на солнце. Черт знает, как это у него получалось, талант, что ли, особый – но материя, ситец в его руках выглядел ярче, красивее, чем у других приказчиков. Он манил к себе, притягивал. Тот же ситец, да не тот. И покупательницы, видя играющий ситец в руках Ивана, случалось, оставляли приказчика, который уже отмерял, и шли к нему.
Еще Иван мог безошибочно порекомендовать, какой шелк, ситец идет к лицу покупательницы.
– Мне вот этот…
– Вам лично?
– Мне.
– Не советую. В этом вы не очень…
Были довольны и крестьяне, покупающие на сарафан невестам. Иван, прежде чем отпустить ситец, сатин, кумач, шелк, спрашивал, как выглядит дочь, какого цвета волосы, какова фигура и т. д. Спрашивал также Иван, какой суммой располагает покупатель, что надо купить и кому.
– Ты уж реши, мил человек, как это лучше сделать.
А нередко Иван угадывал, что хочет купить человек.
Слава об удивительном приказчике разошлась по всей Ельче.
Иван с напуском отпускает ситец. Поэтому и потому, что он очень красив собою, к нему в очередь дамы. Приказчики другие без работы.
Один из приказчиков доносит хозяину: дескать, не дорожит хозяйским добром, припускает. А мы, наоборот, – натягиваем.
Щепоткин приходит в магазин и со стороны наблюдает за Иваном. Точно: широко расправляется с добром хозяйским. Не жалеет. Подумав, Щепоткин под предлогом недоброкачественности отпущенного материала забирает его у дамы и просит Ваню отпустить из другого куска. К его удивлению, Ваня на его глазах (это после предупреждения!) – опять с напуском отмеривает. Разгневанный хозяин вызывает его к себе.
– Ты знаешь, зачем дело основывают?
– Чтобы получать прибыль.
Хозяин вскипел:
– А это? Сколько лишних сантиметров? Два вершка? Ты хочешь меня по миру пустить?
– Никак нет. Это я сделал, чтобы прибыль больше получить… Торговать с припуском выгоднее. Больше пользы. Так и в Архангельске у Манухиных делают. Это у Рыкаловых на вершках хотят выиграть.
– Да ты откуда знаешь? Когда ты в Архангельске был?
– Я в Архангельске не был. Не имел случая. А когда здесь был приказчик ихний, я интересовался, как он торгует. Есть две торговли – кулацкая и современная, передовая. Современная торговля основана на том, чтобы как можно скорее сбыть товар… Мы проигрываем 5 рублей, а выигрываем 25–30. Теперь извольте посчитать, что выгоднее.
Щепоткин был потрясен. Он всю жизнь занимается торговлей, и что же – мальчишка учит его. А потом, что еще изумило его: пытливость парня. Выспрашивал, как торгуют. Кто из его приказчиков на это способен? Об одном думают: как бы объегорить покупателя. Копеечные, а этот – рублевый. И смелость. Никого не спросил. С припуском. Щепоткин думал: он и так с хитростями торгует, доверяет покупателю. Иди вешай сам рыбу. А тут – какой размах. Щепоткин объявляет:
– С этого дня будешь получать больше.
– Благодарю вас, сударь.
Не пал на колени. Тоже новая мода? Тоже по-заграничному? По-английски? Эта мода не очень понравилась Щепоткину, но он промолчал.
Ваня выходит в лавку. Приказчики со злорадством и удивлением смотрят на него. Ваня убивает их:
– Вечером угощаю. Хозяин надбавку к жалованью сделал.
Иван был в почете, зарабатывал хорошие деньги. Но зачем? Он не был удовлетворен жизнью, хотя и не всегда понимал это.
Иван не просто карьерист и авантюрист. Он философ.
Савва и социалисты мечтают обновить Россию, сделать ее счастливой. Через революцию, через войну, через братоубийственную бойню. А что это даст?
Прежде всего полное разрушение материальной основы жизни – экономики, культуры… Все придется начинать сначала…
Иван – строитель жизни. Он неравнодушен к спорам среди ссыльных. Он неравнодушен к судьбе брата. Но все мечты ссыльных о переделке русской жизни – химера.
Разрушим сперва до основания старое общество, порядок. Но, во-первых, в старом что-то есть полезное. Нельзя же представлять себе, что вся история русской жизни сплошная глупость. А во-вторых – революция 1905 года. Она показала, как русские умеют разрушать. Так ведь это какая революция! Начало. Островками. А если морем разольется по всей стране. Хорошо, хорошо, разрушим. А кто строить будет? Ведь революция и всех строителей разрушит. Нероботь, батраки, пьяницы… Да они от рождения бездельники. Для них труд – наказание, каторга. Нет, мне с ними не по пути. Я хочу делать, работать.
Нет, путь обновления России не через революцию. Через дело. Путем ликвидации вековой отсталости России. Кто это может сделать? Деловые люди, так называемая буржуазия. И интеллигенция. Поэтому у Ивана самые хорошие отношения с интеллигенцией.
Россия еще никогда не работала в полную силу – в этом ее беда.
Я люблю жизнь. Жизнь настоящую, а не ту, которую создадут для меня. Я сам хочу создавать, строить, ошибаться.
Научиться работать – первоочередная задача России. Революционеры научат работать?… Нет, они ничего не умеют. Революция сметет талантливых людей. А кто останется? Мы отстали от других стран колоссально. И первоочередная задача – догнать их. А догнать – научиться работать. Быт людей устроить. Дороги. И прочее, и прочее.
Эту веру – работать, работать! – Иван проносит через всю жизнь. Революция с ее всеобщей разрухой и одичанием лишь подтверждает это. Иван принимает Февральскую революцию, но против Октябрьской.
Большое влияние оказывает на Ивана Необходим – воплощение здорового, практического ума.
Необходим следит за бытом Ивана, он разлучает его с кухаркой, он предупреждает его от связи с ссыльными. После ареста Саввы он основательно беседует с Иваном. О жизни. О месте человека в жизни. Ссыльные… Преобразуют они жизнь, землю? На кого опираются, кого подымают? Всякую нероботь да шушеру.
– А Савва?
– Савва – исключение. И думаю, походит по тюрьмам, по острогам да покормит вшей – вернется. По работе истоскуется.
– По работе?
– Да, по работе. Разве мыслимо это – с 18–20 годов бездельничать, лодырничать?
– Революционеры не лодыри. Они жизнью жертвуют – самым дорогим у человека.
– Жертвуют. Есть такие. Да это нищие духом либо те, которые не разглядели, что такое жизнь. А жизнь – это работа. Поверь мне, все прошел старый Необходим… И до баб тоже охоч был. А что бабы? Перебесился… А эта самая борьба? Чем вспомнить, на что поглядеть? Сколько да где передушил? А работа, она, матушка, – краса. Посмотреть можно, в руках подержать.
– Но работать-то как раз человеку у нас не дают, и именно за это ссыльные борются…
– Выдумка. Кому это не дают работать-то? Шушере да лентяю. Да у кого в башке ничего нету. Чтобы работать-то, надо талант иметь. Великий талант. А мало ли у нас талантов-то? Люди задавлены. Правительство давит. Простору не дает людям простым. Не Тюкиным, не Рыкаловым, не богачам… А людям из народа, таким, как Савва, как ты… А есть, есть этим людям применить где силы. Земство. Я вот читал тут про работу земцев… Чудеса… Даже в Перми. А почему нет на Севере земства? Земля – целое государство. А никакого самоуправления. А потому, что Север – это царские земли.
– Значит, надо бороться с царем. Значит, прав Савва и его товарищи.
– С царем надо бороться. Да бороться за земство.
И далее Необходим произносит гимн во славу земцев, во славу самоуправления, которое расковывает народ. Так пылко Необходим еще не говорил.
– Не надо, не надо отворачиваться от ссыльных – умные люди. Да от каких? От Полонских и прочих. От тех, которые за земство.
Иван попадает на заседание земцев, местной интеллигенции, которая за развитие северного края. Самостоятельное, с помощью земских учреждений. Земцы решительно настроены против царизма. Это собрание было для Ивана откровением. Он под всем подписывается.
Во-первых, жизнь большими проблемами. Простор. Воля.
Во-вторых, можно до одури заниматься делом. А вне работы для Ивана нет жизни. А тут – больницы, школы, дороги, мосты.
И – третье – совершенно головокружительно: борьба с царизмом. И тут они смыкаются с братом, тут впервые Иван убеждается, что они в одной упряжке с Саввой.
У Ивана появился иной взгляд на мир, на свою работу. Они делают одно дело, но разными путями. Впервые примирение с собой. Земство – великая радость. Небывалая. Новым светом все осветилось. Он будто заново родился.
Однако вскоре Иван убеждается: без денег ничего нельзя сделать. Всюду нужны деньги. И он раздумывает, как добыть денег. Честным путем. Заводит дело – лесозаготовки по Хорсе. В тайне великой. Весной лес обсох, сплавляет плотами. Чтобы мужики бродили в холодной воде, сам бродит. И водку выставляет. Пьяные – в воду. Трезвеют в воде. Час выдерживают. Страсть Ивана захватывает сплавщиков. Такого еще не было. И потом, дело Ивана – это вызов богачам. Вся молодежь помогает ему. Иван распаляет ее. И вот плоты в Ельче. Великая радость. А по сему случаю великая пьянка. Все напиваются. Похмелье страшное.
Пришел назавтра Иван со сплавщиками, а плотов его нету. Нет, паром на месте. Только клейма на торцах – щепоткинские. Что случилось? Пока Иван и его люди гуляли в деревне, Щепоткин – он не спускал глаз с Ивана – за ночь со своими людьми обрезал торцы бревен и заклеймил своими клеймами.
Щепоткин сам стоял на первом плоту и попивал чаек. Не кричал, не ругался.
– Что, Иван Мартынович, сплавщиков привел? Это хорошо, хорошо. Надо не мешкать плавить лес. А с тобой расплачусь хорошо. Это ведь не шутка – по Ойле пронесть столько лесу. Без воды. Только ты и мог это сделать. 12 окладов даю. А вас, ребятушки, тоже с носом не оставлю. По 50 рублей на нос выложу – думаю, неплохо?
И мужики согласились. Продали Ивана.
Иван возмущался. Это же величайшая мерзость. Это же уголовщина. Ничего, ничего. Есть у меня свидетели. Стражник, который клеймил. Лесничий. Мужики, наконец… Все отказались, всех подмазал Щепоткин. Оставался еще Ефтя… Ефтя начал кобениться.
– По судам-то мы и так всю жизнь ходим, кто нам поверит? Нет, не дело… А деньги?
– Деньги придется подождать.
– Нет, вот денег я ждать не согласен. Домик отдашь, жеребца отдашь… Ну что еще… Распродажу устроим…
– Не городи ерунду…
– Какая ерунда? Есть у меня маленькая идея. Отдай за меня Огнею, и тогда уж как родственники поладим…
– Огнею? За тебя? Да ты подумал, нет? Огнею, чтобы в эту дыру? Нет, это ты одному себе не смей говорить.
Иван вскочил. Какая наглость. За этого медведя, за этого идиота… Огнею… Мою Огнею. Но возмущение постепенно проходит. В расчет вступает трезвость. А почему не отдать? Чем худы Дурынины? Придурковаты немножко, лай, да зато житье. Хозяйкой будет. Да и жизнь долга. Что и как еще будет.
Вечером разговор с Огнеей, матерью. С вином. Прежде чем начать разговор, выпил стакан водки, потом второй.
– Тебе надо выходить за Ефтю Дурынина.
– Чего? – Огнейка залилась. – Ради чего это такие сегодня смехи?
– Это не смехи. Это надо. У меня, может, кровью сердце обливается, а говорю – надо. Не хотите же вы, чтобы я сегодня повесился у вас на глазах?
– Иван… Ваня. Да что это такое?
– Что такое? Я человек, на горло которого Щепоткины повязали веревку с камнем, и только пихнуть немножко, и все кончено.
Иван рассказывает суть дела. С чего началось. С брата Саввы. И как он хотел честным путем – открытым путем – продолжить его борьбу. И как Щепоткины его подкараулили…
– Ну бог с ним и с борьбой. Проживем.
– Я должник. Меня арестуют. Я всем должен. И только Дурынины могут спасти. Все отказались от меня. Все предали.
– Дак что же ты хочешь, чтобы я спасла тебя своей жизнью?
– Почему своей жизнью?
– Да для меня идти за Миколку – лучше уж вовсе не жить…
– Ты хочешь сказать, не любишь его? А мать спроси, по любви выходила? А вообще раньше спрашивали про любовь? Тут же ты честь брата спасаешь.
