Текст книги "Снежный перевал"

Автор книги: Фарман Керимзаде

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)

Он вновь припал лбом к земле. Услышал, как щелкнул затвор. Чуть подался вперед. Он даже определил, куда попадет пуля: она пробьет ему спину и пригвоздит к земле.

Раздался выстрел. Вскрикнул кто-то из арестованных. Но никто не упал и не сорвался в ущелье.

Зульфугар, почувствовав какое-то движение наверху, в кустах можжевельника, поднял голову, увидел горных коз. Одна из них взобралась на скалу. Он не удержался о-т соблазна, выстрелил.

Послышался шум убегающего стада, и все увидели упавшую на край скалы козу. Роскошные рога перетянули, коза сползла по оледеневшей скале и, пролетев над головой арестованных, упала в ущелье. Зульфугар глянул в пропасть. Коза, катясь вниз, ударялась о кусты, поднимая снежную пыль.

– Я стреляю без промаха. Точно так расправлюсь с каждым из вас, – Зульфугар уже ощутил себя в роли вершителя судеб. – Кто из вас спустится и поднимет козу? Кто это сделает – сохранит себе жизнь. Отпущу на все четыре стороны.

Никто не принял это обещание всерьез.

«Заливает, собака, – думал Иман, – кто он такой, чтобы решать нашу судьбу? Петушится перед нами, а стоит увидеть Кербалая...»

– Ну, что молчите? Есть среди вас хоть один мужчина?

– Где уж нам быть мужчинами? Да и кто после стольких дней голода сможет спуститься в ущелье? Надо быть безумцем, чтобы решиться на такое.

Зульфугар подошел к молле:

– Кажется, ты кончил намаз. Спустишься в ущелье?

– Будь лето, я бы спустился.

– Ты еще осмеливаешься шутить? – накинулся на него Зульфугар. – Захочу – окажешься на дне ущелья. Я-то знаю, что ты за птица. Прислан из Веди шпионить.

Молла пригладил бороду, помрачнел, опустил глаза:

– Я пришел, чтобы нести людям божье слово. Ты напрасно думаешь обо мне плохо. Отведи к Кербалаю, он расспросит и. поймет, кто я такой.

– Отведу, – сказал Зульфугар, отходя от него. – А ты пойдешь? – спросил он еще одного пленника.

Тот с усилием кивнул, что-то прошептал сквозь запекшиеся губы.

– Да ты уже почти мертв!

Арестованный глотнул слюну, но ответить не хватило сил.

Дуло ружья Зульфугара почти касалось Имана и Бейляра. Пленники отступили уже к самому краю площадки. Позади зияла пропасть. Стоит Зульфугару легонько толкнуть их прикладом, они свалятся в ущелье.

Перед глазами Бейляра качнулись скалы, он собрал пальцы Имана в своей ладони, почувствовал холод его руки. Увидел тополиную рощу рядом с родным домом. Весной в крупных почках тополей собирается горький сок. Подходит группа юношей. Они наклоняют ветки, хватают губами почки, жуют их, высасывают сок. Бейляр почувствовал горечь во рту. Один из юношей остановился перед Бейляром, широко раскрыл рот, и, открыто насмехаясь над ним сказал что-то...

...Зульфугар стоял и смотрел прямо в глаза Бейляра.

– А ты сможешь пойти и поднять козу?_:

Бейляр молчал. «Уйди, оставь меня в покое», – хотел сказать Бейляр, но не смог.

– Молчишь? Когда делил землю Кербалая – соловьем заливался. Что с тобой случилось? Забыл, что ты комсомолец?

– Болен он. Не видишь, еле стоит на ногах? – сказал Иман.

– А ты заткнись, пастух. Это тебе не пастбище, чтобы скликать коров. Пойдешь за козой, если пошлю?

Иман промолчал.

«...Зульфугар уже столько времени грозит, но ничего не предпринимает. Пустозвон, вряд ли решится на серьезное».

Зульфугар не стал настаивать. Понимал, что с Йманом лучше не связываться. Снова обратился к Бейляру:

– Ну что, пойдешь?

Бейляр качнулся, белая пыль потекла в ущелье.

Иман успел удержать друга.

Приклад ружья Зульфугара был на уровне его груди. И почему-то Бейляр вспомнил Атлас. Ему всегда казалось, что отец Атлас будет бить его прикладом. Будет бить его до тех пор, пока он не окажется у самого края обрыва, пока не сорвется и не упадет в ущелье. Ведь, большинство смертей в их селе связано с горами: когда шли по дрова, на прогулке, во время охоты...

«Если Зульфугар ударит прикладом, надо изловчиться, успеть схватить его, потянуть за собой».

Атлас – бывшая невеста Ядуллы, несчастного сына Кербалая, – была последним реальным образом в замутившемся сознании Бейляра; яркая вспышка будто осветила девушку, она стала еще красивей, желанней.

Зульфугар замахнулся на него ружьем, но он подался в сторону, приклад прошел рядом, и Бейляр успел в последний момент схватить дуло. Зульфугар рваиул ружье к себе, но Бейляр не мог уступить в последней схватке...

То ли ружье выскользнуло из рук, Зульфугара, то ли он сознательно отпустил его, но Бейляр качнулся, и на том месте, где он стоял мгновенье назад, взметнулось лишь облачко снежной пыли.

–Атлас!!! – донесся его прощальный крик.

Оказавшись без оружия, Зульфугар отбежал к своему товарищу, сидящему чуть поодаль, на камне, выхватил у пего ружье и вернулся назад.

–Этот сукин сын...

Он подошел к краю пропасти, глянул вниз, но Бейляра не было видно. Арестованные стояли не. шелохнувшись, опустив глаза.

– Добился, чего хотел, – не удержался Иман. Голос его был тверд, только в уголках глаз блестели слезы. – Подлец, кровопийца!..

Зульфугар не ответил, отвернулся, поискал глазами своих дружков. Когда он обернулся, то не увидел Имана. Над пропастью поднималась снежная пыль.

– И этот покончил с собой...

Арестованные сбились в кучу. Молла, закончив молитву, подошел, что-то сказал им.

– Перестань болтать! – крикнул Зульфугар.

– Отстань! Погибли мусульмане, надо совершить над ними намаз.

– Они не мусульмане. Они большевики, нечестивцы, сторонники колхоза.

– У них даже нет могил. Они были молоды, и вряд ли у них было много грехов.

– Убирайся! – Зульфугар поднял винтовку. – Не отойдешь, пристрелю. Пошевеливайся, или я пополню тобой их компанию.

Все расступились. Молла остался один. Дуло было нацелено ему в грудь, и он почувствовал бесконечную пустоту за спиной. Но ноги твердо упирались в землю, – он знал, устоит на них. В голову ему пришла спасительная мысль, он сунул руку в карман, вытащил молитвенник. Вытянул вперед руку с книгой в черном переплете:

– Стреляй!

Дуло ружья медленно опустилось к земле.

– Что, рука не поднимается?

– Убирайся к дьяволу, не вводи меня в грех.

Молла повернулся к пропасти. Голос его уже звучал властно и уверенно:

– Станьте все на колени.

Он начал молиться. Арестованные повторяли за ним:

– Аллаху акпер!.. Аллаху акпер!..

...Сусени взяла в руки орден и в первый раз внимательно рассмотрела его: какой-то мастер старательно выбил на металле знамя и непонятные буквы. Ей и в голову не могло прийти, что орден отчеканен на заводе. Ей казалось, что каждому человеку дают особый орден и каждый раз их чеканят особо, по заказу. Приехав из города, Халил снял орден с гимнастерки и положил в шкатулку, где хранились кольца, бусы – нехитрое богатство Сусени. И носить его он стал после замечания Шабанзаде, что орден вручен не для того, чтобы хранить в шкатулке. А уходя с Абасгулубеком в горы, он прикрепил орден к одеяльцу сына... Сусени запеленала ребенка в одеяло, взяла его на руки и вышла из дому...

Только-только занимался день. В Веди уже все знали, что начальник, отправившийся в Карабаглар с Абасгулубеком и Халилом, вернулся один...

Не добившись ни от кого путного слова, она направилась к Али, давнему другу их семьи, которого все на селе звали гянджинцем.

Когда Али с семьей переехал в Веди из Гянджи, Сусени была еще маленькой девочкой. Первое время семья Али жила у них, через год пришлым удалось построить дом.

Когда Сусени появилась на пороге, Али лежал у стены, закутавшись в одеяло.

– Мерзну, доченька. Старость – не радость.

– Не время лежать, дядя Али. Что-то приключилось с Халилом и Абасгулубеком. Или... да отсохнет мой язык... их убили, или... Нет, этого не может быть!..

Али приподнялся и сел, подложив за спину подушку.

– Расскажи все по порядку. Скажи, что случилось?

– Что случилось... Халила и Абасгулубека отправили в горы, к Кербалай Исмаилу. С ними поехал какой-то приезжий, – видать, большой начальник. Так вот, он вернулся и говорит, что Халил и Абасгулубек перешли на сторону Кербалая.

Али посмотрел на Сусени так, словно это она организовала их переход к врагу.

– У него голова не в порядке. Пусть отправят этого начальника к молле, чтобы тот прочел ему молитву.

– Словами делу не поможешь. Надо попытаться узнать, что случилось.

– Куда делся Сулейман?

– На что Он тебе? Я могу позвать его.

Сусени прижала к груди Наримана и направилась к выходу.

– Наберись терпения, – сказал вслед ей Али. – Я отправлю Сулеймана в Карабаглар, через день принесет вам весточку.

– Не посылай сына. Мало у нас горя, еще с ним что-нибудь случится!

– Ради Халила я готов пожертвовать сыном!..

Сусени шла узкой улицей, по обеим сторонам которой стояли невысокие глиняные дома. Две глубокие колеи, проложенные колесами арб в непролазной грязи, были заполнены водой. Сусени пошла по правой стороне к высокому двухэтажному дому, где располагался уездный, комитет.

Шабанзаде глядел в окно на людей, понемногу заполняющих площадь перед зданием уездкома. На лицах людей, он это видел, была тревога и озабоченность.

«Секретный курьер», как называл себя курд Ибрагим, с огромной кобурой на животе стоял у лестницы, не пуская никого на второй этаж.

– Видите, даже горы, которыми вы гордились, порой засыпает снегом, – поджигал он толпу.

– Эй, Ибрагим, ты сам вырос на хлебе и воде тех гор. Не будь таким забывчивым, – сказал Дедебала.

– Кто, я? Да скорее я застрелюсь...

Талыбов хотел вызвать миллиционеров, чтобы никого не пускать в здание, но Шабанзаде, поняв, что это может вызвать ненужные кривотолки, предпочел поручить это дело «секретному курьеру».

– Даже во сне не могло присниться, что Абасгулубек может бросить нас и уйти.

– Да брось болтать лишнее, это еще не доказано.

Вдруг толпа расступилась. Женщина в коричневом шерстяном платке, прижав к груди ребенка, прошла строй мужчин, направилась к лестнице.

Она шла, глядя прямо перед собой, боясь разрыдаться. Хотела обойти курда Ибрагима, широко расставившего ноги.

– Куда? – преградил он ей путь.

– К начальнику.

– Он занят, нельзя! Да и не примет он тебя.

– Ибрагим, разве ты не узнаешь меня? Сколько раз ты приходил к Халилу? Делили хлеб-соль. Я только...

Ибрагим огляделся. Дедебала, недавно подтрунивавший над ним, подошел ближе:

– Кажется, ты будешь вынужден застрелиться!

– Проходите, гражданка, я вас не знаю.

Курд Ибрагим был знаменитым человеком в уезде. Разнося письма, он одинаково уверенно входил в любой кабинет, стараясь остаться там подольше. Увидев при выходе знакомого человека, отводил его в сторону и говорил:

– Очень важное письмо. Начальник сказал, подожди, почитаем вместе. Поэтому задержался. Да, письмо – что надо. Многим не поздоровится.

– Кому именно?

– Ну, этого говорить нельзя, государственная тайна.

Иным и вправду казалось, что ключи от многих тайн находятся у него в кармане. На самом деле Ибрагиму доверили разносить секретную корреспонденцию потому, что он был неграмотен и ни на что другое не годился.

Дедебала, увидев, что Ибрагим не хочет пускать Сусени, решил отвлечь его:

– Ибрагим, люди болтают, что у тебя в кобуре игрушечный пистолет.

–  Покажи мне этого храбреца, я дам ему пощупать кобуру.

– Ей-богу, сам слышал. Еще говорят, что ты набиваешь кобуру ватой.

Ибрагим разозлился. Отстегнул желтую пуговицу кобуры, вытащил пистолет.

– Видишь?

– Дай-ка подержать.

Ибрагим протянул пистолет, но из руки не выпустил.

– Нет, дай подержать в руке. Тогда поверю, что пистолет настоящий.

– Бери.

Дедебала взял пистолет и тотчас повернулся к нему спиной, словно собираясь уходить.

– Ты что, сошел с ума?! – вскрикнул Ибрагим.

– Не бойся, я только смотрю.

Увидев, что Ибрагиму не до нее, Сусени прошмыгнула мимо, взбежала по лестнице. Вошла в коридор и растерянно остановилась: она не знала, в какую дверь стучаться.

Услышав чьи-то шаги в коридоре, Шабанзаде открыл дверь. Увидел женщину с ребенком, обрадовался: «Наконец-то и женщины стали находить дорогу в уком. И они начинают осознавать значение партии».

– Проходите, сестра.

– Кто вы? Я не знаю вас.

– Я – Шабанзаде.

– Нет, лучше я постою здесь.

В конце коридора показался запыхавшийся Ибрагим.

– Я только на минуту отвлекся, а эта женщина – жена врага – успела пролезть и сюда.

Шабанзаде уже с большим интересом посмотрел на Сусени и спросил у Ибрагима:

– Кто враг?

– Халил! Халил, сын Мехти!

– Кто это сказал тебе? Что ты болтаешь?

– Все говорят.

– Убирайся отсюда, бездельник! Ты и ногтя Халила не стоишь. А мы-то ищем врагов... Входите, сестра, – сказал он, широко распахивая перед ней дверь.

На пороге Сусени хотела снять обувь.

– Что вы делаете?! – воспротивился Шабанзаде.

Талыбов поднял голову, удивленно глянул на женнцшу, затем снова уткнулся в бумаги. Но Шабанзаде не желал, чтобы он оставался сторонним наблюдателем.

– Это жена Халила. Пришла что-то сообщить нам.

– Что сказал вам Халил, когда уходил? – спросил Талыбов, вновь подняв голову. – Вы знали, что он не вернется?

– Сердце мое чуяло...

– Видите? – сказал Талыбов, стукнув по столу двухцветным карандашом. По губам его скользнула улыбка.

– Вы знали что-нибудь? – спросил Шабанзаде.

– Да так, сама не пойму... Он пришел и сказал, что уходит с Абасгулубеком к Кербалай Исмаилу. У меня словно сердце оборвалось... Испугалась, что их убьют. Разве можно отправляться к врагу, словно в гости? Раньше, куда бы ни шел, всегда брал оружие. Даже когда идут пасти овец, и то берут с собой палку. А вы разоружили их и отправили с голыми руками в волчье логово.

Шабанзаде торжествующе посмотрел на Талыбова. «Видишь? А что я говорил?!»

– Кто подучил тебя? – спросил Талыбов.

– Отняли у меня мужа, а теперь и меня хотите сделать виноватой?

Шабанзаде не ожидал такого ответа. Он окинул ее долгим взглядом. «Да, она достойна своего мужа. Иметь такую спутницу жизни – счастье для мужчины».

– На войне есть такой закон, – с расстановкой начал Талыбов, будто боялся, что его не поймут, – выигрывающая, то есть побеждающая, сторона перед решительной атакой, чтобы избежать лишнего кровопролития, посылает к врагу парламентеров, с белым флагом в руке, без оружия, с предложением сдаться. И никто не имеет права тронуть их.

– Кого туда посылают? Любого человека? – спросила Сусени.

– Нет, самых проверенных, испытанных, смелых бойцов.

–Тогда к чему эти разговоры? Я могу за Халила поклясться на коране. Он не способен на измену. Халил, если дал слово, или выполнит обещание, или сложит голову. Уходя, он даже прикрепил сюда свой орден.

Она приоткрыла одеяльце ребенка и показала орден Талыбову.

Талыбов переглянулся с Шабанзаде.

– Сестра, по закону он должен был оставить орден здесь, у нас, а не дома!

Сусени чуть не задохнулась от гнева.

– Почему не оставил у вас? А вот почему... Стоило ему уехать на пару дней, все стали думать и говорить о нем бог знает что! Разве кто оградил его от клеветы?

Талыбов несколько смягчил тон:

– Я уезжал вместе с ними.

– Ах вот как?! Ведь он говорил, что с ними будет какой-то человек из города. Значит, это был ты. Как же случилось, что ты вернулся, а они – нет?

– Все дело как раз в этом. Видишь, я здесь, они – там.

– Что-то здесь не так, – наверное, ты вернулся с полдороги.

– С полдороги!.. Я побывал даже в Келаны.

– Вы были в селе Азиз? У кого останавливались?

– В доме Ширали.

– Как они? Как поживает Ветен? Это моя сестра. Как они приняли вас?

– Хорошо. Ширали зарезал барана. Отлично принял нас.

Шабанзаде, чтобы скрыть улыбку, потирал пальцем кончик носа. Он радовался, что разговор вступил в спокойное русло. Но еще больше он радовался тому, что Сусени припирает Талы-лова своими точными вопросами к стене.

– Когда вы покинули их?

– Вчера.

– Утром, вечером, днем?

– Вечером.

– Что же случилось дальше?

Никогда не поверила бы Сусени, что она сможет так разговаривать с незнакомыми мужчинами. Она сама дивилась своей смелости. Откуда в ней это? Может, потому, что речь шла о Халиле? Если сейчас отворится дверь и войдет Халил, что он скажет, увидев ее? Конечно же вспылит: «Как ты смеешь с ребенком на руках обивать пороги кабинетов!» А вернувшись домой, надает еще тумаков.

Но что-то подсказывало ей: «Халил не вернется! Ты никогда больше не увидишь его!»

– Только на миг я закрыл глаза, как их и след простыл. Они перешли на сторону врага.

Сусени засмеялась. Зло, с издевкой. Словно хотела сказать: «Раз перед тобой женщина, то можно говорить любую глупость?! Или считаешь, что вокруг одни дураки?»

Ее смех вывел Талыбова из себя. Он швырнул карандаш на стол: «Откуда взялась эта женщина? Знает ли она, над кем смеется?!»

Сусени переложила ребенка на правую руку, поцеловала его и, подняв голову, спросила:

– Так ты говоришь они перешли к Кербалаю?

– Да, и я не обманываю тебя. Там, где я работаю, – снисходительно объяснил он, – лгунов не держат.

– Что ты делаешь у себя на работе – не мое дело, – не унималась Сусени. – Но тому, что ты говоришь, не поверит даже младенец. Как же так, Абасгулубек и Халил столько лет были храбрыми людьми, вели за собой народ, но стоило появиться тебе – сразу же продались и перешли к врагу?! Даже Кербалай, чтоб светлого дня ему не видать, добивался их заступничества и защиты. Подумай сам, кто в это поверит? Да кто такой Кербалай, чтобы они перешли на его сторону? И потом, кто поверит, что они сдались врагу, а ты, такой храбрый, сумел уйти?! ,

Сусени направилась к двери. Шабанзаде, в глубине души благодарный этой женщине за то, что свято берегла доброе имя мужа и приперла Талыбова к стене, решил поддержать ее.

– Сестра, наберись терпения, скоро все прояснится. Скажи, как зовут ребенка?

– В день отъезда Халил сам назвал его – Нариман! Сказал, что был такой человек, учился вместе с Абасгулубеком. А я ему говорю: зачем же ты называешь его именем, услышит, может обидеться? А Халил отвечает; нет, не обидится, он умер, а до того работал на большой должности и похоронен в Москве.

Она толкнула дверь, вышла в коридор. Дверь на пружине с шумом захлопнулась за ней, с косяка посыпалась штукатурка, но Сусени не обратила на это внимания. В конце лестницы она увидела курда Ибрагима.

– А ты, если мужчина, найди себе другое ремесло. Мужчина не должен вилять хвостом и зарабатывать этим себе на хлеб.

Люди перед домом засмеялись, а Ибрагим не нашелся что ответить, только прикусил губу и угрожающе положил руку на кобуру. Но женщина уже отошла от него.

– Сусени, как там дела?

– Эх, Дедебала, – ответила Сусени, узнав спрашивающего, – прибывший из города говорит, что Халил и Абасгулубек сговорились и перешли на сторону Кербалая. Кто в это поверит?

– Этого не может быть! – отозвался Дедебала. – Подлая ложь!

Сусени пожала плечами и двинулась вперед. Люди замолкали, расступались, давая ей дорогу.

...Голос Талыбова все еще дрожал:

– Во всем виноваты вы: такого человека, как Халил, выдвинуть в председатели колхоза. Погляди, какая у него бесстыжая жена! Скажешь слово, а она в ответ – десять. Ничего, я укорочу ей язык.

– За что?

– А за то... Муж ее предал нас, а она болтает бог знает что! По-вашему, мы должны гладить ее по головке?! Знаете, что случится завтра? Люди перестанут нас слушаться. Вы думаете, уступками добьешься уважения? Только силой и твердостью. В вашем: уезде не хватает именно этого. Вы оказались чересчур мягким, хотели быть хорошим для всех. Это опасная политика. Наша линия должна быть сейчас как никогда ясной. Идет серьезная борьба, и стоять в стороне от нее никому не удастся.

Что-то вспомнив, Талыбов сунул руку в нагрудный карман, вынул смятый листок бумаги.

– Вот, прочтите!

На листке неровными буквами было написано:

«Перестань трепать имя Абасгулубека. Если решишь объявить его врагом народа – прощайся с жизнью. Даже трупа твоего не сыщут!»

– Видите! Подкинули в форточку. Угрожают, думают, что испугают. А я бывал в таких переделках, что теперь даже черт мне не страшен.

Кербалай Исмаил встал, прошел на середину комнаты. Как всегда, в руках четки: янтарные камешки словно излучают внутренний свет. Гамло казалось, что Кербалай всегда советуется с четками, о чем-то рассказывает им, а четки неслышно отвечают ему. Даже угли, которые он по обыкновению ворошит в печи, – его собеседники. Иногда Гамло так злился на четки и угли, словно они были живые.

Гамло интересовало окончательное решение Кербалая, который все это время молча и даже будто рассеянно слушал его рассказ о гибели Бейляра и исчезновении Имана.

Наконец Кербалай подошел к Зульфугару, что стоял у дверей, опустив глаза.

– Подними голову, подлец!

Зульфугар медленно поднял голову, но посмотреть в глаза Кербалая не осмелился.

Он ожидал, что Кербалай ударит его, но тот решил не марать рук. Кербалая охватило чувство брезгливости, и он плюнул в отупевшее от страха лицо.

– Бейляр сорвался в ущелье, Иман удрал, прихватив твое ружье. Ты бы и жену свою отдал... – сказал Гамло.

– Жена тут ни при чем, – посуровел Кербалай. – Он вино-

ват и сам понесет кару. Накажи его как знаешь. Я не стану мешать.

Зульфугар упал в ноги Кербалаю:

–Да стану я твоей жертвой, хозяин, накажи меня сам. Хоть убей! Я не виноват перед тобой, каждое твое слово было для меня изречением из корана. Я совершил ошибку, – если можешь, прости!

Гамло схватил его за ногу и потащил по ковру к выходу. Зульфугар ударился лицом о полено, на щеке выступила кровь.

А Гамло уже выволок его во двор, на снег, и тянул за собой легко, как тянут санки.

Зульфугар даже не пытался вырваться, знал, что это невозможно.

Его проволокли до самого конца двора. Дверь в сарай была на замке. Одним ударом Гамло сбил замок, отворил дверь, прошел в сарай и швырнул Зульфугара на сено. Меж широко расставленных, сильных ног Гамло он увидел двор, кучу пепла на талом снегу, воробьев, копошащихся в этой куче. Зульфугар хотел проползти меж ног Гамло, выйти на свет. Гамло закрыл дверь, задвинув ее откуда-то взявшимся поленом.

– Не убивай меня! – в ужасе крикнул Зульфугар.

– Разве можно убивать человека, имеющего такую красивую жену?

– Не убивай, я отдам тебе все, что захочешь...

– И жену тоже?

Гамло приподнял его и ударил кулаком по темени...

...В дверь стучали, но Гамло не слышал ничего, кроме криков Зульфугара. Только когда в дверь забарабанили изо всех сил, Гамло напоследок пнул Зульфугара ногой, прошел к двери и выдернул полено.

Кербалай Исмаил вошел в сарай и вскрикнул:

– Что ты с ним сделал?

– Так наказывают подлецов!

– Надо же придумать такое...

– А это просто: упираешься ногой в поясницу, сгибаешь ноги и привязываешь их к шее. До конца жизни не забудет.

Зульфугар слабо застонал, и Кербалай снова увидел огромные, налитые кровью глаза, в которых было написано нечеловеческое страдание.

– Он умрет, Гамло.

– Ничего, выдюжит, здоров как бык.

– Где ты научился этой пытке?

– В тюрьме.

Гамло показал на потолок, где висели связки груш:

– Кто их здесь припрятал?

– Не все ли равно?

Гамло ударил поленом по связке. Груши посыпались вниз. Одна из груш упала на голову Зульфугара, и он снова застонал.

Гамло подобрал упавшие на сено груши.

– Совсем спелые.

– Развяжи, еще умрет.

– Не умрет, – сказал Гамло, но перечить Кербалаю не стал. Подошел, потянул за конец узла. Ноги Зульфугара шлепнулись о землю, издав звук, напоминающий стук захлопнувшейся мышеловки. Окровавленное, в подтеках и грязи тело распласталось на земле. Какое-то время оно лежало неподвижно, как мертвое. Гамло за руку поволок его во двор, бросил на снег.

– Гамло, во что ты его превратил!

– А как ты думал, хозяин? Я его сложил буквально вдвое.

Кербалай Исмаил ушел. Его уже не интересовало начатое

им дело. С той минуты, как он увидел лежащего на снегу Абасгулубека, казалось, что-то оборвалось в нем.

В последнее время он часто сердился и раздражался без видимого повода. Мучительно искал выхода и находил его лишь в близкой смерти. «Человек – бескрылая птица; исчезнет, успев лишь открыть и закрыть глаза. И ни на кого нельзя опереться: ни на сына, ни на друга. Плевать на все!

Боже, доведется ли мне лежать на кладбище? Умереть бы спокойно, чтобы родные и близкие подняли тебя на плечи и понесли на кладбище. Чтобы на этом свете остался от тебя надгробный камень и несколько слов на нем. Чтобы знали: жил когда-то такой человек!..

Они пришли к нам с добрыми намерениями. Мы совершили кощунство. Убили их. Те, кто послал их, в долгу не останутся. Как говорит Иман, у них есть пушки, пулеметы, войска...

Мы тоже будем стоять насмерть, но разве они оставят нас в покое? Когда и как все это кончится? Бог знает... В мои-то годы шнырять по горам и скалам... А с другой стороны, чем жить под началом такого голодранца, как Иман, лучше умереть в горах, среди скал...»

...Сознание медленно возвращалось к Зульфугару. Он не мог вспомнить, что приключилось с ним. Опираясь на колени и локти, он чуть приподнялся, пополз к сараю. Толкнул головой дверь. Распластался, как попавшая под колесо арбы лягушка: на него глядел Гамло.

Перешагнув через Зульфугара, Гамло вышел во двор, окруженный невысокой каменной стеной. Как только Гамло появился во дворе, головы людей, глядевших из-за забора, исчезли. Они собрались за стеной, заслышав крик и вопли Зульфугара, и, честно говоря, никто из них не желал встречи с Гамло. Кто знает, что придет в его сумасбродную голову в следующую минуту и не захочет ли он отделать еще кого подобно Зульфугару.. Кому охота попадаться под горячую руку?

Гамло повернулся и посмотрел вправо, поверх стены, на крышу одноэтажного дома, где столпились женщины, дети, мужчины, наблюдая за происходящим. Он понял, что наказывать Зульфугара надо было у всех на глазах.

– Эй, люди! – крикнул Гамло.

Какая-то старуха, видно страдающая глухотой, взобралась на камень, приложила руку козырьком к глазам и крякнула из-за стены:

– Кого ты зовешь? Джамала дома нет.

Гамло повернулся в ее сторону. Увидел людей, выглядывающих из-за стены. Это зрелище напомнило ему отрубленные головы из слышанных в детстве сказок. «Значит, вот так строят башни из черепов». Гамло не ответил старухе. Кто-то сказал:

– Джамал там, за скирдой. Боится высунуть нос1

– А чего он меня боится?

– Скорее стесняется!

Гамло не стал останавливаться на незнакомом ему Джамале и крикнул:

– Вы знаете Медвежонка?

Люди за стеной зашептались:

– Кто такой Медвеженок?

– Он имеет в виду Зульфугара...

– Да, знаем, – ответил кто-то. – Отлично знаем! А что случилось?

– Он совершил такое... Упустил Имана! Тому, кто поможет поймать Имана, Кербалай Исмаил подарит бычка.

– Да разве Иман стоит бычка? – спросил тот же голос за стеной.

– Тогда подарим телку...

– Нет, уж лучше бычка...

Гамло поискал глазами мужчину, пытавшегося торговаться с ним. Голова исчезла за стеной.

– Мы дарим бычка потому, что у Зуяьфугара есть только бычок.

– А кому достанутся его овцы?

– Зарежем и поедим. Дом оставим жене. А с ним я рассчитался как следует. Не станет хлопать ушами! Эй, люди, слушайте!.. Кто отступится от Кербалай Исмаила, кто продастся большевикам, будет иметь дело со мной! Убью и похоронить не разрешу. А труп брошу собакам....

...Кербалай осторожно сунул руку в карман. Нащупал мягкие плоды. Недаром он набрал в карман груш. Хотел навестить Магеррама. Еще вчера он услышал, что Магеррам тяжело заболел, слег, а главное, не хочет показываться на глаза дяде.

Поднявшись по каменным ступеням, он прошел в дом брата. Мать Магеррама сидела к нему спиной, взбивала шерсть, Увидев деверя, она подобрала вытянутые ноги, поправила платок на голове.

Мираса была женой его младшего брата, умершего от простуды. Она стойко перенесла потерю мужа, подняла сына, а теперь растила внуков. Несмотря на годы, она вела себя при девере как в молодости: не разговаривала с ним, закрывала платком лицо.

– Мираса, говорят, Магеррам заболел?

Женщина молча кивнула в сторону смежной комнаты.

Кербалай не раз говорил своим домочадцам, что недоволен таким поведением Мирасы. Не первый год они знают друг друга, тридцать лет назад вошла она в этот дом невесткой, потеряла мужа, поседела, стала бабушкой. Но в душе он гордился тем, что она придерживается обычаев; значит, считается с ним, знает свое место, хранит к нему уважение. Лет десять назад кто-то предложил выдать ее замуж. Она ведь сравнительно молода. Жаль ее, что она видела в жизни? Кербалая убедили эти доводы. Но потом ему пришло на ум, что эти разговоры исходят от самой Мирасы. Он попытался уточнить это, и ему передали ее ответ: «Я не брошу сына и никуда не уйду. В мои годы стыдно думать о замужестве!» После этого все разговоры прекратились. Магеррам вырос, женился, стал отцом. Жену Магеррама Кербалай не видел давно. Всякий раз, когда он переступал порог дома покойного брата, – а приходил сюда Кербалай не часто, – невестка пряталась в одной из дальних комнат.

Магеррам лежал на тахте. Рядом с тахтой резвился кот, теребил лапкой бахрому старого паласа. У двери лежали связки дров. В углу стояла деревянная кадка для хлеба, накрытая залатанной скатертью. Рядом с. кадкой, у стены, возвышался большой глиняный кувшин, прикрытый куском кожи. В нем хранилось поджаренное мясо. Всю зиму Мираса готовила из этих кусочков мяса вкусный бозбаш.

Когда Кербалай приходил к ним, Мираса подогревала мясо, вместе с лавашом подавала на стол...

Кербалай остановился посреди комнаты. Кот испугался и, мяукнув, прыгнул на тахту, к ногам Магеррама.

– Магеррам!

Магеррам лежал, уткнувшись головой в одеяло, и оттого не услышал голоса дяди. Ему и в голову не могло прийти, что в такой тревожный час Кербалай придет навестить прихворнувшего племянника. Горшки, поставленные на его лопатки, напоминали огромных и ненасытных пауков. После нелепой смерти мужа Мираса как огня боялась болезней и даже при легком недомогании ставила горшки. Вчера сын вернулся домой сам не свой, с почерневшим за несколько часов отсутствия лицом. Он лег прямо на ковер, попросив помассировать ему спину и поясницу, но даже после этого ему не стало лучше. Ему приготовили постель, он разделся, лег и, пока мать ставила ему на спину горшки, говорил о бренности жизни, жестокости и двуличии людей. Почему-то ругал на чем свет стоит ашуга Худагулу. Мать подносила уголок платка к глазам, но слез не вытирала, и они падали на одеяло. Ей казалось, что сын тяжело заболел и бредит...

Мираса вошла в комнату, подошла к тахте, растолкала сына.

– Что случилось? – недовольно спросил он.

Кербалай придвинул табуретку, сел. Приложил руку ко лбу Магеррама. Жар был небольшой.

– Что лежишь, герой?

– Дядя, это ты?

Мираса откинула край одеяла, сняла с плеч сына один горшок. Горшок поддался с трудом. На спине Магеррама отчетливо выписался кровавый круг. Когда она сняла все горшки, в комнате запахло бараньим салом. Магеррам расправил собранную у шеи нательную рубашку, закутался в одеяло, сел.