Текст книги "По следам призрака"

Автор книги: Фаниль Галеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц)

Свидетель замялся, засуетился и как-то невольно повернулся туда, где сидели Хорькова с сыном.

– Ну, как сказать… Я уже и не знаю… Тут всякое можно… Шел, видать, и споткнулся о его ногу. Разве не случается?

– Случается всякое. Но нас интересует конкретно, как было там, в саду… Вы нечаянно споткнулись о ногу проходившего или же он подставил ее нарочно, чтобы вы упали?

Свидетель долго морщил лоб, кривил губы, не зная, что говорить, и наконец сказал с мучительным вздохом:

– Ну, говорю же вам, споткнулся, споткнулся я о его ногу и упал. Не понятно разве? Они мне навстречу. Сошлись, значит, на дороге, и я споткнулся…

– Ладно… – холодно произнес председательствующий. – Рассказывайте дальше.

– Ну так вот. Упал я, стало быть, а эти ребята остановились и стали поднимать меня…

– Один поднимал или все разом?

– Один. Вот этот. – Он повернулся и показал на Хорькова. – Я сначала-то не сообразил, что к чему, брыкаться стал, а потом вижу, ребята с добром ко мне, размяк совсем, расплакался даже, кажись. Растрогало меня…

В зале послышался смешок, и Давлетшин заметил, как Хорькова беспокойно заерзала на стуле. Свидетель, видимо, поняв, что переборщил, поспешил поправиться:

– Ну, может, и не растрогало, а чуток за душу задело…

Подсудимый сидел молча, казалось, даже не слушал, а размышлял о чем-то отдаленном, не касающемся ни его судьбы, ни того, что здесь происходило. Лишь изредка глаза его сужались, становились суровыми, неподвижными.

– Поднимают они меня, стало быть, – продолжал свидетель, – а тут подходит этот парень… – Он украдкой взглянул на подсудимого. – Подошел и начал говорить что-то неладное тем ребятам. Что говорил, не помню уж, но не совсем нужные слова, кажись… А потом слово за слово – и драка меж ними началась. Кто кого бил – тут мне не до них уж было. Вскочил я – и наутек скорее, пока голова, думаю, цела. Бежал, бежал, а потом плюхнулся в какую-то канаву. Там меня и нашла милиция…

Председательствующий опять с холодком посмотрел на свидетеля, полистал лежавшее перед ним уголовное дело и сказал, показывая на открытую страницу:

– Во время первого допроса вы утверждали, что после того, как упали, один из ребят, Хорьков, как выяснилось позднее, стал обыскивать ваши карманы, ударил вас, когда вы начали кричать… Правда, потом вы от этих показаний отказались, стали говорить совсем другое… Но все же, где истина?

Крылов опять раза два повернулся к Хорьковой, прежде чем что-либо произнес после небольшой паузы:

– Ну, в первый раз это так… по пьянке…

– На допросе вы были трезвы!

– Что трезвый был, это верно, но вы знаете, граждане судьи, что похмелье иной раз хуже всякого опьянения на разуме сказывается. Пока одумаешься да соберешься с мыслями… А если говорить по правде, не бил меня никто и не обыскивал.

– Таким образом, правильными являются ваши последние показания?

– Последние. А то как же? Последнее слово всегда верное!

– Будут к свидетелю вопросы?

Давлетшин промолчал. И тут медленно, словно вырастая из-под земли, поднялся адвокат Хромов.

– Товарищи судьи! – с вежливой степенностью сказал он. – У меня нет вопросов к свидетелю, но есть ходатайство. Я прошу вызвать в судебное заседание в качестве свидетеля Макарову Нину Борисовну. В ходе предварительного следствия она почему-то не была допрошена. Между тем показания ее, я уверен, будут представлять интерес для суда… Кстати, она ждет там, в коридоре.

Председательствующий перевел взгляд на обвинителя:

– Ваше мнение?

– Я не возражаю, – заинтригованно ответил Давлетшин. Посоветовавшись с народными заседателями, председательствующий кивнул секретарю:

– Пригласите, пожалуйста, свидетельницу!

Все повернулись к двери. Она вошла в зал, улыбаясь и поправляя на ходу густые русые волосы, прошла легкими шагами между рядами и остановилась у стойки, с любопытством разглядывая судей большими серыми глазами.

– Макарова Нина Борисовна? – с любопытством спросил председательствующий и чуть пригнулся, как бы пытаясь скрыть свою грузную фигуру.

– Да, да, Макарова! – бойко ответила она.

– Мы вас вызвали… то есть пригласили сюда по просьбе защитника и намерены допросить в качестве свидетеля. Вы не возражаете?

– Нет.

– Тогда я должен разъяснить, что как свидетель вы обязаны…

– Простите, – сказала она с простодушной улыбкой, – но я знаю об ответственности… училась когда-то на юрфаке. Давайте, я распишусь.

Председательствующий лишь многозначительно поджал губы и, выждав время, приступил к допросу:

– Рассматривается уголовное дело Нагимова, вы уже знаете, наверное… Что вы можете рассказать суду по этому делу?

Свидетельница понимающе кивнула.

– Что? Это случилось семнадцатого июня, – начала она непринужденно, словно бы разговаривала с близкими знакомыми. – Я отнесла ребенка к матери и возвращалась домой. Утром мы с мужем должны были ехать в дом отдыха, поэтому я спешила. Надо было собраться в дорогу… Я проходила Летний сад, когда вдруг услышала: «Помогите, помогите!» Кричали из-за кустов, негромко, и тут же еще что-то, похожее на рыданье. Я пробралась сквозь кусты к площадке и увидела мужчину, он сидел на земле и прикрывал руками голову…

– Не этого? – показал председательствующий на Крылова.

Макарова пожала плечами.

– Не знаю. Может, и он. Я не разглядела хорошенько… Возле него стояли четверо. Вот эти самые ребята. – Она кивнула на потерпевших… – Я узнала их сразу. Особенно вот этого, высокого… Он стоял ближе к мужчине и что-то делал с ним: то ли толкал, то ли снимал одежду. А потом взял да и ударил его. Мужчина начал плакать. И тут с другой стороны площадки, из-за кустов, вышел… – Она несколько раз взглянула на подсудимого – мельком, но с нескрываемым женским любопытством, – вышел вот этот молодой человек в кожаной куртке и начал о чем-то разговаривать с ребятами. Те сначала улыбались, отмахивались, как бы не обращали внимание, а потом вдруг кто-то из них, кто именно, я не могу точно сказать, подскочил к этому парню и ударил его. В ответ – глухой удар и крик, потом я увидела: тот, кто ударял, сам повалился на землю. Мужчина в это время вскочил и бросился в кусты. Высокий и два его товарища сразу же набросились на молодого человека, и они начали драться… Я побежала к телефонной будке, позвонила в милицию. Дожидаться никого не стала, пошла домой…

Подсудимый сидел, как бы не веря своим ушам, с удивлением поглядывая на свидетельницу. Адвокат молча записывал ее показания и ничем не выдавал своего волнения.

Председательствующий, тоже что-то записывающий, положил ручку и поднял взгляд на свидетельницу:

– Вы оказались невольным свидетелем происшествия… Скажите, как вы сами оценивали в тот момент обстановку и действия подсудимого, его поступок?

– Мне казалось, что эти четверо замышляют недоброе… Мужчина уже был в их руках. А молодой человек просто вовремя пришел на помощь. И я уверена, что никакого намерения драться у него не было. Ведь он пришел один. А его поступок… Это был поступок настоящего мужчины!

– Ее собственный муж, очевидно, не способен на это… – негромко, но так, чтобы было слышно и свидетельнице, и судьям, произнесла Хорькова и застыла с презрительным выражением на лице.

– Ошибаетесь! – даже не повернулась назад Макарова, будто ее совсем не интересовало, кому принадлежала реплика. – Мой муж, если хотите знать, мастер спорта по боксу, и нарвались бы на него ваши «герои», он тоже взгрел бы их как следует! А то привыкли вдесятером на одного… Смотреть противно.

Председательствующий сделал вид, что не расслышал последних слов свидетельницы, и, молча опять полистав дело, спросил, не поднимая головы:

– Есть к свидетельнице вопросы?

– Скажите, пожалуйста, – обратился к Макаровой помощник прокурора, – вы не были ранее знакомы с подсудимым или потерпевшими?

– Нет, я никогда раньше не знала их, – уверенно ответила она.

– Почему вы до сего времени не сообщали ничего в следственные органы?

– Видите ли… – в первый раз за все время засмущалась она, как-то неловко кусая губы. – Я хотела сделать это, но утром мы с мужем уехали. О драке в саду я рассказала ему уже в дороге… Мы договорились, что по возвращении я обязательно пойду в милицию или к прокурору. Муж после отдыха сразу же уехал за границу, а я, вернувшись домой, тянула все, думала обойдется. А потом зашла к соседке, и она рассказала, что собираются судить какого-то студента за драку в саду, за избиение подростков. Догадалась сразу, что к чему, пошла в милицию. А там сказали, что дело уже передано в суд и велели обратиться к адвокату. Я пришла к нему…

Хромов кивком головы подтвердил слова свидетельницы, но от вопросов воздержался.

Подумав немного, помощник прокурора попросил сделать перерыв.

Он сразу же направился к райпрокурору.

Прокурор неторопливо рассматривал только что полученную почтовую корреспонденцию. Поседевший, сутуловатый, он уже перешел за шестьдесят, но состарили его не только годы. Тяжелая юность, война, ранения, преждевременная смерть жены… Правда, старик не сдавался, любил шутить и рассказывать всякие истории. Но в последнее время был все более угрюм, неуравновешен и капризен.

Выслушав Давлетшина, он нахмурился и с недоумением уставился на стол.

– Вы что ж, уж не оправдать ли хотите этого костолома? За здорово живешь изувечил пацанов, а вы в химеру сразу. Чушь какая-то…

– Видите ли, Роман Михайлович, – с добросердечностью стал убеждать его помощник, – здесь не чья-то прихоть. Трещит по швам все обвинение. И не наша здесь вина. Следствие до конца не вникло… Пока допрашивали Крылова, все, как говорится, было в норме, а как вызвали по ходатайству Хромова эту женщину…

– Да что женщина! – вдруг вспылил прокурор. – Где гарантия, что она просто не поет под дудку адвоката?

– Вряд ли… – возразил помощник. – Женщина порядочная, на подтасовку фактов не пойдет. И потом… потом, кажется, следователь Тагиров говорил мне о какой-то свидетельнице, которую им не удалось разыскать. Наверное, это была она…

– Следователь Тагиров? – переспросил прокурор и тут же, подняв трубку, набрал номер. – Добрый день, дорогой! Ты дело Нагимова помнишь? Так вот, не скажешь ли, кто первый сообщил о преступлении в милицию. Да, да. Неизвестная женщина? Не установили? Ну, хорошо. Бывай здоров!

Он положил трубку и впал в задумчивость.

– Гм… Вот тебе, бабушка, и юрьев день! На пенсию собрался, понимаете ли. Заслуженного юриста не сегодня, завтра должны дать. А тут оправдание, необоснованное привлечение к уголовной ответственности… Хорош подарочек на старости лет!

– Суд не кончился. Может, еще перестроится все… – сказал Давлетшин, проникнувшись искренним сочувствием к своему шефу.

– Перестроится… Где уж там! Ты, я вижу, вон и речь уже соответствующую заготовил…

Он некоторое время сидел молча и вдруг, словно осененный, сказал решительно, отрубив ладонью:

– Вот что! Проси на доследование дело, в случае чего. Основания для этого есть! Проси, а там разберемся, кто прав, кто виноват…

Давлетшин лишь неопределенно пожал плечами.

Судебное заседание возобновилось повторным допросом свидетеля Крылова.

– Итак, Крылов, вы слышали показания Макаровой, которая была очевидицей происшествия… – теперь уже требовательным тоном говорил председательствующий. – У суда нет оснований не доверять ей, тем более рассказанное ею почти полностью совпадает с вашими первоначальными показаниями, данными во время предварительного следствия… Поясните, что заставило вас изменить свои прежние показания, с какой целью вы это сделали?

Крылов стоял ни жив ни мертв. Был он бледен, то и дело вытирал рукавом появляющуюся на лбу испарину.

– Я не знаю, как получилось… – бормотал он, пряча глаза. – Ведь говорил уже… С похмелья был. Не обдумал все сначала, вот и сказал, что на ум пришло… Но теперь-то я ведь правду говорю. Святую правду, ей-богу. А если Макарова, что видела, то пусть докажет. Били, мол! Как бы били, то у меня на лице следы остались. А где они?

– Вы, видимо, невнимательно читали дело… Вот тут, в акте судебно-медицинского освидетельствования, указано: на скуле у вас имелась ссадина…

– А-а, это я, видать, когда в канаву падал, зашибся…

Председательствующий чуть улыбнулся, но тут же перевел взгляд на Хорькова:

– А вы что скажете о показаниях Макаровой?

Сидевший понуро Хорьков вдруг резко поднял голову и, словно не слыша слов председательствующего, произнес с какой-то сдавленной болью в голосе, обращаясь к Крылову:

– Да говорите же вы правду! Сколько можно…

Зал всколыхнуло.

Крылов изумленно раскрыл рот, так и стоял, как бы порываясь говорить.

– Минуточку! – остановил его председательствующий и устремил взгляд на Хорькова. – Вы хотели сказать что-то?

Тот встал, угрюмо взглянул на подсудимого и сказал с облегченным вздохом:

– Зря его судите… Не виноват парень. Он правду вам рассказывал. И женщина тоже. Мы этого мужика еще там, в пивнушке, приметили…

– Что он несет? Вы только поглядите, что он несет? – вскочила в смятении мать Хорькова. – Не верьте ему, товарищи судьи! Он больной, больной! Он еще в детстве травму головы получил. Я даже в вспомогательную школу хотела его отдать!

– Сама ты больная! – обернулся и со злостью посмотрел не нее сын…

Первому предоставили слово ему, государственному обвинителю.

Он аккуратно сложил лежавшие на столе бумаги, чуть сдвинул их в сторону и, встав во весь рост, начал негромко, но с выработанной прокурорской твердостью:

– Товарищи судьи! Нагимову предъявлено обвинение в умышленном причинении потерпевшим телесных повреждений и одному из них – тяжких. Сейчас, когда закончилось судебное следствие, необходимо дать ответ на вопрос: виновен ли подсудимый? Четверо подростков присмотрели пьяного мужчину и решили ограбить его. Действуя сообща, они напали на него, но довести до конца своего намерения не смогли. Им помешал тот, кто находится на скамье подсудимых. Помешал, но тут же сам подвергся нападению. Подсудимый оказался сильнее, и инцидент окончился тем, что задумавшие преступление сами превратились в пострадавших. Но это выяснилось здесь, сейчас… Когда же шло предварительное следствие, все выглядело иначе…

Помощник прокурора сделал паузу.

«Постой, правильно ли поступаю в данной ситуации? Действительно, скверное дело… Начнутся служебные проверки. Достанется следователю, прокурору… Нет, все правильно, истина дороже…»

– Соответствовали ли предпринятые Нагимовым меры защиты характеру и опасности совершенного нападения? – продолжал выступать Давлетшин, отогнав прочь тревожившие его мысли. – Мы убедились, что, несмотря на численное превосходство нападавших, Нагимов не применял никакого оружия, а использовал лишь те приемы самозащиты, которыми сумел когда-то овладеть, хотя в его положении и применение оружия не противоречило бы закону…

Давлетшин в раздумье посмотрел в окно и увидел через начищенные до блеска стекла медленно удалявшуюся фигуру прокурора.

«Пошел на обед старик… Понес в себе тяжелую ношу… Может, все-таки просить суд возвратить дело на дополнительное расследование? Поработает еще немного следователь, не найдет вины – прекратит все да и только! Зато не будет этого провала. Не будет последствий…»

Давлетшин оторвал взгляд от окна и посмотрел на подсудимого. Тот сидел, опустив голову…

Когда помощник прокурора вышел из здания суда, народ уже разошелся и поблизости никого не было.

Прежде чем пойти на обед, Давлетшин заглянул в сохранившуюся в центре города дубраву. Надо было как-то снять напряжение и усталость…

Завернув за поворот, он вдруг увидел впереди Нагимова с женой. Обнявшись, они шли в одном с ним направлении – усталой походкой и тихо переговаривались.

«Пусть уйдут подальше!» – решил Давлетшин и остановился под высоким раскидистым деревом, вдыхая свежий, насыщенный запахом прелой листвы воздух.

Перед его лицом закружился пожелтевший лист и тут же полетел куда-то.

 
Дубовый листок оторвался от ветки родимой
И в степь укатился, жестокою бурей гонимый… —
 

вспомнились стихи.

Да, так все могло и случиться, как в этом стихотворении, если бы не вскрылась истина, не была исправлена ошибка. Он просил оправдать Нагимова, привлечь к ответственности истинных виновников преступления и того, кто пытался увести следствие по ложному следу.

Разве мог он поступить иначе?

КОНЕЦ ЯГУАРА
Рассказ

Он бежал, не чувствуя под собою ног. Бежал, спотыкаясь о кочки и царапая лицо ветвями деревьев. Дышал тяжело, объятую жаром грудь раздирал страшный кашель. То и дело он отплевывался буровато-пенистыми сгустками. Из рассеченного века струилась кровь, заливая глаз, и он на ходу протирал его подолом изодранной и пропитанной потом рубахи. Наконец, изнемогая, остановился. Долго стоял, схватившись руками за горло. Потом, когда сердце немного поутихло, угрюмо оглядел толстые уродливые стволы деревьев, прислушался. Где-то вдалеке ровной угасающей дробью простучали колеса уходящего поезда.

– Кажется, пронесло! – прохрипел он и, опустившись на колени, уткнулся лицом в мокрый от росы лишайник. В его мозгу, еще не освободившемся окончательно от стука колес, словно кинокадры, проплыли отрывки из пережитого накануне…

Он провел в заключении восемь лет. Но когда вернулся в родной город, не нашел в нем почти никаких перемен. Не обратил внимания, как раздались и похорошели некогда невзрачные улицы, не увидел новых кварталов, придававших городу молодость и свежесть. Просто его не занимало все это. Лишь заглянув в старый городской парк, заметил, как разрослись медовые липы над аллеей, где он любил бродить один в минуты тяжелых раздумий. Липы чуть покачивались на ветру, тихо шелестели листвой, зазывая к долгому, сладкому сну.

Но нет, он не собирался дремать под этой шелестящей зеленью. Еще не угас в его душе опасный огонек, готовый в любое время превратиться в пожирающее пламя.

Он стал искать старых друзей. Вот тут-то он и наткнулся на нежданные перемены, о которых ранее и помыслить не мог. Штопор, Калач, Блудный – все они жили в этом городе, и он побывал у всех. Но что стряслось с этими сорвиголовами? Уж не посходили ли они с ума? Подумать только! Они без стеснения называют свои настоящие фамилии, возвратившись домой с работы, греют бока у семейного очага. Навозные черви! Как они приняли его? У одного была в глазах растерянность, у другого – открытая неприязнь, у третьего – холодное равнодушие. Да, равнодушие, но не страх, черт побери! И даже Петька-Шаман, упрямый, неугомонный Петька, с которым он в зоне делился последней сигаретой, и тот, исповедуясь за кружкой пива, смотрел на него как бы с сожалением. И он, кого в преступном мире за хищный нрав и отчаянность называли Ягуаром, впервые за всю жизнь почувствовал себя брошенным котенком.

– Заелись, гады! – твердил он, скрипя зубами. Злоба жгла ему грудь, не давала дышать. Все в нем кипело и бушевало. От одиночества. От ненависти. От зависти.

Когда наступила ночь, он долго бродил по притихшим улицам, изнывая от тоски и одиночества, пока на безлюдном перекрестке ему не повстречался запоздалый прохожий. У него были свертки под мышкой, и Ягуар сразу учуял добычу…

– Выворачивай мешочки! – потребовал он, выпустив из ножа нажатием кнопки острое, как жало, лезвие, а в ответ услышал спокойное, невозмутимое:

– Брось шутки, парень. Я тороплюсь!

Он снова повторил свое и, чувствуя, как к вискам подступает кровь, добавил мрачно:

– Добром не отдашь – силой возьму!

И когда встречный после короткого раздумья сказал «нет», Ягуар не сдержался…

Он хорошо запомнил тот голос, тихий, растерянный начиненный тяжелой болью:

– Зачем ты так… Ведь у меня дети…

А из худых его рук на серый, покрытый пылью асфальт уже сыпались, раскатываясь по сторонам, румяные пряники…

Потом эта жуткая погоня. Они стали удивительно оперативны, черт побери! И ему, Ягуару, была бы крышка, если бы не пересекшее путь полотно железной дороги и неожиданно вынырнувший из тоннеля товарняк, на который удалось вскочить…

Ягуар встряхнулся, посмотрел по сторонам и медленно встал. Тайга шумела.

«Спасение или смерть?» – подумал он, оглядев сплотившиеся вокруг него ветвистые гиганты. И пошел. Больной, изможденный голодом, он все-таки увидел в этой бесконечной запутанной арматуре вековых деревьев свою единственную надежду.

К полудню он уже не шел, а еле переставлял опухшие ноги. Во рту, казалось, поселилась раскаленная пустыня. Но тайга смилостивилась над ним: вскоре он набрел на небольшой ручей. Широко расставив руки, жадно припал растрескавшимися губами к игривой поверхности ручья и начал пить, захлебываясь и зарываясь лицом в нежную прохладу воды. А потом откинулся на спину и застыл, прислушиваясь к однообразному гудению тайги.

Он уже был готов погрузиться в блаженное забытье, когда острая боль обожгла вдруг бедро. Вскочив, он с ужасом увидел, как от него, извиваясь в траве, уползало длинное тело змеи. Сначала он стоял как заколдованный, удивленно раскрыв рот и расширив зрачки, затем схватил попавший под руку сук и, настигнув шипящую гадину, стал яростно колотить, пока та не растянулась на траве серой безжизненной лентой. Отбросив сук, вытащил из кармана нож и одним рывком рассек брюки, обнажив покрасневшее бедро.

– А-а-а! – дико закричал он, остервенело полоснув по бедру лезвием ножа. Потом еще и еще. Из раны хлестнула красная струя.

Застонав, Ягуар сдавил руками бедро, чтобы скорее избавиться от зараженной ядом крови. Один охотник рассказывал ему, что таким способом не раз спасал себе жизнь после укуса ядовитых змей. И Ягуар старался изо всех сил. Потом, решив, что, спасаясь от яда, приближает смерть потерей крови, стал торопливо перевязывать рану, отрывая куски материи от рубашки. Хлюпая наполненным кровью ботинком, сделал несколько шагов в глубь тайги и свалился набок.

– У-у-у-у! – выл он, катаясь по земле от боли, и тайга отзывалась ему тем же тоскливым воем…

Он лежал под раскидистой сосной. Бледное, осунувшееся лицо его было устремлено к вершине дерева, где сквозь мохнатые ветки виднелись клочки темно-синего неба. В неподвижных, стекленевших глазах отражались звезды. Звезды… Они мерцают холодным, манящим блеском. Одна, две, три, четыре… Их много-много в этой безмолвной таинственной вышине. Они светятся и мигают, как глаза лукавой красавицы.

Ягуар смыкает ресницы и на мгновенье видит перед собой глаза, синие и глубокие, как таежное озеро. Постой, чьи же это глаза? В его слабеющей памяти всплывает комната, озаренная ярким солнечным светом. Он лежит на койке, тяжело дыша, а над ним, склонив кудрявую голову, сидит девушка в белоснежном халате и чепчике.

– Как вы себя чувствуете? – спрашивает она. Он молчит, разглядывая ее лицо, незнакомое и красивое, как у киноактрисы.

– Вам немножко лучше? – снова спрашивает она и склоняется еще ниже.

– Буду жить! – отвечает, наконец, Ягуар, чувствуя на своей щеке ее теплое дыхание.

– Кто меня ранил? – спрашивает он.

– Не знаю.

– Кто?

– Не знаю. Но их, говорят, было трое. Вы смелый человек. Один против троих… И всех раскидали. Они, наверное, первыми напали на вас, правда?..

И Ягуар вспомнил все. Удачно провернутое дельце. Ресторан, льстивые слова, тосты… Домой он шел один, поздно ночью. Недалеко от дома его встретили трое, с нахлобученными фуражками и поднятыми воротниками. Ягуар не узнал их.

– В город вернулся Хан. Он наш хозяин. Тебе здесь больше делать нечего… – сказали они, и Ягуар понял: конкуренты.

Он не стремился к власти, не сгорал от зависти, но ему не понравился тон неизвестных. И он им ответил… А потом – драка, выстрел, обжигающий удар в плечо…

Солнечный свет по-прежнему режет глаза. А девушка все еще сидит рядом.

– Как вас зовут? – спрашивает он, чувствуя, как его покидает сознание, и слышит в ответ, будто сквозь сон:

– Светланой, Светланой…

Ягуар открывает глаза. Опять тайга. Где-то зловеще ухает филин.

– У, проклятый! – огрызается Ягуар и опять смыкает ресницы, чтобы снова впасть в забытье, не видеть тайги, не слышать этого зловещего уханья.

И вновь видения прошлого начинают всплывать в уже помутившемся сознании.

…Парк. Тот самый, с липами. Они вдвоем, и им так хорошо. Но откуда взялся ветер, холодный ветер? Светлана дует на руки, жмется к нему, собирая в комочек свое хрупкое тельце.

– Мне холодно! – говорит она, и Ягуар накидывает ей на плечи свой пиджак. Но ветер все сильнее и сильнее. Он срывает с деревьев пожелтевшие листья, и они падают, падают, ложась им на плечи. Но боже мой, почему они такие тяжелые? Нет, это не листья! Это осколки стекол, острые и колючие. Ягуар видит заплаканное лицо Светланы, ее наполненные горем глаза и бежит. Он хочет убежать, во что бы то ни стало убежать из этого заколдованного сада, от этих жестоких осколков, сыплющихся с деревьев с каким-то жутким, леденящим звоном. Закрыв голову руками, он бежит, петляя между стволами деревьев, пока не ударяется всем телом о железную ограду. С силой трясет израненными руками тяжелые решетки и кричит дико, исступленно…

Оцепенение спало. Но мысли все еще витают вокруг Светланы. Светлана… где она сейчас? Ягуар расстался с ней давно. Еще до заключения. Она уехала, не сказав куда. Лишь написала на прощание: «У нас будет ребенок, но ты никогда не увидишь его…» Ах, эти женщины! Влезут в душу…

– Ну и дрянь! – ругает себя Ягуар. – Дай только волю… Готов обабиться, как Штопор, как Калач… – И вдруг чувствует, что в сердце закрадывается необъяснимый страх.

Со всей отчетливостью он представил, как лежит под сосной, бледный, неподвижный, со скрюченными руками, а из темноты к нему, сверкая двумя горящими угольками, подбирается неизвестный хищник, чтобы растерзать его безжизненное тело.

И опять ему чудятся огни города, ярко освещенная комната, синие глаза, улыбка Светланы, белизна ее тела.

– Жить, жить… – шепчет он и пытается подняться. Но, обессиленный, снова валится на держащую его мертвой хваткой землю… Пахнет осенней прелью. На небе рожок луны. «Жить, жить…»

А тайга пела свою неумолчную и неумолимую песню. И отчаянным воплем из ее глубины, объятой ночью, вырвалось тоскливое, надрывное:

– Люди! Люди-и-и-и!