Текст книги "Рюриковичи или семисотлетие «вечных» вопросов"

Автор книги: Фаина Гримберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 19 страниц)

Книга Мазона имеет посвящение: «Моим слушателям, оппонентам и сотрудникам по college de France (1937–1939)»… Не знаю, какими были указанные годы для «слушателей, оппонентов и сотрудников» Андре Мазона; зато все мы знаем, какими были эти годы для советских филологов и историков…

Но вот:

«Если и существует произведение, относительно которого суждения историков непоколебимы, то это «Задонщина», прославляющая великого князя московского Дмитрия Ивановича Донского, одержавшего в 1380 году победу над татарами на Куликовом поле. Но увы, господствует мнение о том, что Задонщина – всего лишь посредственное сочинение XV века; в основе своей представляющее нечто вроде плагиата Слова о полку Игореве. Таким образом достоинства Задонщины сводятся лишь к тому, что самим фактом своего существования она придает некий дополнительный блеск уникальному шедевру русского средневековья и, в сущности, даже и служит подтверждением подлинности этого шедевра, своего рода неоспоримым аргументом, при содействии которого побиваются скептические умы (если таковые вообще еще остались).

Слово, как известно, повествует о неудавшемся военном походе князя Новгород-Северского Игоря на половцев; Ипатьевская летопись относит этот поход к 1185 году, а Лаврентьевская – к 1186. Положено считать, что автор Слова был современником самого события. Но автор этот продолжает оставаться неизвестным; и нет ни единого упоминания, ни малейшего намека на его сочинение во всей русской литературе, вплоть до конца XVIII века. Кроме того, единственный рукописный вариант текста нам не доступен; сборник из коллекции Мусина-Пушкина, в котором этот текст содержался, исчез во время московского пожара, и нам приходится довольствоваться несовершенным первым изданием 1800 года. Вразумительный перевод текста, опубликованного в этом издании, так и не удалось подучить, несмотря на все приложенные старания, упорство и изобретательность…

Итак, данное произведение предстает перед нами во всей полноте неясностей и странностей. И что самое прискорбное: ни один памятник древнерусской литературы на протяжении семи веков не может быть с ним сопоставлен… За исключением именно Задонщины, которая якобы является всего лишь жалким подражанием… Вот она, уверяют нас, несчастная судьба России. Киевская культура вызвала расцвет самобытной поэзии, которая несомненно могла бы встать в один ряд с поэзией высокоразвитых культур Запада: провансальской, французской, германской. Но татарское нашествие захлестнуло страну, монастыри были сожжены и разграблены; ужасающий вандализм каким-то необъяснимым чудом пощадил жития, летописания, поучения, хождения, хозяйственные записи; но к поэтическим творениям завоеватели оказались совершенно безжалостны, и потому уцелело одно лишь уникальное Слово – предмет не только нашей радости и гордости, но и нашей печали при мысли о том, сколько других поэтических творений было утрачено навсегда…

Итак, Слово предстает перед нами во впечатляющем одиночестве.

Рукопись исчезла навсегда, текст полон неясностей; к тому же это, оказывается, единственный, уникальный, не имеющий аналогов во всей совокупности литературных памятников текст… Как все это странно и даже и непонятно. Потому и среди русских ученых, последователей энциклопедических традиций научного познания (имеются в виду французские «энциклопедисты»: Дидро, Д’Аламбер и др. – Ф.Г.), нашлось несколько человек, выразивших свое удивление, неуверенность и даже сомнения в подлинности Слова. Историки русской литературы упоминают из них теперь одного лишь Каченовского, оставляя в стороне мнения графа Н. П. Румянцева, Беликова, Давыдова и Сенковского; и с выгодой для себя используя сдержанность Шлецера, митрополита Евгения (Болховитинова. – Ф.Г.) и К. Аксакова…»

Ну что ж, теперь остается только дождаться выхода в свет на русском языке книги Мазона (а хорошо бы заодно иметь в компактно, что называемся, опубликованном виде и сочинения других скептиков: М. Успенского, того же А. А. Зимина, Леже, Фрчака и др.; то есть, чтобы не рыться, не выискивать, чтобы все можно было прочитать на русском языке); так вот, хорошо бы иметь такой большой сборник, или, пожалуй, одного не хватит, – два, а то и три-четыре; и пусть будет общее название; такое, например: «Слово – памятник XVIII века»… И вот тогда каждый, интересующийся проблемой, сможет, сопоставляя мнения и доводы, решать для себя, кто прав…

На этом мажоре возможно было бы и закончить рассказ о Слове, но все-таки придется этот рассказ еще продлить. Поскольку фальшивки, «нечто доказывающие», все еще продолжают появляться. По-прежнему актуален вопрос о «древнерусской древности», о «корневом» ярком язычестве, которое в «новооткрытых памятниках» будет противостоять («успешно», если выражаться в стиле Приймы) скупым и сухим свидетельствам летописей и хроник… Распад СССР вызвал новый всплеск «поисков доказательств древности происхождения» (и прибавьте сюда поиски «доказательств своих неоспоримых прав на те или иные территории»), В отношении разного рода составлявших бывший СССР подобные «поиски» трактуются как «пробуждение национального самосознания»; но когда речь заходит о совершенно аналогичных и в данной стрессовой ситуации естественных русских поисках, немедленно инкриминируются шовинизм и национализм… Хотя, в сущности, в основе всех попыток создания на территории бывшего СССР государственных образований, руководимых религиозно-шовинистической идеологией, лежит попытка реализации подобной «мономодели» в Израиле, искусственно образованном ближневосточном государственном образовании…

Здесь нельзя не сказать об одной из наиболее популярных современных фальшивок, за последнее время переизданной несколько раз. Разумеется, это – снова и снова – пресловутая «Влесова книга», те самые – вкупе с «Песнями птицы Гамаюн» – «Русские Веды» Буса Кресеня (А. И. Асова)… Есть все основания полагать, что «Влесову книгу» придумали и написали ее «открыватели и публикаторы» – журналист, живший в эмиграции во Франции Ю. П. Миролюбов, и С. Я. Парамонов (псевдоним – «С. Лесной»), вынужденный уехать из Киева в 1943 году при отступлении немецких войск, оккупировавших город (в чем заключалось его сотрудничество с оккупантами, мне узнать не удалось); судьба эмигранта забросила его в Австралию. Именно ему принадлежит сомнительная честь первых изданий «Влесовой книги» и комментариев к ней… «Влесова книга» имеет все приметы и признаки фальшивки, «призванной доказать»… Здесь и «сплошной вопль к единению Руси» и утверждение того, что «понятие Руси гораздо шире…» Здесь и истории о языческих богах и богинях в стиле Попова, Чулкова и «Древней религии славян» Г. Глинки… Здесь же – удивительная история обнаружения и новой потери (навеки!) дощечек с записями, сделанными «древнейшим русским алфавитом» – «влесовицей». Как хорошо, что Миролюбов успел переписать «влесовицу» прежде, чем замечательные дощечки были утрачены навсегда. Благодаря этому «подвигу» Миролюбова, я сумела убедиться, что пресловутая «влесовица» очень похожа… на «особливый алфавит», который был «изобретен» моим знакомым болгарским студентом Мишо Панайотовым для «шифрованной» переписки с любимой девушкой Ваней. В основе Мишиного незатейливого «изобретения» была, разумеется, кириллица, та самая, что естественным образом оказалась и в основе (еще более незатейливого, кстати) «изобретения» Миролюбова и Парамонова…

Увы, уровень научных знаний и литературной одаренности творцов «Русских вед» настолько низок, что их «творения» даже и «мистификацией» не назовешь; нет, это просто-напросто скучные фальшивки…

Но чтобы не утверждать голословно, приведу три примера; один – из Миролюбова-Парамонова, и два других – из произведений писателей «Серебряного века», увлекавшихся славянским язычеством (оба автора склонялись к жанру мистификации, но все же «прямо» в этом жанре не работали)…

Итак…

Миролюбов-Парамонов: «И мы ведали, что русский род должен собираться в десятки и в сотни, чтобы напасть на врагов и снять с них головы. И тогда злые полягут, и звери хищные, их поев, сдохнут…»

А. Ремизов: «Старая вещая знает, – видит веревку, шепчет заклятье, режет:

– Пунтилей, Пунтилей, путы распутай, чтобы Вольге ходить по земле, прыгать и бегать, как прыгает в поле зверье полевое, а в лесе лесное. Сними человечье проклятье с младенца…»

А. Кондратьев: «На крыльях полночных ветров прилетела седая Зима. Она давно уже, хотя и не всегда, была беловолосой старухой. Состарилась богиня, переселившись вместе с русым народом своим в болотистые леса Сарматии и на прохладные равнины обильной травами Скифии…»

Ясно, что перед нами три текста, претендующих на то самое достоинство, на которое как раз и не претендовали «подлинники древнего времени», то есть на то, чтобы быть именно «художественными произведениями». Два последних текста указанным достоинством явно обладают, а вот первый хотел бы обладать, но у него не получилось… Впрочем, как для кого; например, Б. Соколов в рецензии на «Влесову книгу» уверяет, что: «И сторонники и противники Лесного с удовольствием прочтут эпический текст…» А, может быть, и так, что доктор филологических и кандидат исторических наук Б. Соколов сам не читал рекомендуемый нам эпический текст о «зверях», которые «сдохнут», наевшись «злых»; потому и заблуждается относительно «удовольствия»…

Но учитывая особенности восприятия, свойственные «массовому сознанию», о которых мы уже говорили в первой главе этой книги, не стоит все же заблуждаться относительно полной безвредности и забавности подобных фальшивок; нет, они вполне в состоянии оказать на пресловутое «массовое сознание» определенное воздействие…

А мы покамест выбираемся из темного сказочного леса потайностей и загадок истории домонгольских Рюриковичей; для того, чтобы подступиться к загадкам и тайнам последующих времен этих героев нашей книги…

Новые пришельцы и русский Гамлет

Период русской истории, традиционно именуемый «татаро-монгольским игом», интерпретировался русскими историками от Татищева и Карамзина до Соловьева и Платонова достаточно однозначно как наиболее трагический и несчастный период русской истории, трагически и искусственно замедливший культурное развитие Руси. Затем явилась концепция Л. Гумилева, сложившаяся под влиянием евразийства 30-х годов (П. Савицкий, Н. Устрялов), уже смыкавшегося со взглядами собственно фашистскими. (Например, в «Меморандуме относительно евразийского движения» евразийцы откровенно восхищались «грандиозным делом возрождения итальянской нации» и тем, как «фашизм на практике строит идеологию»; в национал-социализме, то есть в германском нацизме, также усматривались «здоровые корни, часто подсознательные», равно как и «тенденция к суверенитету духа»)… Кстати, с Савицким Гумилев встречался в Праге… И вот на неподготовленного советского читателя, привыкшего к тому, что история – лишь «скучный школьный предмет для заучивания», обрушились тома сочинений Гумилева, полные занимательных баек и «вроде бы научных» концепций… Диссидентствующая интеллигенция близоруко не замечала «нормального антигуманизма» Гумилева; ощетинивалась на малейшие попытки критики его «концепций». Еще бы – «сын таких поэтов!», «запрещенные идеи», «сидел»… Всё это очень напоминает отношение наивных лесных деревьев к угасающему костру в сказке Феликса Кривина… Костер угасал, деревья протянули ему свои ветви-руки… все большее число деревьев сгорало в пламени крепнущего костра, но в лесу продолжало держаться мнение, что костер замечательно освещает жизнь… и только когда гроза угасила пламя лесного пожара, сделалось понятно, какое это бедствие – лесной пожар… А между тем, почувствовавший себя «патриархом отечественной науки», Гумилев уже вещал в интервью: «Возьмите работы князя Трубецкого и посмотрите… Самое главное – «не попасть к немцам на галеру», к европейцам то есть. Я с ним полностью согласен, это самое главное. Я не хочу быть у немцев на галерах. Это уже было у нас не однажды…» И далее… «Так вот, тюрки и монголы могут быть искренними друзьями, а англичане, французы и немцы, я убежден, могут быть только хитроумными эксплуататорами…» И – на наивный (или коварный) вопрос интервьюера о том, «кто они – нынешние союзники России?» – поспешное: «Ей-богу, не могу, не сейчас. Я очень долго болел, у меня был инсульт, и я не знаю, что делается в мире. Знаю одно и скажу вам по секрету, что если Россия будет спасена, то только как евразийская держава и только через евразийство».

Но это лишь для «массового» советского и постсоветского читателя, жадно кинувшегося воспринимать «запретные идеи», был внове тезис Гумилева «о монголах-союзниках». На самом-то деле все это было «дело давнее» и критически оцененное задолго-задолго до выхода в свет многотомных гумилевских баек. Вот для примера фрагменты статьи И. А. Ильина, опубликованной в Париже в 1927 году, называется эта статья «Самобытность или оригинальничанье?». Но вот: «В сердце русского зарубежного патриота живет глубокое и верное чувство, что за Россию надо бороться, что ее надо как-то спасать и творить… Заряд чувства налицо, но опыта, умения, уверенности, волевого разряда не хватает. Отсюда некоторый бесплодный застой, обилие «настроения» и, как всегда в таких случаях, симптомы брожения и разложения.

Многие чувствуют, что необходимо бороться, спасать и творить – и внешними поступками (политическая и военная активность) и еще каким-то внутренним деланием. Но каким? В чем оно состоит? Надо как будто что-то «доказывать», куда-то «тянуть», чему-то «предаваться», что-то внутри себя «культивировать», что-то «восхвалять» и что-то «осуждать»… Но что? Но куда? Но к чему? Проснувшийся патриотический инстинкт, оглушенный и подавленный великим крушением, очнувшийся в условиях зарубежного труда и зарубежной оторванности, беспомощно силится найти духовно верный исход и, не находя, мятется и болеет…

И, как всегда, в такие периоды всплывают на поверхность прежде всего и легче всего публицистические знахари, они же демагоги; всплывают для того, чтобы подсказать прозревающему, но еще не прозревшему инстинкту самую легкую, самую дешевую, самую плоскую формулу, чтобы толкнуть его по линии наименьшего сопротивления; чтобы указать ему такой исход, который тешил бы самодовольство, закрывал бы от него наличные язвы и предстоящие трудности и опасности, разжигал бы в нем слепую страсть и нелепые пристрастия и проваливал бы все дело его прозрения и воспитания в новую яму, в новое, нередко обратное заблуждение и блуждание…

В наши дни именно таково дело «евразийских» знахарей и демагогов…

Всякая великая национальная культура самобытна. Но тайна самобытности такова, что кто начнет ее нарочно искать, выдумывать, высиживать, расколупывать, сочинять для нее рецепты и стряпать ее по этим рецептам, тот неизбежно впадет в самое жалкое оригинальничанье…

Какая глубокомысленная, какая прозорливая «теория»!.. За последние двести лет Россия якобы утратила самобытную культуру, потому что она подражала западу и заимствовала у него; чтобы восстановить свою самобытность, она должна порвать с романо-германским западом, повернуться на восток и уверовать, что настоящими создателями ее были Чингисхан и татары…

Рецепт дан. И все те, кто достаточно легковерны и простодушны, а главное, кто достаточно плохо знает историю России, могут с успокоенной душою принять этот рецепт и «новую» кличку и «уверовать» в «новый путь»…

Подумайте, в самом деле, как все убедительно и ясно. Весь вопрос о самобытной духовной культуре сводится к тому, куда именно всем шарахнуться: вот двести лет (якобы) шарахались на запад; ясно, что вышел провал; значит, надо шарахнуться на восток…

…в чем же выразилась наша самобытная культура за двести лет? Ни в чем! Ничего русского! Ничего самостоятельного! Ничего первоначального, почвенного! Сплошное подражание гнилой германо-романщине: вся государственность от Петра I до Столыпина; вся поэзия от Державина до Пушкина и Достоевского; вся музыка от Глинки до Рахманинова; вся живопись от Кипренского до Сомова; вся наука от Ломоносова до Менделеева и Павлова. Где во всем этом здоровая и самобытная стихия Чингисхана? Где здесь национальное самосознание татарского улуса?..

Мы пока еще, слава Богу, не подчинены «евразийцам»; комсомол еще не весь «уверовал» в чингис-ханство, не передал еще власть над русским улусом изобретательным приват-доцентам и не развернул еще своего грядущего урало-алтайского чингис-х-а-м-с-т-в-а… Но разбираясь в «евразийских» построениях, я обычно испытываю чувство, подобное московскому: эти вызывающие парадоксы, это щеголяние заведомыми историческими искажениями и умственными трюками, эта манера рисоваться своими вывертами, этот грубый схематизм, эта подчеркиваемая «бесстрашная» прямолинейность, этот географический материализм, все снижающий и упрощающий; и иногда – особенно у одного из этих мудрецов – явное подсмеивание над слушателем, над самим собою (говорящим) и над всею доктриною в целом…

Кто-нибудь из зарубежных русских историков выберет однажды минуту досуга и покажет всю непростительность той исторической неправды, которою играют «евразийцы» в вопросе о значении татарского ига на Руси.

Нам же достаточно указать на духовную несостоятельность их практического рецепта.

Русскому человеку можно и должно быть русским. Но невозможно и нелепо натаскивать себя на «русскость». Или он по бытию своему уже русский; тогда ему нечего натаскивать себя на это. Или же он по бытию своему уже не русский, и тогда ему не стоит трудиться с этим натаскиванием. А русский человек, – и в своих гениях, и в своей массе, – конечно, оставался русским на протяжении последних двухсот лет. И если бы сущность его души могла действительно измениться и стать «романо-германскою», то обратная русификация ее была бы делом безнадежным.

Натаскивать себя можно только на чужое, на то, чего ты сам из себя не представляешь. Например, на татарское. И умный рецепт «евразийцев» состоит именно в том, чтобы русский человек, желая вернуть себе свою утраченную русскость, начал натаскивать себя на татарщину. И безнадежно; и фальшиво; и смешно.

Этот рецепт совсем не противопоставляет русскую самобытность заимствованию; нет, он противопоставляет одно заимствование и подражание; не одобряемое, другому заимствованию и подражанию, похвальному: долой пресмыкание перед западом! Да здравствует пресмыкание (кизяк!) перед востоком! Перестанем быть полу-немцами, полу-французами. Станем истинно русскими татарами!

Для чего это? Не бред ли это?…»

Таким вот образом идеи Гумилева критиковались… задолго до написания его книг… Но – снова повторим – советскому и постсоветскому читателю эта критика известна не была, да и российскому современному читателю она фактически неизвестна…

И вполне естественно, что одна порочная теория, не подвергнутая открытой критике (а в данном конкретном случае критика либо неизвестна, либо просто замалчивается), так вот, одна такого рода порочная теория порождает, естественно, другие, уже нелепые до смешного, но в определенных условиях (а условия-то сложились «определенные»; те, в сущности, о которых много лет тому назад писал Ильин); так вот, в этих вот «определенных условиях» самые нелепые идеи и концепции начинают, что называется, «работать», находят приверженцев и почитателей… Так идея о «монголах-союзниках» породила забавный выверт Фоменко и Носовского… Об их книге я уже упоминала в первой главе, и понимаю, что меня даже могут упрекнуть в том, что я уделяю внимание подобной «чуши», подобному «бреду». Но я понимаю, что эта самая «чушь», этот самый «бред» могут оказывать свое влияние… Фоменко и Носовский и сами не скрывают, что их идея о якобы сдвинутой хронологии, о том, что история человечества гораздо «короче», – всего лишь «продолжение» теоретических построений Н. А. Морозова (1854–1946), революционного деятеля, избранного в 1932 году почетным членом АН СССР по химическому и физико-математическому отделению, известен Николай Алексеевич как «узник Шлиссельбургской крепости»… Впрочем, о притягательности построений Морозова и о естественной на них реакции историков лучше всего говорит фрагмент из книги Ю. Олеши «Ни дня без строчки»: «Когда, начитавшись Морозова, я с апломбом заявил критику Дмитрию Мирскому, что древнего мира не было, этот сын князя, изысканно вежливый человек, проживший долгое время в Лондоне, добряк, ударил меня тростью по спине!

– Вы говорите это мне, историку? Вы… вы…

Он побледнел, черная борода его ушла в рот. Все-таки перетянуть человека тростью…

– Да-да, Акрополь построили не греки, а крестоносцы! – кричал я. – Они нашли мрамор и…

Он зашагал от меня, не слушая, со своей бахромой на штанах и в беспорядочно надетой старой лондонской шляпе.

Мы с ним помирились… и он объяснил мне, в чем мое, а значит, и Морозова, невежество. Я с ним согласился, что древний мир был, хотя многие прозрения шлиссельбуржца до сих пор мне светят.

Как бы там ни было, но то, что он создал свою систему отрицания древнего мира, гениально. Пусть сама система и невежественна, но сам факт ее создания, повторяю, гениален, если учесть то обстоятельство, что Морозов был посажен в крепость на двадцать пять лет, то есть лишен общения с миром по существу навсегда.

– Ах, вы меня лишили мира! Хорошо же! Вашего мира не было!»…

Взгляд Олеши на теории Морозова – характерный взгляд творца поэтической прозы – «да, это невежественно, но зато как это оригинально!»… Увы, Носовский и Фоменко в качестве последователей Морозова уже не столько «оригинальны», сколько комичны. И тем не менее, даже эти построения могут кому-то показаться правильными, именно в силу своей примитивной «доступности», которая как раз и не требует «нормальной логики»… Развивая тезис Гумилева о том, что «татарского ига не было», Фоменко и Носовский естественным образом пошли дальше и смело предположили, что… и самих «татар» тоже не было. Но тогда что же было? Большая-большая казачья империя, которой управлял Батька, вершивший суд над непокорными князьями… Но… ведь это вроде бы не согласуется с данными письменных источников… Ну и что! Главное, что слово русских летописей «Батый» так похоже на слово «батя»!.. И опять объяснение может основываться на том, что развитие языковых структур, рождение новых слов и т. д. – все это имеет свои закономерности. Вовсе не все похожее внешне является родственным на деле.

В современном монгольском языке «бат» – устойчивый, крепкий, надежный, прочный. Сюда же примыкает и татарское «бѳтен» – целый, цельный, целостный, нерушимый, весь, самый. Подобные определения естественным образом входили в титульные прозвания правителей (например, Бат-Баян – один из первых правителей Волжской Болгарии). Фасмер приводит имя монгольского хана в той форме, как оно писалось в китайских источниках, переведенных на европейские языки: «Batu» (Бату). Приводит также и уйгурское batuk – крепкий, сильный…

Что же касается слов «батя», «батько», «бате», означающих в разных славянских языках «отец», «старший брат», то они происходят от первоначальной формы «brat-(r)ъ» и таким образом близки не к монгольскому «бату», а, например, к немецкому «Brüder» – брат…

Значит, не было великой казачьей империи? Ну а «иго», было или не было? А, может быть, прав Гумилев и вместе с ним профессор С. Б. Лавров, пишущий о нем вот как: «Л. Н. Гумилев первым возвысил свой голос в защиту самобытности тюрко-монгольской истории. Первым выступил против евро-центристской легенды о татаро-монгольском иге, об извечной вражде кочевников Степи с оседлыми земледельцами. И выявил, что не было некоей непрерывной войны не на жизнь, а на смерть, а была система динамичных и сложных политических отношений при неизменности симпатий и уважении этнического своеобразия друг друга…»

Ну так как же – было или не было?..

Понятие «иго» все же оценочное понятие, то есть понятие подразумевающее оперирование категориями «хороший», «плохой»; категориями, стоящими в оппозиции друг к другу… Но люди… Как восприняли «новую власть», «власть монголов», насельники подвластных Рюриковичам земель? Может быть, этим «простым людям», «народу», было «все равно, кто ими правит»? Допустим; хотя, как мы увидим дальше, некоторые мероприятия «новой власти» не могли оставить «простых людей» равнодушными… Что же касается именно Рюриковичей, то для них однозначно власть «пришельцев» была «игом», страшным и позорным; она, эта «новая власть», покончила с их независимостью, превратила их в заискивающих рабов, развила целый ряд новых характеристических черт, свойственных именно психологии зависимых и одновременно желающих властвовать субъектов… Ремесло, сущность, цель бытия Рюриковичей было – властвовать, править. Считаться правителем было даже и важнее, нежели иметь реальную власть над какой-либо территорией; например, попасть в конце концов на «великий стол» было важнее реального правления другим городом; правление другими городами было всего лишь чередой ступенек, лестницей, ведущей к великому столу… При «новой власти» междоусобные конфликты (конфликты брата с братом, племянника с дядей и т. д.) продолжаются, но теперь эти конфликты «курирует третья сила», новая власть, и мы еще увидим, какую важную роль приобретет в междоусобных конфликтах Рюриковичей заискивание перед этой третьей силой, как они будут предавать друг друга этой третьей силе, пытаясь взамен предательства и заискивания получить от этой третьей силы власть… Что говорить, иго это было для Рюриковичей, иго!..

Гумилев придает особое значение среди событий, предшествовавших «нашествию Батыя», борьбе Ольговичей (потомков Олега Святославича) за киевский стол. Якобы эта борьба явилась результатом «снижения пассионарности» и никак не соответствовала «интересам народа» и «логике этногенеза». Якобы Игорь Святославич желал расправиться с Киевом, «городом, где постоянно укреплялись соперники его династии»… При этом, разумеется, подчеркивается, что Киев был разгромлен самими Рюриковичами, так что Батыю в 1240 году уже «было нечего громить» (тем не менее, ему пришлось именно осаждать и брать приступом этот город)… Что же происходило? Углублялось деление на южную и северо-восточную Русь. Для потомков Юрия Долгорукого, преемников Андрея Боголюбского, фактически формирующих новую русскую народность «на финно-угорском фундаменте», киевский стол уже не так важен (хотя все еще по инерции имеет некоторое значение; так, в 1236 году этот стол занимает внук Юрия, Ярослав Всеволодович); для «Юрьевичей» куда важнее их собственный великий стол, их собственный «Киев» – Владимир-на-Клязьме. Забегая вперед, скажем, что когда в Каракоруме вручат ярлык на владимирское княжение Андрею Ярославичу, а Киевское отдадут его брату Александру (Невскому), последнего подобное распределение столов вовсе не порадует… Фактически уже зародились и развиваются две народности: южная (будущие территории современной Украины) и северо-восточная (собственно русская народность). Но все еще правит один род – Рюриковичи – и югом и северо-востоком; и, значит, еще существует надежда на подлинное единение; даже возможно лучше сказать: на сохранение и дальнейшее развитие единой древнерусской народности. Далее мы увидим, что подобная попытка была предпринята, и попытаемся понять, почему она провалилась… А покамест вернемся к «проблеме Киева». Сложилось мнение, что после взятия Киева Батыем (Гумилев, впрочем, полагает, что вследствие вокняжения Рюрика Ростиславича в 1202–1203 гг.) город едва ли не перестал быть городом, да и сама южная Русь совершенно запустела, в XIV–XV вв. попала под власть Польши и Литвы и начала «подниматься» только после пресловутого «воссоединения Украины с Россией» при Алексее Михайловиче. Насколько это верно?.. Киев вскоре был отстроен и оставался крупным центром развития культуры. Как ни странно, но ни литовская, ни польская культуры не оказали особого влияния на южную Русь. Она оставалась одним из важнейших регионов развития славянской культуры, причем это развитие шло именно в русле культуры Древней Руси. Долгое время в культуре Малороссии (Украины) сохранялись собственно древнерусские элементы. Именно в Киеве появились учебные заведения «светского» типа, по аналогии с западноевропейскими школами и университетами. В начале XVII века Киевскую братскую школу возглавлял Мелетий Смотрицкий, автор «Славянской грамматики», в 1631 году архимандрит Петр Могила основал Киево-Могилянскую коллегию – в определенном смысле прототип университета гуманитарных предметов (латынь, греческий, риторика, логика и т. д.). Эту коллегию окончил Симеон Полоцкий. Фактически до петровских реформ южная Русь оставалась центром русской учености. И только интенсивное сближение с европейскими культурными традициями, начатое при Петре, позволило «северо-восточной» Руси, уже Московской и Петербургской, резко вырваться вперед. Но к этому времени южные территории уже имели статус «провинций» Российской империи… Особо следует сказать о нынешней Западной Украине, прежних владениях Даниила Галицко-Волынского; вошедшей в состав России достаточно поздно и также интенсивно соприкоснувшейся с западноевропейской культурой. Именно здесь развилось литературное направление, получившее наименование «Львовской школы»… Надо сказать, что именно на территории «южной Руси» сложился славянский язык, наиболее близкий древнерусскому письменному, – украинский. Именно южнорусский вариант кириллицы близко соприкоснулся с латиницей, и, возможно, именно эти территории в будущем дадут пример перехода на латинский алфавит, не утратив при этом самобытности… Но в XIII веке все различия еще только начали складываться, еще владели и южной и северо-восточной Русью Рюриковичи – один род. Еще возможно было сохраненное единой народности, единой культуры… Но, как мы увидим далее, кое-кому это было вовсе и не нужно…

Но вернемся к «южнорусской» борьбе за киевский стол. Прежде всего это борьба за Киев Святослава Всеволодовича и его союзников, Игоря Святославича и брата Ярослава, в итоге приведшая Святослава на престол, где он пробыл с 1182 до своей смерти в 1194 году. В этой борьбе были привлечены в качестве союзников половецкие ханы Кобяк и Кончак (это их летописные имена на русский лад). Собственно, не происходило ничего необычного. И прежде ссорились из-за киевского стола, и прежде привлекали половецких ханов в союзники… Далее – действия Рюрика Ростиславича, первоначально согласившегося на киевское княжение Святослава. После смерти Святослава он занимает киевский стол «на законном основании», но изгнан оттуда зятем, Романом Мстиславичем, однако вскоре отвоевывает город (вот тогда-то и происходил «разгром»)… Впрочем, подобные «разгромы» были частыми в городах Рюриковичей… К 1240 году (прошло почти полвека) Киев отстроен и Батыю приходится снова «громить» этот город…