Текст книги "Рюриковичи или семисотлетие «вечных» вопросов"

Автор книги: Фаина Гримберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 19 страниц)

Но… вернемся к нашим проблемам образования. Итак, мы видим, что Русь Рюриковичей – не в самом лучшем положении. С одной стороны – византийская опека, с другой – северная Европа, сама еще только начавшая свое «письменное развитие»… И, надо сразу отметить, что в этих, «доступных» Рюриковичам регионах чтение и письмо фактически целиком и полностью в руках духовенства. Если в Византии имеется прослойка «светских» чиновников государственных, то, например, на Скандинавском полуострове подобной прослойки нет. Впрочем, северное духовенство – более «обмирщенное», но все же это – духовенство. Например, зачинатели датской, еще латиноязычной письменной традиции в XIII веке: епископ Абсалон, Андерс Сунессен; автор известных нам как первоисточник шекспировского «Гамлета» «Деяний датчан» («Gesta Danorum») Саксон Длинный по прозванию Грамматик, королевский исповедник, – все это духовные лица… Сами представители феодальной знати – конунги, князья, короли, графы – еще не пишут и не читают. Да и, учитывая все, о чем мы сказали выше, зачем им… И, кажется, нет никаких оснований предполагать, будто Рюриковичи составляли приятное исключение… Нет, совершенно ясно, что и на Руси Рюриковичей чтение и письмо сосредоточены были в руках духовенства, причем это было духовенство византийской ориентации. В сущности, мы имеем два произведения, ориентированных несколько иначе. Это уже известное нам «Поучение» Владимира Мономаха и «Повесть об убиении Андрея Боголюбского», ориентированную скорее на традиционные приемы саг, но более свободную в изложении; фактически это первое произведение русской «светской» письменности; трудно предположить, чтобы автор не был духовным лицом, но излагал он живо и в достаточной степени свободно. Пользуясь его ярким описанием убийства, построил эпизод гибели князя одаренный Г. Блок (двоюродный брат поэта) в своей исторической повести «Московляне». Но надо признать, что картина, нарисованная древнерусским анонимом, ярче, живее изображения, созданного писателем нового времени…

Следует предположить, что первыми начали писать на Руси Рюриковичей греки из Византии, то есть они писали на неродном языке, пользуясь специально изученным алфавитом… У нас нет никаких оснований предполагать, что кириллицу принесли на Русь болгары. Нет, разумеется, этот свой «особливый славянский алфавит» принесли византийцы, греки. Болгары вообще не увлекались писанием и даже не вели более или менее постоянного летописания. Сохранилось крайне мало письменных памятников средневековой культуры дунайских болгар; впрочем, мы о них еще скажем… В крайне скудной средневековой болгарской письменной традиции выделяются интересные по языку и стилю произведения, поздние списки которых найдены были архивистом и историком К. Ф. Калайдовичем и опубликованы в 1824 году. Найдены они были, впрочем, не в Болгарии, а в Москве, однако и сегодня считаются памятниками так называемого «Золотого века» болгарской письменности. Этим «Золотым веком» полагают время правления царя Симеона (того самого, у которого сын умел «превращаться в зверя»), то есть с 893 по 927 год. Разумеется, ни один список X века пока не найден и нет никаких объективных доказательств того, что открытые Калайдовичем произведения были действительно созданы в Болгарии и именно в X веке. Хотя тот же Лиудпранд Кремонский отмечает присутствие образованных лиц духовного сословия (византийцев, естественно) при дворе Симеона… Но мы сейчас не будем обсуждать эти проблемы, а обратимся вот к чему: среди открытых Калайдовичем сочинений выделялось своим своеобразием сочинение некоего «черноризца Храбра», содержащее похвальное слово кириллице. Это сочинение содержит упоминание о том, что славяне в «докириллический» период писали «чертами и резами»… Это упоминание послужило фундаментальной основой для версий о «языческой славянской письменности». Ничего нет удивительного в том, что имелись у скандинавов и славян «руны», то есть развитая в той или иной степени руническая, «знаковая» письменность. В какой степени она была развита на славяноязычных территориях, мы знать не можем, не дошли до нас славянские руны. Да и много ли, пользуясь такими знаками напишешь, вернее, много ли вырежешь на камне и дереве? «Войну и мир» и «Повесть об убиении Андрея Боголюбского» – уж точно, что нет… Однако пресловутая «докириллическая письменность» – очень удобный повод для мощной пальбы и свиста (ага, помните, мы в самом начале говорили…), и потому – снова привожу цитаты из моей работы «Болгары и мир»:

«…попытаюсь рассматривать версии о славянской письменности в более или менее хронологической последовательности. Итак, первое: вопрос о «докирилломефодиевой» письменности. Этот вопрос тесно связан с вопросом о глаголице, который, по сути, сводится к следующему: является ли глаголица более древним алфавитом, нежели кириллица, и не происходит ли глаголица непосредственно от неких таинственных «славянских письмен». Прежде всего выслушаем трезвый и скептический «научный» голос (И. Лось, 1893 г.): «Что касается свидетельств историков, то они слишком неопределенны, чтобы из них делать какие-то выводы. «Черты и резы» Храбра, «вещие знаки» Массуди могут не иметь ничего общего с алфавитом; «nomina insculpta» у Титмара могут обозначать какие-нибудь символические знаки, а подписи славян, упоминаемые Багрянородным, могли походить на теперешние подписи неграмотных людей, ставящих крест вместо имени или какой-нибудь другой знак». Он же о глаголице: «Когда и где в первый раз появилось название глаголицы – неизвестно, но во всяком случае оно не может быть очень древним, так как ни у Храбра, ни в греческих и латинских житиях св. Кирилла и Климента, славянские азбуки не имеют специального названия». А. Погодин писал о глаголице: «Происхождение глаголицы из греческого минускульного и курсивного письма VIII–X века теперь, кажется, не подлежит сомнению».

Версии Лингарта и Антона о так называемых «славянских рунах» не привились, поскольку давали приоритет в вопросе о возникновении славянской письменности полякам и чехам, которым этот приоритет не так уж необходим, они пользуются латиницей. Даже Д. Иловайский, часто доходивший до крайностей в своем патриотическом рвении, писал в 1899 году в «Руководстве к русской истории»: «Грамотность на Русь пришла вместе с христианством. Начало славянской письменности было положено братьями Кириллом и Мефодием из греческого города Солуня, которые во второй половине IX века подвизались у моравских славян. В XI веке грамотные люди на Руси были немногочисленны. Книги были только священные и церковно-служебные».

Но, может быть, материалы о собственно кириллической письменности помогают прояснить вопрос. Пожалуй, нет… Продолжаю цитировать:

«…надо хотя бы коротко сказать о полемике по поводу того, какой язык лег в основу алфавита «Солунских братьев»… вопрос о языке немедленно обретает смысл, когда речь идет о политике и идеологии. Это сразу видно даже при беглом рассмотрении версий: Добровский – «старый, еще без всякой примеси, сербо-болгаро-македонский диалект»; Копитар – паннонский славянский язык; Шафарик – вначале придерживается «болгарской версии», затем примыкает к «паннонской». Русские ученые останавливались в основном на «болгарской версии», поскольку она представлялась наиболее «безопасной» для панславистской доктрины. Впрочем, имеются некоторые оговорки. Уже Юрий Венелин, например, в работе 1838 года «О зародыше новой болгарской литературы» отмечает определенные, по его мнению, «неправильности» болгарского языка, которые следует исправить, чтобы они не затрудняли понимание болгарского языка другими славянами, в частности, русскими. Любопытно, что Венелину не нравилось в болгарском языке то, что составляет неотъемлемые особенности этого языка, например, отсутствие категории падежа…»

Разумеется, никаких данных о том, что легендарные создатели славянского алфавита Кирилл и Мефодий занимались миссионерской деятельностью в царстве дунайских болгар и вообще имели бы какое бы то ни было отношение к болгарам, никаких подобных данных не существует. Впрочем, разбор «болгарской версии» уведет нас очень далеко от русской истории. Но все же позволим себе еще цитаты: «Прежде всего необходимо сказать, что книг, переведенных или написанных Кириллом и Мефодием, не имеется. Житийные материалы носят легендарный характер, изобилуют разновременными вставками; часть материалов о Кирилле и Мефодии несомненно – фальсификаты. Тщательный разбор византийских житийных канонов, который позволил бы лучше понимать само возникновение и бытование житий Кирилла и Мефодия, до сих пор не произведен; большинство ученых ограничивается тем, что анализирует жития так, словно это достоверный документальный материал, совершенно позабыв о том, что сам жанр жития в религиозной литературе преследует совершенно определенные цели и задачи; по задачам своим житие не есть «биография», но сделанное в границах определенных канонов описание «подвигов» христианского святого. В сущности, дошедшие до нас варианты житий Кирилла и Мефодия парадоксально позволяют нам делать далеко идущие и даже и рискованные выводы, вплоть до полного отрицания существования обоих братьев (или по крайней мере Кирилла-Константина) и видения в их житийных портретах всего лишь обобщенных образов византийских миссионеров. Е. Голубинский в своем «Кратком очерке православных церквей» (М.,1871), рассматривая дошедшие до нас материалы о Кирилле и Мефодии, замечает: «Но, к сожалению, в этом множестве сказателей весьма мало повествователей современных (то есть современников описываемых ими событий – Ф.Г.) и достоверных, а большею частью позднейшие, которые или сами выдумывают, что им нравится, или повторяют чужие готовые измышления.»

Следует коротко остановиться и на «ролевой функции» Кирилла и Мефодия в русской культурной традиции. Поэтому – еще цитата: «…рассмотрим мнение А. Гильфердинга, сыгравшего важную роль в становлении сугубо уже «русских представлений» о Кирилле и Мефодии. Его труды, между прочим, интересны и тем обстоятельством, что в них остро выявилась необходимость для российского панславизма балансировать между Болгарией и Сербией, политические, территориальные интересы которых фактически никогда не совпадали. В работе «О Кирилле и Мефодии» (Собрание сочинений, том I, С.-Пб, 1868) Гильфердинг замечает: «Имя этих деятелей IX века так тесно связано с настоящим положением славянских народов, что им, этим именем, весьма естественно играют современные политическо-религиозные страсти». (Не забудем, что на Балканах обостряется ситуация распада Османской империи и соответственно «дележа сфер влияния» между государствами Западной Европы и Российской империей.) Далее Гильфердинг обращает внимание на почтительное отношение к Кириллу и Мефодию католиков (любопытно, что часто забывают о том, что Кирилл и Мефодий – почитаемые святые католической церкви). Естественно, русский историк и фольклорист второй половины XIX века проводит мысль о том, что Кирилл и Мефодий должны быть взяты на вооружение «славянской идеей»; что называется, «отняты» у католиков. Гильфердинг рассуждает и о месте Кирилла и Мефодия в русской культуре: «Недаром также на Руси столь упорно держались мнения, что Кирилл изобрел грамоту для русских…» И далее – «По мысли и духу Кирилл и Мефодий принадлежат нам и без нас давно не осталось бы помину о славянской грамоте, славянском богослужении и славянской самобытности… влияние Кирилла на Русь не может быть подвергнуто сомнению: ибо как епископа для Руси, по просьбе тамошних владетелей, должен был назначить патриарх Фотий, то он, наставник и друг Кирилла, едва ли бы отправил к новообращенному славянскому народу другого проповедника, как кого-либо из учеников, изобретателя славянской азбуки, устроителя славянского богослужения; Кирилл же был тогда еще в живых». Об этническом происхождении Кирилла и Мефодия Гильфердинг пишет однозначно: «греки», но еще более важно то, что они – воспитанники византийской церкви. Гильфердинг осуждает и «несколько односторонний взгляд западных славян», желающих приоритетно пользоваться версиями о создании славянской письменности.

В советской исторической науке господствовало представление о Кирилле и Мефодии как о «болгарских деятелях», сформулирована была некая «функция болгарской культуры» как «посредницы», передающей традиции славянской письменности основной «хозяйке» этой письменности – русской культуре. Без лишних объяснений понятно, что формирование подобных представлений вызвано сугубо «политическими» обстоятельствами: именно Болгарская республика являлась своего рода «опорной точкой» сферы влияния СССР на Балканском полуострове…»

Стало быть, вот как… Но во всей этой путанице противоречивых «представлений», «мнений», «доктрин», реальных и фальсифицированных находок и открытий имеется одно очень рациональное зерно, один очень даже и неоспоримый факт, а именно: кем бы ни была создана славянская письменность, с какими бы целями она ни была создана, одно достоверно и неоспоримо: славянский алфавит лег в основу русской культуры, замечательной, уникальной и трагической…

Но… быстренько возвращаемся назад – терзаться гамлетовским вопросом: читали Рюриковичи или не читали? И если «да», то что они могли читать и зачем бы они стали писать…

Казалось бы, им, средневековым аристократам, грамотность совершенно ни к чему, да и сам жизненный уклад, бытовой и социальный, еще не располагает к распространению чтения и письма… Но, может быть, помимо духовенства, имелись на Руси Рюриковичей еще «слои населения», которые в отличие от аристократов активно пользовались письменностью? Еще почти полвека тому назад казалось невозможно представить себе такое. Но вот в 1951 году археологическая экспедиция А. В. Арциховского обнаруживает в Новгороде довольно многочисленные письма и документы на бересте – березовой коре. Замечательные эти находки были датированы XI–XV веками. Затем подобные же «берестяные грамоты» были найдены в Пскове, Смоленске, Витебске и Старой Руссе. Буквы процарапаны острыми костяными или металлическими палочками (писалами) на бересте… Находки эти раскрывают перед нами кипучую «письменную жизнь» Руси Рюриковичей. Здесь и челобитные, и документы, определяющие денежные сделки, и даже «грамоты» с детскими рисунками и своего рода «прописями», ясно показывающие, что в Новгороде обучали грамоте с малых лет. Найдена даже «сговорная грамота», почти любовное письмо, относимое к концу XIII века: «… от Микиты ко Ульянице. Поиди за мене. Яз тебе хоцю, а ты мене. А на то послухо Игнато…» Однако «берестяные грамоты» вызывают ряд вопросов, на которые ответить трудно или невозможно. Вот некоторые из этих вопросов. Вопрос о возможностях обработки бересты и ее сохранности в качестве писчего материала. Найдены ли «берестяные грамоты», аналогичные русским, на Скандинавском полуострове, где береста вполне могла использоваться в качестве писчего материала, а климатические условия аналогичны климатическим условиям русского севера?.. Широкое распространение грамотности предполагает наличие оптимальной методики обучения чтению и письму. Если подобные методики существовали, то почему они были забыты или исчезли впоследствии? Почему, например, в XV–XVII вв. методика обучения чтению и письму достаточно громоздка, усложнена, непродуктивна, вследствие чего количество грамотных людей невелико? Фактически в XV–XVII вв. в функции формирующегося «чиновного сословия» («приказных людей» – дьяков и подьячих) и входит «мирское», «документальное» письмо, составление документов; дьяки и подьячие зачастую – выходцы из духовного сословия; более крупные «администраторы» (бояре и проч.) бывали неграмотны… «В отличие от бояр, окольничих, думных дворян, приказных судей, городовых наместников, принадлежавших к социальной верхушке и непосредственно руководивших учреждениями, дьяки и подьячие (приказные люди, или «приказное семя», как их нередко именовали современники) непосредственно работали в качестве исполнителей в тогдашних канцеляриях, осуществляя, в частности, функции делопроизводителей» (В. И. Буганов. Предисловие к изданию материалов С. Б. Веселовского «Дьяки и подьячие XV–XVII вв.»)… Почему, имея в распоряжении более удобный писчий материал, нежели березовая кора, на Руси фактически перестали вести частную переписку? И – снова и снова – вопрос о методике обучения. Григорий Котошихин, подьячий посольского приказа, в своей книге «О России в царствование Алексея Михайловича» писал об обучении царевичей, что писать их учат подьячие… На изучение азбуки у детей Алексея Михайловича уходило от года до двух лет. Приблизительно за восемь – десять лет царевичи научались читать и не очень бегло писать. То есть методическая сторона обучения была очень несовершенна. Немногие могли позволить себе роскошь обучения чтению и письму в подобных «методических условиях». Но почему вышла из употребления явно имевшаяся в наличии продуктивная методика обучения грамоте, которой пользовались на Руси Рюриковичей? По каким причинам эта методика могла исчезнуть? В Византии «светская грамотность» была рудиментом античных еще традиций, но постепенно эти традиции затухали, чтение и письмо обретали религиозный и чиновничий «документальный» характер… Как аналог для положения на Руси это, что называется, «не годится». На Русь Рюриковичей чтение и письмо пришли нераздельно от христианства, как неотъемлемая его частица… И еще – высокий уровень «бытовой грамотности» должен соответствовать достаточно высокому уровню развития «светской» литературы. Но подобная литература могла развиться лишь в особых условиях. Фактически эти условия создались лишь… вследствие реформ Петра I… Смущает и время нахождения «берестяных грамот» – 1951 год – «железный занавес». В 1946, например, году академик С. П. Обнорский пишет: «Положение о происхождении русского литературного языка на русской базе имеет большое методологическое значение в дальнейшем изучении русского языка. Стоя на ложном пути, усматривая истоки нашего литературного языка в церковнославянском пришлом языке, мы методологически неправильно в изучении русских памятников ставили односторонне вопрос о рамках русских элементов в свидетельствах того или иного памятника.» И т. д. И т. п. Находка «берестяных грамот», как выяснялось, «доказывала, что среди наших предков было немало грамотных людей не только среди светских вельмож и духовенства, но и в низших слоях общества.» То есть выплыл из небытия целый пласт «мирской письменной культуры», но… как бы совершенно не соотносящейся, например, с известными нам данными об «управленческих системах» в городах Руси Рюриковичей… Какого рода законодательные нормы фиксируют «берестяные грамоты»? Вопросы денежных и имущественных отношений на Руси Рюриковичей, вопросы брачного права – очень сложны, имеющийся материал – очень противоречив… Все вышесказанное вовсе не означает утверждения, будто «берестяные грамоты» – попросту говоря, «социально-политическая фальшивка»; нет, просто возможные ответы на поставленные вопросы многое должны прояснить в этой непростой проблеме грамотности на Руси Рюриковичей…

Итак, пока мы можем с достоверностью говорить о том, что на Руси Рюриковичей «носителем» письменной традиции являлось духовенство, развивавшее преимущественно традиции византийской церковной литературы. Представители духовенства вели и летописание; мы знаем имена легендарного основателя русской летописной традиции Нестора, игумена Сильвестра; епископа Иоанна, одного из «кураторов» замечательного Галицко-Волынского летописного свода; и др. Образцами летописания служили произведения опять же византийской письменной традиции. Так, основными образцами и источниками так называемой Начальной летописи явились хроника Георгия Амартола, «Летописец» патриарха Никифора, житие Василия Нового и т. д. Зачем писались, велись летописи? Этот вопрос может показаться нелепым и даже странным. А между тем, вопрос этот волновал, например… Пушкина. Поэт создает образ Пимена-летописца в «Борисе Годунове», «диссидента», который пишет, что называется, «в стол», в надежде на то, что когда-нибудь его сочинение прочтут, перепишут и узнают «правду о событиях»… Реальное летописание скорее представляет собой разновидность «официальной», что называется, хроники событий. Сам факт летописания свидетельствовал о значительной, важной роли духовенства в политико-культурном бытии Руси Рюриковичей. Не случайно летописные традиции угасают по мере ослабления этой роли духовенства, по мере подчинения духовенства «светской власти». Первые представители византийского духовенства, писавшие уже по-славянски, явно рассчитывали на полнейшее подчинение как самих Рюриковичей, так и их подданных. Церковь активно вмешивалась в семейное и имущественное право, имея и сугубо практический расчет: венчание, крещение, вступление в монастырь – за все это полагалось платить. Иногда, впрочем, приходилось отменять собственные постановления, вызывавшие из-за чрезмерной своей жесткости резко негативную реакцию; так, например, были отменены позднее «земные поклоны» в церкви для беременных женщин, доводившие их до выкидыша. Однако, несмотря на все строгости и преследования (мы, впрочем, это уже отмечали), влияние церкви на семейное право не имело особого успеха; Г. Котошихин пишет о полигамных семьях как о норме еще в XVII веке… Византийское и византинизированное духовенство фактически желало править если не вместо князей Рюриковичей, то уж во всяком случае вместе с ними. Поражает то, что церковь желала иметь в новокрещеной Руси такие права и доходы, каких не имела в Византии. Впрочем, возможно, в этом и нет ничего удивительного. Очень понятное желание взнуздать «темных варваров» византийской церковной уздечкой… Но поди поспорь с таким варваром, как любимый Андрей Юрьевич; он просто заявлял епископу Леонтию: постных дней в году будет столько, сколько я сам насчитаю!.. Но постепенно Рюриковичи и церковь худо-бедно притерлись друг к другу. Церкви волей-неволей приходилось ограничивать свои права и запросы. Рюриковичи осознали значение церкви как государственного института, укрепляющего именно их власть. Русификация церкви, «укомплектование» ее как русскими святыми, так и русскими служителями, продвигались быстрыми темпами. Через своих доверенных лиц духовного сословия Рюриковичи контролируют летописание. В дошедших до нас летописных текстах чем далее, тем более просматривается наличие «цензуры» и попытки эту «цензуру» обойти… Можно сделать предположение, что для «самых первых» Рюриковичей-христиан летописание и вообще книжность, письменность были некими обрядовыми, культовыми принадлежностями «новой веры». Не забудем и того, что средневековая рукописная книга являлась «материальным достоянием», «имуществом», дорогостоящим предметом. Тщательно изготовленное евангелие (классический пример: знаменитое Остромирово евангелие), наряду с иконами становилось ценным «родовым», «семейным» достоянием, которое престижно было получить в приданое или по завещанию. Едва ли подобные книги читались богатыми и знатными владельцами в том смысле в каком мы понимаем сам процесс чтения сегодня, даже если владелец подобной ценной книги владел и навыками чтения, едва ли он решился бы ее читать, не будучи духовным лицом, возможно, такую книгу использовали при торжественной обрядности; например, при принесении клятвы. Возможно, представители духовенства, «прилежащие» к данному роду, к данной семье, зачитывали соответственные по их мнению фрагменты опять же в торжественных случаях… Но будьте уверены, подростки не глотали страницы взахлеб, лежа на пузе на постельной лавке… И, разумеется, подобные книги тщательно сохранялись…

Читали вообще не сидя за столом (и уж тем более не лежа), а стоя за особой конторкой, «книжным налоем». Сколько возможно так простоять? Изображение человека за книжным налоем – это всегда изображение монаха или монахини. Ведь письмо, чтение, переписывание, рисование в книге заглавных букв и рисунков (в соответствии с канонами) воспринимались как разновидности «иноческого послушания», даже своего рода «подвига», «подвижничества»…

Князья Рюриковичи могли даже «заказать», чтобы в летописи написали то или иное о том или ином событии. Практиковались и «заказы» доверенным духовным лицам написать сочинение от имени правителя (подобные «заказы» практиковали и феодалы северо-западной Европы).

«Светское» чтение «для развлечения» не практиковалось. Как мы уже упоминали, Рюриковичей развлекали музыканты, танцоры, эпические сказители – «славутные певцы». В период интенсивного развития дружинного полководчества существовала, вероятно, своеобразная категория «военных музыкантов» и «дружинных певцов». Все эти развлечения, являвшиеся «проводниками» языческой идеологии, церковь не поощряла, но вынуждена была с ними мириться. Рюриковичи должны были держать при себе и «бахарей» – рассказчиков сказок и занимательных историй. А вот чтение, конечно, не входило в список «феодальных развлечений». Любопытно, что суровое преследование служителями «греко-восточной ортодоксии» (православия) «светских развлечений», включая возможное развитие «светской литературы», приводило на Балканском полуострове и в России к своеобразной грубости нравов; в частности, в области супружеских взаимоотношений, отношения к женщинам и детям. Практиковавшаяся церковью постепенная изоляция женщин от мужчин в быту способствовала формированию «раздельных» мужской и женской бытовых культур, имевших черты своеобразной «изолятной эротической распущенности» – специфические мужской и женский языки, изобилующие обсценной («непристойной») лексикой и т. д. (И по сей день можно наблюдать подобное явление в исламизированных странах и культурах.) Путешественников XV–XVIII вв. по России и Балканскому полуострову – от Стефана Герлаха до Олеария и Герберштейна – поражала эта своеобразная грубость нравов…

Широко распространено мнение историков о том, что именно приход азиатских мигрантов («тартаров»-монголов) замедлил развитие культуры на Руси Рюриковичей. Едва ли возможно согласиться с подобным мнением. Упрямые факты говорят о том, что в регионах и обществах, где «идеологически» доминируют греко-восточная ортодоксия, иудаизм, ислам, всегда блокировано развитие «мирской культуры», в частности, литературы… Приходилось мне беседовать с очень убежденными православными христианами, иудаистами и мусульманами. Обычно их утверждения проходили три этапа: 1) нет, нет, художественная литература очень даже развивается, 2) ну да, ну не очень развивается, ну и что?! 3) ну не развивается, ну и шут с ней, никакой от нее пользы – один вред!.. Впрочем, мы сейчас по поводу «пользы» и «вреда» дискутировать не будем, а… вернемся к Рюриковичам…

Уже давно мы отметили наше с вами интеллигентско-буржуазное представление нового времени, согласно которому «быть образованным – хорошо!». Поэтому предпринимаются всевозможные попытки доказать «образованность» Рюриковичей. При этом следует отметить странный парадокс: историки всячески подчеркивают, что культура Руси Рюриковичей была ничуть «не хуже» не только византийской культуры, но и европейской пред-ренессансной культуры. То есть фактически именно античная культура и ее преемница – европейская культура – воспринимаются в качестве некоего эталона, некоей «точки отсчета». И это вполне естественно. Ведь та же историческая наука развивается именно в условиях развития «мирской» культуры европейского типа. Но надо признать, что развитие именно культуры подобного типа не имело перспектив на Руси Рюриковичей. Уже другой вопрос: «хорошо» это или «плохо»; но все же, вероятно, не следует соотносить несоотносимые, принципиально различные пути развития…

Разумеется, попытки отыскать элементы интенсивного развития «светской культуры» там, где их нет и быть не может, приводят к результатам скорее комическим… Так, например, существует предположение, что летописная запись о гибели князя Василька Константиновича, двоюродного брата Александра Невского, возможно, сделана «по заказу» его вдовы Марии Михайловны, урожденной княжны черниговской. Политическая вероятность подобного заказа очень велика, учитывая, например, положение Черниговского княжества между северо-восточной Русью Александра Невского и «Западом» Даниила Галицко-Волынского, то есть между полным подчинением «тартарам» и опорой на них и попытками создать «организованное сопротивление»… Но под перьями наиболее ретивых любителей пистолетной пальбы и свиста этот возможный «заказ» княгини (а возможно, что запись была сделана и не по ее инициативе) превращается в «Марьино летописание», уже и писанное якобы самой княгиней и преисполненное «женских эмоций»…

К сожалению, многие исследователи, достаточно добросовестные в сборе фактов, сведений и данных, делаются совершенно беспомощны при попытках толкования, объяснения, то есть интерпретации собранного материала. Вот что, например, пишет Н. Л. Пушкарева об известной Анне Ярославне: «…Более доказательно предположение о том, что киевская княжна привезла во Францию свою библиотеку. От нее в настоящее время сохранилась лишь часть единственной книги, известной среди историков и языковедов как Реймсское евангелие. Анализ лингвистических особенностей евангелия привел к заключению: рукописный памятник создан на Руси в первой половине XI в. На Реймсском евангелии короли Франции приносили клятву при вступлении на престол…»

Текст Пушкаревой очень характерен. В нем мы видим все ту же парадоксальную попытку «доказать», что культура Рюриковичей была в чем-то даже и «лучше» пресловутой европейской культуры. Именно этому доказательству должен служить замечательный оборот: «киевская княжна привезла во Францию свою библиотеку». Целую «библиотеку» привезла… из Киева… аж во Францию… Знай наших!.. Правда, «Франция», куда Анна Ярославна «привезла свою библиотеку», это еще не Франция Бальзака, Мопассана и импрессионистов; нет, это просто часть распавшейся империи Карла Великого – северная Франция – домен французского короля, очень отличающийся от Прованса – южной Франции с ее действительно интенсивным культурным развитием. Да и «библиотека» Анны Ярославны, оказывается, состоит… из одной-единственной книги, от которой «сохранилась лишь часть». Оказывается к тому же, что нет возможности доказать, будто именно эту книгу привезла с собой «киевская княжна»; можно только (на самом деле, с большей или меньшей долей вероятности) предполагать, что эта рукописная книга сделана именно «в первой половине XI века» на Руси Рюриковичей… Совершенно не желая считаться с особенностями средневекового менталитета, игнорируя своеобразие развития культуры Киевской Руси, исследовательница рассуждает просто: «образованный, культурный человек не может иметь только одну книгу; если сохранилась «часть одной книги», значит, книг было много, целая библиотека для чтения!»… Здесь невольно вспоминается… Ю. Дружников, иронизирующий над описанием ритуала повязывания пионерского галстука бюсту Павлика Морозова – «…никто не знает, где сейчас галстук самого Павлика, но всем кажется, что именно этот галстук повязан на нем», – пишет «Комсомольская правда». «Итак, «никто не знает», но – «всем кажется», – иронизирует в ответ Дружников… То же и с пресловутой «библиотекой» Анны Ярославны: «никто не знает» (и не имеет никаких доказательств ее существования), но «всем кажется», что она существовала… Какую же книгу могла привезти с собой киевская княжна? Она могла привезти с собой то самое «парадное» евангелие (только что мы говорили о подобном типе рукописных книг); таким евангелием ее мог «благословить», наделить как «приданым имуществом» ее отец; на такой книге возможно «клясться» «приносить присягу»; но для «чтения» в нашем смысле подобная книга вовсе и не предназначена; и наличие «парадного евангелия» вовсе не предполагает наличия других каких-то книг и даже и… просто знания грамоты…