Текст книги "Частная жизнь короля Джона Сноу (СИ)"

Автор книги: Фаина Гаккель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

Вслед за Джоном Мертон тоже пригласил Лианну потанцевать. Приказав музыканту играть веселое, он снова вывел девушку на середину зала, но, пользуясь правом жениха, он держался с ней куда более вольно, чем предыдущий кавалер: прижимал к себе крепче, чем позволяли приличия, склоняясь к лицу девушки, шептал ей что-то на ухо, от чего она мило краснела и смеялась, украдкой целовал ее волосы. В Джоне вдруг поднялась волна неприязни к молодому Мандерли, которая перебивала и недавнее удовольствие от танца, и естественную радость за молодую влюбленную пару. Не прощаясь, он покинул большой чертог, надеясь, что прохладный ночной воздух придаст трезвости его мыслям и вернет ему утраченное самообладание. Но от смены обстановки ему не стало спокойнее. Обрывки чувств, мыслей, воспоминаний, и смутное, опасное предчувствие бродило в нем, точно закваска в чане для эля. Джон понимал, что нужно остановить это брожение, пока оно не привело к последствиям, о которых он может пожалеть, но не чувствовал в себе для этого ни сил, ни желания. Жизнь билась в нем, несмотря ни на что. И требовала своего.

========== Глава 2. Маленький, но гордый ==========

Резная барка с вырезанным на носу водяным – гербом дома Мандерли, – приближалась к Медвежьему острову. Море было спокойным, тишину нарушали только крики чаек да скрип уключин. С каждым гребком весла Лианна Мормонт менялась, становилась все более строгой и сосредоточенной. Джону, наблюдавшему за ней с кормы, она все больше напоминала ту сердитую девочку с плотно сжатыми губами, над которой никто не посмел бы смеяться, и одновременно – женщину с боевым топором и младенцем, вырезанную на воротах усадьбы Мормонтов.

А вот Мертон Мандерли, как показалось королю, чувствовал себе не совсем уютно – несмотря на то, что ему предстояло стать ее мужем, а его детям – лордами этого острова, это была земля его невесты и преданность его стойких и суровых обитателей принадлежала ей, а не ему, чужаку, поклоняющемуся южным богам. А может быть, Джон все придумал, и молодой рыцарь просто задумался о предстоящей свадьбе.

Но гордый и скупой на красоты покой этого места сейчас не действовал на Джона. Наоборот, в его душе появлялось все больше вопросов к самому себе. Зачем он здесь? Почему он так легко согласился приехать на эту свадьбу, ведь в его присутствии не было необходимости, а для того, чтобы отдать дань старым союзам, достаточно было подарить молодым какой-нибудь дорогой подарок и поздравить их? Чем он займет оставшееся до свадьбы время? И самый главный вопрос – что он чувствует к Лианне Мормонт? На что надеется? Чего боится? Почему один взгляд на нее порождает в нем такое смятение? Только привычка скрывать свои истинные чувства, воспитанная в нем сначала уделом бастарда, потом – Ночным дозором, а после десятью годами царствования, помогала Джону держать себя в руках и ничем себя не выдавать. Но душевное состояние его оставляло желать лучшего. Все, на что хватало его усилий – это отгонять от себя истинный ответ на все эти вопросы, который витал вокруг него, точно злой призрак, и лучше всего ему помогало сосредоточиться на происходящем, не смотреть на Лианну и не замечать, что каждый раз, когда он слышит ее голос или чувствует на себе ее взгляд, внутри него становится тепло.

Слуги у ворот деревянной усадьбы Мормонтов – древнего и мощного сооружения, но все же недостаточно большого, чтобы называться замком – встретили короля с поклонами и простодушным, но сдержанным гостеприимством. Ему отвели лучшие комнаты, а за столом посадили на почетное место, в то время как хозяйка замка и сир Мертон сели ниже. Джон почувствовал себя неловко – ему вовсе не хотелось причинять кому-то неудобства, но еще один урок, усвоенный им за эти десять лет, гласил: не нарушай установленный порядок без серьезной причины. Когда-то, только став королем, он думал, что чем ближе он будет к народу, тем больше его будут любить, но со временем он понял, что простые люди, помимо милосердия, не меньше ценят в монархе его величие, и его отсвет как будто падает на их бедные и скудные жизни и возвышает их в собственных глазах. Так что, как бы ему ни было это неприятно, он носил корону, когда предпочел бы обойтись без нее, и принимал дорогие подарки от людей, которых терпеть не мог, и на пирах сидел на первом месте, поглощая еду и питье под пристальным взглядом сотен глаз, и по дороге в септу благословлял младенцев, которых ему подносили матери, и теперь Джон тоже знал – вздумай он сесть наравне с леди Мормонт, ее люди скорее оскорбились бы этим, чем обрадовались. А вот она, возможно, его бы и поняла – при мысли о внутреннем родстве с Лианной, которое он почувствовал еще на корабле, его сердце забилось быстрее, и Джон сосредоточился на еде и на том, чтобы его лицо оставалось спокойным и невозмутимым.

После ужина сир Мертон предложил партию в кайвассу. Лианна покинула их, сославшись на усталость от долгой дороги (в которую Джон не поверил), и на необходимость переговорить с мейстером (что больше походило на правду), но игра не принесла ему ни малейшего удовольствия. Наоборот, на протяжении всего времени, что он просидел с Мертоном за доской, внутри него нарастала неприязнь и раздражение. Тот на правах будущего хозяина пробовал раз или два завязать с королем светскую беседу, но видя, что король становится все более мрачен и угрюм, вскоре оставил эти попытки, и игра шла почти в полном молчании.

Джон проиграл, и это окончательно испортило вечер. Коротко попрощавшись с сиром Мертоном, он покинул большой зал, и, пока старый слуга, медленно идя впереди, вел короля к отведенным ему покоям, растравлял себя мыслями о том, что уже совсем скоро Мертон станет законным мужем Лианны, и будет по праву сидеть с ней рядом за пиршественным столом и спать в одной постели ночью, целовать, касаться, зачинать с ней детей… Он остановился как вкопанный, а старик, видимо, будучи туг на ухо, продолжал ковылять по коридору со свечой в руке. Джон, наконец, понял, почему так зол на Мертона Мандерли, и почему ему так тяжело видеть их вдвоем. Это была ревность. Он ревновал Лианну, это было неразумное, безудержное, темное чувство. Но тогда это может означать только одно – что он влюблен в нее. Да, так и есть – он влюблен. Страстно, безоглядно, как мальчишка. Потрясение было так велико, что он едва не расхохотался в голос. Влюблен! Он, вдовец и отец, доживший до седых волос в бороде, не устоял перед чарами двадцатилетней девушки, которую он помнил еще ребенком. Как это могло случиться? Почему? Ведь он почти не знает ее? Да что толку задавать вопросы, на которые нет ответов? Важно другое: что он будет с этим делать. Джон тяжело вздохнул – он знал ответ. Но от этого нахлынувшая на него радость от осознания того, что он снова любит, снова живет, исчезла. Сможет ли он, хватит ли у него сил? Не имеет значения. У него нет другого выбора. Слишком много раз он поступал против долга и чести, пора положить этому конец.

========== Глава 3. Купание ==========

Чем ближе становился день свадьбы сира Мертона и леди Лианны, тем больше времени Джон проводил за пределами замка, в полном одиночестве бродя по острову – верхом или пешим. Он прошел его вдоль и поперек, выучил и запомнил все большие и малые тропы, закоулки, чащи, деревеньки, заповедные бухточки, поляны, заросли и пустоши. Постепенно из множества тихих уголков он выбрал несколько, которые нравились ему больше других и большую часть времени между трапезами проводил там. Конечно, так было не всегда – иногда сир Мертон предлагал королю поохотиться вместе или составить ему партию в кайвассу, и Джон понимал, что его отказ будет выглядеть неучтиво, но, сидя за доской напротив соперника, он ловил себя на том, как хорошо было бы сейчас сидеть на берегу моря, пытаясь найти покой и умиротворение в тишине и одиночестве, вместо того, чтобы мучить себя ревностью и несбыточными надеждами.

Вот и сейчас он сидел на небольшой песчаной косе на южном побережье острова, наслаждаясь ветром, который трепал его волосы и приятно обдувал лицо. День был очень жарким, особенно для Севера, и Джон сбросил дублет и сапоги, оставшись в одной рубашке и бриджах. Спустя какое-то время он решил искупаться. Забавно, но по-настоящему он научился плавать уже в Королевской гавани. Это все сир Давос – как-то в один из душных летних дней он предложил королю освежиться в Черноводном заливе, и Джон, слегка смутившись, ответил, что не умеет плавать. «Эка невидаль, ваша милость» – ответил ему тогда старик – «Я научу вас плавать как контрабандист – в любой шторм не утонете». И они начали учиться – отгородили купальню на пустынном берегу, и Джон почти каждый день приходил туда. Он довольно быстро научился держаться на тихой воде бухточки, но открытое море вызывало у него безотчетный страх, который сердил его – король не должен ничего бояться, особенно такой король, как он. Но постепенно они преодолели и это, и спустя какое-то время Джон уже умел плавать не хуже любого пирата.

Улыбнувшись при воспоминании о человеке, который столько лет был одним из самых его верных друзей, король сбросил одежду и вошел в прохладную морскую воду. Он плавал то быстро, то медленно, нырял и подставлял мокрое лицо солнцу и ветру, на время отбросив все что его угнетало и тревожило… Пока не почувствовал на себе чей-то взгляд.

За ним и правда наблюдали. На берегу появился всадник верхом на лошади – фигура была невысокой и тонкой, но, пока очередной порыв ветра не растрепал его длинные волосы, он не понял, что это Лианна. Джон почувствовал, что краснеет, хотя смущаться скорее следовало ей, но поплыл к берегу. Тем временем, Лианна спешилась и пошла к воде ему навстречу. Когда расстояние между ними уменьшилось настолько, что он мог отчетливо разглядеть ее одежду и лицо, девушка заговорила:

– Добрый день ваша милость.

– И вам, миледи.

– Нравится ли вам наш остров?

Джон ответил, только доплыв до места, где мог уверенно стоять на ногах.

– Как видите, леди Лианна.

– В таком случае, позвольте пригласить вас на прогулку. Я хочу показать вам самые красивые его уголки.

– С радостью, миледи. – Джон замолчал, давая ей возможность оставить его одного, чтобы он мог одеться, но Лианна продолжала стоять на берегу, а затем резко развернулась на каблуках и быстро ушла в небольшой перелесок рядом с берегом.

Джон вышел из воды, прохладный ветер тут же остудил его, по коже побежали мурашки. Обтершись рубашкой, он кое-как натянул на мокрое тело нижнее белье и одежду, отбросил упавшие на глаза мокрые волосы и зашагал к перелеску. Лианна ждала его, сидя под деревом, и он заметил, что она как будто взволнована – девушка кусала губы, на ее щеках играл румянец. Но держалась она с ним спокойно и учтиво. Они взяли лошадей в повод и неторопливо пошли по тропе между редко стоящими деревьями. Скоро перелесок сменился более густым лесом, и тропа сузилась, и им пришлось идти гуськом. Джон пропустил ее вперед, а теперь мог без стеснения любоваться ее прямой спиной, тяжелой массой длинных темно-каштановых волос и стройными ногами – его легкое настроение после купания еще не прошло, тяжелые мысли были по-прежнему где-то далеко, и он позволил себе в кои-то веки насладиться происходящим. Лианна прервала затянувшееся молчание:

– Могу я спросить вашего совета, ваша милость?

– Разумеется, можете, миледи. Но мы с вами так давно знакомы, полагаю, вы можете обращаться ко мне по имени.

– Благодарю… Джон. В таком случае, и вы можете звать меня по имени.

– Как скажете, Лианна. Так какой совет от меня вам нужен?

– Боюсь, он нужен не мне, а одной знатной девице, с которой я дружна. Это касается сердечных дел.

Губы Джона дернулись в улыбке:

– В этих делах от меня мало проку. Вот если бы этой леди был нужен совет как управлять своими землями…

– Это она может спросить у мейстера. Близких друзей, кроме меня, у нее нет, а мой опыт в делах любви слишком мал, вот я и подумала, что вы, как мой давний друг, можете помочь мне.

– Что ж, попробую. Что с ней случилось?

– Она обручена и вскоре состоится свадьба.

– Прямо как у вас – заметил Джон.

– Женские судьбы схожи. Слушайте дальше. Она рада этому и жених ей по душе, но не так давно она поняла, что любит другого мужчину, и не знает, как ей поступить. Она спросила моего совета, что ей делать, ну, а я, в свою очередь, спрашиваю вас.

– Разве у нее нет отца, матери или другого родственника, который может дать ей совет?

– Она доверяет только мне.

Джон помолчал. Разговор принимал странный оборот, но он не мог понять, в чем подвох. Потом продолжил:

– Как я уже сказал, в таких вещах я плохой советчик, но, по моему мнению, девице следует либо выполнить свой долг как подобает, либо разорвать обручение, чтобы не лгать себе и своему жениху. Она его любит?

– У нее есть к нему теплые чувства – но она любит его совсем не так, как того, другого.

– А тот мужчина любит ее в ответ?

– Она не знает – ответила она тихо.

– Это усложняет дело. Лианна, я все-таки не понимаю – почему вы говорите об этом со мной? Разве моя кузина Санса – не ваша близкая подруга? Она даст вам более разумный и верный совет, чем я. – Джона начинали раздражать эти недомолвки.

– Да, это так. Но до свадьбы осталось совсем немного времени, ворон может не успеть отнести мое письмо леди Сансе и прилететь обратно в срок.

Они вышли на круглую полянку, покрытую зеленой травой и мелкими кустиками. Джон остановился, привязал лошадь к ближайшему дереву, и Лианна сделала то же. Поглаживая коня по холке, он думал, что ему сказать, и что все это значит, и наконец, заговорил:

– Вот что я думаю, Лианна. Леди, о которой мы говорим, поступает нехорошо со своим женихом, но, если она узнает, что ее любовь к тому мужчине взаимна, он согласен жениться на ней, и ее семья не против такого брака, тогда ей нужно всего-то расторгнуть предыдущую помолвку и выйти замуж за того, кто ей по сердцу. Ну, а если тот мужчина не любит ее, тогда ей в любом случае стоит поступить с женихом так, как ей подсказывает совесть и долг.

Лианна слушала его, глядя на кончики своих сапог, и мяла в руках поводья, но, когда Джон замолчал, вскинула на него свои серые глаза, и у него по спине пробежала дрожь. Он вглядывался в них, и ощущал, что его щеки начинают гореть от того, что он понял, как легко его провели. Ему хотелось смеяться и ругаться одновременно, он не знал, что сказать, но и молчание становилось невыносимым.

– Лианна – тихо произнес он, стараясь не выдать своих чувств, – это ведь ты?

– Да – почти прошептала она, потом откашлялась и повторила – Да. Это я.

– А тот мужчина… ты его и правда любишь?

– Всем сердцем.

Сердце самого Джона болезненно заколотилось. Все кончено. Он стоял, не шевелясь и прислушиваясь к нарастающей внутри боли. Надо же, а он, оказывается, не знал, что ему еще может быть так больно. Не так, как когда он видел смерть Игритт, и не так, как когда хоронил Дейенерис. Та боль была оглушающей, как удар и ослепляющей, как облако пепла, а эта пульсировала, как кровь в открытой ране.

– И ты – спросил он, не чувствуя собственных губ – не знаешь, любит ли он? Так спроси его. Спроси, и, если он любит тебя, то будешь счастлива, а если нет – то хотя бы не будешь мучиться неизвестностью.

– Именно это я и делаю.

– Что? – он не расслышал.

– Я спрашиваю мужчину, которого люблю – любит ли он меня?

Джон сглотнул и отвел глаза. Промолчи, твердил ему разум. Промолчи, сведи все в шутку, прекрати разговор, и беги, беги от нее подальше, пока еще можешь, пока ты не совершил непоправимого, дурак! Но вместо этого он все-таки посмотрел на нее – сияние ее взгляда обжигало – и, сглотнув, ответил:

– Любит. Всем сердцем.

========== Глава 4. Кровь не вода ==========

Не отрываясь друг от друга, они опустились на мягкую густую скользкую траву, но, будь это голые камни, вряд ли они бы это заметили. Лианна легла на спину, подставив лицо и шею поцелуям, а Джон одной рукой обнимал ее за шею, зарываясь пальцами в шелковистые темные пряди, а другой жадно, порывисто ласкал ее тело, так доверчиво и искренне откликавшееся на его прикосновения. Он забыл обо всем что было, не думал о том, что будет – в этот миг имело значение только настоящее, в котором он обнимал женщину, которая сейчас владела всеми его мыслями, чувствами и им самим без остатка.

Оторвавшись от ее губ, Джон посмотрел в серые глаза, которые сейчас сверкали ярче звезд, улыбнулся и поцеловал кончики ее пальцев, которыми она провела по его щеке и губам, а затем Лианна снова притянула его к себе и поцеловала первой, и этот поцелуй уничтожил в нем последние остатки благоразумия. Погладив ее шею, он поцеловал сначала ямку над ключицей, а потом кожу у самого выреза. Тем временем его рука скользнула вниз по талии и стройным бедрам, он потянул вверх подол ее темного шерстяного платья и нижнюю сорочку. И, хотя под платьем на ней были бриджи для верховой езды из тонко выделанной, кожи, он почувствовал, как она вздрогнула и крепче обняла его. Пальцы Джона коснулись тонкой полоски между краем бриджей и тканью платья. Ощущение теплой гладкой незащищенной кожи обожгло его желанием, но в то же время странным образом отрезвило.

Резко оторвавшись от Лианны, он приподнялся на руках и посмотрел на нее. Она была прекраснее, чем когда-либо – румянец на щеках, сияющий взгляд, розовые губы,

припухшие от его поцелуев, белая стройная шея с несколькими темными родинками, разметавшиеся по земле волосы, упругие полукружия грудей под платьем. Медленно, очень медленно, сквозь пелену не утихавшего желания, до него начало доходить, что он только что чуть было не сделал. Девушка, которая лежит сейчас на земле с задранным подолом и следами его поцелуев на своем теле – чужая невеста. Она дала слово другому мужчине, что выйдет за него замуж, а он – еще немного, и он бы обесчестил ее, и неважно, хотела ли она того же или нет. Джона прошиб холодный пот – он, всю жизнь презиравший Таргариенов за их гордыню и уверенность, что им позволено больше, чем простым смертным, оказался ничем не лучше их, и, в конечном счете, ничем не лучше собственного отца.

Лианна, уловив перемену в его настроении, тоже села, одернула юбки и пригладила волосы, а потом вопросительно посмотрела на него.

– Что случилось?

– Этого не должно было быть. Нам нельзя было делать это. Я чуть было не совершил непоправимую…

– Ошибку? – голос Лианны прозвучал хлестко, как удар бича. – Так твои слова, объятия и поцелуи, все это ты считаешь ошибкой? А любовь, о которой ты говорил мне только что – это тоже ошибка, как и я сама?

– Нет, Лианна. Даже если бы мне пришлось молчать до последнего вздоха, я бы и тогда не пожалел, что встретил тебя. Это счастье, о котором я не мог и мечтать – полюбить кого-то по-настоящему, всей душой.

Лианна, слушая его, невольно подалась вперед и наклонилась к Джону, но тот, взяв ее за плечи, мягко удержал девушку.

– Не надо. Так будет только больнее. Я всю жизнь старался поступать по чести, и, хотя у меня немного ее осталось, я не хочу, чтобы мое бесчестье навредило тебе.

– Честь? – Лианна снова разозлилась – О, да, мужчины так любят говорить о чести, только расплачиваются всегда женщины. Ты не думал о том, что уж коль скоро я была готова отдаться тебе, то была готова и принять последствия? А ты пытаешься решать за меня, как будто я ребенок! Отпусти меня!

Джон опустил руки и покачал головой.

– Я не решаю за тебя. Но ты дала слово, и из-за меня едва не нарушила его. И за это мне нет прощения. А что касается платы – то никто не знает, похитил ли принц Рейегар мою мать или она сбежала с ним по своей воле, взял ли он ее силой или по любви – знаю только, что они страна заплатила за это годами войны и многими тысячами жизней, включая их собственные. Я не хочу повторять его ошибку.

– И ты готов ради чести, ради мира и спокойствия людей, которые даже не узнают об этом, отказаться от всего?

– Да – это была ложь, не был он ни к чему готов, но не мог сейчас сказать это Лианне. Ни к чему ей знать.

– Даже несмотря на боль? На разлуку?

– Думаешь, мне не больно? Думаешь, у меня не разрывается сердце от одной мысли, что я никогда не смогу прикоснуться к женщине, которую люблю, и которая любит меня, не смогу назвать ее своей открыто, разделить с ней дни и ночи? Но другого выбора у нас нет, Лианна. Потому-то я и говорил, что-то, что произошло сегодня, было ошибкой. Возможно, промолчав, мы облегчили бы друг другу будущее, но теперь уже поздно, и нам придется с этим жить, и за это я прошу тебя простить меня.

Джон криво, болезненно улыбнулся и встал с земли, протягивая руку. Она сделала вид, что не заметила ее, встала сама и пошла к лошади, не оборачиваясь, но, уже схватившись за луку седла, вдруг вернулась и бросилась ему на шею, покрывая поцелуями его лоб, щеки, губы, подбородок, пытаясь этой отчаянной последней вспышкой страсти убедить, покорить, изменить его решение – и в первые мгновения Джон ответил на ее поцелуи – не мог не ответить. Но тяжесть ответственности – за нее, за королевство и за себя – не дала ему поддаться ей окончательно, и спустя какое-то время он нежно отстранился, а потом крепко обнял Лианну, прижимая к себе, запоминая на всю жизнь ощущение ее тела в его руках – рост, очертания, запах, упругость груди и бедер, и вкус ее губ, и напоследок поцеловал ее сам. Этим поцелуем он снова признавался ей в любви, клялся в верности и одновременно словно запечатывал некую дверь, которую они оба никогда не будут иметь права открыть.

Лианна поняла это, и, когда он разомкнул объятия, взглянула на него долгим взглядом, в котором было все – и любовь, и отчаяние, и последняя безумная надежда – а потом все же отвернулась, вскочила на лошадь и, вонзив ей шпоры в бока, пустила галопом и поскакала прочь.

========== Глава 5. Вопрос ==========

После этого разговора Джон вернулся в усадьбу Мормонтов, не замечая ничего вокруг. Он еще чувствовал на своих губах сладкий вкус ее поцелуев, а пальцы еще помнили ощущение ее кожи. Он мотал головой, точно конь, одолеваемый слепнями, пытаясь отогнать слишком свежие воспоминания и заменить их мыслями о том, что он поступил правильно и честно, но лицо Лианны, ее взгляд, полный отчаяния, не давали ему почувствовать себя правым. Всю ночь он проворочался в своей постели, пытаясь найти ответ на вопрос, правильно ли он поступил, но ответ не приходил, и Джон с тоской думал, что никто другой также не даст его. Как и много раз прежде, он остался наедине со своей совестью. Тогда она говорила ему, что делать, и как, и сурово обличала, если он поступал вопреки ее голосу – а сейчас молчала, впервые подчинившись голосу сердца.

Внезапно он начал думать о своем отце – точнее, о том, кто его отец. Почти двадцать лет жизни Джон считал себя сыном Эддарда Старка, пусть и незаконнорожденным. Он знал, что в нем течет его кровь, был похож на него лицом. Он подражал ему, обожал его, восхищался им, он был для него примером. И все это рухнуло в один день, когда он узнал, что Нед Старк был ему не отцом, а дядей, что он лгал ему всю жизнь, пусть и ради его блага, и что кровь Старков в жилах Джона не от него, а от его сестры. И, самое главное, что его отец – Рейегар Таргариен, принц Драконьего камня. И сам он Таргариен. Даже имя, привычное ему с детства, ему не принадлежало, оно было не более, чем маскировкой, призванной спрятать его от мести Роберта Баратеона и холодной расчетливости Джона Аррена. Что ж, с этим Нед Старк справился, но Джон, узнав правду, еще долго лелеял в душе обиду. А самое противное – он продолжал считать себя бастардом, несмотря на эти рассказы о тайном браке его родителей, но теперь он ощущал себя сиротой гораздо сильнее, чем в детстве, когда у него не было только матери. У него словно бы выдернули землю из-под ног. Раньше он мог опираться на что-то – на Север, на Винтерфелл, на свою любовь к «отцу», «братьям» и «сестрам», детские воспоминания – теперь это все развеялось как дым, а что взамен? Башня в скалистых горах, мужчина и женщина, предавшие других мужчину и женщину, и война, залившая страну кровью. И он – как итог всего этого. Джон не говорил об этом ни одной живой душе, но в конечном итоге, именно это и стало главной причиной для того, чтобы надеть корону и сесть вместе с Дени на Железный трон – попытка искупить все то зло, что невольно принесли Семи Королевствам его родители.

Труднее всего было с Дейенерис. Когда он узнал, что делил постель с родной сестрой отца, его охватил ужас и стыд. Он помнил, как твердил ей, что они не должны больше, что это кровосмешение. Дени не понимала – да и как она могла понять, она, выросшая с мыслью, что выйдет замуж за брата, воспитанная на историях о бесчисленных королях-драконах, вступавших в брак со своими сестрами? А он смотрел на нее, и в глазах у него все двоилось – он видел и свою тетку, родственницу, которую нельзя любить, как любил он, хотеть, как хотел он – и свою возлюбленную, свою Матерь драконов, свою будущую жену. В конце концов, он убедил себя в том, что это его долг, их долг, но на самом деле – есть ли смысл врать себе теперь, когда Дени ушла к своим предкам? – он просто пошел на сделку с совестью, он позволил страсти взять над ним верх, уболтав себя словами об искуплении и долге перед страной.

Так чьим же сыном он был, накрывая в септе ее плечи своим плащом – Рейегара Таргариена или Эддарда Старка? А когда сидел на Железном троне, отдавая приказы и оглашая приговоры, и вспоминая Большой зал в Винтерфелле? А сегодня днем, когда, задыхаясь от страсти, обнимал и целовал Лианну Мормонт – чья кровь была в нем сильнее? И самое главное – есть ли у него выбор, или он обречен на судьбу, заложенную в него теми, кто его зачал?

Джон заснул на рассвете, так и не найдя ответа ни на один из своих вопросов. И весь следующий день он думал над ними, так что не сразу заметил, что Лианна исчезла – он не видел ее ни утром, ни днем, ни во время ужина в Большом зале. Это же повторилось на второй день, и на третий. На вопрос Джона сир Мертон, продолжавший свои попытки развлекать его, ответил, что его невеста так погрузилась в предсвадебные хлопоты, что у нее нет времени ни на что другое, и что его милость, ввиду их старой дружбы, извинит его. Джон понял, что его избегают, и горько усмехнулся про себя – у Лианны воля была сильнее, чем у него. Но вечером на третий день он обнаружил в своей спальне посередине постели клочок пергамента со спешно нацарапанной на нем фразой: «В старом хлеву, как взойдет луна. Прошу вас». Джон бросил записку в камин, но рука его дрожала – он сам не знал, отчего.

В овине пахло сеном и овцами, соломенная труха кружилась в воздухе, медленно опускаясь на руки, на одежду, на волосы. Джон стоял в углу и ждал, ощущая внутренний подъем и странную лихорадочную радость. И хотя он знал, что его любовь не имеет будущего, и что через несколько дней Лианна Мормонт станет Лианной Мандерли, сейчас эти мысли только делали предвкушение счастья еще более острым. «Я дурак», – в очередной раз подумал король – «Влюбленный дурак». Все это – встречи в темноте, аромат тайны и ожидание, которое затмевает само событие – было более прилично юнцу, чем зрелому мужчине. Но он ничего не мог с собой поделать – при одной мысли, что Лианна вот-вот войдет сюда, и они смогут побыть наедине, внутри у него все начинало плясать от радости.

Она вошла тихо, но он сразу же повернул голову на звук. Девушка откинула капюшон плаща, делавшего ее невидимкой, и фонарь осветил ее лицо, бледное и усталое. Они стояли молча, не делая попытки приблизиться друг ко другу. Джон все же не смог сдержать радостную улыбку, но, когда, вместо того, чтобы улыбнуться в ответ, Лианна только покачала головой, а затем вдруг всхлипнула, улыбка погасла.

– Мне не следовало приходить сюда – прошептала она и подошла ближе. – Я думала, что за эти дни мне станет легче, что смогу перебороть себя, смириться, найти утешение в том, что каждый из нас исполнит свой долг… Но я не могу – она вновь горестно покачала головой. – Все мои мысли, все мечты, все желания – только о тебе, днем и ночью, неважно, вижу я тебя или нет, и ничего не помогает подавить их. Но, кажется, я нашла один способ. – Тут Лианна улыбнулась и посмотрела Джону в глаза, и у него по спине пробежал холодок – столько безумного отчаяния было в этом взгляде, что он начал колебаться. Много ли толку в его праведности и долге, если из-за него страдает женщина, без которой он никогда не сможет быть по-настоящему счастлив и жить полной жизнью? Травинка, медленно кружась, опустилась на ворот ее платья, совсем рядом с шеей, напоминая ему о том, как совсем недавно ее кожа теплела под его поцелуями, и ему мучительно захотелось снять ее.

Лианна – ее имя звучало сладко, как первый весенний дождь, и Джон впервые в жизни каким-то краем души, неведомым ему доселе, начал вдруг отдаленно понимать, что двигало его отцом – отцом по крови – который забыл и честь, и гордость, и брачные клятвы в объятиях другой северной красавицы. Он унаследовал эту тягу, эту слабость, которая даже теперь толкает его совершить бесчестный поступок, который может сломать жизни им обоим. Так стоит ли удивляться тому, что женщина, от одной близости которой в нем все дрожит и полыхает, носит одно имя с его матерью?

Она глубоко вздохнула, словно решаясь на что-то, и продолжила:

– Я хочу попросить тебя об одной вещи.

– Я сделаю все, что в моих силах, если это хоть немного уменьшит твою боль, от которой ты страдаешь по моей вине.

– Выдай меня замуж.

– Что?

– Выдай меня замуж – повторила она – ты король, здесь нет никого выше тебя по положению, кому как не тебя положено быть моим посаженным отцом! Ты знаешь меня с детства, все это только одобрят.

– Ты не понимаешь, о чем говоришь.

– Нет, Джон, это ты не понимаешь. Я не смогу забыть тебя или разлюбить – никогда. Но, если ты сам вложишь мою руку в руку Мертона Мандерли, это будет конец –как последняя милость.

– Я не могу. Это жестоко, ты не знаешь, о чем меня просишь!

– Но ты обещал – в голосе девушки зазвучало отчаяние – ты сказал, что сделаешь все, чтобы облегчить мою боль, а теперь отказываешься!

– Лианна – выдохнул он, и она невольно подалась вперед на его голос, и Джон, кляня себя одновременно за жестокость и за слабость, не отодвинулся, но поднял руку, останавливая ее, пока они оба не перешли границу, которую им с таким трудом удавалось удерживать все эти дни – ты не можешь просить меня об этом.

– Почему? – она сморгнула слезы, которые беззвучно струились по ее щекам без всхлипываний и рыданий. – Почему? – теперь в ее голосе криком прорвалась боль вперемешку со злостью – Почему нет?