Текст книги "Свидание вслепую"

Автор книги: Ежи Косински

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц)

Вестон поднялся с кресла с пылающим лицом:

– Минуточку, минуточку! – Он повысил голос. – Я никому ничем не обязан!

– Минуточку! – в тон ему сказал Левантер. – Я знаю человека, по вине которого произошла утечка информации.

– Сколько вы хотите за то, что назовете его имя?

– Я не сказал, что собираюсь торговать своими сведениями. И не сказал того, что собираюсь предоставить их кому-то другому, – сказал Левантер. – Но если к вам придет кто-нибудь другой, готовый выдать вам источник информации, сколько вы заплатите ему?

Вестон опустился в кресло.

– Этот ублюдок в «Пасифик-энд-Сентрал» – единственный, кто виноват в утечке информации?

– Насколько я знаю, единственный, – уверенно сказал Левантер.

– И его можно остановить?

– Без всякого труда!

Вестон взял карандаш и написал что-то в маленьком блокнотике. Затем оторвал листочек и протянул его Левантеру.

Левантер взглянул на листок.

– Вы уверены, что не слишком расщедрились? – спросил он.

– Но ведь это еще не чек! – усмехнулся Вестон.

Левантер поднялся и вышел в холл. Он достал конверт из кармана пальто, вернулся в гостиную и вручил конверт Вестону.

– Вот он, в целости и сохранности, – сказал он. – А отправитель и есть тот ублюдок, из-за халатности которого мне удалось его заполучить.

Вестон прочитал имя. Он густо покраснел и поспешно вскрыл конверт.

– Что вы называете «халатностью»? – спросил Вестон.

– Сегодня утром я подобрал этот конверт под вашей дверью.

– Но как вы узнали, что он должен был прийти с сегодняшней почтой? – поинтересовался Вестон.

– Я и не знал. Но я уверен, что почти каждый день вы получаете по почте что-нибудь в этом роде. Я предположил, что, опасаясь прослушивания, вы совершаете по телефону лишь самые незначительные операции и наверняка не доверяете курьерам. А потом, не исключено, что я подбираю и перлюстрирую вашу почту уже много недель подряд.

Вестон был разозлен:

– Кража почты противозаконна. Я могу упрятать вас за решетку.

– Конечно можете. Но разве то, что я сделал, хуже Монако?

Вестон ничего не ответил. Он отключил свое внимание от Левантера и начал внимательно просматривать бумаги.

– Все в порядке, – сказал он, вкладывая бумаги обратно в конверт. – Надеюсь, вы не стали снимать копии?

– Чего ради? Я лишь скромный инвестор, – сказал Левантер. – Тот, кем всегда был.

Вестон снова встал и некоторое время ходил по комнате взад и вперед.

– Подождите здесь, – приказал он наконец и вышел из комнаты вместе с конвертом из плотной коричневой бумаги. Через пару минут он вернулся и протянул Левантеру чек.

– Держите, – сказал он.

– Но вы совсем не обязаны, – сказал Левантер.

– Знаю, что не обязан, – ухмыльнулся Вестон.

Левантер взглянул на чек. Сумма вдвое превосходила ту, что была ранее написана на бумажке.

– Но почему? – спросил Левантер.

– Вы легко можете получить и вдвое большую сумму от любого из наших конкурентов, – ответил Вестон. – Кроме того, вы подсказали «Пасифик-энд-Сентрал» отличную идею. А в наше время отличные идеи на дороге не валяются.

Левантер стоял у окна вагончика фуникулера и притворялся, будто любуется горным видом, а на самом деле высматривал восхищение собой в глазах других лыжников. Далеко не всякий обращал внимание на его модный лыжный костюм, американские кроссовки и лыжи японского производства, и однако же он знал, что выглядит потрясающе. Он всегда выбирал ради этого эффекта костюм и снаряжение, как, впрочем, делали в Вальпине многие приезжающие лыжные модники. В конце концов, одежда была для него тоже частью спорта. Левантер почти не обращал внимания на болтовню на французском, итальянском, ретороманском, английском и немецком, как вдруг до него отчетливо донеслись звуки русской речи. Он тут же осмотрел вагончик и обнаружил мужчину и двух женщин, которые своей городской одеждой резко выделялись на фоне ярких костюмов лыжников. У них был серый, унылый облик и забитые манеры советских чиновников.

Левантер протиснулся в этот конец вагончика и встал напротив них. Из обрывков их разговора он понял, что это и впрямь советские чиновники, остановившиеся по пути из Женевы в Милан на один день в Вальпине, чтобы полюбоваться горным пейзажем. Их разговор представлял собой вереницу безапелляционных суждений обо всем, что попадалось им на глаза: лыжники катаются плохо, трасса плохо оборудована, пейзаж оставляет желать лучшего, западное лыжное снаряжение слишком безвкусно и экстравагантно. Левантер ждал, когда они начнут обсуждать его. Удивившись, что они не обращают внимания на его лыжи и костюм, он, как бы случайно потеряв из-за качки вагончика равновесие, угодил в мужчину локтем. Тот отшатнулся, но тут же восстановил равновесие и бросил на Левантера надменный взгляд.

Одна из женщин посмотрела на ботинки Левантера.

– Интересный дизайн, – сказала она своим спутникам.

Мужчина взглянул на ботинки и буркнул:

– Дешевое пластиковое барахло. Ни грамма кожи.

Левантер сделал вид, что смотрит в окно. Другая женщина уставилась на лыжи.

– Я-ма-ха, – громко прочитала она по слогам.

– Японский хлам, – отозвался мужчина.

– Да ладно вам, зато парка чудненькая, – сказала другая женщина.

– Слишком яркая, – прокомментировал мужчина.

Русский повернулся, чтобы лучше разглядеть Левантера, продолжавшего неотрывно смотреть в окошко.

– Я знаю этот тип людей, – сказал русский. – Судя по физиономии, испанец. Явно прислуживает кому-нибудь за комнатенку. На кухне, например. А может, привратник или официант. Точно! Испанский официант! Швейцарцы нанимают этих жалких ублюдков и заставляют их работать как собак. По четырнадцать-шестнадцать часов в день. А потом такой вот получает выходной, напяливает свое дешевое шмотье и выпендривается, строит из себя большого человека.

Левантер обернулся и оказался с ними лицом к лицу. Напустив на себя вид важного советского начальника, он обратился к русским на их языке.

– Простите, что вмешиваюсь, товарищи, – сказал он и замолчал на секунду, упиваясь произведенным эффектом. Русские обалдело, уставились на него. – Я – подполковник Советской Армии Ромаркин, нахожусь в загранкомандировке вместе с советской горнолыжной сборной, участвующей в розыгрыше Альпийского Кубка.

Он снова сделал паузу. Остальные лыжники в вагончике наблюдали эту странную сцену, ничего не понимая из происходящего, но заинтригованные официальным тоном говорившего и внезапной подобострастностью русских.

– Я не мог не расслышать ваши комментарии на свой счет, – продолжал Левантер, подчеркивая каждое слово. – И поскольку, позволю напомнить, я нахожусь здесь в качестве официального представителя нашей любимой Родины, Союза Советских Социалистических Республик…

– Но, товарищ, – заикаясь, произнес мужчина, – мы никоим образом не собирались…

– Не перебивать! – приказал Левантер. – Дело не в том, что вы не имели понятия о том, что мое снаряжение – как и экипировка всей нашей сборной на этих соревнованиях – лучшее из возможного. Гораздо хуже то, что вы…

– Но, товарищ, мы никоим образом не намеревались подрывать…

– Я еще не закончил! – Левантер сурово посмотрел на русского чиновника. Тот замолчал и побледнел, как полотно. – Гораздо хуже то, – продолжал Левантер, – что вы, товарищ, показали свои истинные чувства: для вас выражение «испанский официант» является уничижительным. Тогда как именно испанские трудящиеся отчаянно сражались с превосходящими силами фашизма!

Чиновник, с пересохшим от страха ртом, пробормотал что-то нечленораздельное. Левантер повернулся к женщинам:

– Что касается вас, товарищи…

Женщины, заметно озадаченные, вылупились на него.

– Я всего лишь сказала несколько слов о вашей парке, товарищ, – сказала одна из них, облизывая губы.

– А я только сказала «Я-ма-ха»! – оправдывалась другая; при этом на ее щеках выступили капельки пота.

– «Парка»! «Ямаха»! И это все, что вы сумели сказать? Ни одна из вас не сочла необходимым возразить на фашистские замечания вашего товарища, – Левантер отчеканивал каждое слово. – Довольно. Мы разберемся с этим вопросом в Москве. А теперь, будьте любезны: имя, занятие, должность?

Первым заговорил мужчина, а за ним поторопились ответить на этот вопрос и женщины. Как и предполагал Левантер, это была номенклатура низшего пошиба – сотрудники Министерства торговли. Мужчина дрожащей рукой протянул паспорт, его жест сочетал желание услужить и полностью признать свою вину. Левантер довольно долго разглядывал документ, чтобы создать впечатление, будто он запоминает фамилию, а затем, не сказав ни слова, отвернулся, всем своим видом показывая, насколько ему неприятно случившееся происшествие и как он желает поскорее с ним покончить.

Вагончик прибыл на промежуточную станцию, откуда лыжники могли либо подняться вверх на подъемнике PicSoleil, либо спуститься на лыжах вниз. Дверцы отворились. Толпа лыжников повалила наружу, и в создавшейся суматохе советское трио заторопилось прочь.

Проходя к месту посадки на следующий вагончик, Левантер увидел, что русские сели за один из самых уединенных столиков на террасе и теперь нервно просматривают свои паспорта и прочие документы. Не было никакого сомнения, что они уже готовятся к допросу, который им предстоит по возвращении.

На краткий миг Левантер испытал к ним жалость и даже захотел подойти, извиниться за розыгрыш, обменяться рукопожатиями и посмеяться над маскарадом, в котором они только что приняли участие. Но он знал, что они смеяться не станут. Они наверняка решат, что человек, в совершенстве владеющий русским и знающий даже советский жаргон, не может быть никем иным, кроме как завербованным ЦРУ эмигрантом, и для такого человека дополнительная маска является лишь способом выяснить о них что-то еще.

И все же ему было стыдно и как-то неловко за свой обман. К его удивлению, короткая встреча с советскими людьми воскресила ту часть его души, которую он считал давно сожженной: наслаждение подстрахованной законом властью. Приводя в ужас трех подопытных русских кроликов, он действительно чувствовал себя советским подполковником; ни один живой советский подполковник не смог бы сыграть эту роль лучше.

Он пообещал себе рассказать об этом эпизоде Ромаркину, своему парижскому приятелю, именем которого он воспользовался, и воочию представил себе, как Ромаркин хохочет, повторяя снова и снова: «А я только сказала „Я-ма-ха“!»

Только становясь на лыжи, Левантер замечал в своем организме крохотные изменения, обусловленные возрастом. Хотя мозг еще сохранил способность учитывать обстоятельства и отдавать команды, но тело, некогда реагировавшее на эти команды автоматически, теперь зачастую не желало повиноваться. Отказываясь признавать случившийся перелом, его мозг продолжал выхватывать образы из прошлого, но, несмотря на все старания, Левантер не мог их повторить. Он начинал понимать расхождение между тем, что делал когда-то, и тем, что способен делать сейчас.

Для юноши, который научился кататься на лыжах после двенадцати лет и тренировался только во время зимних каникул, Левантер продемонстрировал незаурядный спортивный талант. К моменту поступления в ВУЗ он уже участвовал в нескольких лыжных соревнованиях местного масштаба и получил в качестве награды целый комплект лыжного снаряжения. Он любил кататься в горах и копил деньги, чтобы брать уроки мастерства и самому стать инструктором по горнолыжному спорту. Полученное наконец удостоверение оказалось очень ценным приобретением.

Когда Левантер учился в университете, партия решила продемонстрировать всему миру, что удовольствия, прежде доступные только привилегированным слоям населения, стали достоянием масс, и поэтому тружеников сельского хозяйства стали направлять в отпуск на горные курорты. Большинство сельских жителей не покидали своих равнинных полей, и мало кто из них видел горы. Двадцать четыре часа, проведенные в поезде на пути к высокогорному курорту, многих так выматывали, что пожилые люди даже теряли сознание или начинали блевать, выходя из душного, жаркого вагона на прозрачный холодный воздух. Ошеломленные башнеподобными, нависающими, как тюремные стены, горными вершинами, растерянные колхозники обычно оставались всем недовольны – от головокружения до опасностей под ногами. Даже по крутым деревенским улочкам они упорно отказывались ходить поодиночке, из страха, что могут потерять точку опоры и свалиться со скалы. Курортники поневоле передвигались маленькими группками, крепко взявшись за руки. Они ходили навытяжку, уткнувшись себе под ноги и никогда не поднимали глаз на горы. Некоторые из них даже считали, что горы – это творение рук человеческих, вроде огромных правительственных зданий, которые они видели во время обязательных поездок в столицу, и удивлялись, зачем правительству понадобилось строить горы такими высокими.

Инструкторы по лыжам были в основном детьми местных жителей, семьи которых жили здесь веками. Все они становились на лыжи, едва научившись ходить, и многие из них были областными и всесоюзными чемпионами. Кроме лыж, они не знали ничего. Единственными их интересами, помимо лыж, были пьянство, карты и амуры с отдыхающими на курорте женщинами. В детстве все они ходили в местную начальную школу, где научились читать и писать, но большинство из них вскоре позабыли даже то малое, чему их научили в школе. Ни один из них и понятия не имел о том, что такое «идеология»; мало кто слышал о Марксе и Энгельсе, а о Ленине они знали только то, что после его смерти Сталин взял на себя заботу о трудящихся всего мира.

Такое невежество инструкторов стало предметом беспокойства местного партийного начальства. Инструкторы по лыжам находились в контакте с рабочими, те по возвращении с курорта могли дать ход самым обескураживающим историям о невежественных горцах, и потому политическую грамотность инструкторов следовало поднять на должный уровень. Начальство решило, что на каждом курорте должен иметься инструктор с университетским образованием, который мог бы обучать инструкторов-горцев марксистской идеологии. Левантер полностью отвечал этим требованиям, и университет отпускал его каждую зиму на четыре месяца для того, чтобы он, обучая колхозников, как стоять на лыжах, два раза в неделю проводил для своих коллег политинформацию. В конце каждого месяца он должен был проверять их успехи в изучении марксистской идеологии. Тем, кто дважды проваливал экзамен, не продлевали удостоверение инструкторов по лыжному спорту. Трижды провалившихся выгоняли с работы. При этом единственным экзаменатором своих учеников был сам Левантер.

На самом первом занятии Левантер упомянул «конец девятнадцатого века». Кто-то спросил, как люди могут определять, что один век кончается, а другой начинается. Ни один человек в классе не смог ответить на этот вопрос. На занятии, посвященном Троцкому, все удивлялись, каким образом человек, основавший пролетарское государство, мог так быстро превратиться в его заклятого врага.

Для поддержания своего спортивного мастерства на уровне, не уступающем их идеологической подкованности, все инструкторы должны были дважды в год – в декабре и марте – участвовать в совместных зачетных соревнованиях. Этот весьма широко освещавшийся Чемпионат лыжных инструкторов включал в себя скоростной спуск, слалом, прыжки с трамплина и лыжный кросс. Когда Левантер впервые принял участие в этих соревнованиях, он был единственным участником не из местных, и потому привлек к себе всеобщее внимание. По его мнению, он находился в хорошей форме и был полон сил. Уверенный в своей скорости и выносливости, он рассчитывал попасть в число первых десяти-пятнадцати участников.

На старте гонки он решил поначалу не слишком напрягаться, чтобы распределить силы на всю дистанцию. Сорок пять участников растянулись вдоль трассы, и вдруг Левантер обнаружил, что бежит в полном одиночестве. Уже смеркалось, когда он подошел к финишу. На стадионе было пусто: ни судей, ни журналистов, ни радиокомментаторов, ни лыжников, ни болельщиков. Левантер понял, что пришел последним, и что ни одна живая душа его не ждет. Ему пришло в голову, что на каком-то отрезке гонки сбился с пути, и поэтому все решили, что он сошел с трассы. Вечером он поговорил об этом с товарищами и, к своему великому разочарованию, обнаружил, что вовсе не заблудился, а всего-навсего бежал гораздо медленнее всех инструкторов.

На следующее утро Левантер начал политинформацию с вопроса:

– Каковы, по словам товарища Сталина, пять главных факторов, определивших нашу победу в войне?

Инструкторы, как обычно, запуганные, сидели в мрачном молчании.

– Добровольцы имеются? – спросил Левантер, изучая их постные лица.

– Последние добровольцы погибли в Первую мировую! – выкрикнул кто-то из задних рядов. Класс загоготал.

– Будем честными друг с другом, – сказал Левантер. – Я финишировал вчера последним, с таким же настроением, с каким будете вы, когда получите на экзамене такие вот вопросы.

Чтобы подчеркнуть особую конфиденциальность того, что он сейчас скажет, Левантер встал, закрыл окна и запер дверь. Потом поставил стул посредине комнаты и собрал инструкторов вокруг себя.

– Я не победитель, – сказал Левантер. – Но никто из нас не рождается для того, чтобы проигрывать. Нас здесь сорок пять человек. В мартовских соревнованиях нас тоже будет сорок пять. Неважно, если я финиширую сорок пятым, но я не хотел бы прийти к финишу на несколько часов позже всех. Вам это понятно?

Инструкторы согласно кивнули.

– Я вряд ли сумею бежать быстрее, чем могу, зато вам ничего не стоит бежать медленнее. Поэтому для нашей общей безопасности – моей на соревнованиях и вашей на экзамене – предлагаю вам всем бежать медленнее, так, чтобы, придя к финишу, я увидел перед собой последних десять участников. До марта у вас есть еще время обдумать мое предложение.

В день проведения мартовской лыжной гонки утро было ясным и безветренным, а снег – хрустящим и плотным. Это были последние соревнования в сезоне. Они проводились в выходной день и потому привлекли к себе очень много зрителей, включая столичный бомонд, жен и детей членов правительства, партийное начальство и представителей дипкорпуса.

На первых этапах гонки Левантер чувствовал себя в блестящей форме; к середине дистанции стал отставать, но обнаружил, что бежит не один. Всякий раз, когда он делал неверный шаг и терял скорость, шесть-восемь инструкторов замедляли свой бег одновременно с ним. Он видел, как кто-нибудь из них то и дело оглядывался через плечо и кричал товарищам:

– Я его вижу, вижу!

Левантер и на этот раз финишировал последним, но всего лишь на тридцать секунд позже сорок четвертого участника соревнований. Окруженный репортерами и болельщиками, Левантер слышал, как радиокомментатор сообщал слушателям, что погодные условия на сегодняшних состязаниях были чрезвычайно тяжелыми, и потому время победителя этого года почти на час уступает прошлогоднему.

Левантер любил кататься на лыжах в одиночестве. В карман своей куртки он обычно клал небольшой фотоаппарат и то и дело останавливался, чтобы заснять контрастные и изменчивые высокогорные пейзажи. Как-то он решил отправиться на Аваль, самый длинный лыжный маршрут в Вальпине. Наверху там всегда было довольно ветрено, так как рядом простирался ледник под названием Солнечный Пик, зато на протяжении целой мили шел идеально пологий спуск. За этим спуском следовала череда небольших подъемов, заканчивающаяся ровным плато, а за ним – первый из пяти очень крутых спусков, благодаря которым трасса считалась одной из лучших в Альпах. Добравшись до плато, Левантер наткнулся на группу из четырех лыжников, медленно спускавшихся вниз против ветра. Труднее всех явно приходилось молодой женщине, одетой не в лыжный костюм, а в овчинный полушубок и шерстяные рейтузы. Было очевидно, что ее пугает и крутизна ожидающего ее спуска, и открывающаяся перед ней трасса. Всякий раз, набирая скорость на спуске, она тут же ее замедляла и сворачивала с трассы. Резкое движение направляло ее вверх по склону, и она металась так зигзагом, пока, в отчаянной попытке остановиться, не увязала в глубоком снегу. У нее то и дело расстегивались крепления, отчего лыжи болтались на одних только прикрепленных к лодыжкам ремешках. Болтающиеся лыжи доставляли ей страшное неудобство. Левантер видел, что это случилось с ней уже несколько раз, и удивлялся, почему она до сих пор не поранилась о стальную окантовку лыж.

Трое ее спутников были одеты в лыжные костюмы и управлялись с лыжами вполне профессионально. Подъехав ближе, Левантер услышал их голоса с британским акцентом и понял, что они досадуют на ошибки своей подруги.

Женщина в очередной раз упала в рыхлый снег. Она была в ста футах выше Левантера, но он слышал ее тяжелое дыхание и стоны. С каждым движением она все больше увязала в снегу, но пыталась бороться и встать на ноги, словно боялась задохнуться под снегом. Она отчаянно трепыхалась, словно раненое насекомое, и никак не могла вставить ботинки в крепления.

Левантер быстро достал фотоаппарат и сделал несколько снимков увязшей в снегу женщины. Потом он сфотографировал ее товарищей. Трое мужчин сначала недовольно уставились на него, но вскоре перестали обращать на него внимание.

– Держись, малышка, ты молодец! – прокричал один из них.

– Жми вниз, иди по трассе! – проорал другой.

Наконец ей удалось подняться на ноги. Пока мужчины помогали ей стряхнуть липкие комья снега, Левантер подъехал к ним и сфотографировал всех четверых.

Он вежливо улыбнулся:

– Прекрасный день, не так ли?

Мужчины натянуто кивнули.

– Вы часто катаетесь по Авалю? – спросил Левантер.

– Нет, мы здесь впервые, – ответил один.

– Отличная трасса, – заметил Левантер. – Трудная, но отличная.

Он посмотрел на молодую женщину. На щеке у нее был синяк, на лбу – кровоточащий порез.

– А вы? – спросил он ее. – Вы катались тут раньше?

– Да что вы! Я вообще только вчера встала на лыжи, – добавила она, оправдываясь.

– Вчера? – изумился Левантер. – Вы хотите сказать, что только вчера начали кататься на лыжах, а сегодня уже находитесь на Авале, на высоте одиннадцати тысяч футов?

Женщина кивнула и попыталась улыбнуться. Левантер подъехал к ней вплотную.

– Послушайте, – сказал он негромко, – вы давно знаете этих людей?

Она нерешительно взглянула на них, потом на Левантера:

– Я встретила их, когда каталась вчера.

– Вчера! И они, зная, что вы едва стоите на лыжах, взяли вас на Аваль, одну из самых трудных трасс в Альпах?

– Да. Но почему вы об этом спрашиваете?

– Да просто потому что любопытно. А они сказали вам, что ждут не дождутся, когда вы себя угробите?

Один из мужчин подъехал к нему.

– Эй, ты, полегче! – проговорил он сердито. – Что за идиотские вопросы?

Не обращая на него внимания, Левантер продолжал говорить женщине:

– Неужели они вас не предупредили? А ведь это только начало трассы и еще не самый худший ее участок. У вас нет ни малейшего шанса пройти ее живой.

Она слушала, не произнося ни слова.

– Возможно, вы не понимаете, что чем дальше, тем спуск становится коварнее, – продолжал Левантер.

– Вы не имеете права так запугивать человека! – вмешался один из англичан.

Левантер обернулся к мужчинам.

– Теперь слушайте вы, – сказал он. – Этой молодой леди придется спуститься вниз пешком, а вы понесете ее лыжи. Я буду рядом и прослежу, чтобы с ней ничего не случилось. Если она пострадает, имейте в виду, что я сделал достаточно снимков для того, чтобы полиция Вальпины упрятала вас всех за решетку.

– От чьего имени вы действуете? – рявкнул один из мужчин.

– От имени элементарной гуманности, – ответил Левантер. А потом, быстро вскинув фотоаппарат, сфотографировал их еще раз, прежде чем они успели прикрыть руками лица. Не произнеся ни слова, девушка сняла лыжи и отдала их своим спутникам. Они начали долгий пеший спуск.

Дело близилось к вечеру, когда они добрались наконец до промежуточной станции. Левантер ждал их в кафе. Сначала все сделали вид, что не заметили его. Но после еды, когда мужчины занялись лыжами, женщина проскользнула к его столику.

– Без вас я бы не справилась, – прошептала она. – Вы спасли мне жизнь.

Она нагнулась, притянула к себе его лицо и поцеловала. У нее были сухие, обветренные губы.

Утром следующего дня не успел Левантер еще снять халата, ему в номер принесли завтрак. Он открыл дверь и оказался лицом к лицу с человеком огромного роста, который держал в руках поднос с завтраком. Официант вошел в комнату и поставил поднос на стол. После чего не ушел, а остался в номере и, прислонившись к стене, принялся глазеть в окно. Полагая, что черноволосый великан ждет чаевых, Левантер дал ему какую-то мелочь, лежавшую на комоде. Мужчина взял чаевые, но не двинулся с места.

– Это все, спасибо, – сказал Левантер.

Официант опять не обратил на него внимания. Тогда Левантер подошел к подносу и склонился над ним, как бы проверяя содержимое. «Два яйца всмятку, хлеб, масло, кофе, молоко, – принялся перечислять он довольно громко, – сахар, соль, перец». И продолжил: «Мармелад, джем… Да, и, конечно, салфетка, вилка, нож, ложка. Все в порядке». Он посмотрел на официанта, как бы подтверждая, что больше ничего не нужно. И снова тот не шелохнулся. Тогда, уже совсем раздосадованный, Левантер прямо обратился к нему и сказал еще громче:

– Кажется, все. Благодарю вас!

Человек чуть повернулся и глянул вниз на Левантера.

– Ешьте! Не отвлекайтесь! – сказал он хрипло и подбородком указал на поднос. – Ешьте!

И опять отвернулся к окну. Левантер чуть было не вспылил, но сдержался.

– Есть или нет – это мое личное дело, – сказал он.

Словно порицая капризничающего ребенка, великан взглянул на Левантера, указал на поднос и повторил, повысив голос:

– Не отвлекайтесь! Ешьте! Ешьте! – И скрестил руки на груди.

Левантер немного подумал и, соотнеся странное поведение официанта с его ненормальным ростом, решил, что тот, вероятно, чокнутый. Он постарается выбежать из номера, чтобы не спровоцировать великана. Но и сдаваться не хотел. Официант заметил его колебание.

– Ешьте! – приказал он, опуская вниз руки. Любой его кулак, прикинул Левантер, мог бы размозжить ему голову, как яйцо всмятку.

Чтобы не раздражать великана он решил повиноваться, сел и приступил к еде. Довольный происходящим, официант вновь занял свой пост у окна, то и дело бросая оттуда взгляд на стол и проверяя, как идут дела. Как только Левантер с трудом проглотил последний кусок, великан подхватил поднос и спокойно вышел из номера.

Невероятно злой и униженный, Левантер тут же оделся и отправился к управляющему гостиницей.

– Один из ваших официантов, очень высокого роста, черноволосый…

– Это Антонио! – прервал его управляющий, вежливо улыбаясь. – Он родом из Барселоны.

– Мне все равно, откуда он родом, – сказал Левантер, неожиданно вспомнив русских в вагончике канатной дороги. – Он принес мне завтрак и отказался выходить из номера до тех пор, пока я не съем все до последней крошки.

Управляющий выжидающе посмотрел на Левантера.

– Но он ведь не помешал вам съесть завтрак, сэр?

– Не помешал! Но почему он стоял у меня над душой, пока я ел?

– Видите ли, сэр, наши постояльцы, заказывающие еду в номер, частенько прихватывают себе что-нибудь из посуды в качестве сувенира, – ответил управляющий. – А эта недостача, если официанты не заметят кражи и не доложат о ней, вычитается в конце недели из их жалованья.

– Но мне-то какое до этого дело? – спросил Левантер.

– Антонио – испанец, а значит, человек чести. Он не желает платить за ошибки других и потому лично следит за всей посудой, с которой ему приходится иметь дело. – Управляющий выдержал паузу. – Знаете, господин Левантер, вы – первый, кто возмутился его присутствием. Возможно, вы просто не любите испанцев.

Глубоко погрузившись в шезлонг, Левантер сидел наверху, на террасе промежуточной станции. Им владел неопределенный, но совершенно беспредельный страх. Сначала страх обволакивал его медленно, словно серая снежная туча, а потом стал расти, отчего сердце заколотилось с удвоенной силой.

Левантер запаниковал и стал задыхаться. Еще несколько лет назад он был уверен, что его сердце вполне подчиняется разуму, является его покорным и точным как часы слугой. Но в такие минуты, как сейчас, Левантер понимал, что сердце – истинный хозяин его чувств, и если в этой грубой, примитивной помпе произойдет какой-нибудь сбой, он не сумеет вернуть ее в рабочее состояние. Мозг откликнулся на осознание этого факта ощущением невыразимого ужаса.

Левантер привык приспосабливать свое существование к прихотям этого органа, подобно тому как привык потакать требованиям своей плоти. Он никогда не шел против ритмов сердца. Когда сердце работало безостановочно, Левантер наполнял жизнь людьми и событиями. Когда оно хотело покоя, Левантер наслаждался повседневной жизнью, не обращая внимания ни на случайность, ни на необходимость. Вместо того чтобы рассматривать свою жизнь как работу разума, он предпочитал называть ее «действием и бездействием сердца», как было написано на одном записывающем ритмы сердца приборе, который он видел в больнице, где проходил как-то обследование.

Левантер всматривался в застывшие зловещие скалы, напоминающие стены древнего замка, и чувствовал, что его состояние мало-помалу улучшается. Потом увидел, что поднимающийся над лесными просторами туман постепенно оседает на широком ровном берегу посреди долины.

Тогда он оглядел террасу, испугавшись вдруг, что надолго оставил ее без внимания. Ничего не изменилось: все те же люди за столиками; трое мужчин, ради наблюдения за которыми он явился сюда, по-прежнему сидели здесь, потягивая белое вино. Заместитель министра внутренних дел Королевства Индостран, казалось, тяготился присутствием двух телохранителей, сопровождавших его на лыжной прогулке, и перестал разговаривать с ними. Левантер видел, как замминистра несколько раз поглядывал на ледник Солнечный Пик, словно оценивая надвигающийся туман. Левантеру было известно, что он – страстный лыжник и потому, пока не переменилась погода, наверняка захочет совершить еще один спуск. И действительно, вскоре замминистра наклонился, чтобы закрепить лыжные ботинки. Телохранители залпом допили вино и вслед за боссом занялись своими ботинками. Заместитель министра подозвал официанта и оплатил счет.

В это время суток большинство лыжников предпочитают выше промежуточной станции не забираться. Левантер заметил, что почти все вагончики канатной дороги отправлялись по последнему, четырнадцатиминутному участку пути на Солнечный Пик пустыми.

Трое мужчин поднялись, застегнули молнии на куртках, натянули шапочки и направились к вагончикам. Они выглядели как три толстых бизнесмена, освоивших лыжи в преклонном возрасте. На их родине горнолыжный спорт вошел в моду совсем недавно. Теперь любой, кто хоть сколько-нибудь приближен ко двору, отправлялся зимой в Альпы. Высокопоставленные шишки отдыхали на супершикарных курортах. Однако замминистра внутренних дел, обвиняемый западной прессой в массовых арестах, пытках и казнях, опасался преследования со стороны журналистов и потому катался в менее популярной Вальпине, где его могли и не узнать.