Текст книги "Свидание вслепую"

Автор книги: Ежи Косински

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 16 страниц)

Мадлен засмеялась:

– Бедняжки! Как же вы расплатились за ужин?

– Метрдотель отвел меня в сторону и согласился на десятимесячную рассрочку. Это был мой первый урок относительности богатства в Америке, – сказал Левантер.

Они прошли пешком до Ист-Ривер. По реке, в направлении гавани Южных улиц, медленно скользила трехмачтовая шхуна. Вдалеке поблескивали огни порта. На палубе шхуны сидел одинокий гитарист; негромкие звуки музыки разлетались над водой. Мадлен и Левантер встали, прислонившись к балюстраде. Первые волны, поднятые прошедшим мимо парусником, ударились о камни набережной.

– За многие годы образ жизни Кирклэндов стал и моим собственным, – сказала Мадлен. – Не окажись я с миссис Кирклэнд, мне пришлось бы самой зарабатывать себе на жизнь и получать иногда точно такие же уроки.

– А вы думали когда-нибудь о детях? О том, чтобы выйти замуж? – спросил Левантер.

– Думала. Но я не настолько смелая, чтобы заводить ребенка без мужа. А выходить замуж не хочу. Знакомые мужчины боятся, что, привыкнув к жизни с Кирклэндами, я не сумею довольствоваться обычными доходами. А те, кто богат, думают, что я развращена близостью богатства господина Кирклэнда и за деньги продамся любому. – Она помолчала. – Были и другие мужчины– молодые, симпатичные, яркие. Они притворялись, что влюблены в меня, но на самом деле им было нужно лишь одно – добраться через меня до постели миссис Кирклэнд и после смерти господина Кирклэнда жениться на ней.

Шхуна казалась здесь несколько неуместной – реликт из иного мира. Левантер поймал себя на мысли, что думает о миллионах людей, никогда не рассекавших океанские волны на роскошном теплоходе. Мир этого опыта был для них таким же чуждым, как для него самого – мир Мэри-Джейн Кирклэнд. На какой-то миг, глядя на стоящую рядом с ним женщину, он испытал чувство горечи. Какая случайность, что по прихоти судьбы Мадлен Саксон легко вступила в тот мир богачей, о котором многие другие, всю жизнь пытающиеся в него войти, имеют лишь самые приблизительные сведения.

– В письме к миссис Кирклэнд вы упоминали о своей любви к Альпам, – сказала Мадлен. – Я там никогда не была.

– А я думал, вы путешествовали с Кирклэндами повсюду, – ответил Левантер.

– Конечно. Но Билл Кирклэнд ездил куда-либо исключительно по делам, а Мэри-Джейн не хотела без него путешествовать. Она никогда не бывала в Греции, Испании и Италии, в десятках других стран.

Левантеру показалось, что эта тема ей не совсем приятна. Мадлен выглядела подавленной, беззащитной. Неожиданно для себя Левантер почувствовал к ней нежность и мягко взял ее за руку. Она не стала изображать чопорность. Они пошли по городу дальше и вскоре оказались западнее от Пятой авеню.

– Вот моя квартира, – сказал Левантер, указывая на свой балкон. Они стояли на противоположной стороне улицы. – Здесь я живу и работаю.

– Большая квартира? – спросила Мадлен.

– Две комнаты, кухня и ванная, – ответил Левантер. Он представил себе, в каких апартаментах жила Мадлен у Кирклэндов, и почувствовал некоторую неловкость оттого, что его квартира такая скромная.

Мадлен казалась озадаченной.

– Две комнаты? Но если вы здесь работаете, то где вы спите? – спросила она серьезно.

Ее удивление было таким искренним, что Левантер не смог удержаться от смеха.

– Вы слишком долго жили у Кирклэндов! – сказал он. – Если бы вы были русской актрисой, я пригласил бы вас ко мне посмотреть фотографии. Это был бы предлог завлечь вас к себе.

– А какой предлог найдете вы для меня? – спросила она с вызовом.

– Зайти чего-нибудь выпить. Узнать, как одинокий холостяк может работать, жить и развлекать даму – и все это всего в двух комнатках, – улыбнулся Левантер.

Мадлен взяла его под руку.

– Чудесный предлог, – сказала она, и они пересекли улицу.

Оказавшись в его квартире, она пришла в восхищение от того, насколько экономно он использует столь тесное пространство. Левантер показал ей «американку» – свою раскладушку, которую оставил в кабинете в качестве сувенира, – и рассказал о том затруднительном положении, в которое поставила его однажды перспектива эту раскладушку разложить. Он в шутку спросил:

– А вы бы как отреагировали?

Мадлен рассмеялась и сказала, что все механическое слишком ее раздражает.

Левантер посмотрел на нее. У нее было круглое лицо без единой морщинки, узкий носик, изящно очерченные губы и широко расставленные голубые глаза, придававшие ей невинный вид. Левантер предложил подвезти ее на своей машине. В этот час машин было мало, и уже через несколько минут, миновав огни моста Джорджа Вашингтона, они ехали по крутым темным закоулкам парка Форт-Трайон к «Монастырской аркаде», по прихоти какого-то миллионера перенесенной сюда из другого времени и другого места. Потом Левантер отвез Мадлен назад в центр города через Гарлем, где она никогда прежде не бывала.

Когда он остановил машину у ее дома, Мадлен сказала:

– Миссис Кирклэнд или я позвоним вам насчет ужина. – Она замолчала, но явно хотела что-то добавить. – Между прочим, – сказала она, пошарив в кармане куртки, – я украла кое-что у вас в доме. На память. – Она раскрыла ладонь, но в темноте ничего не было видно. – Жетон для турникета. Наверное, для того, чтобы попасть в вагончик канатной дороги, в Альпах! – воскликнула она.

Металл блеснул на свету.

– Это жетон нью-йоркского метро! – засмеялся Левантер. – Ничего подобного в коллекции миссис Кирклэнд вы не найдете!

Мадлен наклонилась к нему, быстро чмокнула в щеку и поспешила к входной двери. Привратник бросился ее отворять.

Через два дня Левантер получил визитную карточку от миссис Кирклэнд. Она извинялась за отсутствие в тот вечер и приглашала отужинать с ней и несколькими друзьями в субботу. Деликатный постскриптум уведомлял о необходимости иметь черный галстук, так что Левантер немедленно отправил почистить и погладить свой старый смокинг.

Горничная провела его в библиотеку. Мадлен Саксон оставила группу гостей и подошла поприветствовать его. Левантер спросил, неужели миссис Кирклэнд опять чувствует себя неважно и не может спуститься. Не успела Мадлен ответить, как появился дворецкий с подносом напитков, и она отошла в сторону.

Один из гостей повернулся к Левантеру и вежливо спросил, давно ли тот знаком с миссис Кирклэнд. Левантер собирался ответить, что еще ни разу с ней не виделся, но тут Мадлен представила ему очередную пару.

– Мне понравилась ваша вещь в «Инвесторз Квортерли»! – сказал мужчина. – Мэри-Джейн мне ее прислала. Высший класс!

Левантер вежливо поклонился.

– Я собирался сегодня поговорить с миссис Кирклэнд, – воскликнул он. – Надеюсь, она будет в добром здравии и поужинает с нами.

Мужчина высоко поднял брови.

– В добром здравии? Что вы хотите этим сказать? С ней что-то случилось? – Он обратился к Мадлен Саксон, которая беседовала с гостями неподалеку. – Что случилось, дорогая? – Мадлен повернулась к ним. – Господин Левантер спрашивает, в добром ли ты здравии? Как ты себя чувствуешь, Мэри-Джейн? – Он взял ее ручку и поцеловал пальчики с нежностью старого друга. Она подошла поближе и встала между ним и Левантером.

– Как мило, что ты обо мне беспокоишься, Джордж, – сказала она, похлопывая Левантера по руке. – С нашей самой первой встречи Джордж не перестает беспокоиться о моем здоровье. Правда, Джордж?

Левантер утратил дар речи и почувствовал, что краснеет.

Объявили о начале ужина. В столовой был накрыт круглый стол на двенадцать персон. Левантера посадили справа от Мэри-Джейн. Она все время смотрела на него, негромко посмеиваясь, желая показать ему, как довольна своим розыгрышем. В бледно-розовом вечернем платье, скрывавшем ее крупные бедра и подчеркивавшем тонкую талию и покатые плечи, с простым прямоугольным алмазом, висящим на тонкой серебряной цепочке между ее маленьких грудей, она казалась почти красавицей.

За ужином, беседуя с другими гостями, он чувствовал, что Мэри-Джейн смотрит на него. Когда же он болтал с ней и она наклонялась к нему, он замечал, что ее друзья внимательно разглядывают его, а дворецкий и официантки обмениваются тревожными взглядами.

Случайно он поймал себя на том, что рассматривает развешанные по стенам картины и пытается выяснить причину своего дискомфорта: он никак не мог понять, то ли сожалеет о том, что эти шедевры хранятся в частном доме, где они недоступны широкой публике, то ли просто завидует тому, что не является владельцем этих картин.

После ужина, когда в гостиную подали кофе и ликеры, Мэри-Джейн отвела Левантера в сторону.

– Когда я сказала, что была с миссис Кирклэнд, я просто добавила предлог «с», – прошептала она. – Саксон – моя девичья фамилия, Мадлен – имя, которым я в детстве подписывала письма, которые писала своим подружкам. Надеюсь, вы не сердитесь.

Левантер уже отошел от замешательства, которое испытал, когда понял, что одурачен. Он улыбнулся ей.

– Сегодня вы выглядите потрясающе, – мягко сказал он.

Какое-то мгновение она изучала его.

– Использую драгоценную оправу Кирклэнд, – пробормотала она, склонив голову.

В полночь Левантер собрался уходить вместе с последними гостями. Мэри-Джейн остановила его.

– Если бы я была русской актрисой, – сказала она, – я попросила бы вас остаться, чтобы осмотреть остальную часть квартиры. Это был бы предлог оставить вас еще на пару рюмочек.

– А какой предлог найдет для меня миссис Кирклэнд?

– Останьтесь и посмотрите, как живет одинокая вдова в старом трехэтажном особняке на Парк Авеню.

Когда все гости ушли, Мэри-Джейн с нескрываемой гордостью провела его по лабиринту комнат. Третий этаж особняка занимали ее личные апартаменты: спальня, обитая розовой тафтой, две гардеробные, ванная с позолоченными кранами и маленький бассейн, выложенный розовым мрамором.

Пока Мэри-Джейн переодевалась в гардеробной, Левантер внимательно изучил фотографию Уильяма Кирклэнда, стоявшую на ночном столике. Вернулась Мэри-Джейн. В длинном лиловом шелковом халате она казалась еще более высокой и величественной. Мэри-Джейн позвонила вниз, чтобы принесли чай и сандвичи.

– Мистер Кирклэнд был гораздо старше тебя, – заметил Левантер.

– Когда мы встретились, ему было уже за семьдесят, – сказала она.

Она села на край кровати и сбросила туфли. Левантер сидел на маленькой скамеечке в изножье кровати.

– Я только-только начала работать в отделе рекламы, когда он заглянул к нам исправить одну копию. Влечение было мгновенным – и взаимным.

– Чем ты это объясняешь? – спросил Левантер.

– Билла привлекла моя молодость, – ответила она, – и в то же время зрелость. – Она улыбнулась. – А меня – его власть. Мы начали тайно встречаться. Ежедневно писали друг другу, письма передавали через уличных посыльных.

Она посмотрела на фотографию, потом перевела взгляд на Левантера.

– Когда мы встретились, Билл был женат, у него было двое взрослых сыновей, каждому за сорок. Оба работали в «Кирклэнд Индастриз». В течение года Билл развелся, обеспечив жене фантастическое по размеру содержание. На следующий год мы поженились.

Горничная внесла поднос с чаем.

– И как муж, и как исполнительный директор корпорации, Билл был очень гордым человеком, – продолжала Мэри-Джейн. – Он считал себя не хозяином, а хранителем «Кирклэнд Индастриз», и не хранителем своей семьи, а ее хозяином.

Она снова взглянула на фотографию.

– Однажды его сыновья позволили себе какие-то оскорбительные замечания в мой адрес. Билл вызвал секретаря и преданную стенографистку и попросил сыновей повторить эти слова, председателю совета директоров «Кирклэнд Индастриз». И когда они, каждый старше меня почти вдвое, сказали своему отцу: «Ты свалял дурака, женившись на этой сопливой шлюшке!», Билл немедленно созвал заседание совета директоров, и его предложение исключить обоих сыновей из совета прошло единогласно. Сыновья Билла были убеждены, что отец пересмотрит свое решение, поэтому не предприняли никаких юридических шагов и не стали искать работу у конкурентов. Оба принесли мне извинения, и я умоляла Билла вернуть их на работу в корпорацию. Билл попросил меня никогда больше не упоминать их имена.

Она умолкла, явно огорченная собственными воспоминаниями.

– Незадолго до того заседания я воспользовалась случаем и вызвала их. И едва их узнала – оба сильно постарели и имели жалкий вид, один из них был нетрезв. Я сказала Биллу, что к нему пришли сыновья. «У меня нет сыновей, – сказал он. – Моя компания не имеет дела с теми, кого уволила из своих рядов». И жестом велел мне выйти. Когда я рассказала об этом сыновьям, два стареющих мужчины рыдали у меня на глазах.

Из другой комнаты донесся бой часов. Левантер взглянул на свои часы. Мэри-Джейн откинулась на подушки, вытянув ноги и раздвинув колени. Ее окружала аура нежной чувственности, и Левантеру расхотелось уходить.

Но он встал, смиряя свой порыв.

– Вы не хотите остаться? – спросила она.

Он неторопливо осмотрел окружающую его роскошь. Ему никогда не приходила в голову мысль заняться с ней любовью. Стать ее любовником было несложно; однако он боялся выйти за отведенные ему пределы.

– Я хочу остаться, – сказал Левантер. – Но не могу не задать себе вопрос, хотел ли бы я остаться, если бы вы были просто Мадлен Саксон.

– Я никогда не буду Мадлен Саксон.

– И хотел ли бы я остаться, если бы не выгода, которую сулит это драгоценное обрамление? – спросил он.

– Вы никогда этого не узнаете, – тихо проговорила она.

Левантер не двигался с места и пытался разобраться в своих эмоциях. Выражение его лица при этом не менялось. Мэри-Джейн была для него открыта, она перешла все границы и теперь ожидала от него знака или слова.

Мэри-Джейн предложила пожениться. Услышав эти слова, Левантер почти испугался. Он боялся, что женитьба на ней – лишь первый шаг на пути созидания их собственной судьбы. Его не оставляло предубеждение, что если они поженятся, счастливый случай превратится из благодетеля в жестокого террориста и накажет их обоих за попытку установить контроль над своими жизнями, осуществить жизненный заговор. Он решил, что этот страх объясняется отголосками его детства, когда он читал один роман за другим и полагал, что если в романах отражается правда жизни, то он без труда сможет предугадывать их сюжеты, даже не читая все эпизоды подряд, а следовательно, и в жизни есть сюжеты, которые можно предугадать.

Они летели на «Ночном полете», возвращаясь в Нью-Йорк после поездки в Мексику. Мэри-Джейн сказала, что если он согласен, то они поженятся в городе, где от них не потребуют предъявлять ни водительские права, ни справки об анализе крови, поскольку не хотела, чтобы пресса и падкие на скандалы журналисты подняли шум. Она считала, что им следует пожениться как можно скорее, потому что устала уже скрывать от всех, что они живут вместе, и селиться во время путешествий в разных гостиничных номерах единственно для того, чтобы сохранить имя Кирклэнда незапятнанным.

Она направилась в кухню проверить, готов ли ленч. Левантер смотрел в окно. Если судьбе угодно наказать его женитьбой на Мэри-Джейн, прикидывал он, почему она не наказала его за то, что он уже почти два года живет с ней? Какой смысл предугадывать будущее, если конечный результат происходящего все равно зачастую остается неопределенным?

Он вспомнил одно утро, которое началось с его прекрасного самочувствия в доме своей любовницы-миллионерши. Совершенно голый, он брился в ванной Мэри-Джейн, как вдруг уронил бритвенное лезвие, и оно застряло между мраморной плитой умывальника и стеной. Сверху он не смог до него дотянуться, поэтому с головой забрался под умывальник, но и так ничего не обнаружил. Для большего удобства он перевернулся на спину, приподнял ноги и, упершись ступнями в раковину, просунул голову как можно дальше. Лезвие он наконец увидел, но выбраться оттуда уже не смог. Он протиснулся под умывальник так далеко, что его ноги там застряли. Нужен был кто-то другой, чтобы вытащить его ноги. Мэри-Джейн уже ушла на какую-то утреннюю встречу. Он стал звать на помощь дворецкого, но из-под умывальника его голоса было почти не слышно. Вскоре в ванную комнату вошла пожилая француженка, служанка Мэри-Джейн, увидела его голое тело и, воскликнув: «Пардон, мсье!», исчезла. Левантер снова закричал, но больше никто не пришел – вероятно, служанка предупредила всю прислугу, что поклонник мадам в голом виде занимается какими-то странными упражнениями, и его не следует беспокоить. Так он в скрюченном положении провел под умывальником несколько часов. Спасение пришло только в полдень, когда вернулась Мэри-Джейн.

Он позвонил летчику, чтобы тот узнал, в каком ближайшем городе на их пути закон разрешает заключать брак без каких-либо предварительных условий. Через несколько минут поступил ответ: Вирмингэм, штат Алабама, меньше чем два часа полета.

Подали ленч. Левантер сообщил Мэри-Джейн, что они могут пожениться в Бирмингеме. Она велела летчику приземлиться в Бирмингеме.

Мэри-Джейн с Левантером отправились в гости к старому приятелю Билла Кирклэнда, преуспевающему бизнесмену, который только что вышел на покой и проживал теперь одиноко в роскошном имении «Блэк-джэк» на Лонг-Айленде. Они полетели туда на вертолете и приземлились на поросшей травой площадке. Встретивший их хозяин тут же захотел продемонстрировать Мэри-Джейн и ее родившемуся за границей мужу атомное убежище. После того как вертолет взлетел, освободив посадочную площадку, хозяин нажал кнопку крохотного электронного устройства, вмонтированного в пояс на его брюках, и стальная плита под посадочной площадкой сдвинулась в сторону, открывая вход в подземный туннель. Они спустились вниз по лестнице, плита автоматически задвинулась за ними, и автоматически включилась установка для очистки воздуха и защиты от проникновения радиоактивной пыли.

Спустившись по лестнице, они миновали сложную систему дверей и отсеков. Хозяин объяснил, что в бомбоубежище можно войти через несколько входов из дома и на территории его владения.

Левантер ожидал увидеть нечто вроде бомбоубежища, в котором он ребенком провел много дней в Восточной Европе во время Второй мировой войны. Вместо этого они оказались в помещении, в точности копирующем один из самых модных ресторанов на Манхэттене, со стойкой бара, стульями с высокими спинками и красными кожаными сиденьями, с зеркалами на стенах – даже скатерти и столовые приборы были воспроизведены до мельчайших деталей.

Хозяин нажал кнопку, и часть стены отодвинулась в сторону, а за ней оказалась еще одна лестница, ведущая вниз. На нижнем этаже, объяснил он, находится несколько спален, ванные комнаты, библиотека, гостиная и кухня. Через генератор сюда непрерывно поступает свежий воздух, датчики регистрируют уровень радиации в радиусе двадцати миль, а несколько радиоприемников, телемониторов и передатчиков позволяют поддерживать связь с внешним миром и внутри убежища.

Хозяин сообщил им, что запасов пищи и медикаментов здесь достаточно для того, чтобы восемь человек могли бы нормально существовать в течение шести месяцев и таким образом пережили бы непосредственную опасность ядерной войны, и что он постоянно пересматривает список людей, которых хотел бы пригласить разделить с собой это убежище.

Похлопывая Мэри-Джейн по плечу, он сказал:

– Ты ведь знаешь, что всегда была в их числе.

Мэри-Джейн благодарно чмокнула его в щеку.

Позже, когда она была поглощена изучением библиотеки в убежище, хозяин отвел Левантера в сторону.

– Буду с вами откровенен, Джордж, – задушевным голосом проговорил он. – Вас нет в моем списке, несмотря на то что вы женаты на Мэри-Джейн.

Левантер вежливо кивнул.

– Для тех, кому придется жить вместе под землей, шесть месяцев – огромный срок, – сказал хозяин. – Поэтому необходимо знать все о тех, с кем собираетесь делить убежище.

– Прекрасно вас понимаю, – согласился Левантер.

– Это вовсе не значит, Джордж, что вы мне не симпатичны, – решительно произнес хозяин. – Скорее наоборот. Можно было бы только удивляться, если бы вы, будучи таким привлекательным, не сделали бы карьеру.

– Не совсем вас понимаю, – сказал Левантер.

– Вы много пережили. Русаки. Работа на автостоянке. Вы все это пережили. И вот взгляните на себя сейчас. – Он ненадолго замолчал как бы для того, чтобы его намек в него впитался. – Вы женаты на Мэри-Джейн, на такой красивой женщине и к тому же одной из самых богатых вдов в Америке, окруженной самыми могущественными друзьями.

– Мы встретились с Мэри-Джейн на «свидании вслепую», – сказал Левантер.

– Разумеется, Джордж, – поспешно согласился он. – Но неужели все ваши удачи начинались со «свиданий вслепую»? – Он взглянул на Левантера и, скривив губы, продолжил: – А не было ли у вас какого-то поступка, какой-нибудь ужасной цены, которую пришлось заплатить, чтобы остаться невредимым? – Он снова посмотрел на Левантера и, словно испугавшись, что задел его чувства, тут же добавил: – Возьмем, например, меня. Как и о любом англосаксе и протестанте, обо мне все до мелочи известно: муниципальные, штатные, федеральные документы отражают каждый этап моей жизни; в школах, больницах, клубах на меня заведены дела, хранящиеся в архивах; существуют люди, которым известна каждая стадия моей личной и профессиональной жизни. А можно ли что-то узнать про вас? – Он понизил голос. – Что известно вашей жене Мэри-Джейн о том, кто вы такой на самом деле?

Левантер не знал, что ему ответить.

Мэри-Джейн закончила осмотр библиотеки и присоединилась к ним. Ленч, приготовленный исключительно из запасов, имевшихся в бомбоубежище, должны были подать прямо сюда, в обстановке, приближающейся к ситуации ядерной войны.

По пути в столовую комнату Мэри-Джейн упала. Она сказала, что зацепилась каблуком за ковер. На следующий день, когда они играли в теннис, она снова упала, и снова сослалась на то, что споткнулась. Левантер обратил внимание на то, что оба раза она упала на спину так, словно чувство равновесия внезапно покинуло ее.

Когда они вернулись домой в Нью-Йорк, Левантер сказал, что ее падения внушают ему тревогу. Мэри-Джейн призналась, что в последние недели падала несколько раз, но заявила, что причина этого – рассеянность и неуклюжесть. Левантер настоял на том, чтобы она прошла тщательное медицинское обследование, и она нехотя согласилась.

Через неделю был поставлен предварительный диагноз: раковая опухоль во внутреннем ухе. Вскоре последовало окончательное заключение: рак пустил метастазы в мозг; об операции не могло быть и речи.

Несколько недель Мэри-Джейн провела в постели и только в редких случаях узнавала его. Периоды ясного сознания наступали внезапно и так же внезапно заканчивались. В такие минуты сиделка вежливо покидала комнату. Мэри-Джейн говорила с Левантером так, словно он только что откуда-то явился, словно он где-то отсутствовал, а сейчас пришел поговорить с ней, а она все это время его ждала. Левантер сидел на краешке кровати, и они смотрели друг на друга словно впервые, как это нередко бывает после долгого расставания.

Мэри-Джейн было известно о своей болезни и о медицинском заключении. Она расплакалась только однажды – когда сказала Левантеру, что ее болезнь поставила крест на том, что она полагала своей миссией: дать ему свободу, предложить такую жизнь, какой бы он жил и сам, получи он такое огромное наследство. Она хотела бы, чтобы он распоряжался ее деньгами без малейшего стеснения и чувства вины, обычно возникающих у наследников, и делал все то, что больше всего интересует его в жизни.

– Вместо этого ты женился на растении, – сказала она, – и по закону не сможешь развестись со мной раньше, чем через семь лет, поскольку я признана умственно неполноценной. А если я буду угасать годами? Тогда ты будешь прикован ко мне, не сможешь снова жениться, завести детей.

– Ты подарила мне самые прекрасные моменты в моей жизни, – сказал Левантер.

Мэри-Джейн взглянула на него, погрузилась в раздумье, потом впала в забытье. Ее глаза продолжали смотреть на него, скользили взглядом по комнате, но сознание пребывало где-то в другом месте. Ее тело еще жило, но она его уже не ощущала. В комнату вернулась сиделка и заняла место у постели Мэри-Джейн. Левантер целыми днями не выходил из квартиры, ожидая малейших признаков ее реакции, заглядывал ей в глаза, которые были открыты, но не видели. Время от времени он кормил Мэри-Джейн и провожал в ванную комнату: она склоняла голову ему на плечо, и он поддерживал ее рукой. Он одевал ее и раздевал, причесывал, помогал купать, досуха вытирал, укладывал в постель. В такие минуты она напоминала младенца.

Последние признаки жизни покинули ее тело так же спокойно, как мысли оставили ее сознание. Он почувствовал, что теряет своего единственного ребенка и снова становится сиротой. В порыве отчаяния он переехал в свою старую квартиру, которую, пока они были женаты, использовал как офис.

Всякий раз, когда его взгляд падал на фото Мэри-Джейн на ночном столике, ему вспоминались слова: «Это было, и этого не было».

Однажды вечером, проходя мимо «Карнеги-Холла», он увидел, что из череды портретов на афишах на него смотрит знакомое женское лицо. Жирные черные буквы резко контрастировали с ее светлыми волосами и бесцветными глазами.

Концерт уже начался, и касса закрывалась. Билетерша взглянула на него и меланхолично объяснила, что все билеты проданы. Не произнеся ни слова, Левантер достал карандаш и бумагу. Он притворился, что дрожит. Левой рукой он сжимал правое запястье, удерживая руку и направляя ее по бумаге. Большими неровными буквами он написал, что пришел на концерт потому, что страдает припадками, облегчить которые может только музыка. Женщина прочитала его записку. Прежде чем она успела ответить ему отказом, он отпустил правую руку и несколько раз судорожно шлепнул себя по уху. Женщина занервничала, видимо опасаясь, что сейчас у него начинается припадок. Она торопливо сунула руку под прилавок и выдала ему билет, который кто-то забронировал, но так и не забрал. Левантер расплатился и, все еще дрожа, бросился внутрь.

Зал был полон звуками, которые вырывались из-под пальцев пианистки. Исполняемая ею музыка привела его в восхищение. Эту вещь играла его мать, и он вспомнил, что часто слушал ее в записи, как будто музыка могла вернуть ему былые эмоции.

Его место было в последнем ряду: он с трудом различал черты лица пианистки, словно смотрел на нее в перевернутый театральный бинокль. Он прекрасно помнил, какие чувства испытал, впервые услышав ее игру. Но, как и прежде, он не в силах был понять свои чувства.

Он окинул взглядом аудиторию. Все сидели неподвижно, поглощенные льющейся на них сокровенной и непосредственной музыкой. Это была чистая духовность – без слов, без жестов. Никто не шевельнулся до самого окончания концерта.

Не успели еще отзвучать аплодисменты в ответ на ее поклоны, как он отправился за кулисы. Уверенной походкой прошел мимо охранников и, пробормотав, что мадам его ждет, попросил костюмершу провести в ее гримерную. Рабочие сцены внесли в комнату несколько корзин с цветами. Левантер видел, что снаружи уже собралась толпа почитателей.

Полина открыла дверь, стоя спиной к комнате и повернувшись к фотографам в коридоре. Она оставила свои автографы на нескольких программках и наконец вошла и затворила за собой дверь. От возбуждения на ее лице играл румянец. Дойдя до середины комнаты, она заметила Левантера. Сначала она смотрела на него с удивлением, потом попросила открыть бутылку вина, стоявшую на столике. Он наполнил два бокала. Она отпустила костюмершу, присела на стул напротив него и пригубила вино.

– Очередной крупный успех, – сказал Левантер.

Полина сухо улыбнулась.

– Хорошая публика. Но теперь она разошлась. Осталась только запись, воспоминание.

– В этом воспоминании сохраняется чувство, к которому можно прислушиваться многократно, – сказал Левантер.

– Можно, – согласилась она. – Но только как источник для размышлений; волшебство спонтанности исчезает. – Она помолчала. – Тогда в пещере в Вальпине ты рассказывал мне о бейсболисте, убившем девушку, которую когда-то любил.

Левантер кивнул.

– Ты рассказал эту историю по какой-то причине. Что это была за причина?

– Я хотел, что бы ты запомнила эту историю. И возможно, запомнила того, кто ее тебе рассказал.

– Каким тебе хочется остаться в памяти? – Она посмотрелась в окаймленное лампочками зеркало на туалетном столике и поправила прическу.

– Как память, в которой осталось чувство, – ответил он.

– Без волшебства спонтанности?

Она встала и направилась к корзинам с цветами. Она читала вложенные в них визитные карточки и телеграммы, вдыхала аромат, поправляла листья. Глядя на нее, он боялся, что может утратить смелость.

– Я живу в квартале отсюда, – сказал он. И прежде чем она успела возразить, схватил ее за руку. – Пойдем со мной. Прощу тебя.

Полина закусила губы. Не сказав ни слова, она зашла за ширму и через несколько мгновений появилась в обычной одежде. Она протянула руку за пальто, он помог ей. Следуя за ней, он легонько касался лицом ее волос.

Когда они вышли в коридор, Полина нежно прикоснулась к его руке и остановила его.

– Зачем? – спросила она.

– Я боюсь тебя потерять, – ответил он. При звуке этих слов у него всплыли в памяти слабые воспоминания, но настолько слабые, что он не обратил на них внимания.

– Зачем? – снова спросила она.

– Я хочу, чтобы ты меня полюбила, – сказал он. – Чтобы хотела меня так, как хочу тебя я. Я убежден, что это последний мой шанс.

Полина высвободилась из его объятий и отступила.

– Твой последний шанс? Какой шанс?

– Присутствовать в желании, а не в памяти. Испытывать новые эмоции, новые чувства, которые не являются отражением памяти. Стать частью спонтанного волшебства.

Когда они вышли из лифта и подошли к его квартире, он обнаружил, что за время его отсутствия дверь покрасили. Краска уже высохла, но когда он сунул ключ в замочную скважину, он не поворачивался – краска проникла внутрь и затвердела там. Я могу потерять ее из-за капли краски, подумал он.

Полина развеселилась.

– Ты уверен, что живешь здесь? – спросила она.

Левантер боролся с замком, тот не поддавался.

– У тебя нет случайно с собой жидкости для снятия лака? – спросил он.

– У меня нет даже ночного халата, – ответила она.

Левантер был в полном отчаянии. Была уже почти полночь; хозяин дома живет не здесь. На помощь пришла Полина.

– А где маляры хранят свои принадлежности? – спросила она.

Они спустились в подвал, где среди сломанных холодильников и пылесосов, тряпок и ведер Полина отыскала банку со скипидаром и Левантер отлил оттуда немного в валяющуюся рядом бутылку. Когда они вернулись к двери, Полина передала ему свою расческу с длинной ручкой и он накапал скипидара вдоль ручки прямо в замочную скважину. Потом вставил и повернул ключ. Дверь отворилась.