Текст книги "Фотография в профиль"

Автор книги: Ежи Эдигей

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)

– Может быть, я этого и не сделаю, поскольку всегда питал к вам самые дружеские чувства.

– Премного благодарен.

– Хочу обратить ваше внимание ещё на одну деталь сомнительного свойства.

– Слушаю вас внимательно.

– Вы хорошо рассмотрели эту фотографию?

– Естественно, – ответил Щиперский.

– Офицер СС, про которого вы говорите, что это Рихард Баумфогель, выглядит мужчиной в возрасте приблизительно двадцати пяти лет.

– Согласен. На эти годы он вполне тянет.

– Его возраст на снимке также подтверждается официальными документами, удостоверяющими, что Баумфогель руководил гестапо в Брадомске с 1940 года по декабрь 1942 года или же, возможно, по январь 1943. После января 1943 года никто в Брадомске его уже не видел. Кстати, это подтверждает и письмо, полученное из Германской Демократической Республики, в котором точно указывается, что Рихард Баумфогель родился в городе Гливице двадцать третьего октября 1917 Года. Возраст человека на фотографий соответствует этому году рождения. Таким образом, даже если допустить, что на снимке действительно изображён Баумфогель, то нам придётся признать, что его фотографировали не позднее весны 1942 года.

– Почему именно весны?

– Взгляните на эти ландыши.

– Какие ландыши?

– Если вы внимательно рассмотрите фотографию, то заметите, что на письменном столе стоит вазочка с букетиком цветущих ландышей. Эти цветы нельзя найти, в другое время года, они появляются только весной, а точнее – ранней весной.

– Ценное наблюдение, – согласился прокурор.

– Значит, снимок сделан весной 1940 года или годом позднее. В худшем случае в 1942 году.

– Ничего не имею против, но это никоим образом не опровергает подлинность снимка.

– Но возникает неувязочка с возрастом моего клиента.

– Не понял.

– Станислав Врублевский попал в отряд поручика Рысь летом или ближе к осени 1943 года.

– Правильно. Баумфогель пролез в партизанское движение после симуляции своей смерти в сражении на Курской дуге в июле 1943 года.

– Да, но учтите, что Станиславу Врублевскому тогда было всего девятнадцать лет.

– Вы повторяете его слова?

– У вас, кажется, отыскался свидетель, который помнит этого человека в период деятельности партизанского отряда. Уточните у него, на сколько лет выглядел тогда Дикарь.

– Антоний Галецкий – так зовут нашего свидетеля, – описывая Дикаря, назвал его юнцом.

– Вот видите, – торжествовал адвокат.

– Но надо иметь в виду, что свидетель вспоминал события сорокалетней давности. Этот человек, хотя и употребил слово «юнец», тем не менее узнал Баумфогеля на не очень чётком снимке, опубликованном в газете, – снимке худшего качества, чем наша копия. Свидетель запомнил его молодым парнем, но не забывайте, что Галецкого нельзя рассматривать в качестве эксперта, который мог бы квалифицированно заявить, что нашему «партизану» было только девятнадцать, а не двадцать пять лет.

– Двадцатипятилетнего человека он не назвал бы юнцом.

– Галецкий был намного старше Баумфогеля, поэтому мог так его назвать. Тем более сейчас, когда ему перевалило за семьдесят. В его памяти все молодые люди, партизанившие в лесах, останутся юнцами.

– Я с этим не могу согласиться.

– Стоит ли спорить из-за одного слова? – попытался обратить всё в шутку прокурор.

– Речь идёт не о слове, а о свободе или тюрьме для моего клиента.

– Вы полагаете?

– Если защита докажет, что Станислав Врублевский на шесть лет моложе Баумфогеля, то есть родился в 1923 году, то он автоматически должен быть освобождён.

– А как быть с заключением экспертизы лаборатории криминалистики?

– Пусть подполковник Качановский использует эту бумагу по другому назначению.

– И как же защита собирается доказывать возраст подозреваемого?

– Мы потребуем обследовать Станислава Врублевского, чтобы выяснить, сколько ему лет.

– Вы хотели бы поручить это лаборатории криминалистики?

– А почему бы нет? Ведь там тоже есть врачи.

– Что я слышу, пан меценас? Вы подвергаете сомнению надёжность экспертизы лаборатории криминалистики, которая установила тождество Врублевского и человека, изображённого на фотографии, и в то же время согласны на проведение лабораторией ещё одной экспертизы!

– Если заключение экспертизы в Кракове окажется для моего клиента неблагоприятным, – спокойно ответил Рушиньский, – то я потребую её повторить. В таком деле надо иметь результаты, не вызывающие никаких сомнений.

– Взаимоисключающие результаты двух экспертиз могут породить ещё большие сомнения.

– Тогда мы потребуем провести третью.

– И так до тех пор, пока у суда не иссякнет чувство юмора, – пошутил прокурор.

– До тех пор, пока у суда не выработается правильный взгляд на данную проблему, – поправил его адвокат. – Кстати, я опасаюсь, что если опыты по определению возраста моего клиента будут развиваться в благоприятном для него направлении, то прокуратура потребует привлечь к этой работе других экспертов.

– Возможно, – согласился Щиперский. – Но чтобы представить вам доказательства нашей беспристрастности, я заранее даю вам своё согласие на обследование арестованного с целью выяснения его возраста. Пожалуй* ста, составьте и направьте мне соответствующее требование.

Рушиньский открыл свой старый портфель и вынул из него лист бумаги с машинописным текстом.

– Пожалуйста, уже составил.

– Какие ещё бумаженции вы приготовили для меня?

– При столь односторонне проведённом милицией дознании у меня, конечно, появится много разных претензий. Пока могу познакомить вас с ещё одним требованием защиты.

– Слушаю, пан меценас.

– Станислав Врублевский в своих показаниях довольно подробно описал, как была уничтожена его родная деревня, как гитлеровцы расстреливали её жителей. Назвал также дату, когда это произошло. Перечислил названия населённых пунктов, в которых он останавливался, когда пробирался из района Несвиж до Люблина. Сообщил фамилию крестьянина, у которого ему пришлось перезимовать. Защита требует проверить эти данные.

– Проверять спустя сорок лет?! Мы знаем, что эти деревни есть на старых картах, уже проверили. Гауптштурмфюрер СС, прежде чем дезертировать из армии или отправиться на выполнение шпионского задания, ознакомился со штабными военными картами и, конечно, хорошо запомнил и выучил наизусть весь маршрут своего придуманного путешествия. Мы не исключаем, что он лично участвовал в уничтожении деревни Бжезница.

– Вы сочинили для себя сценарий и стараетесь подогнать под него имеющиеся факты. Вижу, что методы Качановского проникли и в вашу деятельность, пан прокурор.

– Наш сценарий, – резко перебил его Щиперский, – предусматривает доказательство вины обвиняемого. А сценарий защиты рассчитан на то, чтобы этому воспрепятствовать, причём она всё чаще, по нашим наблюдениям, начинает прибегать к недозволенным приёмам.

– Извините, пан прокурор, но по долгу службы вы обязаны проверять и те факты, которые говорят в пользу арестованного.

– Вы уже забыли, что я с пониманием отнёсся к предложениям защиты о проведении двух экспертиз?

– Врублевский назвал нескольких людей, с которыми он общался, когда пробирался в Люблин, – продолжал адвокат. – Необходимо их разыскать.

– Чем они помогут следствию?

– Если их найти, то будет доказано, что мой подзащитный совершал своё путешествие как раз тогда, когда Баумфогель хозяйничал в Брадомске. Вы допустили ошибку, пан прокурор. Шеф гестапо не мог находиться в деревне Бжезница, сожжённой гитлеровцами семнадцатого мая 1942 года. После мая Баумфогель по крайней мере ещё полгода вершил неправый суд над жителями Брадомского района. Кстати, до сражения на Курской дуге, то есть до июля 1943 года, он служил в одной из дивизии войск СС. Если бы нашли хотя бы одного человека, который встречался с Врублевским до июля 1943 года, это явилось бы подтверждением и его показаний, и его невиновности. Вот почему я придаю такое большой значение розыску таких людей.

– Вам легко говорить. Но как их отыскать через сорок лет? Даже если допустить, что ваш клиент говорит правду.

– Я согласен, защите такое не под силу, но только не прокуратуре, располагающей огромными возможностями.

– Эти люди могли давно скончаться.

– Или переехать на постоянное жительство в Варшаву – на ту самую улицу, где мы сейчас так мило беседуем.

– Врублевский назвал лишь фамилии. В основном это белорусские крестьяне. Он не знает ни их имён, ни отчеств, ни дат рождения.

– Но он перечислил деревни, в которых эти люди жили. Там их и надо искать.

– В настоящее время указанные населённые пункты находятся на территории Белорусской Советской Социалистической Республики.

– Некоторые жители перечисленных деревень могли репатриироваться из БССР в Польшу в 1946 году или во время последующих репатриаций. В архивах Государственного управления репатриации хранятся списки таких переселенцев.

– Да разве сможет кто-нибудь осилить такой объём работы?

– Любая работа бесценна, если она снимает с человека несправедливое обвинение и исправляет ошибку правосудия. Ведь моему клиенту грозит смертная казнь.

– Прогнозы – занятие неблагодарное, – выразил сомнение прокурор. – Тем не менее в ваших словах есть доля истины. Мы постараемся навести необходимые справки через картотеку Центрального адресного бюро, а если потребуется, то заглянем и в списки Государственного управления репатриации.

– Рад, что мы пришли к общему знаменателю. Надо искать не только людей, названных Врублевским, а вообще тех, кто жил в этих деревнях. Кто-то из них мог бы, например, вспомнить, что у соседей укрывался или, возможно, работал молодой паренёк из деревни Бжезница. Беседуя с моим клиентом, я просил его восстановить в памяти подробности событий тех лет, названия деревень, через которые он проходил, а также фамилии крестьян, приютивших его. Если трудно вспомнить их имена и фамилии, сказал я, то по крайней мере опишите, как выглядели и где располагались дома, в которых вы находили убежище.

– Такая проверка нам не по зубам.

– Бросьте прибедняться, – улыбнулся Рушиньский. – Если не сможете отыскать этих людей в Польше, попробуйте обратиться к советским властям за правовой помощью. Они нам, конечно, не откажут. Вы, пан прокурор, поедете в Несвиж, а оттуда пройдёте «тропой» Врублевского.

– С удовольствием, если вы составите мне компанию, – рассмеялся Щиперский.

– Вот и договорились. От души рад, что мы достигли согласия по наиболее важным вопросам.

Адвокат попрощался с прокурором, настроение которого после состоявшейся беседы было далеко не радужным. Щиперский немедленно позвонил подполковнику Качановскому и попросил его приехать в прокуратуру. Офицер милиции, выслушав рассказ прокурора о встрече с Рушиньским, буквально схватился за голову.

– Хотел бы я знать чудака, который возьмётся за эту громадную и никому не нужную работу.

– Если посмотреть на ситуацию глазами защиты, то действия Рушиньского логичны, – заметил прокурор. – Он и так благородно поступил, выдвинув все свои претензии в самом начале следствия, а не в зале суда. Иначе судьи могли бы вернуть прокуратуре обвинительное заключение и потребовать провести дополнительное расследование.

– Я не против антропологической экспертизы или экспертизы для определения возраста арестованного. Хотя знаю, что это переливание из пустого в порожнее, так как возраст живого человека невозможно установить точно, допустимы отклонения в один год и даже в пять лет. Вот если бы лаборатория криминалистики располагала хотя бы крошечным кусочком костной ткани… Но мы не собираемся ради этого ампутировать Баумфогелю руку или ногу. Впрочем, если наш дорогой меценас хочет позабавиться, не надо его обижать.

– Ват почему я и не возражал против экспертизы по определению возраста и повторения антропологической экспертизы – но на этот раз в Кракове,

– Бессмысленная затея – поиск несуществующих свидетелей путешествия Баумфогеля. Путешествия, которого никогда не было. Совершенно напрасный труд. Ведь неопровержимо доказано, что личность на снимке и арестованный – это одно и то же лицо. Рушиньский может потребовать проведения ещё сотни экспертиз как в Польше, так и в любой другой стране мира, но какой от всего этого прок, ведь он всё равно останется в проигрыше. Я вчера заезжал в лабораторию криминалистики, и они меня посвятили во все секреты своей работы. Разговоры об ошибках экспертов, которые там работают, не выдерживают никакой критики. Неужели вы думаете, что мы чего-то добьёмся, если загрузим сотрудников милиции просмотром сотен тысяч или даже миллионов фамилий, содержащихся в списках репатриированных из СССР в Польшу?

Меценас Рушиньский оперирует коварным аргументом: никто не может доказать факт существования в мире среди трёх миллиардов людей двух человек с одинаковыми отпечатками пальцев или же абсолютных двойников. Но разве кто-то сумел, спрашивает он, доказать обратное? Такие аргументы ни один суд не примет во внимание; Адвокату нужно заронить в душу судей сомнения и обвинить нас в том, что мы проигнорировали требования защиты. Чтобы такого не допустить, надо проглотить и эту пилюлю,

– Да чёрт с ним, с Рушиньским! – воскликнул Качановский. – А ведь меня предупреждали, что я пожалею, если уговорю вас назначить Мечо защитником на этом процессе. За самонадеянность приходится платить.

– Не сомневаюсь, что любой другой защитник придерживался бы такой же тактики. Она, кстати, продиктована линией поведения его клиента. Могу поспорить, что Рушиньский сам не верит в невиновность Врублевского и так же, как и мы, отождествляет его с Баумфогелем. Но он будет из кожи лезть, чтобы повысить шансы своего подопечного.

– Затяжка дела неминуема. Я вообще не представляю, где мы возьмём людей для проведения проверки такого масштаба. Стоит полковнику Немироху узнать об объёме предстоящей работы, как его кондрашка хватит.

– За полковника я спокоен, но вам покрутиться придётся. Надо будет вспомнить и спортивную ходьбу, и бег. Может быть, отыщете какой-нибудь след в Центральном адресном бюро. Что касается затяжки следствия, то это не так важно, если учесть, что Баумфогелю всё равно обеспечены казённые харчи на долгие годы. Для него лично вопрос о том, когда будет вынесен приговор, принципиального значения уже не имеет,

– Завтра бросаю все дела и выезжаю в Брадомск, – решительно произнёс подполковник, – Не дай бог этому пройдохе попасться мне сейчас на глаза.

– В таком случае не рекомендую появляться сегодня вечером в «Шанхае», – засмеялся прокурор. – Рушиньский не преминет отметить там свой сегодняшний успех.

– И, чтобы окончательно меня добить, возьмёт с собой хорошенькую блондинку, – невесело констатировал Качановский.

Подполковник едет в Брадомск

– Вам не придётся особенно напрягаться, собирая доказательства преступлений Баумфогеля, – сказал Качановскому майор Мечислав Мусял, комендант милиции в Брадомске. – Местные старушки до сих пор пугают этим гестаповцем своих внуков. Я вообще-то и сам родом отсюда, но в те времена, когда здесь заправлял делами любимчик Гейдриха, мне было всего шесть лет. Таким образом, встретиться с ним лично не пришлось, да и мои родные, слава богу, избежали такого «счастья». Скажу только, что сообщение в печати об аресте нашего палача произвело во всём городе и окрестностях огромную сенсацию. К нам обратилось очень много людей по этому делу. Прежде всего с просьбой подтвердить правдивость факта, изложенного в газетной заметке. Приходили также люди, которые предлагали свои услуги в качестве свидетелей. Мы переписали их фамилии и адреса, так как были уверены, что Варшава рано или поздно обратится к нам за помощью.

– Честное слово, майор, – Подполковник понял намёк коменданта, – я уже трижды садился в машину, чтобы ехать в Брадомск, и всегда в последнюю минуту возникали какие-то неотложные дела, из-за которых приходилось откладывать поездку.

Качановский подробно рассказал майору, как был задержан Баумфогель в Варшаве, какими доказательствами располагает обвинение и какую тактику защиты избрали арестованный и его адвокат.

– Странно, – заметил майор Мусял, – что этот тип решил идти ва-банк и всё отрицать. Что бы о Баумфогеле ни говорили, но дураком его не назовёшь. Впрочем, всё поведение этого человека свидетельствует о том, что он может обвести вокруг пальца любого. Его дезертирство из дивизии войск СС, искусно замаскированное под смерть в Курском сражении; укрывательство – сначала в нашей армии, а затем в Гданьске и Варшаве, где он вёл себя тише воды ниже травы; безупречные характеристики, полученные во время прохождения воинской службы, в период учёбы в вузе, а также на работе, – всё это говорит как о большой хитрости, так и об уме. Неужели этот человек не понимает, что проиграл? Попытка уйти от ответственности ничего не даст. На его месте я бы искал смягчающие вину обстоятельства, чтобы сохранить по крайней мере жизнь.

– Я не раз говорил Баумфогелю то же самое во время допросов. Мне вторил и прокурор, который даже пообещал ему при условии признания своей вины не добиваться смертной казни.

– «Художества» Баумфогеля в Брадомске тянут на высшую меру наказания в десятикратном размере. Насколько легко было угодить в здание гестапо, настолько же трудно было из него выйти. Из него или вывозили в лес, раскинувшийся вдоль берега Варты, в котором почти каждую неделю расстреливали поляков, или же грузили в транспорты, отправляемые в Освенцим. Когда в январе 1943 года Баумфогеля откомандировали в войска СС и выслали на восточный фронт, люди облегчённо вздохнули, хотя его преемник вряд ли был лучше. Просто он вёл себя значительно глупее и хуже разбирался в местных условиях. В отлйчие от Баумфогеля, он совсем не Знал поляков.

– И всё-таки, невзирая ни на что, наш арестованный ни в чём не признается и защищается при этом так наивно, что. вызывает недоумение.

– Всё это сильно отличается от привычных стереотипов поведения арестованных военных преступников, – удивлённо заметил майор. – В интересах дела вы должны прежде всего побеседовать с профессором Винцентом Рачковским. Он может познакомить вас с малоизвестными страницами гитлеровской оккупации в Брадомске, а также рассказать много интересного о руководителе местного гестапо.

– Чем он занимается?

– Винцент Рачковекий – бывший преподаватель брадомского лицея. Сейчас ему, если не ошибаюсь, семьдесят пять лет, но он всё ещё, как говорится, в хорошей форме, то есть в полном и физическом, и душевном здравии. По профессии он историк, а по увлечению исследователь и летописей своего города. Его перу принадлежит интересная краеведческая книга, котирую он, конечно, подарит вам. на память.

– Он тоже пострадал от Баумфогеля?

– В начале 1940 года шеф гестапо решил очистить город от интеллигенции. По его приказу хватали адвокатов, ксендзов, учителей, врачей. Лишь единицам удалось вырваться из лап гитлеровцев. Большинство арестованных были отправлены в концентрационные, лагеря; откуда почти никто не вернулся. Рачковскому тогда повезло. Из гестапо его вызволил какой-то австрийский генерал, с которым отец профессора подружился, когда они вместе служили в австрийской армии в первую мировую войну. Семье профессора удалось разыскать этого австрийца и попросить заступничества. У генерала оказались влиятельные связи, иБаумфогель скрепя сердце вынужден был отправить Рачковского в Краков, откуда тот через две недели благополучно вернулся.

– Баумфогель как-нибудь отомстил профессору за своё поражение?

– Никак. Должность шефа гестапо в Брадомске не была, разумеется, пределом, мечтаний молодого офицера, но тем не менее, представляла собой неплохой трамплин для дальнейшего продвижения по службе. Баумфогель занял эту должность, когда ему было всего двадцать три года. Естественно, не потому, что он был семи пядей во лбу, а исключительно благодаря протекции. Поэтому неудивительно, что Баумфогель предпочёл не скрещивать клинки с другим, возможно, ещё более могущественным кланом в фашистской иерархии, столь эффективно продемонстрировавшим силу в деле с Рачковским. Шеф гестапо счёл за благо промолчать. Следует иметь в виду, что немцы– среди них даже гестаповцы – ненавидели Рихарда Баумфогеля так же сильно, как и поляки. Только поэтому сразу Же после похорон Гейдриха его отправили на восточный фронт. Такое назначение приравнивалось к смертному, приговору, поскольку опальные фашистские чины попадали там на самые опасные участки боевых действий.

– Тем легче он мог инсценировать потом свою смерть, – заметил Качановский. – Должен сделать вам комплимент, майор, за прекрасное знание не только истории оккупации Брадомска, но и биографии нашего героя.

Майор Мусял улыбнулся, польщённый похвалой гостя из Варшавы.

– Об оккупации у меня остались лишь обрывочные детские воспоминания, – сказал он, – но они – часть моей жизни, потому что я коренной житель этого города. В нём начал работать после окончания офицерской школы и постепенно, передвигаясь со ступеньки на ступеньку, дослужился до знания майора и должности коменданта местной милиции. Мне много рассказывали о том страшном времени, Кроме того, сознаюсь, что, узнав о задержании Баумфогеля, я стал ждать вашего визита и подготовился к беседе с вами,

– Вы не уязвлены, майор, тем, что именно Варшава ведёт следствие, а не городская комендатура гражданской милиции в Брадомске?

– Нисколько. Вы даже не представляете, какую огромную тяжесть вы сняли с моих плеч. Долгое кропотливое следствие по этому делу потребовало бы подключения к нему всех моих сотрудников. А их мне недостаёт даже для несения нормальной патрульной службы. Другое дело – столица. У вас неизмеримо больше возможностей, вам и карты в руки.

– Вы несколько преувеличиваете, – вздохнул Качановский, вспомнив последние шаги адвоката Рушиньского. – Я сражаюсь со своим начальством за то, чтобы мне добавили несколько человек для расследования дела, на пока почти безуспешно – выбил всего двух сотрудников. Как проехать к этому профессору? Не хочется вызывать его в городскую комендатуру.

– Разумеется, не стоит. Пан Винцент живёт недалеко отсюда. В небольшом домике, с красивым садом. Я у него учился в школе. С удовольствием покажу вам дорогу к его дому.

Старый профессор не мог скрыть своего удовлетворения, узнав о причине приезда подполковника Качановского в Брадомск.

– Когда мне показали фотографию Баумфогеля в газете, я сразу узнал этого мерзавца, – сказал Рачковский. – Прежде всего по характерному шраму от пули на правой щеке.

– Это не шрам, а родимое пятно.

– Возможно. Я не уточнял. Гитлеровцы толковали между собой, что Баумфогель был ранен в сентябре 1939 года и удостоился чести получить железный крест из рук самого фюрера.

– Снимок в газете очень не чёткий. У меня есть получше. – Качановский показал профессору экземпляр, взятый в Главной комиссии по расследованию гитлеровских злодеяний в Польше.

– Да, снимок неплохой. Хорошо заметно родимое пятно, – подтвердил Рачковский. – Должен сказать, что я впервые вижу Баумфогеля в мундире. Он неизменно носил штатский костюм, а военную форму надевал только во время официальных поездок за пределы Брадомска.

– Вы часто его видели?

– Старался как можно реже попадаться ему на глаза.

– После ареста вас допрашивал Баумфогель?

– Нет, он сам не участвовал в допросах. Иногда – впрочем, это бывало довольно редко – он или входил в какую-нибудь камеру и беседовал с заключённым, что обычно заканчивалось для того трагически – его вскоре уводили на расстрел, или же приказывал доставить арестованного на несколько минут в свой кабинет. Поэтому мне странно видеть плётку на его письменном столе. Этот гестаповец действовал совсем иными методами. Он был палачом кабинетного стиля: подчинённые производили аресты и облавы, допрашивали и истязали заключённых, а он позднее писал на документах лаконичные резолюции – «расстрелять» или «отправить в концлагерь». Но никогда никому не передоверял решение судьбы ни одного из тех, кто томился в подвале здания гестапо. От его настроения зависело, увидит ли человек приход очередного дня или погрузится во мрак небытия. А грязную работу он поручал делать другим.

– Его побаивались?

– Вы имеете в виду немцев?

– Да, поскольку с поляками всё ясно: они боялись гестаповцев, потому что каждая встреча с любым из этих извергов, могла закончиться для них трагически.

– Гитлеровцы боялись его не меньше, чем мы. Ведь он был фаворитом самого Гейдриха – второго после Гиммлера человека в СС и полиции. Хотя в районном центре, каким был Брадомск, располагались конторы различных немецких ведомств, теоретически не подчинявшихся гестапо, полновластным хозяином города был, несомненно, Баумфогель, облачённый неограниченной властью и сконцентрировавший в своих руках все бразды правления. Даже гитлеровский бургомистр не осмеливался ему перечить.

– А его начальство не пробовало подрезать ему крылья?

– Я слышал об одной такой попытке, – ответил Рачковский. – Вам, конечно» известно, что гестапо в Брадомске подчинялось шефу гестапо всего генерального губернаторства, резиденция которого находилась в Кракове. Туда, по-видимому, дошли жалобы на самоуправство Баумфогеля, потому что в конце 1941 года из Кракова прибыла специальная комиссия во главе с обергруппенфюрером СС Гансом Шмидтом. Но буквально через несколько дней комиссия по приказу из Берлина была отозвана. Не прошло и месяца, как Шмидт получил назначение в Югославию командиром одного из подразделений войск СС по борьбе с партизанами, и вскоре югославы помогли ему благополучно отправиться на тот свет. А страх и ненависть, испытываемые к ставленнику Гейдриха даже в гестаповских кругах, нисколько не уменьшились. Все только и ждали, чтобы он на чем-нибудь споткнулся.

– Случалось ли шефу гестапо соприкасаться с другими помимо заключённых представителями польского населения?

– Иногда родственники арестованных приходили просить Баумфогеля помиловать их близких. Он никогда не отказывал в приёме жёнам или материм этих несчастных и со злобным удовлетворением извещал их о дате казни или депортации в концлагерь. При этом всегда был предупредительно вежлив и говорил с поляками только на польском языке. Настоящий садист с изысканными манерами. На службе, как, впрочем, и во всём городе, ввёл железную дисциплину. За малейшую провинность отправлял подчинённых сразу на фронт. Поэтому неудивительно, что после гибели в 1942 году могущественного Гейдриха судьба его выкормыша Баумфогеля была предрешена. Он пробыл ещё несколько месяцев на своём посту, но затем, судя по всему, ему посоветовали в Берлине попроситься добровольцем в войска СС, действовавшие на восточном фронте. Такой совет ничем не отличался от приказа. «Друзья» постарались направить его на самый опасный участок фронта – на Курскую дугу. Позднее я сам читал некролог в «Фёлькишер Беобахтер», в котором говорилось, что Рихард Баумфогель погиб «за фюрера и фатерланд».

– Как видите, не погиб, а очень ловко улизнул из армии. Как дезертиру ему бы не удалось надёжно спрятаться в третьем рейхе, поэтому он примкнул к партизанам, а позднее вступил в Войско Польское, Преспокойно жил и работал в Варшаве до самого последнего времени.

– Удивительно сложилась судьба этого человека. Он и сам был личностью с очень странным и сложным характером. Главной особенностью этого человека было стремление любой ценой выделиться, быть непохожим на других. Взять хотя бы историю с фамилией. Ведь фамилия «Баумфогель» обычно пишется у немцев с одним «л», так всегда писал и его отец. Сын, чтобы не походить на «толпу», добавил в немецкое написание фамилии второе «л». Ребёнок из обыкновенной шахтёрской семьи, в которой мать была по национальности полька, в которой доминировали польские обычаи и традиции, он вдруг превращается в фанатичного гитлеровца. Любопытно, что при этом он всегда охотно демонстрировал своё знание польского языка и, как мне рассказывали, любил читать польские книги.

– Вы довольно подробно проследили его жизненный путь.

– Да. Я бы сказал, что, с точки зрения психолога, это очень неординарная фигура. Например, когда Баумфогель узнал, что его дни в Брадомске сочтены, он вдруг освободил из гестапо большинство арестованных поляков. Проявил, таким образом, удивительное милосердие. Но сделал он это не из-за угрызений совести, а назло вышестоящему начальству. Поляков он ненавидел всей душой. Репрессии против местного населения осуществлялись в Брадомске с большим размахом и жестокостью, чем в других городах районного масштаба. Больше было крови и трупов. Баумфогель первым ввёл на территории генерального губернаторства публичные экзекуции. Если в других местах временами ещё можно было надеяться, что невиновного человека выпустят в конце концов на свободу или позволят каким-то образом откупиться, то в Брадомске для тех, кто попадал в гестапо, иного пути, кроме расстрела или концлагеря, не существовало. О необычайном садизме этого типа говорит хотя бы тот факт, что он сам выбирал места для экзекуций, а затем шутил, что был бы крайне огорчён, если бы расстреливаемые не смогли перед смертью насладиться чудесным видом живописного леса и протекающей рядом реки Варты. Вам станет понятнее характер шефа гестапо, если вы побеседуете с пани Якубяк.

– Почему именно с ней?

– Это вдова Павла Якубяка, рабочего местной мебельной фабрики. Во время оккупации фабрика выпускала продукцию для нужд вермахта. Рабочие трудились с прохладцей, по существу, саботировали задания. Однажды Баумфогель арестовал несколько десятков рабочих фабрики – прежде всего бывших членов профсоюза и профсоюзных активистов. Некоторых из них расстреляли, а остальных отправили в концентрационные лагеря, где их тоже ждала в конечном итоге смерть. Пани Якубяк отважилась пойти в гестапо и ходатайствовать об освобождении мужа. Беседа с Баумфогелем, который согласился её принять, произвела на неё неизгладимое впечатление.

Подполковник Качановский вопросительно посмотрел на майора.

– У нас есть адрес этой пенсионерки, бывшей медицинской сестры, – сказал майор. – Я видел её несколько дней назад и даже предупредил, что она будет, по-видимому, приглашена в комендатуру, чтобы дать показания. Мои слова не вызвали у неё возражений.

… По лицу Марии Якубяк потекли слёзы, когда она стала вспоминать трагические подробности своего свидания с шефом гестапо.

– Это произошло в январе 1942 года, а точнее – двенадцатого января, – рассказывала она. – В тот день гестапо неожиданно окружило мебельную фабрику. У немцев уже был составлен список людей, подлежащих аресту. Всех рабочих согнали на площадь перед фабрикой, и там им зачитали двадцать фамилий, в числе которых был и мой муж. Группу арестованных отделили от толпы и погнали в здание гестапо, где им предъявили обвинение в организации саботажа на фабрике, выполняющей ответственные заказы вермахта. Мы прекрасно понимали, чем грозит такое обвинение. Родственники задержанных искали пути спасения своих близких. Я решила идти к Баумфогелю и просить его помиловать мужа.