Текст книги "Фотография в профиль"

Автор книги: Ежи Эдигей

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц)

Спасибо, что скачали книгу в

Приятного чтения!

Беспокойный клиент

На висевших в коридоре стенных часах стрелки показывали десять минут шестого. Вдоль коридора стояли стулья, на которых сидели несколько клиентов. Из дверей, ведущих во внутренние помещения юридической консультации № 54, время от времени выходили люди, уже обговорившие с адвокатами свои проблемы. Высокий, слегка лысеющий мужчина, старый курьер консультации, постоянно приглашал сидящих в коридоре в маленькие кабинеты, где возле письменного стола могли поместиться только два человека: сам адвокат и преследуемый различными жизненными невзгодами клиент, надеющийся найти здесь спасительный выход из той или иной тупиковой ситуации.

Только закуток, в котором обычно работал популярный варшавский адвокат Мечислав Рушиньский, был пуст (назвать кабинетом это крошечное помещение, отделённое от двух соседних комнатушек тонкой перегородкой, просто язык не поворачивался). Это не могло не показаться странным, так как адвокаты, как правило, очень пунктуальны и знают, что опоздание на судебный процесс или хотя бы на встречу с клиентом может привести к весьма неприятным и дорогостоящим последствиям.

Наконец дверь на лестничную клетку резко распахнулась, и в коридор вошёл, а вернее влетел, мужчина плотного телосложения, с круглым лицом, живыми серыми глазами и почти белоснежной шевелюрой над высоким, испещрённым морщинами лбом. Он промчался по коридору, едва отвечая на приветствия клиентов, и исчез в отведённом ему помещении. Слегка опаздывая в консультацию и не желая ждать двигающегося с черепашьей скоростью лифта, Рушиньский, как обычно, взбежал по лестнице на шестой этаж, с трудом переводя дыхание и не обращая внимания на свои шестьдесят с лишним лет.

Теперь Мечо – ибо именно так называли его друзья и коллеги по работе – торопливо сбрасывал с себя пальто, выдвигал ящики письменного стола и вынимал из них серые папки с адвокатскими делами, которые, по его расчётам, могли ему сегодня понадобиться.

Много повидавший на своём веку курьер, ни о чём не спросив его, принёс и поставил на стол сифон с содовой водой и два стакана. Адвокат наполнил один из них и залпом опрокинул в рот.

– Вот теперь, – произнёс Рушиньский, – мне лучше. Ни одного такси. От Иерусалимских аллей добирался почти бегом.

– Сегодня пан меценас[1]

, как я вижу, оставил свой автомобиль дома?

Мечо многозначительно поднял правую руку:

– Свидание в ресторане «Шанхай».

– С той рыженькой?

Курьер иногда позволял себе обращаться к адвокату в фамильярной манере. Они проработали в консультации бок о бок двадцать пять лет, и старый Франтишек хорошо изучил маленькие секреты знаменитого юриста. Знал, например, что излюбленным местом «деловых» встреч Рушиньского был ресторан китайской кухни «Шанхай». А что касается «рыженьких», то об этой слабости меценаса были прекрасно осведомлены все его друзья. Разве мог об этом не знать старый, умудрённый опытом курьер – стреляный воробей, которого на мякине не проведёшь?

– С другой дамой, – машинально ответил адвокат. – Она не рыжая, а блондинка. Но зато какая! Бомба! – Рушиньский понял, что сказал больше, чем следует, и добавил: – Одна из моих клиенток. У неё очень запутанное дело, и я решил побеседовать с ней в более спокойной обстановке, чем здесь… Меня никто не ждёт?

– Сидит женщина, та самая, из торгового павильона. К вам также хочет попасть врач. Кроме них есть ещё один очень странный тип, – рассказывал Франтишек. – Заявился в консультацию к одиннадцати утра. У меня язык чуть не отсох ему объяснять, что пан меценас принимает клиентов вечером, с пяти до семи, а он всё долдонит в ответ: «Хорошо, подожду». Так и сидит здесь весь день, как на посту:

– Видимо, какой-то приезжий?

– Непохоже. У него нет с собой даже портфеля, кроме того, он без пальто. Сидит сиднем в коридоре и курит как заведённый. Выкурил не меньше двух пачек. Начадил так, что пришлось два раза проветривать коридор, чтобы не задохнуться. Очень странный тип. По-моему, у него не все дома. Может, он удрал из психушки в Прушкове? И всё время не сводит глаз С входных дверей. Шесть часов дожидается вас и даже ни разу не спустился вниз, чтобы перекусить. А когда суёт в рот очередную сигарету, так руки у него выделывают такое, что я каждый раз боюсь, как бы он себе нос не сжёг.

– Ведите его сюда; Посмотрим, с чем пожаловал этот таинственный гость.

– Но будьте с ним, пан меценас, очень осторожны, – предупредил курьер. – Он действительно похож на сумасшедшего. А с такими, известно, как начнётся приступ бешенства, то и вчетвером не сладишь. Вы уж мне по-верьте. У нас на Бжесской улице живёт один такой. Его пять раз забирали в сумасшедший дом. Ну и что? Немного подержат, словно бы Лечат, и снова выпускают – до следующего раза. Я, на всякий случай, буду сидеть возле дверей, у телефона.

Мечислава Рушиньского рассмешило это предостережение бдительного пана Франтишека. Не прошло и минуты, как на пороге «кабинета» появился таинственный клиент. Это был человек приблизительно такого же возраста, как и адвокат, может быть, на несколько лет моложе. Высокий голубоглазый шатен с правильными чертами лица старался сохранять самообладание, но было заметно, что он пребывает в состоянии крайнего нервного возбуждения. У него дрожали не только руки, но даже подбородок.

– Я адвокат Рушиньский. Вы хотели со мной поговорить? Чем могу быть полезен? Присаживайтесь, пожалуйста.

– Меня зовут Станислав Врублевский. – Незнакомец занял указанное ему место напротив адвоката и неожиданно резко повернул голову в сторону двери, за которой послышались чьи-то шаги. Только теперь юрист обратил внимание, как безобразит этого интересного мужчину тёмно-красное пятно на правой щеке, чуть повыше челюсти. Казалось, что по его лицу проползла и оставила неизгладимый след гусеница, окрашенная пурпурной краской.

– Я – Станислав Врублевский! – повторил клиент. – Могу в этом поклясться собственной головой, жизнью моей жены и детей. И я всегда был Станиславом Врублевским, с самого рождения, и останусь им до тех пор, пока жив. Я – Станислав Врублевский, инженер, работаю в проектном бюро в Варшаве на улице Тамка. – Выпалив скороговоркой всё это, незнакомец окончательно потерял контроль над своими нервами.

Рушиньский молча наполнил стакан водой из сифона и подал гостю.

– Пожалуйста, выпейте и Успокойтесь. Прошу вас рассказать всё по порядку.

– Я– Станислав Врублевский…

– Понимаю. Выпейте, пожалуйста.

– Вы думаете, что я сумасшедший?

– Ошибаетесь. Просто я вижу, что вы нервничаете, и будет лучше, если мы побеседуем, когда вы успокоитесь. Поэтому я хочу, чтобы вы взяли себя в руки.

– Если бы я мог! – Врублевский трясущейся рукой приблизил стакан к губам и начал пить, выбивая зубами дрожь по стеклу.

Адвокат молча наблюдал за ним.

– Вам не знакомо это издание? – Врублевский вынул из бокового кармана пиджака книгу и протянул юристу.

– Не читал, – ответил Рушиньский. – По правде говоря, я сам провёл почти четыре года в разных гитлеровских концентрационных лагерях, но не в Освенциме. Поэтому воспоминания Юзефа Бараньского «Я пережил ад и Освенцим» интересовали меня в меньшей степени, чем, скажем, мемуары людей, сидевших в других лагерях. Я приобрёл эту книгу, но пока ещё не удосужился прочитать.

– Если вас не затруднит, откройте её, пожалуйста, на восемьдесят шестой странице.

Рушиньский нашёл указанную страницу и увидел на ней фотографию, увековечившую какого-то гестаповца – судя по знакам отличия, это был гауптштурмфюрер СС. Он сидел в профиль за большим письменным столом, на котором лежала увесистая плётка. На фуражке гитлеровца виднелась кокарда со зловещей эмблемой: череп и скрещённые кости. Перед столом стоял в понурой позе заключённый, а за его Спиной возвышались два гестаповца с такими же плётками в руках. На эту жуткую сцену одобрительно взирал с висевшего на стене портрета господин с известными всему миру усиками и чёлкой. Короткая надпись под фотографией гласила: «Рихард Баумфогель, палач Брадомска».

На правой щеке сидящего гестаповца отчётливо выделялось родимое пятно, похожее на гусеницу. Как это ни удивительно, но даже спустя тридцать с лишним лет в этом гестаповце можно было безошибочно узнать человека, сидящего теперь напротив адвоката Рушиньского. Сходство было просто поразительное!

– Так это вы!?

– Клянусь вам, что нет! Могу поклясться всем самым святым и дорогим в жизни! Однажды утром я пришёл в своё бюро и сразу заметил, что всегда внимательные ко мне коллеги явно сторонятся меня и даже не здороваются. У себя на рабочем столе я неожиданно обнаружил эту книгу, раскрытую на странице с фотографией, которую вы видите.

Рушиньский вновь внимательно посмотрел на снимок и, не говоря ни слова, возвратил книгу Станиславу Врублевскому. Адвокат больше не сомневался, с кем имеет дело.

– И вы решили сразу направиться ко мне?

– Нет, не сразу. Когда я взял в руки книгу, раскрытую на странице с фотографией гестаповца, то, естественно, тут же увидел большое сходство между ним и мною, но расценил это как глупую шутку со стороны кого-то из моих молодых коллег по работе. А поскольку все из отдела, которым я руковожу, бессовестно, таращили на меня глаза, то мне ничего не оставалось, как громко и по возможности самым спокойным тоном произнести: «Действительно, до чего же этот тип похож на меня». После этого я закрыл книгу, положил её на край стола и как ни в чём не бывало принялся рассматривать чертежи. Мои сослуживцы хочешь не хочешь были вынуждены последовать моему примеру.

– Ваши коллеги и вышестоящее начальство раньше относились к вам с симпатией?

– Откровенно говоря, это можно сказать только о моих руководителях. Проектное бюро довольно специфическая организация. В нём можно лодырничать и одновременно прекрасно зарабатывать, выполняя различные левые заказы. Разумеется, в ущерб основной работе. Я эту практику решительно поломал, что, конечно, не всем понравилось. Когда затем я потребовал дисциплины и более высокой производительности труда, то это снова вызвало кое у кого возражения. В моём коллективе есть бесспорно замечательные работники, которые одобряют мои методы. Дирекция знала, что на меня всегда можно положиться, и потому моему, отделу поручались, как правило, самые трудные задания.

– И как же дальше развивались события? – спросил адвокат, полагая, что клиенту необходимо дать выговориться до конца.

– В то утро мне стало очевидно, что весь коллектив избрал в отношении меня тактику бойкота. Сотрудники старались не обращаться ко мне ни по каким вопросам. На следующее утро эта книга вновь лежала на моём столе, открытая на той же странице, Некоторые из моих подчинённых начали вводить в свою речь немецкие слова. Говорю, разумеется, только о тех, кто хоть немного знаком с этим языком.

– Эти слова предназначались для ваших ушей?

– Они говорили вроде бы между собой, но так громко, чтобы и я мог услышать. Вскоре я убедился, что это лишь прелюдия. На третий день меня вызвали к директору. На его письменном столе также красовалось произведение Юзефа Бараньского «Я пережил ад и Освенцим». Должен признаться, что директор, разговаривая со мной, чувствовал себя не в своей тарелке. Он поставил меня в известность о том, что к нему обратились мои сотрудники, которые заявили, что «не хотят работать вместе с гестаповцем». Я, естественно, пытался объяснить своему начальнику, что в данном случае можно говорить только о каком-то нелепом совпадении, об удивительном сходстве двух совершенно разных людей. Директор не стал возражать, но настойчиво попросил не осложнить ему жизнь и побыстрее разобраться в этом вопросе таким образом, чтобы ни у кого не осталось никаких сомнений относительно моей личности.

– И тогда вы надумали пойти ко мне? – Рушиньский почувствовал лёгкое утомление от рассказа собеседника.

– Нет, это было чуть позже. В издательстве, выпустившем книгу, я получил адрес авторе, Юзефа Бараньского, и решил нанести ему визит, чтобы выяснить недоразумение. К сожалению, ни дозвониться, ни достучаться к нему в квартиру не удалось. Какая-то соседка сказала мне, что он с женой уехал в отпуск и неизвестно, когда вернётся. Тем временем атмосфера в проектном бюро всё более накалялась. Уже не только в моём отделе, но и в других сотрудники вели себя со мной так, будто я не существую. Это было заметно даже в столовой, хотя там всегда такая толпа, что не протолкнёшься. Стоило мне только занять место за каким-нибудь столиком, как сидящие рядом моментально вставали и пересаживались к соседям, оставляя меня в одиночестве. А официантка, подавая мне тарелку с супом, не забывала добавлять: «Битте шён»[2]

. Самой ей это никогда бы и в голову не пришло. Ясно, что кто-то постарался её этому научить, И наконец, сегодня утром, когда я сидел за своим рабочим столом, в комнату вошёл один из моих подчинённых, подошёл ко мне, встал по стойке смирно и, выбросив руку вперёд, прокричал: «Хайль Гитлер!» Этого я уже не мог стерпеть и выбежал из здания бюро на улицу. Бежал так долго, пока не сбил дыхание. Постепенно пришёл в себя и вспомнил, что кто-то мне рассказывал о вас как о замечательном адвокате. Разыскал вашу консультацию, и вот сижу здесь уже шесть часов, жду вас. Скажите мне, пожалуйста, что я должен делать в создавшейся ситуации?

– Мне думается, человек, положивший на ваш стол книгу с этим снимком, непременно должен был сообщить о нём и в соответствующие органы. В данном случае или в милицию, или в прокуратуру, – ответил адвокат.

– Я в этом не сомневаюсь.

– Поэтому полагаю, что у вас нет другого выхода, как только самому обратиться в столичную комендатуру гражданской милиции в Варшаве. Если сходство случайное, вы легко докажете свою невиновность. Всегда найдутся, родственники, друзья, – произнёс Рушиньский не слишком уверенно, – которые удостоверят вашу личность.

– Меня арестуют?

– Добровольное обращение в милицию будет безусловно зачтено в вашу пользу. Не хотел бы, однако, вводить вас в заблуждение. До выяснения обстоятельств дела вам придётся, скорее всего, побыть под стражей.

– Вот это-то меня и останавливает.

Адвокат улыбнулся:

– Есть выражение: тюрьмы строятся для людей. Впрочем, не обращайте внимания на мои слова. Если вы действительно не имеете ничего общего с этим Рихардом Баумфогелем, недоразумение быстро выяснится и вам нечего бояться.

– И вы мне не верите?

– Я – адвокат, а вы – мой клиент, и моё субъективное мнение во внимание не принимается. Профессия обязывает меня хранить профессиональную тайну, и вам незачем играть со мной в жмурки. Вы вправе требовать от юриста квалифицированной консультации, и я её даю: советую как можно быстрее добровольно обратиться в милицию, пока она не предприняла какие-то встречные шаги. Отправляйтесь туда немедленно в сопровождении своих родственников, друзей или тех людей» которые вас* знают со времён оккупации. Этот шаг избавит вас от возможных неприятностей, связанных с временным задержанием.

– Да в том-то и загвоздка, пан меценас, что я не могу этого сделать!

– Не можете обратиться в милицию? Если вы сами туда не пойдёте, то вас туда поведут.

– Нет, я вовсе не боюсь отдаться в руки правосудия. Всё дело в том, что у меня не осталось никаких родственников или знакомых со времён оккупации. Не считая, конечно, того периода, когда я служил в Первой армии Войска Польского, в составе которой прошёл боевой путь от Люблина до Камня Поморского, где, тяжело раненный, закончил свою военную карьеру в полевом госпитале. В ходе боёв был дважды награждён медалью «Крест Храбрых». Сначала получил эту медаль за участие в освобождении Варшавы и операцию на Черняковском плацдарме, а во второй раз меня наградили, когда мы преодолевали укрепления Поморского вала[3]

. Орден «Виртури Милитари» получил в самом Камне Поморском. У меня есть соответствующие наградные документы, кроме того, все эти факты могут подтвердить мои тогдашние командиры и однополчане.

Во взгляде адвоката, который он бросил на клиента, появился сочувственный интерес.

– А куда подевались свидетели тех лет, которые предшествовали вашему вступлению в Первую армию?

Станислав Врублевский беспомощно развёл руками.

– Я родился в маленькой деревушке Бжезница под городом Несвижем, в бывшем Новогрудском воеводстве. Как и везде в тех краях, в деревне жили не только поляки, но и белорусы. В этом регионе, в лесах, раскинувшихся до самого Полесья, действовали различные советские и польские партизанские группы. Мы их прятали и помогали им. В 1942 году – это произошло семнадцатого мая крупные подразделения гитлеровской жандармерии окружили нашу деревушку. Немцы поджигали дом за домом и убивали каждого, кто попадался им на глаза. Мне было тогда восемнадцать лет, и я чудом уцелел, потому что в тот день, в четыре часа утра, родители отправили меня в лес за хворостом. Издали я видел горящую деревню, слышал автоматные очереди и душераздирающие крики расстреливаемых людей. В деревне после гитлеровцев остались лишь пепелища и трупы.

– Куда же потом забросила вас судьба?

– Меня приютили на время какие-то незнакомые люди из соседней деревни. Немного оправившись от страшного потрясения, я вспомнил, что в Люблине живёт родственник моего отца – его двоюродный брат и тёзка, Зигмунд. Решил во что бы то ни стало его разыскать и в результате обрёк себя на многомесячные скитания. Передвигался в основном пешком и только окольными путями, часто по бездорожью. С собой не было ни денег, ни документов. Кормился, подрабатывая у крестьян в деревнях, которые попадались на моём пути. Такая жизнь продолжалась около года. Зиму переждал в Доме какого-то зажиточного крестьянина, к которому нанялся батраком. В тот день, когда я ушёл в лес собирать хворост, в родном доме остались не только все мои документы, но и вся верхняя одежда. На мне были лишь брюки, рубашка и свитер, а на ногах башмаки на деревянной подошве. Пробираясь к дяде без документов, я больше всего боялся попасть в руки гитлеровцев. В дороге приходилось зарабатывать не только на хлеб, но и на кое-какую одежонку.

– Понимаю, – поддакнул адвокат.

– Перед самым Люблином, в парчевских лесах, я наткнулся на партизанский отряд. Это была небольшая группа Армии Крайовой[4]

(АК), в которой насчитывалось около тридцати человек, причём только половина из них были более или менее вооружены. Командовал отрядом поручик Рысь. Настоящей его фамилии я до сих пор не знаю и, честно говоря, никогда не старался узнать.

– Её можно сейчас выяснить в архиве истории Войска Польского, а затем разыскать и самого офицера.

– Он погиб, – коротко ответил Врублевский.

– В таком случае, может быть, удастся найти других? Вы помните какие-нибудь фамилии?

– Нет, я знал только клички. Да и их, впрочем, почти забыл. Возвращаясь к рассказу о злоключениях, выпавших на мою долю, должен заметить, что поручик Рысь отнёсся ко мне очень сердечно. Он отсоветовал пробираться в Люблин без документов, считая, что там гитлеровцы сразу обратят на меня внимание из-за моего внешнего вида. Моя одежда превратилась в лохмотья, а что касается личной гигиены, то я почти забыл, как пахнет мыло. Командир пообещал, что через своих связных уточнит у моих родственников, смогут ли они мне помочь, а пока распорядился зачислить меня в свой отряд. И действительно, вскоре пришёл ответ из Люблина, в котором сообщалось, что такие-то Врублевские в городе проживали, но накануне войны выехали в неизвестном направлении. Никто из соседей не знал их нового адреса. Между прочим, добавлю, что и после войны мне так и не удалось найти кого-нибудь из своей родни.

– А товарищей по партизанскому отряду вы искали?

– Поручик Рысь погиб два месяца спустя после моего прихода в отряд во время операции по минированию железнодорожных путей. Наш отряд был реорганизован, появился новый командир. Обеспеченность оружием заметно улучшилась, и мы стали участвовать в различных боевых действиях. Неоднократно выходили С боями из окружения. Знаете, как бывает в партизанском отряде: кто-то гибнет, его место занимает другой – и всё начинается сначала. Мне, признаться, всегда везло, из всех стычек я выходил целым и невредимым. Затем мы передислоцировались в яновские леса. Там действовали крупные партизанские силы: советские отряды, формирования Армии Людовой[5]

и Армии Крайовой. Гитлеровское командование задумало ликвидировать эти очаги сопротивления. Против них были брошены крупные подразделения СС, жандармерий и вермахта, которые окружили всю их территорию. Аковцам и русским после двухдневных боёв удалось пробиться с тяжёлыми потерями сквозь опоясавшее нас кольцо вражеских войск. Но затем руководство АК отказалось сотрудничать с другими партизанскими группами, и мы оказались предоставлены самим себе. Этим не преминули воспользоваться гитлеровцы, и вскоре нам пришлось испить горькую чашу страшного поражения. Разрозненные партизанские группы безуспешно пытались пробиться сквозь болота, и там, в топях, их добивали озверевшие эсэсовцы.

– Это известный военный эпизод. Бои в яновских лесах и на Порыто-вой возвышенности хорошо описаны в литературе.

– Вы правы. Я тоже читал подробнейшие описания тех боёв. После разгрома нашего отряда мне с двумя боевыми товарищами просто по счастливой случайности удалось отыскать среди болот небольшой кусок суши, на котором мы просидели в кустарнике целую неделю, страдая от голода и холода. Облава, к счастью, обошла нас стороной, хотя гитлеровцы завезли даже собак, специально натренированных для вылавливания беглецов. Один из моих друзей не выдержал испытаний и тяжело заболел. Мы не смогли спасти его от смерти.

– А какова судьба второго?

– С ним вместе мы дождались момента, когда нас вызволили из беды. И опять же вместе в Люблине сразу вступили в Войско Польское.

– Вы, конечно, не забыли фамилию своего товарища?

– Да, я её помню, но он погиб при высадке десанта на Черняковском плацдарме. Понтон, на котором он плыл, накрыло шрапнелью. Лишь единицы, доплыли тогда до берега. Теперь-то вы видите; пан меценас, в каком по-истине безнадёжном положении я нахожусь.

– В самом деле, удивительное стечение Обстоятельств.

– Вы продолжаете мне не верить. Вы как-то забываете, что за годы войны погибло несколько миллионов поляков и в подобной ситуации мог оказаться не один я, а многие мои сограждане, причём не обязательно где-то у чёрта на куличках, но и в самой Варшаве.

– Но не у каждого из них есть такое родимое пятно на щеке.

– Оно у меня с самого рождения. В нашей деревне шутили, что мать, должно быть, «положила глаз» на хорошенькую гусеницу, которая путешествовала по капустному листу.

Мечислав Рушиньский вновь протянул руку к лежащей на столе книге и раскрыл её на странице со злополучной фотографией.

– У гестаповца на снимке родимое пятно абсолютно такое же, как у вас. Я уж не говорю о том, что бросается в глаза невероятное сходство.

– Вот это-то больше всего и, ужасает меня!

– В данной ситуации, – сказал адвокат, разводя руками, – могу лишь повторить то, что уже сказал: необходимо обратиться в милицию. Ничем больше помочь вам не могу.

– Мне нелегко принять такое решение.

– Думаю, что вы и так немногим рискуете. Если о вашей истории ещё не уведомили прокурора или варшавскую комендатуру милиции, то можете не сомневаться, что это будет сделано в самые ближайшие дни. Тот, кто вас разоблачил и оставил на вашем письменном столе эту книгу, обязательно выполнит и свой гражданский долг, сообщив властям о скрывающемся в столице военном преступнике

– Я не преступник!

– Следствие во всём разберётся, В соответствии с принятыми в Польше законами у нас действует принцип презумпции невиновности подозреваемого. Другими словами, именно прокуратура и милиция обязаны представить предполагаемому преступнику доказательства совершённого им преступления. Задача прокурора не в том, чтобы засадить человека в тюрьму, а в том, чтобы доказать его виновность. Обвинитель лишь констатирует фактическое нарушение законодательных норм и выдвигает обвинительное заключение, а судьи объективно рассматривают дело и выносят приговор на основании соответствующих статей уголовного кодекса и своего внутреннего убеждения. Поэтому вам гарантируется абсолютная объективность судопроизводства. Все ваши показания будут тщательно проверены. Вы мне рассказывали о пребывании в аковском партизанском отряде, руководимом поручиком Рысь. Властям значительно легче, чем вам, разыскать кого-нибудь из те, кто сражался бок о бок с вами в то нелёгкое время. Тем более что при такой характерной «гусенице» на щеке даже люди, знавшие вас только в лицо, подтвердят факт вашего пребывания в яновских лесах.

– Но милиция ждать не будет, а начнёт с моего ареста.

– Разве не логично, что выдвинутые в ваш адрес обвинения вынуждают задержать вас до выяснения всех обстоятельств дела?

– Но ведь я ни в чём не виновен!

– Возможно, Но с того момента, как нам стало известно, в чём вас подозревают, и до тёк пор, пока вас не арестует милиция, – объяснял адвокат, – вы будете считаться человеком, скрывающимся от правосудия. Это автоматически ухудшает ваше положение. Неужели непонятна разница? Одно отношение к человеку, который сам обращается в милицию со своими неприятностями, и совершенно другое – к тому, кого приходится разыскивать.

– Ничего не поделаешь, видно, мне не избежать хождения по мукам.

– Вы несколько сгущаете краски.

– К кому мне следует там обратиться?

– В варшавской комендатуре гражданской милиции работает мой старый знакомый. Это подполковник Янущ Качановский. Очень способный и энергичный офицер и, что немаловажно, весьма порядочный человек. Не думаю, что он сам займётся вашим делом, но обязательно, сделает всё от него зависящее, чтобы оно попало к знающему специалисту.

– А вы не согласились бы, пан меценас, защищать мои интересы?

– Милиция и прокуратура должны прежде всего выяснить, кто вы. Сами понимаете, то, о чём вы здесь мне рассказали, может оказаться как чистейшей правдой, так и искусно придуманной сказочкой. Пожалуйста, не возражайте! Мы говорим сейчас, с глазу на глаз, и я как адвокат должен учитывать обе версии. Или вы – Станислав Врублевский, бывший партизан из яновских лесов, или же – бывший шеф гестапо в Брадомске. В случае, если ваша версия окажется достоверной, юрист вам не понадобится. Дело прояснится, и у вас ещё попросят извинения за неприятности, которые вам причинили. Вам даже будет предоставлено право потребовать возмещения морального и материального ущерба. Но если вдруг выяснится, что вы не тот, за кого себя выдаёте, – вы предстанете перед судом за преступления, совершённые в период оккупации, и тогда вам будет назначен защитник. Польские адвокаты не могут сами, по своему желанию защищать военных преступников.

– Понимаю и догадываюсь также, что вы не поверили ни одному моему слову.

– Я уже один раз объяснил, что моё личное мнение не имеет в данном случае никакого значения.

– Сколько я должен за юридическую консультацию?

– Никакой консультации я не давал. Мы просто побеседовали на интересующую вас тему. Нельзя рассматривать в качестве консультации мой совет обратиться в милицию.

Станислав Врублевский поднялся со стула.

– Завтра поеду к подполковнику Качановскому. Благодарю вас за всё, пан меценас.

«Посетитель был настолько тактичен, – подумал Рушиньский, оставшись один, – что даже не пытался всучить мне деньги».

В «кабинет» просунулась седая голова пана Франтишека.

– Ну что? – спросил курьер. – Разве я не говорил, что он законченный псих?

– Намного хуже, – ответил адвокат.

– Как это?

– Оказалось, что он был во время оккупации шефом гестапо в Брадомске. Это человек, на совести которого смерть сотен, а может быть, и тысяч людей.

– И вы спокойно выпустили его отсюда? Надо было как-нибудь дать мне знать. Я бы мигом домчался до милиции. От нас бы эта пташка не улетела.

– О чём ты, Франтишек, разглагольствуешь? Ты считаешь, что адвокат обязан доносить на своего клиента, доверившего ему самое сокровенное?

– Но ведь он гестаповец!

– Он пришёл сюда не как гестаповец, а как клиент.

– Уж я бы показал ему, где раки зимуют!

– Я бы тоже. Не раздумывая, первый задержал бы его, например, на улице, знай я наверняка, что вижу перед собой шефа гестапо в Брадомске. Но не в юридической консультации, куда человек, кем бы он ни был, приходит в надежде получить помощь.

– А теперь он исчез, ищи ветра в поле.

– Он не убежит, пан Франтишек, можете не беспокоиться. Я предвижу, что он сам обратится в милицию, поскольку у него уже земля горит под ногами. Ну, а если не обратится, то рано или поздно они его всё равно найдут.

– Такой, как он, изменит внешность, перекрасится. Я где-то читал, что изменяют даже форму носа.

– Форму носа, допустим, можно изменить. Но ты же видел на, его лице родимое пятно, похожее на гусеницу? Тёмно-красную метку, на правой щеке? Её невозможно устранить.

– Хороший врач сделает ему щёчку как конфетку. Денег у таких гестаповцев, наверно, куры не клюют. Подыщет хирурга, не задающего лишних вопросов, и за золотишко или доллары тот сделает такую операцию, что пальчики оближешь.

– И тем не менее от этого было бы мало проку. Вместо удалённого родимого пятна на том же самом месте обязательно должен, остаться шрам точно такой же формы и цвета. Разве что чуть-чуть посветлее.

– Что ему было от вас нужно?

– Он пришёл, чтобы рассказать довольно наивную сказочку о себе – якобы крестьянском сыне родом из Белоруссии и попросить меня стать его защитником.

– А вы?

– Ты что, Франтишек, первый день меня знаешь? – возмутился Рушиньский.

– Не принести ли вам ещё воды?

– Спасибо, не надо, Приглашай следующих клиентов, иначе я опоздаю на конференцию…

– На конференцию с рыженькой знакомой в ресторане «Шанхай», – бесцеремонно прервал его старый курьер.

– Она не рыжая, а блондинка. И ждать не привыкла.

– Длинноволосого юнца с пустыми карманами она, конечно, ждать не будет, – продолжал философствовать Франтишек, – но вас, пан меценас, очень даже подождёт. Куда ж она денется? Приглашаю даму из торгового павильона.

Фотография – это веская улика

На письменном столе приглушённо зазвонил телефон. Подполковник Януш Качановский поднял трубку. Послышался голос дежурного офицера:

– Гражданин Врублевский просит, чтобы вы его приняли.

– Врублевский? – удивился подполковник. – Впервые слышу эту фамилию. По какому вопросу?

– Говорит, что по личному.

– Ну что ж, – вздохнул Качановский. – Честно говоря, у меня много дел, но пусть пройдёт.

Через несколько минут раздался робкий стук в дверь, и в кабинет вошёл Врублевский. В руке он держал небольшой саквояж. Оглядевшись по сторонам, посетитель нерешительно сел на предложенный ему стул.