Текст книги "Агасфер (Вечный Жид) (том 3)"

Автор книги: Эжен Сэ

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 35 страниц)

– Помилуйте... скромнее не скажешь! А кто вам сказал эту неправду? Верно, женщина?

– Нет... сердце... и оно сказало правду! – с легким волнением возразила Адриенна, а затем прибавила: – Поймите, если сумеете...

– Не подразумеваете ли вы под этим, что вы гордитесь исказившимися чертами, потому что гордитесь вызвавшими это изменение страданиями вашего сердца? – сказал граф, внимательно наблюдая за Адриенной. – Значит, я все-таки был прав... Вы страдаете... Я на этом настаиваю, – прибавил он с чувством, – потому что мне тяжело!

– Успокойтесь. Я совершенно счастлива... как нельзя более быть счастливой... потому что всякую минуту повторяю себе, что я свободна... молода... и свободна...

– Да, свободны... Свободны истязать себя, как хотите. Свободны быть несчастной!

– Будет, будет! Это опять наш старый, вечный спор, – сказала Адриенна. – Мне приходится видеть в вас союзника моей тетки и... аббата д'Эгриньи.

– Во мне? Да... мы союзники... Вроде того, как республиканцы – союзники легитимистов: они входят в соглашение для того, чтобы пожрать друг друга потом! Кстати, о вашей отвратительной тетушке. Знаете, говорят, у нее уже несколько дней происходят бурные заседания духовного совета... Настоящий мятеж ряс и митр! Ваша тетушка на верном пути!

– Почему бы нет? Вы видели, как она добивалась роли богини Разума... А теперь увидим, быть может, что ее причислят и к лику святых! Разве она не прожила уже первую часть жизни св.Магдалины?

– Как бы зло вы о ней ни говорили, вы всегда останетесь у нее в долгу, моя дорогая... Однако... хотя и по совершенно иным мотивам, я думал так же, как и она, относительно вашей прихоти жить отдельно...

– Знаю, знаю...

– Да... и именно из желания видеть вас еще более свободной, чем вы теперь... я посоветовал бы вам... просто-напросто...

– Выйти замуж?..

– Конечно! И вы были бы свободны, как ветер; только вместо мадемуазель де Кардовилль звались бы иначе... госпожа такая-то... вот и все... Мы подыскали бы вам прекрасного мужа... способного отвечать... за вашу независимость...

– А кто бы отвечал за этого смешного супруга? Кто бы решился носить имя, покрытое насмешками и презрением? Неужели я? – сказала Адриенна, слегка оживляясь. – Нет, нет, милейший граф, худо или хорошо, а я одна ответчица за свои поступки; пусть худое или хорошее мнение касается только той, которая сама заслужила его своим поведением. Покрыть позором чужое имя для меня так же невозможно, как и носить такое, которое не было бы окружено уважением и почетом. А так как отвечать можно только за себя... то я и буду носить свое собственное имя.

– Право, только у вас могут быть такие идеи!

– Почему же? – отвечала, смеясь, Адриенна. – Неужели потому, что мне представляется совершенно отвратительным, когда прелестная девушка вдруг исчезает в каком-то уродливом, эгоистичном человеке, становясь, как говорят вполне серьезно, половиной этого безобразного существа... при всей своей красоте и миловидности... как будто свежая, очаровательная роза может быть когда-нибудь _половиной_ отвратительного репейника? Сознайтесь, граф, что есть что-то ужасное в этом супружеском метемпсихозе... – с хохотом прибавила девушка.

Притворная лихорадочная веселость Адриенны так грустно противоречила бледности исказившихся черт ее лица, так ясно было, что ей хочется забыться от тяжелого горя а этом притворном смехе, что господин де Монброн был тронут и опечален. Но, стараясь скрыть свое волнение, он взял в руки одну из свежеразрезанных книг, которыми была окружена мадемуазель де Кардовилль. Бросив рассеянный взгляд на книгу, граф, стараясь скрыть грустное впечатление, произведенное на него неестественным смехом собеседницы, продолжал:

– Ну, послушайте... милая, безумная головка: представим себе еще одну глупость... Представим, что мне двадцать лет и вы оказали мне честь выйти за меня замуж... Ведь вас тогда стали бы звать, я думаю, графиней де Монброн, не так ли?

– Быть может...

– Как – быть может? Будучи моей женой, вы не носили бы моего имени?

– Дорогой граф, – заметила Адриенна, улыбаясь, – не будем дальше развивать гипотезу, которая может возбудить во мне только... сожаления!

В это время граф сделал неожиданное движение и удивленно взглянул на мадемуазель де Кардовилль. Дело в том, что, продолжая разговор с Адриенной, он машинально перебирал лежавшие возле нее книги и проглядывал их названия. Это были "Новейшая история Индии", "Путешествие в Индию", "Письма об Индии". Дальше шло все то же, к удивлению господина де Монброна: "Прогулка по Индии", "Воспоминания об Индостане". Подобная индийская подборка так поразила графа, что он не мог скрыть изумления от мадемуазель де Кардовилль.

Адриенна, совеем забыв о присутствии выдающихся ее сочинений и теперь, уступая движению невольной досады, слегка покраснела. Но твердый и решительный характер девушки взял верх, и она, глядя в лицо господина де Монброна, спросила напрямик:

– Ну, что же... милый граф... Чему вы удивились?

Вместо того, чтобы отвечать на этот прямой вопрос, собеседник углубился, казалось, в собственные думы и, не сводя глаз с Адриенны, шептал про себя:

– Нет... нет... это невозможно... а впрочем...

– Быть может, с моей стороны нескромно... присутствовать при вашем монологе, милый граф? – спросила мадемуазель де Кардовилль.

– Простите, милое дитя, но я так удивлен тем, что вижу...

– Что же такого вы видите?

– Следы столь живого... столь большого и... нового интереса ко всему, что касается Индии, – сказал граф медленно и подчеркивая слова, причем он не сводил проницательного взгляда с Адриенны.

– Ну и что же? – храбро отвечала она.

– Ну, вот, я и стараюсь найти причину такой внезапной страсти.

– Страсти к географии? – прервала его Адриенна. – Вы находите, быть может, эту страсть слишком серьезной для особы моих лет? Но надо же чем-нибудь заполнить свои досуги, а кроме того... Имея кузеном индийского принца, мне захотелось познакомиться с этим благодатным краем, наделившим меня... диким родственником!

Последние слова были произнесены с такой горечью, что господин де Монброн был поражен и, внимательно наблюдал за Адриенной, сказал:

– Мне кажется, вы говорите о принце... с какой-то досадой!

– Нисколько. С полным равнодушием!

– Он заслуживает, однако... иного чувства.

– Вероятно... только от иной особы! – сухо отвечала девушка.

– Он так несчастен! – с искренним участием продолжал граф. – Я видел его два дня тому назад. Он просто изранил мне сердце!

– А какое мне дело до его терзаний? – с болезненным и почти гневным Нетерпением воскликнула Адриенна.

– Я желал бы, чтобы эти жестокие муки вызвали хотя бы ваше сожаление! серьезно заметил граф.

– Сожаление?.. Во мне?.. – с оскорбленной гордостью вскрикнула молодая девушка; затем, сдерживаясь, она холодно прибавила: – Послушайте, господин де Монброн, это, верно, шутка?.. Не может же быть, чтобы вы меня вполне серьезно просили посочувствовать любовным переживаниям вашего принца?

В последних словах Адриенны слышалось такое ледяное презрение, ее побледневшие черты выражали такое горькое высокомерие, что господин де Монброн заметил с грустью:

– Итак, это правда! Меня не обманули! Мне, чья верная и преданная дружба давала, как я думал, известное право на ваше доверие... мне вы не открыли ничего... а другому сказали все. Мне это очень больно... очень, очень больно!

– Я вас не понимаю, господин де Монброн.

– Ах, Боже!.. Мне нечего больше осторожничать! – воскликнул граф. – Я вижу, бедному мальчику не осталось ни искры надежды. Вы любите кого-то... – и, видя, что Адриенна хочет протестовать, он не дал ей заговорить и продолжал: – О! Вы не можете этого отрицать!.. Ваша бледность... эта грусть, которая вот уже несколько дней владеет вами... ваше неумолимое равнодушие к несчастному принцу... все это мне доказывает... доказывает ясно... что вы любите...

Мадемуазель де Кардовилль, оскорбленная тоном, каким граф говорил о ее предполагаемом чувстве, с гордым достоинством заметила:

– Мне кажется, господин де Монброн, вы должны были бы знать, что замеченная вами тайна не равносильна... признанию, которое я могла бы вам сделать... и ваши слова меня более чем удивляют...

– Ах, дорогая! Если я позволяю себе злоупотреблять грустной привилегией опыта... если я угадываю вашу любовь... если я позволяю себе говорить о ней... почти упрекать вас за нее... то это потому, что тут речь идет о жизни или смерти юноши, которого я полюбил как сына, потому что невозможно знать его и не любить!

– Странно было бы, – продолжала Адриенна с удвоенной холодностью и с горькой иронией; – странно было бы, если бы моя любовь... предположив, что я люблю... могла бы иметь такое необыкновенное влияние на принца Джальму... Какое ему дело до моей любви? – почти с болезненным презрением прибавила она.

– Какое ему дело?.. Ну, позвольте вам прямо сказать, моя дорогая, что вы слишком жестоко шутите! Как?.. Несчастный юноша любит вас со всей слепой страстью первой любви... два раза уже пытался покончить с собой, чтобы положить конец тем мукам, какие доставляет ему страсть к вам... и вы находите странным, что ваша любовь к другому... является для него вопросом жизни или смерти!..

– Да разве он меня любит? – воскликнула девушка с непередаваемым выражением.

– До смерти... Я говорю вам! Я видел его!

Адриенна стояла, пораженная удивлением. Ее бледность сменилась ярким румянцем. Затем румянец снова исчез. Губы побледнели и задрожали. Смущение девушки было так сильно, что она не могла выговорить ни слова и рукой схватилась за сердце, как бы желая унять его биение.

Господин де Монброн, испуганный внезапной переменой в лице Адриенны, ее бледностью, бросился к ней со словами:

– Боже! Бедное дитя! Что с вами?

Не отвечая, Адриенна жестом старалась его успокоить. Впрочем, наблюдая за изменением ее черт, граф успокоился и сам. Вместо горькой иронии и презрения лицо Адриенны, казалось, приобретало выражение неизъяснимо сладкого волнения. Она как будто с наслаждением прислушивалась к опьяняющему чувству счастья, овладевшему душой, и боялась потерять хотя бы частицу этого дивного ощущения. Но вдруг ей пришло на ум, что она обманывает себя иллюзией, что не так поняла графа, и с новой тревогой воскликнула, обращаясь к господину де Монброну:

– Но... это правда? То, что вы сказали?

– Что я вам сказал?

– Ну, да... что принц Джальма...

– Любит вас до безумия?.. Увы! Правда, к несчастью!

– Нет... нет... – с очаровательной наивностью воскликнула молодая девушка. – Не к несчастью... зачем так говорить!

– Что вы сказали? – воскликнул граф.

– Но... эта женщина? – спросила Адриенна, точно это слово жгло ее губы.

– Какая женщина?.. Кто же, кроме вас, может быть ею?

– Как? Так это была я?.. Неужели? Я... Одна я?

– Честное слово... и, поверьте моему опыту, я никогда не видал более искренней и трогательной страсти.

– И никогда в его сердце не было другой любви, кроме любви ко мне?

– Никогда!

– Однако... мне говорили...

– Кто?

– Господин Роден.

– Что Джальма...

– Через два дня после свидания со мной безумно влюбился!

– Вам сказал это... господин Роден! – воскликнул граф, внезапно пораженный новой мыслью. – Но ведь это он же сказал Джальме... что вы любите другого!..

– Я?!

– Ну да, это-то и приводит в отчаяние несчастного юношу!

– И меня приводило в отчаяние то же самое!

– Так, значит, вы его так же любите, как и он вас? – с радостью воскликнул господин де Монброн.

– Люблю ли я его! – вырвалось у Адриенны.

Ее слова прервал скромный стук в дверь.

– Кто-то из ваших людей. Успокойтесь! – сказал граф.

– Войдите! – взволнованным голосом произнесла Адриенна.

Вошла Флорина.

– Что случилось? – спросила ее мадемуазель де Кардовилль.

– Только что приходил господин Роден, Не желая тревожить мадемуазель, он ушел, предупредив, что вернется через полчаса. Угодно будет вам его принять?

– Да, да! – сказал Флорине граф. – И даже если я еще буду здесь... все равно введите его. Не так ли? – спросил он Адриенну.

– Конечно! – отвечала молодая девушка.

В ее глазах мелькнула искра негодования при мысли о коварстве Родена.

– Ага, старый плут! – сказал господин де Монброн. – Недаром я никогда не доверял этому ханже.

Флорина вышла, оставив графа с Адриенной.

4. ЛЮБОВЬ

Мадемуазель де Кардовилль совершенно преобразилась: в первый раз красота ее засияла полным блеском, точно яркий солнечный луч осветил ее расцвет, затуманенный раньше равнодушием или грустью. Легкое раздражение, явившееся при мысли о коварстве Родена, промелькнуло как незаметная тень. Какое ей было теперь дело до обманов, до коварства? Не были разве они теперь разрушены? А в будущем... Какая человеческая сила могла ее разлучить с Джальмой... если они уверены друг в друге? Кто осмелится бороться с двумя решительными людьми, сильными несокрушимым могуществом юности, любви и свободы? Кто осмелится следовать за ними в тот пламенный круг, где они должны были соединиться, счастливые и прекрасные, полные неутолимой страсти, защищенные самым крепким щитом – глубоким взаимным счастьем?

Как только Флорина ушла, Адриенна быстрыми шагами приблизилась к господину де Монброну. Казалось, она даже выросла. Ее можно было сравнить с богиней, шествующей по облакам, – до того была она радостна, легка и победоносна.

– Когда я его увижу?

Таковы были ее первые слова, обращенные к графу де Монброну.

– Но... завтра, я думаю... Его надо подготовить к такому счастью. Для его пылкой натуры внезапная, неожиданная радость может иметь страшные последствия.

Адриенна на минуту задумалась, а потом быстро проговорила:

– Да... завтра... не раньше. У меня есть предчувствие...

– Какое?

– Я, вам скажу потом. _Он меня любит_... Эти слова заключают в себе все... В них все подразумевается... все... все... А между тем у меня на губах тысячи вопросов... о нем, и все-таки до завтра я буду молчать... потому что завтра, по счастливой случайности... завтра для меня... святая годовщина... До завтра мне придется ждать целый век. Но я могу ждать... Посмотрите! – и она знаком подозвала графа поближе к индийскому Бахусу. Не правда ли, как он похож? – спросила молодая девушка.

– В самом деле! – воскликнул господин де Монброн. – Это даже странно!

– Странно? – улыбаясь, с нежной гордостью возразила Адриенна. Странно, что герой, полубог, идеал красоты похож на Джальму?

– Как вы, однако, его любите! – сказал граф, глубоко тронутый и почти ослепленный выражением счастья, сиявшего на лице Адриенны.

– И как я должна была страдать, не правда ли? – сказала она после, минутного молчания.

– А если бы я не пришел сюда сегодня, решившись действовать наудачу, что бы тогда случилось?

– Не знаю... Быть может, я умерла бы... потому что ранена... здесь... насмерть, – и Адриенна положила руку на сердце. – Но то, что могло стать смертью... стало теперь жизнью...

– Это было бы нечто ужасное! – сказал граф с дрожью в голосе. Подобная страсть... при вашей гордости...

– Да, я горда, но не самонадеянна... Узнав о его любви к другой... узнав, что впечатление, произведенное на него нашей первой встречей, изгладилось так скоро... я отказалась от всякой надежды... не отрекаясь от своей любви! Вместо того чтобы гнать воспоминания о нем, я окружила себя всем, что могло о нем напомнить. За недостатком счастья бывает горькое наслаждение страдать от того, кого любишь.

– Мне понятна теперь ваша индийская библиотека.

Адриенна, не отвечая на слова, подошла к столу, взяла одну из новых книг и, подавая ее господину де Монброну, сказала с выражением небесной радости и счастья:

– Я не могу отрекаться. Я горда... Вот возьмите... прочтите это вслух. Я недаром говорю, что могу ждать до завтра!

И кончиком своего прелестного пальца она указала графу на то, что следовало прочитать. Затем она забилась в уголок кушетки и в глубоком внимании, склонившись вперед и опираясь подбородком на руки, скрещенные на подушке, с обожанием устремив глаза на индийского Бахуса, стоявшего против нее, приготовилась слушать чтение, предаваясь страстному созерцанию Божества.

Граф с удивлением смотрел на Адриенну, пока та не сказала самым ласковым голосом:

– Только медленнее, умоляю вас.

Господин де Монброн начал читать указанный ему отрывок из дневника путешественника по Индии.

– "Когда я находился в Бомбее в 1829 году, в английском обществе только и говорили про одного молодого героя, сына..."

Граф затруднился разобрать варварское имя отца Джальмы, и Адриенна подсказала ему своим нежным голосом:

– Сына Хаджи-Синга...

– Какая память! – заметил с улыбкой граф и продолжал:

– "...молодого героя, сына Хаджи-Синга, раджи Мунди. После далекой и кровавой горной экспедиции против него полковник Дрэк вернулся в полном восторге от сына Хаджи-Синга, по имени Джальма. Едва выйдя из отроческого возраста, молодой принц выказал чудеса рыцарской храбрости во время беспощадной войны, проявив такое благородство, что его отцу дали прозвище "Отец Великодушного".

– Трогательный обычай! – сказал граф. – Награждать отца, прославляя его в сыне... Как это возвышенно!.. Но какая странная случайность, что вам попалась именно эта книга. Тут есть чем воспламенить самый холодный ум.

– О! Вы увидите, что будет дальше... Вы увидите! – воскликнула Адриенна.

Граф продолжал:

– "Полковник Дрэк, один из самых лучших и храбрых английских офицеров, сказал вчера при мне, что он был тяжело ранен в битве и после отчаянного сопротивления попал в плен к принцу Джальме, который и препроводил его в лагерь, расположенный в деревне..."

Тут граф снова запнулся перед столь же трудным именем, как и в первый раз, и прямо сказал Адриенне:

– Ну, от этого я уж совсем отказываюсь...

– А что может быть легче! – возразила Адриенна и произнесла довольно, впрочем, приятное имя:

– В деревне Схумсхабад...

– Вот непогрешимый мнемонический способ усваивания географических имен! – сказал граф и продолжал:

– "По прибытии в лагерь полковник Дрэк пользовался самым трогательным гостеприимством принца Джальмы, окружившего его сыновними заботами. При этом полковник ознакомился с некоторыми фактами, в результате которых его удивление и восхищение молодым принцем дошли до апогея. Вот два случая, о которых он рассказывал при мне:

В одном из сражений Джальму сопровождал маленький индус, лет двенадцати, служивший у него чем-то вроде пажа или верхового оруженосца и нежно любимый молодым принцем. Мать боготворила этого ребенка и, отпуская его на войну, поручила принцу Джальме, прибавив с достойным древности стоицизмом: "Пусть он будет твоим братом". – "Он будет мне братом", отвечал Джальма. Среди кровавого бегства ребенок был серьезно ранен, а лошадь под ним убита. С опасностью для жизни, в суете поспешного отступления принц возвратился за мальчиком, положил его впереди себя на седло и поскакал... Их преследовали... выстрел попал в коня, но они смогли еще доскакать до джунглей, где лошадь пала. Ребенок не мог идти. Джальма взял его на руки и спрятался в чаще. Англичане тщетно искали в джунглях, обе жертвы ускользнули. После суток опасных блужданий, неимоверных тревог и трудностей принц, продолжая нести мальчика со сломанной ногой, достиг своего лагеря и произнес совершенно просто: "Я обещал его матери быть ему братом и поступил, как брат".

– Это великолепно! – воскликнул граф.

– Читайте дальше... О! Читайте! – просила Адриенна, отирая с глаз слезы и не сводя восторженного взгляда с барельефа.

Граф продолжал:

– "В другой раз принц Джальма на заре отправился в лес в сопровождении двух черных рабов за выводком только что родившихся тигрят. Логовище было найдено. Тигр и его самка еще не возвращались с охоты. Один из рабов забрался через узкое отверстие в берлогу. Другой, вместе с принцем, занялся устройством ловушки для тигра и его самки. Со стороны отверстия пещера располагалась почти отвесно. Принц ловко влез на вершину, чтобы помочь прикрепить срубленное для западни дерево. Но внезапно раздался страшный рев, появилась самка и одним ударом лапы раскроила череп рабу, укреплявшему дерево внизу; оно упало и легло поперек входа в пещеру, мешая самке проникнуть в нее и загораживая в то же время выход негру, который спешил выбраться оттуда с маленькими тигрятами.

Двадцатью футами выше, на каменной площадке, принц, лежа на животе, видел это ужасное зрелище. Тигрица, разъяренная ревом своих детенышей, грызла руки негра, который, стоя в пещере, старался удержать ствол дерева, являвшийся его единственной защитой, и испускал жалобные крики".

– Какой ужас! – сказал граф.

– О! Продолжайте. Продолжайте! – с жаром молила Адриенна. – Вы увидите, чего может достичь героизм доброты!

– "Захватив кинжал в зубы, принц привязал кушак к выступу скалы и, взяв в одну руку секиру, с помощью другой спустился по импровизированной веревке; упав в нескольких шагах от зверя и в тот же миг бросившись на него, он с быстротой молнии нанес тигрице две смертельные раны в ту самую минуту, когда изнемогающий раб готов был выпустить из рук дерево, после чего был бы, конечно, растерзан".

– И вы еще удивляетесь его сходству с этим полубогом, которому даже мифология не приписывает столь великодушной самоотверженности! – заметила девушка с жаром.

– Я больше не удивляюсь... я восхищаюсь! – сказал тронутый граф. – От этих благородных поступков мое сердце бьется в восторге, точно мне двадцать лет.

– И вы увидите, что благородное сердце этого путешественника билось так же, как и ваше, при этих рассказах! – прибавила Адриенна. – Продолжайте же!

– "Этот поступок молодого принца особенно удивителен, так как, согласно индусскому учению о кастах, жизнь раба не стоит ничего. Таким образом, если сын раджи рисковал своей жизнью ради жизни бедного, ничтожного существа, это проявление героизма, настоящего христианского милосердия, хотя оно и неизвестно в этой стране.

"Достаточно этих двух случаев, чтобы охарактеризовать человека", совершенно обоснованно говорил полковник Дрэк. И я заношу имя Джальмы в эту книгу с чувством глубокого уважения и симпатии к молодому человеку, причем мне невольно приходит на ум грустная мысль о судьбе принца в дикой стране, вечно раздираемой войнами. Как ни скромно выражение почтения, оказываемое мною этому характеру, достойному древних героев, но все-таки его имя будет повторяться с горячим энтузиазмом благородными сердцами, сочувствующими всему, что велико и благородно".

– И сейчас, читая эти простые, трогательные строки, – сказала Адриенна, – я не могла удержаться и поцеловала имя этого путешественника!

– Да! Он именно таков, каким я его считал! – сказал взволнованный граф, возвращая книгу Адриенне.

Она встала и с серьезным, трогательным выражением произнесла:

– Я хотела, чтобы вы узнали, каков он, и поняли... мое обожание. Я сразу, прежде чем ему показаться, во время невольно подслушанного разговора, оценила и мужество, и геройскую доброту... Я знала с того же дня, что он так же великодушен, как и храбр, так же нежен и чувствителен, как смел и решителен... А когда я увидала, как он поразительно красив... как не похож, начиная с благородного выражения лица и кончая одеждой, на все, что я до сих пор видела... когда я заметила произведенное мною на него впечатление... когда я поняла, что мой восторг, может быть, еще более сильный... я сразу почувствовала, что моя жизнь связана этой любовью...

– Какие же у вас теперь планы?

– Дивные, радостные, как радостно мое сердце! Узнав о моем счастии... я хочу, чтобы Джальма был ослеплен так же, как и я... Я не могу ведь решиться взглянуть на мое солнце прямо... до завтра я переживу целое столетие. Я думала, что при таком счастии рада буду уединиться, чтобы лучше, уйти в море опьяняющих мечтаний... а между тем нет... какое-то лихорадочное чувство, беспокойное... пылкое, сжигает меня... и я желала бы, чтобы какая-нибудь благодетельная фея коснулась меня своим жезлом и погрузила в сон до завтрашнего дня!

– Я буду этой благодетельной феей, – сказал, улыбаясь, граф.

– Вы?

– Я!

– Каким образом?

– А вот судите о могуществе моего жезла. Я хочу вас рассеять от ваших мыслей, превратив часть их из грез в действительность.

– Объяснитесь, пожалуйста!

– Кроме того, мой план имеет еще и другое достоинство. Послушайте: вы теперь так счастливы, что все выслушаете... Ваша отвратительная тетка и ее омерзительные друзья распускают слухи, что ваше пребывание у доктора Балейнье...

– Было вызвано необходимостью, из-за слабости моего рассудка? Я этого ждала!

– Это нелепо, но, вы знаете, всегда есть люди, готовые поверить всякой нелепости, особенно когда ваше решение жить одной создало вам множество врагов и завистников.

– Надеюсь на это... Ведь очень лестно прослыть безумной в глазах глупцов!

– Да... но доказать глупцам, что они глупы, тоже бывает довольно приятно, особенно на глазах всего Парижа. В свете уже начали тревожиться вашим отсутствием. Вы прекратили свои обычные прогулки в коляске; моя племянница давно уже появляется одна в нашей ложе в Итальянской опере... Вы не знаете, как убить время до завтра? Превосходно. Сейчас два часа. В половине четвертого моя племянница будет здесь в коляске. День прекрасен, в Булонском лесу будет масса публики... Вы совершите прекрасную прогулку. Вас все заметят, а свежий воздух и прогулка успокоят вашу горячку счастья... Вечером же я прибегну к магии и перенесу вас в Индию.

– В Индию?

– В один из ее диких лесов, где слышен рев льва, пантеры и тигра... Героическое сражение, о котором мы только что читали... будет происходить на наших глазах во всем ужасе реальности...

– Что это? Шутка, конечно?

– Нисколько. Я обещаю вам показать настоящих диких зверей, страшных хозяев страны нашего полубога... рыкающих львов... ревущих тигров... Это ведь получше книг?

– Но, однако... позвольте...

– Нечего делать... надо открыть вам тайну моего сверхъестественного могущества. Пообедав у моей племянницы после прогулки, мы отправимся на очень интересное представление в театр Порт-Сен-Мартен... Укротитель самых удивительных и действительно диких зверей показывает их среди декораций леса и ведет со львами, тиграми и пантерами ожесточенную борьбу. Весь Париж сбегается на эти представления, и весь Париж увидит вас там прекраснее и очаровательнее, чем когда-либо...

– Я согласна, согласна, – с детской радостью говорила Адриенна. – Да... вы правы... я буду ощущать особое удовольствие при виде страшных чудовищ, которые напомнят мне тех, с кем геройски сражался мой полубог. Я согласна... потому что первый раз в жизни я хочу, чтобы меня нашли красивой... все на свете... Я согласна... потому что... я...

Мадемуазель де Кардовилль прервал сначала легкий стук в дверь, а затем появление Флорины, доложившей о приходе Родена.

5. КАЗНЬ

Роден вошел. Ему достаточно было быстрого взгляда на Адриенну и господина де Монброна, чтобы понять, что он попал в весьма затруднительное положение. Вид обоих был далеко не _успокоительный_.

Граф, Как мы уже говорили, довольно резко выказывал свою антипатию, не раз подкрепляя ее поединком; немудрено, что при виде Родена черты его приняли резкое и вызывающее выражение. Опираясь на камин и продолжая говорить с Адриенной, он презрительно через плечо взглянул на иезуита, не отвечая на глубокий поклон.

Адриенна, напротив, с изумлением заметила, что появление Родена не вызвало в ней ни гнева, ни ненависти. Яркое пламя, горевшее в ее сердце, очистило его от всякого мстительного чувства. Напротив, взглянув на себя и бросив гордый любящий взгляд на индийского Бахуса, она улыбнулась при мысли о том, отчего бы двум таким созданиям, как они, молодым, красивым, любящим и свободным, бояться грязного старикашку с его отвратительной физиономией, приближавшегося змеинообразными движениями. Словом, вместо гнева или отвращения при виде Родена молодую девушку вдруг охватил порыв насмешливой веселости, и ее глаза, блестевшие счастьем, загорелись теперь огнем лукавства и иронии.

Роден чувствовал себя скверно. Люди такого сорта предпочитают врагов, вспыльчивых в гневе, врагам насмешливым. С первыми они справляются или бросаясь перед ними на колени, плача, стеная, стуча себя в грудь, или, наоборот, являются вполне вооруженными, готовыми бороться, и обращаются с ними вызывающе. Но ядовитая насмешка сразу лишает их самообладания. Так было и с Роденом. Находясь между Адриенной де Кардовилль и господином де Монброном, он понял, что ему, как говорят, придется провести _дурные четверть часа_.

Открыл огонь граф. Повернув голову через плечо к Родену, он произнес:

– Ага... вот и вы... добродетельный муж!

– Пожалуйте, месье, пожалуйте, – с насмешливой улыбкой сказала Адриенна. – Я должна вам принести тысячу благодарностей, вам, жемчужине друзей, образцу философов... отъявленному врагу лжи и обмана...

– Я от вас готов принять все, дорогая мадемуазель, даже незаслуженные похвалы, – попытался улыбнуться иезуит, показав свои отвратительные желтые и сломанные зубы. – Но не могу ли я узнать, в чем дело?.. За что меня хвалят?

– За вашу необыкновенную проницательность... – сказала Адриенна.

– А я не могу не восхищаться вашей правдивостью; это слишком редкая добродетель, – заметил граф.

– Моя проницательность, дорогая мадемуазель? В чем же? – холодно спросил Роден. – Моя правдивость, ваше сиятельство? В чем же?

– Как в чем? – сказала Адриенна. – Вы проникли в тайну, тщательно оберегаемую и окруженную бесчисленными запретами, – словом, вы ухитрились прочитать то, что скрывалось в глубине женского сердца...

– Я, дорогая мадемуазель?

– Да, вы... И радуйтесь: ваша проницательность принесла самые счастливые последствия...

– А ваша правдивость наделала чудес... – прибавил граф.

– Сердцу радостно, если, сделал добро даже бессознательно, – сказал Роден, держась настороже и искоса поглядывая на графа и Адриенну. – Но не могу ли я узнать, за что меня хвалят?

– Благодарность заставляет меня открыть вам это, – лукаво заметила Адриенна. – Вы открыли и сообщили принцу Джальме, что я страстно люблю... кого-то... Как же не славить вашу проницательность... Ведь это правда!

– Вы открыли и сообщили мадемуазель Адриенне, что принц Джальма любит страстно... кого-то, – сказал граф. – И как же не хвалить вашу правдивость... Ведь это истина!

Роден стоял пораженный и молчал.

– Тот, кого я страстно люблю, – сказала Адриенна, – это принц.

– Особа, которую принц страстно любит, – продолжал граф, – это мадемуазель Адриенна.

Эти столь важные и беспокоящие открытия, сделанные одно за другим, потрясли Родена. Он оставался нем, молчалив и с испугом думал о дальнейшем.

– Понятна вам теперь наша благодарность? – все более и более насмешливым тоном говорила Адриенна. – В силу вашей проницательности, в силу трогательного участия, с каким вы к нам относитесь, мы оба, принц и я, узнали о наших взаимных чувствах.