Текст книги "ПВТ. Тамам Шуд (СИ)"

Автор книги: Евгения Ульяничева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 26 страниц)

Волк прянул, Михаил шагнул ему навстречу и – бросил копье, и – закрыл глаза, когда Дымоволк начал валиться на него…

Готов был – но не к тому, что Всеоружие убережет его, обернув куполом-щитом.

…И лишь когда минуло, осыпалось с плеч, с груди, со спины еле видным пеплом – открыл глаза.

– Миша! Мишенька! – Лин вцепился в него, вытащил рывком из горящей кучи останков.

Михаил встряхнулся, прогоняя странное оцепенение. Будто вечность минула – а на деле, верно, и конь бы у реки не успел напиться.

– Ты убил его! Миша, ты же мог погибнуть, зачем…

Лин говорил и говорил, захлебываясь нервным многоречием, а вокруг уже стягивались люди Отражения. Оловянные стояли в первых рядах.

Михаил встретился глазами с Ланиусом.

– Ты убил его, – в голосе вожака Отбраковок было самое настоящее изумление. – В прямом бою. Один на один. Невероятно.

Михаил все не мог отдышаться, надышаться чистым, сладким воздухом. Короткая схватка будто все силы из него выпила. Он кивнул, вновь нашел глазами Лина, и сердцу сразу стало легче. Они все были здесь – оставшиеся Первые, их Мастер и его Лин.

Первые смотрели недоверчиво, Мастер – оценивающе и задумчиво. Лин же задыхался от тревоги и сиял от гордости.

– Ты самый лучший, – сказал шепотом. Покраснел отчаянно и прибавил. – Ты… крутой.

– Хо! Для этого обязательно нужно было убить чудовище?

Усмехнулся, растирая поясницу. Эфор с рыжим Гаером осматривали останки. Видели ли он Всеоружие, подумал Михаил, или за дымом и огнем ничего нельзя было разобрать?

Нила он не приметил. Иначе – непременно бы поблагодарил.

– Зачем ты так рисковал, Миша? – тихо говорил Лин, осторожно, легкими мазками, втирая мазь.

Кожу пекло, и кое-где пошли волдыри, словно он загорал на пожаре. От посещения лазарета Михаил отказался наотрез – были люди, куда более нуждающиеся во внимании лекарей. Лин сам принес все необходимое и теперь аккуратно обрабатывал Михаилу спину и плечи крепко пахнущей жижей. Первый был в полном смятении.

– Ты такой храбрый. Вы, люди, невероятные… Ведь это я должен защищать тебя. Я создан для этого. А не ты…

– Лин, – не выдержал Михаил. – Замолчи.

Обернулся, взял парня за локоть. Сурово сдвинул брови. Лин молчал, хлопал глазами. Миска с буроватой жижей-мазью в его руке подрагивала.

– Слушай внимательно, повторять не буду. – Заговорил Михаил. – Я Михаил Плотников. И я буду защищать тебя, Лин из рода Первых, пока живу и дышу. Потому что я так решил. Потому что я так хочу. Потому что ты этого стоишь. Все. Тему закрыли.

Отпустил мальчика, отвернулся. За спиной была – восхитительная, звенящая тишина.

Глава 39

39.

Хом Ороми близился, как и было речено.

Только вот шел он не на слияние. Щупальца его обволакивали ловом, удерживали плененную добычу.

Волоха не мог разглядеть, что лежало в тенетах, но Гаер, прижав к лицу дальнозор, что-то шептал белыми губами.

– Что ни говно, так к нашему берегу, – разобрал Волоха.

Похоже, видение на радовало.

Хом Ороми разжал стрекала, будто думая освободить пленницу. Та же с места не двинулась. Осталась стоять, прикрытая паутом охотничьих щупов.

Таких тварей не видывал даже русый. Размеры ее превосходили размер составного квадрата, но что много хуже – из существа, как из подрезанного кошеля, листопадным золотом нисходили на Аркское поле локуста.

Великое, неистощимое множество.

Гаер зарычал, как от боли, выругался. С таким трудом они добились преимущества, перевеса, и теперь все полетело к Луту. Точнее сказать – к Нуму.

Существо, освободившись от ноши, медленно колыхнулось, повернулось, натягивая щупы Хома. Будто искало что-то. Добро, подумал русый, так кто кому тут поводырь? Ощутил взгляд. Огнезрачный. Выпрямился, свел лопатки.

Для этого ты, Лут, меня сберегал? Для этого вот?

– Справляйся на земле, рыжий, – отрывисто бросил Гаеру. – Я разберусь с тварью.

– Как, мать твою?!

– Я сделаю. Не дам ей расти.

Оставить существо, позволить ему расти и спуститься вниз было равносильно смертному приговору воинам. Оно, могущее увлечь своей силой целый Хом, едва ли помилосердстовало бы над случайными людьми.

Русый, не слушая возражений, единым духом пробежал Соль, перемахнул на веллер. С него скакнул на другой, у борта которого балериной у станка застыла Медяна.

Дыхание существа тревожило медные, с золотыми всполохами, кудри. Руслан стоял рядом, посматривал тревожно.

– Медяна!

Девушка повернулась и Волоха узнал Агон.

– Мне нужен Пылающий, – нетерпеливо выдохнул русый. – То, что ты взяла у него. Янтарь полудня. Когда я окликну тебя – выпустишь.

Агон взглянула на тварь, на Волоху.

– Хорошо, – сказала со спокойной улыбкой. – Я помогу. Интересно мне, как ты справишься, капитан.

***

Свежие силы локуста шли лавиной. Гаер был больше, чем в гневе, глубже, чем в ярости – истинные чувства его походили на отчаяние.

Выпь не откликался словам. Он стоял, сложив на груди руки, спокойно смотрел на исход воинов Отражения из лагеря.

– Я не буду сражаться, – повторил арматору.

– Да?! – Гаер ощерился так, что лопнула, закровила кожа на губах. – Напомнить, что я размажу твоего приятеля?!

– Лжа. Рокарий вымыл все человеческие устройства. Твоя угроза пуста. Бессильна. Как и ты.

Он смотрел прямо в глаза рыжему.

Не поможет, понял Гаер. Не Выпь перед ним стоял – Манучер.

Как с ним говорить? Чем грозить?

Арматор выругался шумно, вскочил в седло и позволил коню сорваться в галоп, и – вверх по сходням, на спину Соль.

***

Волоха отослал прочь команду, но от верного цыгана так просто не избавиться было.

– Что у тебя на уме, гаджо? – спросил, щурясь настороженно.

Чуял, как зверина – неладное затевалось.

– Возьму Еремию и пойду на таран, – коротко пояснил Волоха, избегая прямого взгляда.

Дмитрий неплохо его знал, мог и разгадать по жестам, по глазам.

– А! Дело! Всем квадратом навалимся, пробьем брюхо пузырю?! Да?

Волоха повернулся к старпому, положил руки на плечи. Поглядел внимательно, почти ласково. Обнял вдруг, заставив цыгана от неожиданности остолбенеть подле борта.

– Нет, – шепнул на ухо.

И толкнул.

Дятел не успел ничего сделать. Испугаться, впрочем, тоже – только кувыркнулся через голову, а приземлился уже на палубу Косатки. Не расшибся – выучка тела спасла, собрался в падении, что котяра. Волоха, хитрый засранец, просто скинул его. Спихнул, как балласт.

Еремия полыхнула арфой – хинной зеленкой – и свечой пошла вверх, все быстрее удаляясь от недвижного квадрата.

Цыган взревел яростно, рванулся, думая – успеть до веллера, нагнать – но на нем повисли Руслан, Мусин, Инок…

– Приказ капитана! Охолони, брат! – пропыхтел Буланко, за что получил в зубы и сел на палубу.

– Ой-вей, друг мой, товарищ и брат, порой ты бываешь чересчур звероват…

– Какой приказ, …, …?! Он же сдохнет!

– Слушай, Димитрий! Он знает, что делает, истинно тебе говорю!

У Иночевского подрагивали руки, и Дмитрий только разглядел – колец при нем не было.

– Кому, если не ему совладать? – Повторил Инок.

– А мне, мать вашу, что делать?!

– Ждать. И верить. Иногда это все, что нам остается.

***

Локуста множились, множились – Отражение захлебывалось. Не было сил противиться. Кто воцарится после? Золото Нума да твари Второго?

Юга молчал, и Манучер все-таки поднял глаза. Третий был бледен, рот – искусан, скулы, лоб, щеки заволокло белым, только глаза горели дико и протяжно, как зажатый ладонью крик.

– Помнишь Сиаль? – Заговорил Юга. – Когда-то ты отбил девочку у сладня, а теперь, выходит, сам бы скормил твари ребенка?

Второй не отвечал.

Юга глухо застонал. Уперся ладонями в стол, роняя безделки, сумку…

– Ты меня не знаешь, – глухо произнес Манучер.

– Верно, – горько согласился Юга, – верные твои слова, ай, верные… Я не знаю тебя. Я знаю Выпь, пастуха овдо, которого я… которого я встретил однажды. А кто ты, кто ты, кто ты, существо с медным лицом, с каменным сердцем?

– Манучер, – ответил Второй.

Повернулся и вышел.

Хлопнул полог, скрывая опустевший лагерь, скрывая – кипящее золотом и багрянцем поле.

Юга обессиленно опустился, скрестил ноги. Подпер тяжелую голову. Случайно пал взгляд на выпавшую безделку – игрушку со станции Ивановых, которую он таскал с собой. Волчок или юлка, крутяшка забавная.

Рядом блестела пером синяя стрела. От нее Юга торопливо отворотил взгляд.

Взял игрушку Ивановых за хвост, поставил, раскрутил…

На поле теперь были все – и Ивановы, и люди Хома Дивия, и РамРай, и мальчишка Лин, и молчаливый Михаил. Вспомнил, как лила говорил, задыхаясь от юношеского, горячего восторга.

Дымоволк, он – через смерть восстал – представь?! А Миша его сразил, победил! В одиночном бою, ты подумай?! Миша – лучший!

Волк-волчок.

Следил глазами за верчением, за тем, как оставляет волчок крохотную воронку в гладком ворсе шкуры…

В голове будто щелкнуло – сошлись пазы.

– О, Лут, – проговорил Юга, выпрямившись. – Я знаю, что делать.

***

Кто же кого пленил, кто кого удерживал против воли – Хом тварь или оная – его? Неназваная, незваная. Мысленно русый примерил ей имя – Иноходь. Другими дорогами ходила, коли до поры их разводило в Луте.

А тут – встретило.

Сперва Волоха думал под себя веллер прихватить, но Еремия восстала, упрямица.

Как так, капитан? За что обижаешь?! Мы, одно сердце на двоих! Никогда тебя не подводила, никогда не оставляла, ровно как и ты меня. И теперь не предам!

Так и вышло, что вместе остались. И впрямь, думал Волоха. Кому, как не Еремии при нем быть. До самого конца. Дятла… Диму с собой тащить не захотел.

Предал горан.

Выдохнул прерывисто, встряхнулся, чувствуя, как дыбом встает шерсть на загривке, плотнее прижимаются уши к черепу.

Еремия поднялась достаточно, вывела их с существом на одну дуэльную линию.

Оное плотно сидело под Хомом. Великое, иноходное, тянуло силу из Хома. Не отпускало его щупальца, держало крепко, точно поводья. Закрепилось, прижавшись брюхом к основанию, башкой вниз. Тень его, густая и синяя, заливала половину поля. Оно же продолжало расти, перекачивая в себя Хом, отражая его и извращая, воплощая на свой манер.

Против него Волоха был как кошка супротив медведя. Потому и не напало еще: смотрело, удивлялось.

Что ты мне, пророкотало глухо, из глубины.

Волоха не мог рассмотреть устройство Иноходи; под кожей студенисто, студёнисто переливалось, мерцало воспринимаемое содержимое Хома. Оно действовало, как хищное насекомое, растворяя нутро жертвы и выпивая его.

Вот почуяло их, вот потянулось, захватывая корабеллу, повлекло к себе плавно, вбирая точно амеба – пищу. Еремия, слушая капитана, не противилась поглощению, смирно висела.

Волоха вздохнул, выдохнул, ласково погладил арфу.

Давай, детка. Держи меня.

Шагнул от арфы и раскинул руки, раскрылся, освобождая Лес.

Лес хлынул на палубу, плеснул в борта, взвился, обнимая флаг, стремительно перекинулся на тело существа, заполняя его, раздирая корнями сосен, травой, камнями и муравьями, песком и глиной… Существо задергалось, пытаясь вытолкнуть из себя корабеллу, но тут Хом, словно очнувшись, судорожным усилием сжал щупальца – и не пустил.

Волоха открыл глаза.

Улыбнулся.

Корабелла стояла в сердце летнего, закатного, шумно, влажно дышащего леса. Пахло разогретой смолой и сырыми грибами, перекрикивались птицы, взлетела на сосну белка, надоедно жужжало комарье… Где-то прошел крупный зверь, едва слышно качнув ветви. Под ногами сплетались корни, усыпанные опадом и сухими иглами, прелью и мхом.

Дом свой, оказывается, в себе носил – а как истосковался. Как долго искал. А Лут знал, знал всегда…

– Давай! – крикнул Волоха, и голос его подхватило лесное, прозрачное, долгоногое эхо. – Медяна!

Сначала не было ничего, и у русого на миг смешалось, помутилось в голове – будто не было ничего, будто очнулся он в лесу, и все ему привиделось… Так явно представилось, что сжалось сердце. Бросил взгляд на руки, на кольца Лафона, сидящие на пальцах, как самоцветные жуки.

Загорелись те кольца, отрезвляя глаза и разум.

А потом будто малая искра алмазом царапнула закатное небо, пала в лесные недра и от искры той взмыли янтарные волны.

Вспыхнуло.

Волоха вжался в ствол сосны, чувствуя, как дрожит земля, стелет гривой янтарное пламя, и они с Лесом, с Еремией, с существом – падают, падают, падают, валятся, сцепленные крепче муравьиных челюстей… Ударило по глазам.

Нырнул – из тьмы во тьму. Словно ушел под воду раскаленным затменным полднем.

***

Тамам Шуд – вот – встал, расправил руки. Торжествуя, празднуя победу. И Манучер отразил его, тем же жестом – а Лина будто в живот ударило, аж дыхание пресеклось. Точно такое он видел на фреске, которую в разрушенном храме Лута показывал ему Нил. Точно такое же.

И не он один смотрел на Манучера. Юга застыл подле. Он не был похож на самого себя; черты его лица выражали крайнюю степень отчаяния. И решимости.

Взглянули друг на друга.

Третий взял его за руку, притянул к себе.

– Ступай, береги людей, не давай им смотреть, – проговорил быстро, будто зная, как Лину нужно, чтобы кто-то подсказал, показал, направил. – Все будет хорошо, Лин.

– Постой! А ты?! Что ты?!

– А я буду танцевать, – усмехнулся Юга, погладил по щеке.

Подмигнул и отпустил.

Знал, как поступить.

Скорее, он бы вонзил синюю стрелу себе в глаз, чем воткнул в горло Второго – беззащитно открытое ночью. Пустое, пустое.

Смотрел – видел только один исход. Только один способ заставить Выпь содрать с лица, с живого мяса паразита, приросшую личину Манучера. Заставить его быть собой – снова.

Вернуть домой.

Не был уверен, что гривни его признают; все же, один явился, без их настоящего хозяина. Да и травы той мало стало: повытоптали, поели. У реки вот осталась нетронутая гряда. Третий разглядел пышные, белые соцветия, улыбнулся невольно: Таволга бы его затею не одобрил, но и не бросил одного. Юга воззвал, протянул руку и выдохнул, когда в ладонь ткнулся мягкий храп…

– Спасибо, – молвил тихо, прыжком оказался на спине.

Гривень качнулся, принимая седока. Легко, быстро побежал-покатился тягучей изумрудной волной – своей особой тропой, к лагерю Хангар.

Ангоб Юга не вздевал. Ни к чему теперь.

Гривень внес его в самый Нум, в сердце его становья, и там Юга его отпустил.

Сердце билось мерно, холодно.

Впервые за много дней он был спокоен.

Шел – перед ним расступались. Погружался во взгляды. По щиколотку, по колено… Хангары окружили чужака плотным, движущимся, змеиным кольцом, и Юга стал – оком бури.

– Ты! Кто таков?! Что здесь?!…

Человек из Нума пробился к нему и застыл, так же зачарованный.

– Я принес вам дар, – медленно проговорил Юга.

И вскинул руки, обрушивая на себя, на Нум опрокидывая – танец.

***

Гаер, перегнувшись через борт Соль, до белых костяшек в него вцепившись, видел, как растет, ширится, раскручивается посередь войска противника водоворот. Локуста бешено мчались по кругу, будто в проклятом хороводе, и, достигнув сердца его, срывались… В распахнутое, как по жаре, окно черной пустоты.

Арматор оглянулся, встретился взглядом с Эдельвейсом.

Оба знали, кто в сердцевине кружения.

– Не выплывет, на этот раз – не выплывет, – хрипло предрек Гаер.

– Что он танцует? – быстро, деловито справилась Солтон.

Она казалась спокойной, только лицо сделалось старым, темным, деревянным.

Гаер помолчал, прежде чем отвечать.

– Воронку. И Мясорубку. И что-то еще, совсем иное, свое… Он их затягивает, он их – убивает. Но и сам…

– Это конец, арматор, – сказал Эдельвейс, обреченно жмурясь. – Второй в ответ уничтожит всех.

– Не всех, не ссы, – Гаер шумно выдохнул, – только одного. Или двух. Значит, так. Пни Косту, пусть сцедит у своих уток темные очи. Первым раздай. И Сомовы ветряки пускай зарядят – нужно порошок по полю пустить.

***

Манучер не мог быть спокойным. Что-то дергало внутри, не давало мира. Людское мельтешение его раздражало.

Наклонился, подобрал эдр – лежал у самого входа в палатку. Погладил грани пальцами. Внутри игрушки порхала маленькая живая тварь. Здесь их звали бабочками. А там, на Сиаль, вспомнил Выпь – душками.

Откуда только взя…

Подчиняясь смутному порыву, слегка сдвинул маску, не без труда отстраняя от лица – и словно свежий ветер хлынул, принес, рассказал.

Он всегда его чувствовал – даже не глядя. Хребтом. А теперь хребет этот будто переломили о колено.

От дикого, животного вопля люди и твари Лагеря повалились, как костяшки.

Манучер выл, закинув лицо к небу, и маска на его лице таяла, стекала каплями красного золота.

Крик оборвался так же внезапно. Выпь вскочил. Локуста прянула, но сбежать не посмела, только уши прижала, села на задние ноги, тонко заскрежетала…

Выпь прыжком оказался на ней. Сдавил бока.

– Тамам Шуд! Тамам Шуд! Тамам Шуд! – прокричал трижды.

Локуста завизжала отчаянно и прыгнула.

И оба пропали.

***

Пора!

Гаер махнул рукой и рогачи запели. Это был их шанс – Третий утянул за собой почти всех Хангар и вновьприбывших, а Второй… Второй должен был увести самого Тамам Шуда.

Остались люди.

Людям – людское.

Напролом.

***

Михаил окончательно потерялся. Кажется, Хом сошел с ума.

Иного объяснения не было. Пространство перестало быть.

Он точно помнил, что лагерь оставался за спиной, но, вскинув глаза – увидел его далеко впереди. Он знал – река по левую руку. Но вот, кто-то бросил серую ленту поперек, и воины Отражения, и воины Нума увязли в ней…

Но самым странным и самым страшным был водоворот. Михаил видел бешеное кружение золота – локуста тонули там, точно в ловушке песчаного льва.

Кажется, гибельное течение зацепило и кого-то из людей – поволокло… Он не мог оторвать глаз от этого влекущего, стабилка несла его прямо туда, прямо туда и Михаил ощущал в себе и ужас, и восторг, и предвкушение…

Упавшее сверху ударило, сбило с коня. Оглушило, но, странным образом – выбило из очарования.

Михаил, лежа на спине, увидел – небо над ним поросло лесом. Различил верхушки елей и корабельных сосен, разобрал шум листвы, пение птиц, дуновение ветра, донесшее запах хвои, смолы, торфа и реки.

А потом все это объяло янтарное, небывалой силы холодное пламя.

***

Гаер почувствовал толчок в спину, круто развернулся и увидел – Пегого. Их свело под сенью чада, в какой-то точке Аркского поля – Гаер уже не понимал, где находится.

– Ты, – прошипел арматор, встряхнул Двухвостку, – умрешь.

Пегий чуть поклонился.

Он не боялся и не бежал. Одет был в обычную свою теплую кофту, ни доспеха при нем, ни шлема. Гаер даже подумал мельком – словно ждал его, знал, что явится. Но разве таков Пегий, чтобы засидку в одиночку устраивать?

Мягко ступая, двинулся враг по кругу, и Гаер повторил его, закружил так же, выискивая уязвимые места для атаки.

– Жаль мне сестру твою, арматор, – плавно заговорил Пегий, – такое сокровище, а дикому вику досталась, дурноватому. Испортили, испачкали. Сладкое, сладкое белое мясо. У названого твоего брата, верю – такое же. Нежное, шелковое, фиалковое.

Облизнул губы.

Гаер задержал дыхание, чувствуя, как леденеют от ярости виски. Пегий знал его, знал слабые места, по ним и бил.

– Слушай меня, падаль. Я забью твой рот сталью так, что ты наконец нажрешься.

Пегий рассмеялся, как собака залаяла, и атаковал.

Сражался он сразу с двух рук, легкими изогнутыми саблями, Гаеру такая техника была непривычна. Рыжий ушел в оборону, выгадав момент, отскочил, сунул руку в спорран и швырнул под ноги противнику ежа. Настал черед Пегого отпрыгивать, прикрываться скрещенными саблями.

– Грязно играешь, арматор, – сказал, скаля зубы, часто, сухо дыша.

– Как раз по тебе, – отвечал Гаер.

Переменилось, будто удача, девка шлюховатая, на сторону арматора метнулась. Загнал пегую скотину, пластанул, поймав, когда раскрылся – плеснуло красным, горячим.

И сгибнуть должен был предатель, но вместо этого – засмеялся – помотал головой – всем телом по-собачья встряхнулся – и скинул шкуру. И встал перед арматором обновленный, свежий.

– Гаер-Гаер, рыжий дурачок, – сказал приятным голосом, поигрывая сабельками, – неужто думал, одного Нум выведет? У Нума бойцов много, и все – я, все – Арена. Сколько нас?

Засмеялся.

Сколько нас? Никогда Гаер эту игру не любил.

– А я попробую сосчитать, сучий ты потрох.

***

Локуста прыгнула и вынесла его прямиком к Тамам Шуду.

Выпь спешился. Ноги не гнулись, спина – деревянная, как гробовая доска.

Предводитель Нума ждал его, соединив на груди руки. Визири одноглазые торчали высоко, много выше себя прежних. Так же тянулись от одного к другому вервия, но больше никого и ничего не было.

Только он и Тамам Шуд.

Локуста, предатели Отражения, весь Нум – все это происходило где-то… в другом отрезке. Они стояли друг против друга, а рядом была та самая яма, со дна которой Выпь некогда достал жеребенка. Принял дар.

Яма выросла в глубину и светилась слабо, пульсом.

Ты пришел. Я знал, что придешь.

Выпь сжал пальцы в кулак, будто смыкая их на горле противника.

Почувствовал – гладкое, прохладное дерево, словно прут. Поднял к глазам, удивленно разглядывая синюю стрелу. Грубо окрашенное древко. Плоский наконечник странного материала.

Я рад, что ты выбрал сторону. Мы схожи. Мы птицы одного пера. И мы вместе увидим, как рушится старый мир и поднимается из колыбели мир новый.

Колыбель, подумал Выпь, взглянув на яму в окружении визирей. Вот оно что. Вот почему Тамам Шуд этот Хом избрал, колыбель здесь устроил… Вспомнил – Комь, откуда он маску свою добыл… Маску. Вздрогнул, тронул пальцами лицо.

Настоящее, подумал.

Стой!

Тамам Шуд не успел.

Выпь прикрыл глаза, чуть откинул голову и вогнал стрелу себе в горло.

***

Темноту отбросили, точно сорвали пыльный бархатный занавес с окна. Хлынул свет, цвет – осенний, бледный.

Волоха растерянно, настороженно огляделся, не понимая, где находится. Темный исшарканный паркет, зеркала вдоль стены, к ним – полированный многими касаниями станок. Круто обернулся, уловив тихие шаги.

– Элон?!

– Здравствуй, милый, – улыбнулась маленькая балерина.

Русый рывком привлек девушку к себе, обнял.

Элон осторожно погладила спутанные пряди на затылке, чуть зарываясь пальцами в волосы, как любила делать при жизни. Тихая ласка, принятая между ними двумя. Волоху всегда успокаивали ее нежные касания.

Девушка отстранилась.

– Кто… кто сделал это с тобой? – руки Волохи скользнули по стройному телу в закрытом черном купальнике, пальцы прошлись по стежкам грубых швов. – Назови!

Элон бережно сдавила его кисти, отводя руки. Сказала, глядя в глаза.

– Тебе нельзя здесь оставаться, милый. Уходи.

Волоха оглянулся беспокойно, чувствуя, что их одиночество перестает быть. Кто-то близился. Элон толкнула его от себя.

– Тебя выведут. Тебя не оставят. Слушай голос, а я пока уведу того…

И – исчезла.

Волоха остался – один в танцевальное зале. Будто за стеной негромко звучали клавишные. Та самая мелодия, вспомнил Волоха. Зацикленная. О, Лут, неужели прима-ассолюта обречена была слышать ее – всегда? Танцевать под музыку своей смерти, кружиться, точно заводная кукла?

Не мог оставаться на месте, но и куда идти – не знал. Огляделся. Стена с зеркалами и стена арочных окон смыкались, точно убегающие вдаль рельсы. Двинулся вдоль станка, ведя рукой по полированному дереву, и не сразу заметил, что рядом шагает не его отражение, а некто в рыжем комбинезоне.

Оранжевый Король.

Волоха остановился. Король по ту сторону старчески-пятнистой амальгамы тоже не шевелился. Иванов видел странного вида комбинезон с какими-то нашивками, тяжелые ботинки, белый шлем, скрывающий лицо.

– Чего ты хочешь?

Чего хочешь ты?

Свободы, подумал Волоха. Мою корабеллу, мою команду, мой Лут. Двигаться вперед, жить.

Зеркало запотело, точно кто-то дохнул на него с обратной стороны, прочертил пальцем скобу улыбки.

Волоха услышал. Некто звал его по имени. Упрямо, раз за разом. Голос шел из глубины коридора, открывшегося вдруг в зеркальной стене.

Волоха ступал осторожно. Коридор больше походил на заброшенную штольню. Старая деревянная крепь, прерывистый водяной крап… Отдаленный гул – от него сыпалась сухая земля. И зов. Сперва Волоха его только слышал, но затем – увидел. Никогда бы не подумал, что голос может светиться, но этот – горел, полыхал, как дикий огонь.

…А когда приблизился – в глаза ударило ослепительное сияние.

Русый замычал, попробовал закрыться рукой.

– Прочухался! Волоха!

Волоха проморгался, прослезился, с трудом возвращая себе зрение. Над ним нависла небритая, паскудная донельзя рожа цыгана, в пятнах сажи и копоти. Даже всегда до блеска отполированная касаниями пальцев серьга была черной.

– Что… случилось, – едва шевеля распухшим языком просипел Волоха.

И вспомнил – все. Янтарный огонь, падение, мертвая сцепка… Он сам был корабеллой. Он не мог бы пережить…

Его вытащили. Вывели.

Ему не отняли память милосердно.

– Сообразил, ага? Встать сможешь? А, к хренам… Лежи. Я думал – ты все. Едва откопал. Оклемаешься, знай, я тебя так отделаю… Ух, как я зол, ох, как я зол! Ты кинул меня, как девку! Меня, раздери тебя Лут!

Цыган сел рядом, и Волоха увидел его руки с сорванными ногтями.

Осторожно повернул голову. Судя по всему, они с Лесом, остатками твари и янтарного огня просто рухнули всем на головы. Судя по всему, из-под мешанины обломков его Дятел и выковыривал.

Слух тоже возвращался. Громыхало, земля заходилась в трясовице: сражение продолжалось и без его участия.

Цыган пронзительно, коленцами, посвистал, и ему тут же, вразнобой, откликнулись.

– Мы с ребятами обшаривали тут все, – хмуро пояснил Дятел, глядя в сторону и сердито шмыгая носом, – но мне первому повезло, думал, хоть башку твою дурную отыщу, в глаза погляжу, на память выковыряю, над толчком повешу. Типа, тленом тлен, а помни, какой у меня…

– Дятел! – простонал Волоха и тот, фыркнув, замолчал.

Русый, чувствуя за собой вину, не стал оправдываться.

– Что Еремия?

– Цела, красотка. Удачно на пузо шлепнулась. Пока в отключке.

– Кто на корабеллах?

– Агон-Медяна командует, я свалил. Тренкадис дает и без нас просраться…

Волоха огляделся еще, но разобрать что-то было сложно. Тела и обломки.

– Мы хоть не на своих упали?

– Не, жопой на шеяку Нума сковырнулись, как свинья с насеста. Тут ихние солдатики как раз в каре строились, носок тянули. Кто из не-наших подбежал любопытствовать, что шумнуло, тех мы положили. Больше не совались.

Волоха приподнялся, сел. Тело было как чужое, но сабля – при нем.

Они с Еремией не должны были пережить…

И не пережили, окончательно понял Волоха. Лут разрешил ему выбрать желаемое – и он выбрал.

– Тут еще, такое дело, гаджо, – цыган непривычно, неприлично замялся, будто не решаясь говорить, – там сюрпризец кой-какой. От Лута, видать, прилетело…

– Потом гляну, – Волоха уцепился за цыгана и поднялся. – Теперь – к корабеллам. Я все еще адмирал.

***

Гаер – стыдно молвить – приустал. Вновь и вновь побежденный враг скидывал порченую шкуру, смеялся и бросался с новыми силами.

Арматор потратил все репешки, а запас восполнить было негде и некогда. Его бы не выпустило из круга. Да и сам, своей волей бы не вышел. Аркское поле окончательно свихнулось, не выдержав противостояния.

Верные манкурты, Эдельвейс, корабеллы, Неру – будто на другом Хоме остались. Этот был только для них, для Гаера и Арены.

Когда упал в первый раз, ему дали подняться. Арена похаживал, посмеивался глуховато. Рыжий встал, вытер кровь, слюни, пот. Отряхнул налипший песок.

– Хочу тинг! – заявил нагло, переводя дух. – На уговор!

Арена с любопытством склонил голову к плечу, посмотрел с доброжелательным интересом.

– Какой же уговор?

– Если ты победишь – твоя взяла. Башня твоя. Лут твой. А если я – ты уйдешь. Сольешься, как вода в нужнике, и свое дерьмо прихватишь. Тинг?

Арена хмыкнул.

– Принято, – сказал многими голосами.

И, не медля более, обрушил на арматора новый удар.

***

Первые скакали по спинам коней, точно пастушьи псы – по овцам. Разворачивали стадо, отбивали от воронки, не давали свалиться, погибнуть.

Михаил поднялся, держась за стабилку свою и тупо глазел, не находя в себе сил оказаться в седло. Боялся вновь глянуть на водоворот.

– Миша!

Лин спрыгнул перед ним, взъерошенный, возбужденный. Загородил собой.

– Не смотри! Только через закопченное стекло или тень! Это танец Третьих, нельзя смотреть!

Михаил с усилием отвел глаза, уставился на Первого.

– А как же…

Осекся. Никогда не видел Лина плачущим. Вообще не думал, что Первые способны к плачу – как к усталости или дурным снам. Лин, кажется, и не замечал слез, продолжал делать то, что умел – защищал.

Потянулся к Михаилу, дунул в лицо порошком с ладони.

Плотников охнул глухо, заморгал, а когда вновь посмотрел – все было в дымчатых, глухих тонах.

– Пройдет, не бойся, Мишенька. Вот, держи, – Первый сунул ему в руки мешочек, – это лекарницы дали, зелье темные очи, пользуют тех, у кого светобоязнь. Надо бы сбросить так, чтобы людям глаза закрыть. Доберись до Волохи, до Сома, до корабеллы, а я – людей отводить.

***

– Сдавайся, арматор.

– Отсоси, – прохрипел Гаер.

Арена улыбнулся.

Арматор стоял на карачках, пытаясь отдышаться. Уши закладывало, под ладонями было мокро. Натекло с него – из него – изрядно. Как из скотины заколотой хлестало.

Но Гаер прежде сдох бы, чем отступился. За ним стояли его люди, его брат, Ивановы эти…

Гаер опять поднялся, упираясь Двухвосткой, точно палкой. Руки-ноги ходили ходуном, но арматор вновь принял стойку. Арена мог убить его, но выбрал – извести, измучить до смерти.

Кожу навязчиво защекотало, точно арматора облепили мураши.

Рыжий нервно дернулся, бросил взгляд на руки…

Все, все, чем наградила его Башня – отметки на коже, цветные рисунки птиц, змей, зверей, шипов и цветов – все вдруг пришло в движение. От груди, со спины, с плеч – стекло по локтю и обернулось плетью о тысяче хвостов, о тысяче голов, о тысяче когтей…

Проклятая уродина Башня пришла на помощь – а он и не звал.

Арена остановился.

Гаер вскинул тяжелую безмерную плеть, поразился небытийной легкости ея… Размахнулся и огрел выродка.

– Я!

Свист-удар.

– Арматор!

Удар-свист.

– Хозяин! Башни!

Казалось, плеть тяжелеет с каждым замахом, наливаясь, вызревая, напитываясь силой. Арена уже не пробовал защищаться, метался крысой, но и сам бежать не мог. Не пускал тинг. Шелухой слетела одна шкура, за ней вторая, третью спустила плеть… Все кончилось внезапно.

Гаер не заметил, как оружие из его руки исчезло.

Он остался один.

Лежащее навзничь тело было мешочным, пустым – плеть Башни выбила из него всех и все. Гаер поддел парнину мыском, готовый пришпилить тварь Двухвосткой, буде култыхнется.

Тело дрогнуло, как если бы что-то подтолкнуло его снизу, в живот. Гаер сделал шаг назад. Мертвое мясо еще раз пихнуло, нетерпеливо, почти опрокинув на бок. Прорвало бок, вышло бурое, костяное… Подкинуло труп, и пошло вверх, в рост, вширь; потянулись из плоти поверженной, из крови – рога Башни.

***

Было уже – когда другой снял с него фильтры. Так же чувствовал. Освобождение через боль. Стрела отомкнула что-то в нем, сработала – ключом, не орудием. Выпь не знал, убила она голос его или – преобразила.