Текст книги "ПВТ. Тамам Шуд (СИ)"

Автор книги: Евгения Ульяничева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 26 страниц)

Глава 15

15.

Остаток дня Юга проспал. Словно выпал из всего настоящего и вернулся только под вечер. Проснулся, когда его будто пнули под ребра – хорош, мол, валяться.

Мысли спутались. Или голову ему наизнак вывернули, волосами внутрь? Смутно помнил события, а их черед – хоть убей. Поднялся тяжело, зацепился глазом за дикту.

Клык ее прикусывал полог, ограждал. Или сторожил. Юга приблизился, прошелся пальцами по наростам-кольцам. Тяжелые на вид, холодные. И весь ствол оружия был испещрен мелкими подрезами. Раньше, вроде, и не было их…

Юга попробовал выдернуть дикту, но та сидела прочно. Будто корни пустила. Взялся двумя руками и вздрогнул от неожиданности, когда в глаза ягодным соком брызнул закатный свет.

Второй замер, придерживая рукой полог. Юга тоже застыл, точно пойманный вор.

– Поставил, чтобы не тревожили, – медленно произнес Выпь. – Моя палатка, но все равно лезут.

Отстранил Юга, легко, одной левой, выдернул дикту, убрал за спину.

– Выспался? – спросил, глядя сверху.

В отросших волосах его запутался колючий запах полыни, сухой земли, огня. Впалые щеки не бриты. Зеленью горели бусы на запястье. Юга кивнул заморожено.

– Как бревно, – подтвердил хриплым со сна голосом, взялся переплетать косу, раздирая пальцами пряди, – что я пропустил?

– Ничего важного. Столпы только прибыли. Хотят нас видеть.

Юга замер. Глубоко вздохнул, с силой выдохнул.

Столпы, они же жеребьевые, избирались Лутом в лихую пору для подсобы Башне. Никто не знал, на кого падет жребий, по каким приметам Лут ставленников выдвигает, а только в положенный срок к арматору прибывали выбранные люди.

Лут их таврил особым клеймом – всякий раз разным. В этот раз наградил выжженной на тыле кисти цикадой. Слинять должно было, если дело сладится.

С клейменными Башня и должна была дальше справляться. Луту не перечили, кого избрал, с тем и вставали плечом к плечу.

– Где мы, а где столпы, пастух.

Выпь на это только криво, непривычно усмехнулся.

– В одной лодке, Юга. В одной лодке.

Юга закатил глаза:

– Ай, куча народа наперлась, а грести нас поставят, пастух, вот увидишь. Остальным лишь бы с трибуны руководить. Ладно, давай поглядим, что там за благородное собрание.

Второй шел впереди, указывая дорогу. Сам он не разбирался в лагерном устройстве до того, как попал сюда. Знающие люди пояснили. Оказалось – под питательную основу лагеря выбирали специальных людей, крепких телом и умом. Готовых принести себя в жертву во имя спокойствия и защиты собратьев. Нарекали таких стромами, а растили и готовили на Хоме Колокола, в толстостенных, от людей огражденных, монаках.

Когда приходил черед, строма в специальном обряжении живьем закапывали в землю. И уже напряжением, соединным усилием воли и физической тяги, стромы выпускали из себя первые ростки лагеря – стены, укрепления, ловушки… То, что поднималось над поверхностью, вырезано было на их телах, а люди только принимали и дополняли костные конструкции своими силами.

Сказывали, что самые старые города на Хомах тоже стояли не на ровном месте.

Выпь слушал эти объяснения. Молчал. Знаю я место, где из камней растят дома, думал. Но чтобы из людей строения добывали – такого, пожалуй, не упомню.

Было еще: на Хоме Оливы готовили лучших огневых стрелков, аммонес, на Хоме Фарло учили пешников, а Хом Шартра похвалялся стабилизированными, особой породы скакунами. И никто в стороне не остался.

Лагерь поднимался, прорастал живыми стенами. Солдаты деловито крепили насыпи. Юга видел гребни, строгую их линию, ряды одинаковых двускатных палаток, сторожевые вышки. Где-то там был враг с которым он так неудачно столкнулся.

– Давно здесь? – спросил, когда миновали половину пути.

Лагерь имел форму прямоугольника, палатки столпов находились у площади для общих собраний.

– Две недели.

– И что? Гаера видел уже?

Выпь покачал головой. Скулы у него затвердели от этого имени.

У входа в красноверхий шатер стояла охрана. Дуплет, в глиняных масках-окаринах. У одного шесть отверстий-дыхальцев, у другого четыре. Пырились ложноглазые в горизонт. Ко всему одинаково равнодушные, кроме нарушения дисциплины. С Хома Стени прислали, лучших отобрали для Отражения.

Синхронно отпахнули крылья полога и Второй застыл рядом с Третьим под прицелом человекова внимания.

– Что же, – первой опомнилась женщина с короткими, в скобку остриженными коричневыми волосами. – Теперь мы знаем, что Башня не солгала. Я Солтон.

Она подала руку Третьему и тот принял ее. Сжал худое сильное предплечье.

– Юга, – представился хрипло.

Следующим приблизился человек с пятнистым, будто ржой изъеденным лицом.

– Пегий, – сказал отрывисто, хлопнул по ладони Третьего и вновь отошел.

– Сом, – плотный мужчина с широкой улыбкой приветствовал Юга, постучал его по спине. – Вот так, осталось дождаться Башню и привет!

– Башня никогда не спешит, – кисло отметила женщина.

– Но никогда не опаздывает, – весело отозвались ей, и Выпь круто развернулся, остановив дикту в ладони от головы Гаера.

Рыжий только зубы оскалил.

– И тебе привет, пастушок. Вижу, вы с рапцис морено все так же дружны? Похвально.

– Почему мне не снести тебе голову? – медленно проговорил Выпь.

Юга увидел, что Выпь с рыжим Гаером вровень ростом. Раньше, казалось, пастух ниже был.

– Потому что без Башни от Хангар вам не отбиться, – арматор осторожно, ребром ладони, отстранил дикту. – Успеешь, Второй. К столу, господа. Нас ждет горячее.

На Юга же едва глянул, а тот здороваться тем паче не спешил. Встал рядом со Вторым, плечом к плечу. Обменялись взглядами. Гаер поглядел на плашки, сплошной мозаикой укрывающие стол. Со стороны глянуть – шифрованное письмо, но, меняй не меняй ромбы местами, картинка не проявится.

Рыжий ударил стол коленом в брюхо, и из еле видной щели выскочила игла. Арматор уколол палец и шестерни внутри стола зашумели, раскрывая карту.

Лагерь открылся, как на ладони. Обряженье стен, разноцветье палаток, снующие фигуры, ровно из воска лепленные, сгиб реки синевой рядом. Дальше тянулась прозелень лугов, щетка леса, а еще дальше – сплошное золото песка. И песок этот все двигался. Наползал, отвоевывая себе землю Хома.

Гаер резко хлопнул в ладоши.

– Итак, детки, пока я говорю, все молчат. Провести Нум за один тычок Тамам Шуд не может. Сквозняков-петличек в Луте не так много, на пальцы одной руки накинуть можно. Первой волной, лавой, двигаются локуста, те золотоногие твари, как если бы саранчу с лошадью смешать. Локуста – колыбели Хангар, чтоб вы знали. В первую волну они как раз людей и жрут, чтобы силы для движения-рождения иметь. Вынашивают в себе детей, сбрасывают их полузрелыми в облатку из морского соленого песка, греют своим телом. Так те за одну ночь доходят до кондиции, как опара. Новорожденная форма уже способна сражаться. Обычно локуста опрастывается двумя плодами в одном мешке, но выживает один, сильнейший. Вторым питается, из его костей и кожи формирует себе облачение. Выходит из пузыря и занимает место седока на матери-локуста.

…Первую волну они прохлопали. Только Хом Оливы смог оказать достойной сопротивление, благодаря бешеному своему Князю и его железным Птицам, любящим плоть.

Теперь на них двигалась вторая волна. Молодь, еще тупая, но уже сильная, способная. Солдаты. Именно их, как оказалось, встретил на своем пути Юга. Встретил и…

– Закружил, – сказал в ответ на молчаливые взгляды.

Облизал пересохшие вдруг губы, прикрыл глаза. В висках быстро-быстро стучали молоточки.

– Хореограмма, – понимающе протянул Сом в общей тишине, обмахиваясь веером. – Известная вещь. Старик Витрувий еще…

– Так ты их убил? Совсем убил? – Солтон уперла ладони в стол, пригнулась, точно кошка перед прыжком.

Глаза и рот у нее были длинными, темными.

– Я их сбросил, – сказал Юга, найдя слово, родственно близкое тому, что он совершил с золотыми татями. – Увел в воронку.

Столпы переглянулись. Гаер не казался удивленным. Скорее, удовлетворенным.

– Почему мы не можем выставить его одного и тем самым сберечь людские жизни? – в лоб спросила Солтон, резко, как пружина, распрямляясь.

Пегий кашляюще рассмеялся, но промолчал. Гаер же весело отозвался, поскребывая бритый висок.

– Потому, дорогая, что один танец одного Третьего ведет за собой перебор всего Лута. Ты этого не видишь, не чуешь в силу своей толстокожести, но это – есть. А у нас нет гарантий, что в ответ Лут не выльет нам на голову что-то пострашнее Нума.

Солтон покачала головой. Указала подбородком на Второго.

– А с ним что?

– А это поющая машина для совсем особых случаев, драгоценная моя.

Солтон оскалила крепкие желтые зубы.

– Так на кой хрен они нам вообще сдались?

– На тот хрен, – отозвался Юга, поднимая пламенные, злые глаза на женщину, – что я извел троих, а ты Хангар только на картинке видела. Побереги силы, воительница.

Солтон фыркнула, как строптивая лошадь.

– Смело говоришь, Третий.

– А ты много пустого болтаешь, – не остался в долгу Юга.

– Будет вам, – вмешался Сом, примиряя спорщиков, – враг общий, так и справляться надобно сообща, одним плечом. Неизвестно еще, как его бить следует.

– А вот Второй знает, – вклинился Гаер, указывая на сосредоточенно изучающего многосуставчатую карту Выпь.

Тот кивнул, не поднимая глаз.

– Я знаю, – подтвердил голосом. – Я читал. Вспомню, расскажу.

Печати Памяти из головы никуда не ушли, но чтобы раскрутить их, коснуться мысленно еще раз – требовалась пара дней.

Гаер потянулся, расправил плечи.

– Ну что, братва? Есть у нас порох в пороховницах? Раскатаем песок в стекло? Главное – не дать им роздыху на новую форму. Бить. Сырыми жрать.

Глава 16

16.

Хом Гаптики, значит. Михаил потер свежевыбритый подбородок, краем глаза присматривая за Лином. Парень крутился около, прижимал локтем сумку.

Плотников бы выдержал постельный режим еще неделю точно, но Первый рвался в бой. Останавливать его было все равно что отговаривать Машку от ночных посиделок на крыше.

Так и сложилось, что уже на третий день после той кухонной беседы Иванов и Оловянный стояли в порту, ожидая посадку. Лин еще белел тонким костяным фарфором, напросвет. Но спину держал прямо, подбородок тянул вверх и взгляд имел самый решительный. Михаил только вздохнул – не отпускать же одного.

За домом вообще и кошкой в частности должна была присмотреть соседка. Кажется, спешный отъезд Иванова ее удивил: Михаил слыл домоседом. Расспрашивать, однако, не стала.

Добираться предстояло через Хом Имта. Мелкий и грязный, как чешуя илистой щуки, мало обжитый. Но именно там Михаил скинул свое кровное оружие. От самого себя подальше. Кто знал, что однажды придется вернуться? Михаил смотрел в Лут, а он поглядывал на него в ответ – пока через вуаль зонтега, но Плотников кожей чувствовал его интерес. Плотоядный и насмешливый.

Лин возбужденно дернул Михаила за рукав, кивнул на тэху – началась посадка.

– Успеем, – прогудел Михаил и придержал рвущегося Лина за капюшон куртки. – Без нас не уедут.

С энергичного Лина сталось бы сигануть через борт, в обход толпе, и Плотников остро почувствовал себя на положении старшего брата. Или молодой матери.

Одеждой лила оказался не богат. Ту, что была на нем в первую их встречу, Михаил спалил подальше от людей, в яме. Для восполнения гардероба Плотников прошелся по соседям. Благо, отношения с деревенскими у Михаила были хорошими, и добрые люди не скаредничали, отплатили добром на добро. Всем миром приодели парня так, что хоть честным пирком да за свадебку.

Пассажиров пропускали гвардейцы. Пытливо смотрели в лица. Лин пока мало походил на Оловянного, волосы его еще хранили следы краски, лицо истончилось до кости. Только глаза остались той же масти. Магнезийной синевы.

Однако, вопреки опасениям Михаила, он сам заинтересовал служивых больше, чем тощий пацан. Багаж Плотникова обыскали, самого обшмонали до нательного белья. Михаил перенес досмотр молча, со спокойным достоинством. Гвардейцы, разочаровавшись, отступили, и они с Лином оказались на тэшке.

Места Михаил сумел взять последние, на верхней палубе. Самые незавидные, для людей бедных или же неприхотливых. Лин тут же подбежал к борту, ухватился за поднятые в движении ажурные крылья-леер. Михаил встал рядом. Тэшка дрогнула всем своим гулким большим телом и пошла наверх, набирая высоту по спирали.

– А ты был на истинных корабеллах? – спросил Лин, повернув голову к спутнику.

– Был, – помедлив, отозвался Михаил.

Он не любил лгать. Считал, что если трудно сказать правду, лучше вовсе не говорить. Но с Лином ему молчать не хотелось.

– И я был, – Лин улыбнулся.

Ветер Лута ласково взъерошил ему волосы, а Михаилу залепил оплеуху, злобно зашипел в уши… И мягко отступил. Растянулся, раскинулся зверем черной шерсти, искрами вспыхнули далекие светляки Хомов. Безбрежная, неоспоримая, иммортельная красота.

– Прекрасно, – прошептал Лин.

– Да, – отозвался Михаил.

Облизал сочащиеся кровью, как на морозе лопнувшие губы.

Ну здравствуй, Лут.

***

– Надень свитер, – повторил Михаил.

Кажется, он сказал это в третий раз. И опять – не повышая голоса. Терпения ему было не занимать.

На верхней палубе порядком задувало – тэшка шла с хорошей скоростью, да и сезон начался. Члены экипажа одевались тепло, опытные путешественники тоже позаботились о собственном комфорте и со стороны гляделись клубками пряжи.

– Надень. Ты едва выздоровел, и мне не хочется вновь проводить сутки у твоей постели.

Лин вздохнул, сдерживая раздражение, но послушался. Проще было согласиться и тем отвязаться. Натянул свитер, расправил воротник, охвативший горло мягким кольцом.

Развел руками – типа, ну? Доволен?

– Теперь не замерзнешь, – внушительно прокомментировал Михаил.

Ушел к другому борту. Сел там, прямо на палубу, взялся плести что-то вроде сети… Лин закатил глаза. Он и так не мерз. Практически. А если мерз, то это легко можно было перетерпеть, зачем паковать его в эту шерсть?

Странным был Иванов Михаил. От него не исходило чувство верткости, прыгучей легкости, как от Нила, он казался более заземленным и надежным. Точно скала. Не вдруг собьешь, но укрыться всегда можно.

Не казался, одернул себя Лин. Был. Не зря его учили смотреть и видеть, кое-что в голове осталось, въелось в обвычку, как гимнастика по утрам. Этот Иванов сильно отличался от своих собратьев.

Помаявшись и подкрутив длинноватые рукава, Лин все-таки подошел к спутнику, опустился рядом на корточки и осторожно потрогал плетево концами пальцев. Теперь нитяное кружево было вставлено в рамку из кругло гнутого прута, как будто под вышивание.

– Что это? Для чего это? – спросил, склонив голову набок.

– Это оберег от кошмаров, – пояснил Иванов, внимательно глянув на Первого, – обычно вешают в изголовье и он ловит плохие сны. Видишь, в центре плетения синий камень? Кошмары принимают его за глаза спящего, садятся и запутываются в лабиринтах нитей.

– О, – растерянно откликнулся Лин. Он уже сталкивался с разными людскими обычаями, но этот был внове. – Здорово придумано. Никогда о таком не слышал.

– Это почти забытый ритуал, его мало кто практикует. Я впервые встретился с ним на Хоме Ветра, там и научился…

Поднял поделку выше, дал любопытному Лину рассмотреть и потрогать.

– Прицеплю хвосты и можно пользоваться.

– Тебе снятся кошмары? – понизив голос, с сочувствием уточнил Первый.

Михаил помолчал. На шерстяной нитке приладил первый хвост. Узкое перо, пестрое, как осенний лист.

– Нет, – отозвался коротко. – Тебе снятся.

– О, – повторил Лин.

Кажется, еще совсем недавно он завидовал людям за их способность к сновидениям. Насмешка Лута: после выздоровления он сам стал частым гостем в доме снов. И были те сны не добрыми хозяевами.

Сел рядом, подтянул колени к груди. Смотрел с живым интересом, но в процесс не лез и этим выгодно отличался от Машки, которой везде надо было участвовать.

– Все Ивановы такие… Изобретательные, – проговорил негромко.

– Все? И многих ты знал?

– Не так чтобы очень, – Первый улыбнулся, – но они все любили что-то делать руками. Это интересно.

– Польщен и благодарю от имени Ивановых, – подумав, откликнулся Михаил.

Лин фыркнул негромко.

– Но ты еще и добрый. Это редкое качество в Луте. Такое редкое, что скорее недостаток, чем достоинство.

– Упрекаешь?

– Один человек однажды сказал мне, что доброта это слабость. Тогда я был не согласен. Но это скорее потому, что я недостаточно понимал наполнение понятия… Теперь я знаю какого оно цвета.

Михаил заинтересованно поднял бровь. Он знал, что лила общаются между собой цветом и письменная форма их речи выглядит как безбрежная палитра цветов всевозможных оттенков. Видимый спектр Оловянных значительно превосходил возможности палочек и колбочек людей. Оскуро, говорили Ивановы, невидимы прочим из-за особенного цвета шкуры.

– И какого же оно цвета?

Лин помедлил с ответом, словно сомневаясь, что сумеет точно передать ощущения человеку.

– Вообрази рыжее, рыхлое пламя цветка, теплое и горячее от самого нутра, хлебное, кровное и мягкое, но края лепестков загнуты вовнутрь, они ржавые и зазубренные. Ты держишь его в руках, как если бы поднял голову кувшинки с воды, тебе тепло, но еще теплее тем, кто тебя окружает. Но чем дольше ты держишь этот цветок, тем сильнее жжет тебе руки, и вот ты уже не можешь его скинуть, потому что он пророс тебя, а другие наступают теснее и требуют больше, больше тепла…

Он замолчал. Подытожил:

– Такой примерно цвет.

Михаил едва заметно поморщился. Звучало не аппетитно и он счел за лучшее переменить тему.

– Возьми-ка это, Лин. Договоримся, что я сделал его для тебя не от доброты, а только для того, чтобы самому высыпаться ночью.

– Спасибо, – Лин принял поделку двумя руками, любуясь, провел пальцем по струнам плетения, – я сохраню его.

– Можешь даже сразу проверить, – Михаил усмехнулся, когда Лин в очередной раз зевнул, прикрываясь локтем, – ложись. Ехать еще долго, можешь отдохнуть.

– Но дежурим по очереди, – не стал спорить Лин.

Видимо, ради разнообразия. Михаил успел убедится в первосортной упертости Первого.

– Договорились, – улыбнулся Плотников.

Глава 17

17.

Лут неспокоен, вспомнил Михаил, когда на палубе окантовкой вспыхнули сторожевые огни глостеров, предупреждая пассажиров о необходимости занять свои места.

В мутной воде хаоса охотились не только Хангары. Вылезли бродяги Лута, поднялись с глубины существа, доселе неведомые. Перевозки стали опаснее, и за охрану брали больше. Другое дело, что не всем усиленная стража была по карману – или перевозчики просто хитрили, стараясь сэкономить.

Лин дремал у Михаила под боком, свернувшись кошкой, но когда тэшка встала, распахнул глаза.

– Что случилось? – спросил, приподнимаясь на локте.

Михаил пожал плечами. Люди толпились у бортов, обеспокоенно переговаривались, не понимая причины остановки. Лут, на первый взгляд, казался чистым и пустым, как вымытое к празднику блюдо.

Сопровождающие из экипажа успокаивали народ. Лин встал, озираясь. Михаил поднялся в полный рост, шагнул к борту, оттеснив плечом любопытных. Из глубины Лута, как из колодца, стрекотом кричали птицы.

Иванова как ножом по жилам рвануло узнавание.

Так же звучало, когда они забрели в самые дебри Лута.

Когда они заблудились и их там встретили-приветили.

Сорок Сорок.

Он повернул голову и шумно выдохнул: на фальшборт скользнула нагая, алебастровая девица в белой маске птичьего клюва.

Длинное стройное тело, внахлест укрытое плотным матовым пером. Помнил Михаил, что не всяким ножам по зубам были эти перья. Девичьи пальцы заканчивались пронзительными серпами когтей.

– Какие глазки, – прошептала Сорока нежным металлическим голосом, поймав его взгляд. – Какие прекрасные глазки… Дай поносить!

Миша не дал. Молча, всей силой двинул кулаком ей в грудь, роняя с борта обратно в Лут, как куклу.

Обернулся на оторопевшую публику.

– Закройте глаза! – прокричал во всю мощь легких. – Закройте глаза, они на глаза идут!

Кто-то послушался – выучка Лута – и сел под борт, под арфу, зажмурившись, ткнувшись головой в пол, спрятав глаза за ресницами и ладонями. Но большая часть – гражданские, Лут открытый видящие реже редкого – заметалась без толку. А с Лута, как весенний град, падали Сороки.

Впервые за годы мирного житья Михаил пожалел, что не был оборужен.

Из всей справы воинской только нож резчика при себе имел. Отвык от Лута, расслабился.

Сороки наседали со всех сторон, и защитная сетка тэшки не была преградой их когтям. Резали ее, как гнилые нитки, плеснула на палубу первая кровь, закричали от боли и страха люди.

Ответом грохнули выстрелы.

Экипаж имел при себе оружие, да и не все пассажиры ехали пустыми.

Под ноги Михаилу откатилась голова Сороки. Лин уже встал между людьми и тварями Лута. Светлый свитер осыпало кровяным горохом.

Михаила толкнули в спину, почти сбили с ног паникующие люди. Сороки рвали глаза, выцарапывали, вырезали из лиц, хватали клювами, как спелые ягоды. С криками устремлялись прочь, относили добычу и возвращались, продолжая охоту.

Глаза. Их разноцветье манило тварей, как пламя – мотыльков. С той разницей, что Сороки позже выпестывали из глаз яйца, оборачивая тягу себе на пользу.

– Миша! – Лин прорвался к Плотникову, встал рядом.

Актисы его блестели, умытые Сорочьей кровью. Экипаж старался держать организованную оборону, но обреченное ужасом человеческое стадо не давало себя защитить.

Михаил уклонился, отбиваясь от когтей коротким ножом. Левую руку обмотал плотной кожаной курткой, уже покрытой глубокими порезами. Не привычное к бою оружие тем не менее позволяло контратаковать и защищаться. Сорока била с клекотом, голое тело ее, покрытое алебастровым пером, было, казалось, непроницаемо для короткого плотницкого ножа.

У ног Михаила сбились люди, кто раненый, кто уцелевший. Иванов понимал, что всех не сберечь. Сам он мог легко спастись – достаточно было присесть, спрятать глаза в горсти. Но сделать того не мог – совесть не позволила бы.

Лин вдруг опять вырос перед ним, толкнул себе за спину, притер к арфе. Шагнул вперед, разводя руки с актисами. Пространство перед ним расчистилось, точно он собирался взойти на сцену. Сверху упала Сорока. За ней другая. Третья.

Первый безупречно владел оружием – Сороки, подлетавшие близко, улететь уже не могли, падали, срубленные лезвиями. Плотников сжал кулаки так, что побелели костяшки.

– Парень! Держи, парень! – мужчина в одежде торговца Хома Оливы толкнул ему в ладонь липкую рукоять револьвера.

Сам он стрелять уже не мог – глаза его стали добычей Сорок.

Михаил молча сжал добровольно отданное оружие. Послушное – по закону Статута. Прокрутил барабан, слушая, на сколько его еще хватит. Выходило не жирно.

Плотников был не из тех, кто бьет белке в глаз – он и белок-то не бил, предпочитая животной охоте рыбную ловлю и грибной сбор. Выбирать, однако, не приходилось. Михаил вскинул револьвер, четко развернулся и снял первую из Сорок. Метил в голову – от тела могло и срикошетить.

Лин мельком глянул на него, увернулся от выпада противницы, позволяя твари скользнуть вперед и одним махом актиса снес Сороке клюв.

От дикого птичьего крика Михаил едва не оглох. Сорока, будто ослепнув, заметалась по палубе, натыкаясь на людей и товарок, кулем повалилась за борт.

Михаил снял еще двух. На четвертой обидно промазал, а пятая пуля была последней.

Лин сцепился с Сорокой, не давая ей приблизиться к сбившимся в кучу людям. Оттеснил к борту, прижал, пропустил удар в голову, Сорока закричала торжествующе и – будто захлебнулась.

Что-то стремительное, серебристым росчерком, схватило ее, опутало лесой голову и грудь, мощным рывком сволокло в Лут. А следом серебряный дождь обрушился на тэшку, выхватывая Сорок.

Михаил, оказавшийся рядом с Лином, видел, как живое серебро, цепляя Сорок, тянет их вниз, в Лут, в открытый ротовой диск цветущей белым Сагартии.

Не успел Плотников сосчитать до тридцати, как Сороки закончились. Самые умные сбежали, те, кто замешкался, стали добычей другого хищника.

Сагартия, насытившись и потеряв интерес к тэшке, собрала ловчие лесы-вольвенты и опустилась обратно в Лут. Михаил проводил взглядом ее колыхающийся, как плюмаж, венчик. Глубинный охотник Лута, Сагартия, всегда жила на дрейфующих останках корабелл, и никогда не поднималась так высоко.

– Что это было? – кто-то из экипажа дико глядел на него уцелевшим глазом.

– Сагартия, – выдохнул Михаил. – И нам повезло, что ее накормили Сороки.

***

Хом Имта встречал тэшку суетой, лекарями и гвардейцами. Плотников, не желая увязнуть в расспросах, схватил Лина и был таков. Благо людям было чем заняться и без них.

Сначала они с Лином шли быстро и молча, удаляясь от дороги в город, пока воронка окончательно не скрылась из вида. Только здесь Михаил позволил себе немного сбавить темп. Выдохнул.

Остановился и поймал за плечо Лина. Тот растерянно уставился, облизал высохшие губы. Налегали сумерки. От травы и деревьев тянулся туман, волглый, как сырое белье. На небе висела луна со сколом.

Михаил дернул плечами, прогоняя воспоминания.

– Лин. Давай условимся. Впредь не смей загораживать меня. Я не девушка, не старик и не ребенок. Я взрослый мужчина, вдвое старше тебя. Я воин.

Лин вскинулся, глаза его горячо блеснули.

Михаил поднял руку.

– И меня оскорбляет сама мысль о том, что я буду прятаться за спиной мальчика, – отчеканил он.

– Я Первый! Я из Луча Палачей! Мой долг – защищать людей! Это то, что я умею делать и буду делать!

– А я Михаил Плотников, из Ивановых, и я никогда не прятался за спинами детей! – рявкнул Михаил так, что смолкли вечерние птицы.

У Лина обозначились желваки.

Михаил медленно выдохнул и уже спокойно попросил:

– Если не хочешь меня обидеть, не делай так больше.

Лин сузил глаза, но промолчал, тяжело дыша.

– Нил не возражал, когда я его защищал, – буркнул в сторону, ковыряя носком лесной опад. – Я сильнее тебя.

Михаил закатил глаза. Вспышка гнева уже прошла, а злиться долго на Лина он все равно не смог бы. Первый явно не имел намерение его обидеть.

– Я не он. И я буду рад сражаться с тобой плечом к плечу. Но не за твоей спиной. Мы договорились? – он наклонился, вглядываясь в лицо Лину.

Первый шумно выдохнул, как раздосадованный ребенок.

– Хорошо, – сказал.

Михаил протянул руку, и Лин осторожно пожал его ладонь.

– Долго нам идти? – спросил Первый.

– Нет.

Лин слабо улыбнулся. Михаил почувствовал его улыбку – в сумерки словно молока плеснули.

– Та Сорока была права.

– В чем же?

– У тебя красивые глаза.

…Михаил привел их к старой балке. Стемнело окончательно, но Михаил достал припасенный фонарь. Потрепанный жизнью, однако вполне боеспособный. За толстым стеклом плескался формалин, а в нем плавал под корень вырванный роговой светец крадуна. Когда-то это существо наводило страх на жителей деревни, скрадывая по ночам детей. Очаровываясь светом, мальки шли прямо хищнику в зубы.

Случайный путник, Михаил, не мог остаться в стороне. А после и вовсе задержался: сперва на правах героя-избавителя, потом – уже своего, местного… Из оврага тянуло колодезным холодом, пахло прелым листом и напитанной дождем землей.

– Ты оставил его здесь? – Лин взволнованно дышал за спиной Михаила, спускаясь за ним след в след. – Не боялся, что люди найдут?

– Сюда люди не ходят, – успокоил Михаил, слушая, как звуки голоса вязнут в овраге, будто в пуховой подушке, – они зовут это место Змейным Котлом. Якобы гады здесь так и кишат.

– Так кишат?

– По весне. Нынче спят уже. Но все равно под ноги смотри, гадюкам безразлично, кого за задницу хватать – что Первого, что человека.

Лин, судя по сопению, принял его слова к сведению.

Сам Плотников начал волноваться. Оружие он сбрасывал в некоторой ажитации, малиново-адреналиновом чаду. Место помнил – засело в памяти крепко, гвоздодером не вырвать. Михаил не чаял вернуться однажды. Тем более не думал, что приведет за собой Первого.

Дно оврага было затерто толстым слоем листа и веток, сором, что нанесли вешние воды. Михаил глядел в оба. Зверья крупнее лисиц здесь вроде не водилось, но кто знает…

Лин вдруг подпрыгнул, как кот, живо цапнул что-то из кучи листьев.

– Змея! Смотри, Миша, настоящая змея! Черная, красивая, гладкая такая! – восторженно потряс схваченной под самое горло гадюкой перед носом Плотникова.

Гадина извивалась и шипела.

– Фу! Брось! Брось подальше!

– А…

– Нельзя!

Лин послушался, закинул гадюку куда-то в сторону.

Михаил подержался за сердце, протяжно вздохнул.

– Как я рад, что мы почти пришли, – сказал негромко. – Значит, будь рядом и никого больше не хватай. Слушай меня. Лес этот непростой. Биодинамический. Теперь, как видишь, стареет, в землю уходит. Как весь втянется, останется на поверхности одна щетина-стернь. Сам лес будет лежать в глубине, зреть. Как созреет, выйдет обратно уже другим – горой вырастет, рекой выльется, не знаю.

– Надежное место для схрона, – поддержал Лин, вместе с Михаилом проверяя палкой обрывистый склон оврага.

– Да, – Плотников помолчал. – Поэтому и выбрал.

Наконец, палка запуталась в чем-то, похожем на водоросли или волосы. Михаил пролез вперед, не без труда отстегнул маскировочную сеть, потерявшуюся под слоем дерна. Лин подсобил срезать актисами, где надо.

– Вот оно, – почти шепотом сказал Плотников, отступая.

Фонарь поставил на землю – нужды в нем больше не было. Баранец спал в норе, поджав под себя четыре ножки и подогнув круторогую голову. Тело его светилось песочно-желтым, и от жара было прозрачно, как янтарь. Там, в глубине тулова, черным рисовался абрис спрятанного оружия.

– Я положил, я взял, – негромко проговорил Михаил.

Плотницким ножом чиркнул себя по ладони, пуская кровь. Коснулся бока баранца и тот втянул в себя соленое – без остатка.

Михаил глубоко вздохнул, заново узнавая оружие и позволяя ему признать себя. Он опасался – глухо и глубоко – что Статут сыграет против него, лишит силы железа и силы огня. Что сабля и револьвер больше не лягут ему в руки так, как ложились раньше.

Но житейское море, отступив, оказалось рясцовой лужей, едва сумевшей прикрыть скуластые рифы и обитые железом черные сундуки. В сундуках тех, знал Михаил, возились чудовища, гнули хребты, выдавливая соленое кованое дерево.

Лин за его спиной безмолвствовал. Чувствовал момент, не иначе. Когда он вообще видел Иванова без оружия?

Михаил слабо усмехнулся и потянул саблю на себе, вытаскивая из полуденного меда янтаря, как из подтаявшего масла. Оружие мигнуло скупой улыбкой приветствия и погасло. Вороненое лезвие вообще редко когда улыбалось, любило темноту больше крови.

Плотников пристроил ее в ножны, револьвер вернул в кобуру, приласкав истертую шершавую рукоять.

– Оружие тебе как небу птицы, – грустно признал мальчик Оловянных, покачивая головой. Свет опаловыми каплями скользил по его волосам, подрагивал в блюдцах глаз. – Я горд сражаться с тобой бок о бок.