Текст книги "Дама с рубинами. Совиный дом (сборник)"
Автор книги: Евгения Марлитт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]
– Не позволишь? Видишь, вот эта голова, – она постучала пальцем себя по лбу, – сорок лет, с тех пор как умерли мои родители, жила своим умом и никогда не кривила душой, а теперь такой сопляк вздумал мне прописывать законы! Да этого не делал и твой покойный отец!
– О, отец принял бы еще не такие меры, если бы знал, что этот господин Ленц его тайный враг! Я никогда не доверял жильцам пакгауза, мне с малолетства было противно их лицемерие исподтишка – настоящие иезуиты! Со стороны же бабушки непростительно, что она обеспокоила нас своими неопределенными намеками. Я должен был заставить ее все сказать, но знаю по опыту, что раз она собралась ехать с визитами, от нее ничего не добьешься. Она спешит всегда так, словно от ее посещений зависит благосостояние всего города. Ты, кажется, наконец образумилась, Грета. Так спрячь же белый бурнус в шкаф. Но не думай, что я верю в полное твое обращение на путь истины, и знай, я буду неустанно присматривать за двором и пакгаузом.
С этой угрозой он вышел из комнаты, а Маргарита перекинула пальто на руку, чтобы его унести.
– Но скажи мне, ради бога, Гретель, что это у вас тут за чудны́е истории? Что случилось со стариками Ленцами? – воскликнула тетя Софи, притворив дверь за вышедшим Рейнгольдом.
– Говорят, они наши враги, – отвечала с горькой усмешкой девушка.
– Какой вздор! Чего только не выдумают в верхнем этаже! – рассердилась тетя Софи. – Если уж этот чистосердечный старик с добрым лицом может лгать и действовать исподтишка, так надо закрыть для всех свое сердце. Все человечество, значит, состоит из негодяев и не стоит ни в ком принимать участия! Но все это неправда, голову даю на отсечение!
– Я верю этому так же мало, как и ты, и, несмотря на все намеки и угрозы, я бы все-таки пошла к больной, – сказала Маргарита, – если бы не Рейнгольд: при малейшем раздражении у него синеет лицо, и меня это невыразимо пугает, тетя. Состояние его здоровья ухудшилось, хотя доктор этого не находит. Я не могу решиться заведомо раздражать и сердить его, надо придумать что-нибудь другое, чтобы помочь бедной старушке.
Немного погодя она пошла в бельэтаж, где велела проветрить и истопить камины в предназначенных для дедушки комнатах. Предполагавшееся в октябре их обновление, разумеется, еще не было приведено в исполнение: картины и зеркала все еще стояли в коридоре «флигеля привидений».
Теперь эти покои должны были несколько оживиться – дыхание жилого тепла проникнет в ледяной воздух галереи, в котором, как казалось Маргарите, замерла скорбь.
Так как все окна выходили на север, здесь царил полумрак, а снаружи взгляд терялся в снежной пустыне, простиравшейся в необозримую даль и сливавшейся на горизонте с безоблачным небом. Все было безжизненно, безотрадно, словно никогда уже не зазеленеют и не заколосятся эти поля и не зацветут черные ветви высоких плодовых деревьев.
Маргарита подошла к последнему окну галереи. Здесь слышала она в последний раз голос отца, здесь спряталась, чтобы незамеченной посмотреть «новую комедию» в отцовском доме, в который вернулась после пятилетнего отсутствия.
И тогда же к ней подошел бывший студент, теперь первый сановник в городе, и она подшучивала над «господином ландратом» и в душе насмехалась над ним. О, почему она, такая сильная, такая упрямая, как говорили все, не могла стать на ту же точку зрения? Ее рука невольно сжалась в кулак и взор устремился вдаль с бессильной злостью. Но вдруг она испуганно отскочила назад: от пакгауза по двору шел ландрат. Он, вероятно, видел ее гневный жест, потому что поклонился ей с улыбкой, а она бросилась в одну из предназначенных для дедушки комнат, в красную гостиную. Но поспешное бегство ей не помогло: через несколько мгновений Герберт уже стоял перед ней. Хотя молодой человек каждый день ездил в Дамбах справляться о здоровье отца, он так радостно протянул ей руку, как будто давно с ней не виделся.
– Как хорошо, что ты опять здесь! – сказал он. – Теперь мы будем вместе ухаживать за больным. Да и пора было тебе вернуться в наши высокие комнаты. Ты так побледнела в тесной, душной комнате у дедушки. – Прикрывая свое беспокойство саркастической улыбкой, ландрат старался заглянуть ей в глаза, но она смотрела в сторону, и он продолжил: – Меня испугало твое бледное лицо в окне, когда я шел из пакгауза.
– Из пакгауза? – переспросила она недоверчиво.
– Ну да, я справлялся о здоровье бедной больной. Тебе это не нравится, Маргарита?
– Мне? Мне не может не нравиться, когда ты поступаешь человечно, жалея несчастных! – горячо воскликнула она. В эту минуту она опять была восторженной девочкой, которую волновали благородные чувства. – Нет, относительно этого я думаю совершенно так же, как и ты, дядя.
– Вот видишь, и я поступил наконец согласно твоим взглядам и чувствам, я слышу это по твоему сердечному тону. Мы оба ощущаем жизнь горячо и молодо, что совсем не подходит к поседевшему, согнувшемуся от старости дяде. Ты это сама понимаешь, потому-то тебе сейчас так трудно было произнести столь почтенное звание. Давай-ка похороним этого старика «дядю»!
По ее губам скользнула легкая улыбка, тем не менее она ответила отказом:
– Нет, придется его сохранить. Что скажет бабушка, если я вернусь к своему «детскому непослушанию»?
– Но, в конце концов, это касается только нас двоих!
– О нет, как это ты так говоришь! Бабушка, пока жива, не откажется от опеки над всеми нами, я это знаю, – с горечью возразила она. – И счастлив твой Бог, что она не видела, как ты шел из пакгауза, иначе бы очень рассердилась.
Он засмеялся.
– И как бы она наказала своего старого сына? Поставила бы его в угол или оставила без ужина? Нет, Маргарита, несмотря на то, что я стараюсь по возможности оградить мою мать от неприятностей и сил стремлюсь сделать ее жизнь легкой и спокойной, я не могу подчинить ее влиянию свои поступки, – добавил он серьезно. – И потому я все-таки буду ходить в пакгауз.
Она радостно взглянула на него.
– Если бы в мою душу и закралось какое-нибудь сомнение, оно исчезло бы от твоих нормальных, здравых слов. Старый живописец, которого я люблю с детства, не может быть нашим врагом.
– Кто это так говорит?
– Бабушка. Правда ли, что он предъявляет какие-то требования к брату и ко мне?
– Правда, Маргарита, – серьезно подтвердил он. – Ленц может с вас многое потребовать. Покоришься ли ты этому без протеста?
– Да, если его требования будут справедливы, – ответила она без колебаний, но вспыхнув от неожиданности.
– Даже если это значительно уменьшит твою долю наследства?
Она слегка улыбнулась.
– До сих пор обо мне заботились и за меня платили другие, поэтому я не знаю цены деньгам. Но твердо уверена в одном: я тысячу раз предпочту сама зарабатывать свой хлеб, чем пользоваться деньгами, на которые не имею права. Я также уверена, что ты не стал бы способствовать тому, что несправедливо, и потому готова на любую жертву.
– Узнаю тебя: ты смело и не задумываясь заносишь ногу в стремя, чтобы идти в бой за правое дело.
Ее лицо омрачилось.
– Неудачное сравнение – я не езжу верхом, – резко промолвила она, пожимая плечами. – Ты весь проникнут великосветскими мыслями, дядя.
Он подавил улыбку:
– Что делать? Всякий подчиняется среде, в которой живет. Была бы ты такой свободолюбивой, горячей поборницей гордой, сильной буржуазии, если бы не пожила в доме дяди Теобальда? Думаю, что нет.
– Ошибаешься! Любовь к свободе не была мне привита чьим-то влиянием, она родилась вместе со мной. Это чувство у меня в крови и составляет часть моей души. – Улыбка мелькнула на ее губах. – Ведь говорят, что Рафаэль был бы великим живописцем, даже если бы родился без рук.
Потом, став вдруг опять серьезной, она перевела разговор на сообщение Герберта о Ленце.
– На чем же основывает старик свои притязания? – спросила она прямо. – Сколько мы ему должны?
– Повремени немного, ты все узнаешь, – ответил он нерешительно, всматриваясь в ее лицо и как будто колеблясь, не открыть ли ей все уже сейчас.
– Ах, это ведь, собственно, дело моего опекуна? – спросила она деланно равнодушно, однако щеки ее покраснели и голос прозвучал натянуто.
– У тебя еще нет опекуна, – возразил он, посмеиваясь.
– Да, пока никто не воспользовался этим преимуществом, от которого ты отказался.
– А, так и это уже тебе поведали? Ну да, я отказался, потому что мне противно все бесцельное.
– Бесцельное? Так бабушка права, говоря, что ты не захотел стать моим опекуном, потому что не надеялся сладить с моим безграничным своеволием?
– В этом, пожалуй, есть доля правды – у тебя не особенно хороший характер. – Он лукаво взглянул на нее. – Впрочем, я бы этого не побоялся и, конечно, справился бы с твоим «безграничным своеволием». Но есть другая причина, и ее ты узнаешь на днях.
Разговор был прерван драпировщиком, который пришел измерить полы в комнатах дедушки, так как ландрат хотел покрыть их новыми коврами, и Маргарита, воспользовавшись тем, что Герберт стал разговаривать с ним, выскользнула из комнаты.
– Да, ты права, Нетта, это чистое несчастье! – вздыхая, говорила Бэрбэ служанке в ту минуту, как Маргарита проходила в свою комнату мимо открытой двери кухни. – Да, грешно и стыдно, что никто у нас в доме не смеет пошевелить пальцем, чтобы помочь бедным людям! – сетовала старая кухарка, раскатывая тесто. – Подумай, что было бы, если бы я снесла старику и ребенку лапши? Но, боже сохрани, я этого не сделаю, никогда не решусь. Тот, в конторе, убьет меня на месте. – И она сердито всыпала еще горсть муки в тесто. – А старухе, должно быть, очень плохо: их служанка опять приходила к бассейну за льдом, и доктор приезжал сегодня, кажется, два раза. Вот увидишь, Нетта, старуха умрет, непременно умрет. Уж недаром так распевали у меня все утро горшки в печке – это всегда предвещает покойника в доме. Поверь мне, всегда!
Глава 24
На другой день в бельэтаже была суматоха. Везде сновали обойщики, маляры и трубочисты. Маргарита тоже была занята с самого утра, что было очень хорошо для нее, так как мешало предаваться размышлениям, лишившим ее сна, – почти всю ночь пролежала она с открытыми глазами и сильно бьющимся от тревожных мыслей сердцем.
В красной гостиной надо было развесить портреты. Впервые после того, как в галерее стоял гроб, тетя Софи открыла коридор за комнатой, где умерла госпожа Доротея, и Маргарита вошла туда вслед за ней с полотенцами и метелкой, чтобы самой протереть портреты.
Она содрогнулась при входе в мрачный коридор, ей стало жутко. Вспомнилось таинственное поведение отца, когда он заперся в комнате красавицы Доротеи; припомнились его загадочные намеки в ту бурную ночь, когда он сказал, что и буря не хуже солнца может осветить многое, что было скрыто; вспомнился и ужасный путь, который она совершила по старым скрипучим полам чердака пакгауза, когда бежала к внезапно умершему отцу. Все эти воспоминания снова потрясли ее, и сердце больно сжалось.
Она шла так робко и боязливо, словно шум ее шагов мог оживить фигуры предков на прислоненных к стенам портретах и унесенные вместе с ними в могилу тайны старого дома.
Портрет «дамы с рубинами», нетронутый бурей, все еще стоял, повернутый к стене, в углу за шкафом, как его тогда поставил отец.
После многих лишенных выражения ординарных лиц, с которых Маргарита уже смахнула пыль, красивое женское лицо, которое она увидела, повернув этот портрет, показалось ей еще более привлекательным. Встав перед ним на колени, она думала, что же могла сотворить эта женщина с большими выразительными глазами и улыбающимся ртом, чтобы через сто лет после смерти вызвать такой гнев, какой овладел при взгляде на нее покойным отцом в ту страшную минуту.
А вышедший в это время из красной гостиной работник Фридрих сказал, бросив боязливый взгляд в коридор:
– Каково, наша барышня стоит на коленях перед «дамой с рубинами»! Если б она только знала то, что знаю я! При жизни эта госпожа, должно быть, была настоящим дьяволом, оттого-то она теперь и выходит из рамы. Этот ужасный портрет надо было бы забросить на чердак, за трубу, пусть там и разгуливает сколько угодно.
Но портрет не был отнесен на чердак. Маргарита с помощью обойщика повесила его на старое место и пошла в свою комнату, чтобы немного согреться.
Сев у окна, она смотрела на покрытый снегом двор. Темнело. С ветвей лип падали временами снежные хлопья – это зяблики, синицы и воробьи слетались на приготовленные для них кормушки, туда же подлетали голуби, и все клевали щедро насыпанные зерна.
Но вдруг вся стая с шумом взлетела – вероятно, кто-то шел по двору от пакгауза.
Маргарита наклонилась над подоконником и увидела маленького Макса, который, робко поглядывая на окна кухни, шел по снегу к главному дому.
Молодая девушка испугалась: если Рейнгольд увидит мальчика, начнется буря.
Она открыла окно и тихонько позвала ребенка. Он сейчас же подошел к ней, сняв свою шапочку, причем она увидела слезы в его всегда таких веселых глазах.
– Бабушка просит, чтобы ее перевернули, а дедушка не может поднять один, – поспешно сказал он. – Служанка ушла, я искал ее по всему городу и не смог найти. Мы не знаем, что делать. Вот я и пришел к доброй Бэрбэ.
– Пойди скажи дедушке, что ему сейчас помогут, – прошептала Маргарита, поспешно закрывая окно.
Мальчик побежал домой во весь опор, а Маргарита, схватив свой белый бурнус, вышла в общую комнату.
Тетя Софи собиралась уходить. Молодая девушка наскоро сообщила, что в пакгаузе требуется помощь, и добавила в заключение:
– Теперь я знаю, как пройти туда незаметно: через коридор и чердак пакгауза. Ключ от чердака у тебя?
Тетка сняла с крючка на стене и подала ей новый ключ.
– Вот, Гретель, иди с Богом!
Маргарита взбежала по лестнице, боязливо покосившись на окно конторы, но занавеска висела неподвижно и в вестибюле было пусто. Никто не выглядывал и из гостиной, где обойщики стелили новый ковер.
Пробежав через галерею, она шмыгнула в оставшийся открытым коридор, без труда отперла новый замок чердачной двери и беспрепятственно прошла мимо всех распахнутых дверей, включая и дверцу, ведущую на лесенку пакгауза.
Запыхавшись, Маргарита вошла в гостиную стариков. Там никого не было, но из кухни доносился легкий шум. Молодая девушка шире приоткрыла ведущую туда дверь и заглянула в заполненную чадом кухню.
Старый живописец стоял у плиты и пытался перелить бульон из горшка в чашку. Очки у него были сдвинуты на лоб, лицо озабочено – непривычное занятие стряпней стоило ему немалого труда.
– Я вам помогу, – сказала Маргарита, затворяя за собой дверь.
Он поднял глаза.
– Боже, вы сами пришли, фрейлейн! – воскликнул он с радостным испугом. – Макс без моего ведома обратился за помощью в ваш дом – он решительный мальчик и никогда ни перед чем не останавливается.
– И хорошо делает, славный мальчуган, – сказала Маргарита и, взяв горшок из рук старика, налила бульон в чашку через ситечко, забытое неумелым поваром.
– Это первая питательная пища, которая разрешена моей бедной больной, – сказал он со счастливой улыбкой. – Слава Богу, ей много лучше! Она уже может говорить, и доктор надеется на полное выздоровление.
– Но не повредит ли ей, если она увидит около себя малознакомое лицо? – озабоченно спросила Маргарита.
– Я ее подготовлю. – Старик взял бульон и понес его в соседнюю комнату.
Маргарита остановилась, но ждать ей пришлось недолго.
– Где добрая госпожа, готовая помочь? – услышала она голос больной. – Пусть она войдет. Ах, как это меня радует и утешает!
Молодая девушка ступила на порог, и госпожа Ленц тотчас протянула ей свою здоровую руку. Лицо ее было бело, как подушка, на которой она лежала, но глаза смотрели осознанно.
– Вот она, светлая голубка, вестница мира, – заговорила она взволнованно. – Ах, и та, что нас покинула навеки, тоже любила носить белое…
– Не говори сейчас об этом, Ганнхен! – со страхом попросил ее муж. – Ты хотела лечь поудобнее, вот фрейлейн Лампрехт, как я уже тебе говорил, и пришла, чтобы помочь мне тебя перевернуть.
– Благодарю! Мне удобно, и лежи я даже на крапиве, кажется, не почувствовала бы, так мне теперь хорошо. Отрадно видеть это милое молодое лицо. Да, и у меня была дочь, молодая, прекрасная и добрая, как ангел. Но я слишком гордилась этим Божьим даром, и за то, вероятно…
– Но, Ганнхен… – прервал ее старик с видимым беспокойством. – Тебе не надо много говорить! А фрейлейн Лампрехт нельзя долго оставаться у нас.
– Прошу тебя, дай мне высказаться! – воскликнула она с раздражением. – Я должна снять камень, который лежит у меня на сердце. – Женщина с трудом перевела дух. – Неужели ты не понимаешь, какая печальная отрада для несчастной матери поговорить с кем-нибудь о любимой умершей дочери? Не беспокойся, Эрнст, мой милый, верный друг, – прибавила она спокойнее. – Разве я уже почти не выздоровела после вчерашнего посещения ландрата? Правда, я не могла его видеть и говорить с ним, но я слышала все, что он сказал. Он верит нам, этот благородный человек, и каждое утро его доброе слово было для меня целительным бальзамом.
Она показала на висевший над кроватью маленький овальный портрет на фарфоре.
– Узнаете ли вы ее? – спросила она, устремив напряженный взгляд на Маргариту.
Та подошла ближе. Да, она узнала эту пленительную головку: небесно-голубые глаза, свежее цветущее лицо и пышные волосы, окружавшие его золотым ореолом.
– Прелестная Бланка, – сказала она взволнованно. – Я ее не забыла! В тот вечер, когда господин Ленц принес меня сюда на руках, эти волосы, которые здесь, на портрете, заплетены в косы, были распущены по спине, словно покрывало феи.
– В тот вечер, – повторила со стоном больная, – в тот вечер она скрылась в темной галерее, чтобы унять бурное биение своего взволнованного сердца. А недогадливые родители ничего не подозревали, и слепая мать не сумела сберечь свою овечку.
– Ганнхен!
Старуха не обратила внимания ни на восклицание мужа, ни на его с мольбой обращенное к ней лицо.
– Пойди, милое мое дитя, пойди на кухню к Филине! – сказала она сидевшему в ногах постели Максу. – Слышишь, как она скулит? Просится войти, а доктор запретил ее впускать.
Мальчик послушно встал и вышел.
– Не правда ли, он добрый, прекрасный ребенок? – спросила возбужденно больная, и на глазах ее заблестели слезы. – Не должен ли каждый отец гордиться таким сыном? А он!.. Не верю я, что достигнет вечного блаженства тот, кто унес с собой в могилу честь и счастье своего сына.
– Умоляю тебя, перестань говорить, милая жена! Не говори хотя бы сегодня! – умоляюще просил старик, дрожа всем телом. – Я попрошу фрейлейн Лампрехт прийти к нам завтра – ты будешь сильнее и спокойнее.
Больная отрицательно покачала головой и вдруг резко схватила Маргариту за руку.
– Помните, что я вам сказала, когда вы меня уверяли, что любите нашего Макса и никогда не потеряете его из виду?
Маргарита нежно пожала ей руку, стараясь успокоить.
– Вы сказали: «При перемене обстоятельств часто меняются и взгляды, и кто знает, буду ли я думать через месяц так, как думаю теперь». Но наши отношения, как мне кажется, уже изменились, хотя и не знаю, отчего это произошло. Впрочем, что бы ни случилось, никакая перемена не может повлиять на мою любовь к ребенку – ведь он не станет от этого менее достоин любви. Но и я прошу вас, не говорите больше сегодня! Я буду приходить к вам каждый день, и вы выскажете мне все, что у вас на душе.
Старуха горько улыбнулась.
– Вам, быть может, сегодня же, как только вы вернетесь, запретят посещать ненавистную семью.
– Я хожу по дороге, которая никому не известна. И теперь я пришла через ваш чердак.
Глаза больной широко раскрылись от скорбного волнения.
– Это путь несчастья, на который сманили мою юную овечку! – воскликнула она страстно. – Вот она, висит у меня над головой, а мать, которая отдала бы всю кровь своего сердца, чтобы сохранить душевную чистоту своего ребенка, была слепа и глуха и спала, как евангельская неразумная дева. Я никогда не была в этом злополучном коридоре, по которому ходит ваша фамильная «белая женщина», но знаю, что на нем лежит проклятье, и она, мое божество, там погибла. Не ходите никогда по этому пути!
– Я не боюсь проклятия, потому что исполняю свой долг перед ближним, – сказала Маргарита нетвердым, прерывающимся голосом. Она как будто заглянула в таинственную мрачную глубину, из которой выступили какие-то знакомые очертания.
– Да, вы добры и милосердны, как ангел, но и вы, при всем желании, не можете идти против всех, – больная с невероятным усилием приподнялась на подушках. – И вы в конце концов осудите нас, когда услышите наши требования, которые мы не можем ничем доказать. О милосердный Боже, брось один луч в эту мучительную тьму! Нас прогонят отсюда, и сын Бланки не будет знать, куда приклонить голову! Ребенок, рождение которого стоило жизни матери…
С побледневшими губами Маргарита схватила руку старухи.
– Только без намеков! – умоляюще проговорила она, с трудом подавляя собственное волнение, от которого бурно билось ее сердце и прерывалось дыхание. – Скажите мне откровенно, что тяготит вашу душу. Я выслушаю спокойно, что бы вы мне ни сказали.
Старый живописец торопливо наклонился к больной и прошептал ей что-то на ухо.
– Она еще не должна этого знать? – спросила она и отвернулась в сердцах. – Почему? Неужели надо ждать твоего возвращения из Лондона, а если ты еще и вернешься с пустыми руками, то мрак не рассеется никогда? Нет, она должна по крайней мере знать, что мальчик, выгнанный из отцовского дома потому, что у него нет письменных доказательств, – законный наследник. Макс – ваш брат, такой же, как и тот злюка, что сидит в конторе! – сказала женщина с непреклонной решимостью. – Бланка в продолжение года была вашей мачехой, второй женой вашего покойного отца.
Ее голова бессильно опустилась на подушки, а Маргарита стояла, словно окаменев. Она была не столько поражена внезапным открытием этого факта, сколько ярким светом, вспыхнувшим в ее сознании и озарившим целую цепь непонятных событий.
Да, из-за этого тайного брака так омрачились последние годы жизни ее отца! Теперь она знала, что, хотя он нежно любил своего сына от второго брака, не находил в себе мужества открыто признать его.
Ей стало также ясно, как испугался он в ту ужасную минуту, что под обрушившейся крышей лежит его любимое дитя. И тогда в нем созрело твердое решение, не медля более, утвердить его в принадлежащих ему правах.
«Завтра утром там разразится буря, такая же ужасная, как та, что в настоящую минуту сотрясает наш дом», – сказал он, указывая на верхний этаж. Действительно, он мог ожидать самых ужасных сцен. Он избавился от столкновения с великосветскими предрассудками, которых так боялся, но какой ценой!
– Итак, у вас нет никаких письменных доказательств? – спросила она почти беззвучно.
– Никаких, – упавшим голосом ответил старик художник, бросив полный горького разочарования взгляд на молодую девушку после ее внезапного вопроса. – По крайней мере никаких, которые могли бы иметь значение перед законом. После смерти нашей дочери покойный коммерции советник взял все документы себе, но их не нашли в оставшихся после него бумагах, они бесследно исчезли.
– Они должны найтись и найдутся, – твердо заявила Маргарита и с этими словами вышла в кухню, откуда сразу же вернулась, ведя за руку маленького Макса. – Он будет всю жизнь мне милым братом, – сказала она с глубоким чувством, обняв мальчика правой рукой и положив ему на голову левую в знак защиты. – Этого ребенка завещал мне отец, и я свято исполню его волю. Никто не проник в тайну последних лет его жизни, только своей старшей дочери намекнул он о ней незадолго до своей смерти. Тогда его слова показались мне загадочными, но теперь я понимаю все. Проживи отец еще только один день, и этот сирота давно уже носил бы наше имя. Но я не успокоюсь, пока не будет исполнена последняя воля моего отца, стремление, которое перед смертью овладело всем его существом. Нет, вы не должны больше говорить! – воскликнула она, протягивая руку, чтобы удержать больную, которая с выражением счастья на лице пыталась что-то сказать. – Вам нужен покой теперь. Правда, Макс, бабушка должна уснуть, чтобы поскорее выздороветь?
Мальчик кивнул головой и, погладив руку бабушки, опять сел на кровать, а молодая девушка в сопровождении Ленца вышла в общую комнату.
Здесь, в глубокой нише, он быстрым шепотом сообщил ей еще некоторые подробности, чтобы ознакомить с положением дел, а она тихо плакала, закрывшись платком.
Нервное потрясение было слишком сильным, но ради больной Маргарита подавила свое внутреннее волнение, но теперь наступила реакция и слезы облегчения неудержимо полились из ее глаз.
Прежде чем уйти, она еще раз заглянула в спальню. Маленький Макс приложил палец к губам, показав на больную: та спала, по-видимому, крепко и сладко, сбросив наконец со своей души тяжесть, которую взяла на свои плечи более молодая и сильная.
Через несколько минут Маргарита опять поднималась по лестнице на чердак. Она шла как во сне, но сон этот был тревожным. Не прошло и получаса с тех пор, как она, ничего не подозревая, проходила по этим ступеням, но как внезапно изменились обстоятельства в эти полчаса! Теперь ей стало ясно, почему отец взывал к ее силе и верности. Он обвинял себя в слабости. Да, эта слабость, боязнь, что его оттолкнет с презрением высший свет, когда узнает о его втором браке, отравила ему всю жизнь.
Девушка невольно остановилась и посмотрела на главный дом. Резкие порывы ветра со свистом врывались в открытое слуховое окно, узкий полукруг которого обрамляли блестящие, словно зубы дракона, ледяные сосульки. Маргарита содрогнулась, но не от зимнего холода, наоборот, было приятно, что он освежал ее пылающее лицо. Просто ей живо представилась та борьба, которую придется выдержать, прежде чем восторжествует право и младший сын войдет в родительский дом.
И не права ли была больная? Не был ли этот красивый, полный сил мальчик истинным даром для дома Лампрехтов, имевшего теперь только одного представителя?
Но какое дело было черствой, высокомерной старой даме в верхнем этаже до благосостояния гордого старинного дома? Ребенок был внуком презренных «живописцев», и этого было достаточно, чтобы возмутить в ней всю кровь и заставить как можно дольше оттягивать признание сироты.
А Рейнгольд, этот купец, крепко схвативший обеими руками унаследованный сундук с деньгами? Он не отдаст, конечно, ни гроша без жесточайшего сопротивления.
Она шла дальше по стонущим под ее ногами половицам чердака. Да, по этому полу ходили не только грубые башмаки укладчиков. Изящные, легкие девичьи ножки тоже касались этих досок – тут пролетала когда-то «белая голубка»… При этом воспоминании горячая краска залила лицо молодой девушки, и она на минуту закрыла глаза руками, потом быстрее пошла к двери, ведущей в ужасный коридор, не подозревая, что за этой дверью ее ждет беда.
Глава 25
В главном доме в это время разыгрывалась трагическая сцена. Бэрбэ понесла наверх обойщикам напиться и, поговорив немного с ними, открыла дверь, чтобы выйти из красной гостиной, но тут же ее захлопнула и с криком отскочила назад.
В первую минуту она не могла сказать ни слова и опустилась на ближайший стул, указывая рукой на дверь и закрыв голову фартуком. Но в галерее не было ничего особенного, как уверял один из рабочих, который вышел посмотреть, что могло стать причиной такого испуга старой кухарки.
– Уж верь мне, не все могут это видеть! Ах, это моя смерть! – простонала Бэрбэ из-под фартука.
Она попробовала встать, но ноги ее ослабели и так дрожали, что она вынуждена была снова сесть. Мало-помалу женщина опустила с головы фартук и боязливо оглянулась; ее всегда свежее смуглое лицо имело теперь сероватый оттенок. Но она ничего не сказала при чужих работниках, при них не надо было говорить, чтобы не разболтали по всему городу, что произошло в доме Лампрехтов.
К счастью, обойщики скоро закончили работу, и ей не пришлось одной проходить по длинной галерее. Она прошла с обоими мастерами, не глядя по сторонам, пока наконец не проскользнула в свою кухню – работник так и сказал про нее, что она именно «проскользнула, как привидение», – и упала на скамью для мытья посуды. Здесь язык ее развязался.
И ей явилась «дама с рубинами», и пусть кто-нибудь попробует разубедить ее в том, что она видела собственными глазами, пусть только попробует!
Работник и старая Нетта слушали ее, разинув рты, к ним подошел кучер в ту самую минуту, когда Фридрих спросил:
– Она в зеленом платье со шлейфом, как в тот раз, когда явилась мне?
Тут пришел еще мальчик из конторы за стаканом сладкой воды для молодого хозяина.
– О нет, не в зеленом! – энергично качая головой и тяжело дыша, отрицала Бэрбэ. – Вся белая как снег пролетела она по коридору за угол! Точь-в-точь такая должна была она лежать в гробу. – При этом Бэрбэ прибавила такие подробности, от которых у конторского мальчика волосы поднялись дыбом.
Он, конечно, не преминул рассказать в конторе обо всем услышанном. Рейнгольд был сильно рассержен долгим отсутствием парня, и тот в свое оправдание рассказал о том, что услышал на кухне.
Молодой хозяин тотчас надел теплое пальто и меховую шапку и пошел туда.
– Ты сейчас пойдешь со мной наверх и покажешь, где ты видела «белую женщину», – строго приказал он дрожавшей всем телом старухе. – Я хочу сам хорошенько разобраться в деле с привидением. Вы, трусы, только раздуваете дурную славу о моем доме. Кто же захочет после того снять в нем помещение, если я надумаю сдать лишние комнаты? Ступай, Бэрбэ. Ты знаешь, я не люблю глупостей!
И Бэрбэ без слова возражения, с трясущимися губами и подгибающимися коленями, последовала за ним вверх по лестнице, вдоль галереи, но остановилась в ужасе при повороте в коридор. Однако и это не помогло. Он схватил ее за руку и протащил мимо страшных портретов покойников, которые будто следили за ними глазами, до боковой лестницы, ведущей на чердак пакгауза.
Здесь он вдруг соскочил вниз, словно обезумев, приоткрыл неплотно притворенную дверь на чердак и посмотрел в образовавшуюся щель. Когда же он опять обернулся к Бэрбэ, его тусклые серые глаза ожили и горели, как глаза дикой кошки.
– Ну, отправляйся опять в свою кухню, – приказал он со злой усмешкой, – и скажи другим трусам, что привидение, которое носит корзины с вареньем, не опасно. Но прежде зайди наверх к бабушке и попроси ее спуститься ко мне, в красную гостиную.
Бэрбэ поспешила уйти, но на душе у нее стало вдруг очень скверно, ею овладело неопределенное чувство, будто она сделала большую глупость, и когда вслед за тем пришла тетя Софи и она все ей рассказала, та после первых же слов пришла в ужас.
