Текст книги "ДЕТИ РОССИИ"

Автор книги: Евгения Изюмова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

ПОД РУКУ С ПЕСНЕЙ

Валентина Васильевна Боклина о войне знает в основном по рассказам матери, потому что, когда она началась, девочке было от роду чуть более года. Они жили до войны в Южном поселке Тракторозаводского района в маленьком домишке, который построил глава семьи – Василий Афиногенович Пономарев. Домишко походил больше на землянку, однако это был свой собственный угол.

Василий Афиногенович работал в кузнечном цехе Сталинградского тракторного завода, мать Валечки, Мария Иосифовна, тоже работала на том заводе станочницей. И, конечно, ни Пономаревы, ни их соседи Полянины не думали о том, что война начнется, а уж тем более, что война придет в их дом в самом буквальном смысле. Но она пришла.

Фашисты яростно рвались в глубь страны, но Сталинград считался глубоким тылом, и могли ли сталинградцы думать, что летом сорок второго на подступах к городу начнутся ожесточенные бои? Но так случилось.

С началом войны тракторный завод начал выпускать танки и моторы. В августе сорок второго заводу даже было вручено переходящее Красное Знамя Государственного Комитета обороны. С 23 августа, когда фашисты вышли к Волге у северной окраины Сталинграда в районе поселков Латошинка, Рынок, Акатовка и оказались в полутора километрах от тракторного завода, город стал не просто фронтовым – передовой линией. Однако тракторозаводцы до самого сентября, хотя и были разрушены бомбардировками основные цеха, выпускали новые танки. Зачастую они были укомплектованы заводскими экипажами. А потом часть территории оказалась захвачена немцами, в том числе и кузнечный цех

Василий Пономарев и его друг Александр Полянин были квалифицированными рабочими, потому им, как говорили тогда, дали «бронь» от мобилизации в армию и оставили на тракторном заводе. И уж никто не предполагал, что часть рабочих, среди которых окажутся и Василий с Александром, попадет в фашистский плен. Но это произошло. И Мария Пономарева с Александрой Поляниной ничего об их судьбе не знали до конца войны.

Однако надо было жить, кормить детей, общая беда еще больше сдружила женщин. Когда было возможно, Мария с Шурой уходили в тыл менять вещи на продукты, оставив на попечение десятилетнего Бори Полянина его братишку Толика и Валечку. Доходили, бывало, пешком до Котельниково, и в одном из таких походов их вместе с другими такими же, как они, женщинами-добытчицами, арестовали фашисты.

Ужас охватил их – дома остались дети, несмышленыши еще: десятилетний мальчишка да двое малышей. Им и так страшно оставаться одним – кроме питания скудного еще и бомбежки начались, во время которых дети просто прятались под кроватью, сидели там, замирая от ужаса, захлебываясь от рева. А вокруг все грохотало и дрожало от взрывов. И это было просто чудо, что ни одна бомба не упала на подворье Поляниных в отсутствие матерей. Малыши, конечно, ничего не могли рассказать, а Борька рассказывал. Без матерей у них вообще не было шанса выжить, особенно годовалым малышам.

Плача, Мария и Шура, как могли, стали просить охранника отпустить их к детям, предлагая за это выкуп – бутылку водки, которую они надеялись выгодно обменять на продукты.

Наконец, немец понял:

– Я, я, киндер, о, киндер, – взял водку, а женщин отпустил. – Ком, ком, матка, бистро-бистро.

Им не требовалось повторять, они поспешно cкрылись в темноте.

Всю войну Александра Полянина и Мария Пономарева держались друг друга, понимая, что вместе легче выжить, сопротивлялись, как могли, военной беде. Обе семьи практически стали одним целым, а матери делили каждый добытый кусок на всех детей, уже не разделяя их на своих и чужих. Детей они сохранили, но война все-таки отомстила за сопротивление – Боря и Толик Полянины после освобождения Сталинграда подорвались на мине. Обычное мальчишеское любопытство – «как устроено?» Братьев и их друзей, чтобы похоронить, потом собирали буквально по клочкам. Тетя Шура от горя постарела буквально за часы. Это все Вале позднее рассказывала мать.

Однако у Валентины Васильевны сохранились и свои собственные воспоминания.

– Как Сталинград освободили, – рассказывает она, – мама снова стала работать на заводе. А жить мы стали в общежитии в Нижнем поселке. Комната была огромная, и вся перегорожена простынями, как в процедурном кабинете. В каждом закутке жила одна семья, в основном дети и женщины. И вот однажды мама меня покормила, а сама ушла. У меня на груди остались крошки от еды, и вдруг откуда-то прибежала крыса, прыгнула на меня, вцепилась в платье, даже оцарапала когтями. Я испугалась, закричала, а крыса зубами ухватила крошку и убежала. А еще, помню, мама постоянно вешала мне на шею мешочек, в котором лежала записка со всеми моими данными, откуда я, кто родители.

Мария Иосифовна никогда не теряла веры, что муж жив и вернется домой. Василий с Александром Поляниным и в самом деле вернулись после войны. Оказалось, они работали на богатую помещицу, которая забрала их к себе из лагеря. Жены, конечно, того не знали, но Мария однажды вздумала погадать на Василия с помощью зеркала и вдруг… увидела смутный мужской силуэт, словно человек сено косил. Она пригляделась. И узнала в зеркале своего мужа. Это и дало ей уверенность в том, что он жив. Мистика, но так было.

Мистически странным и одновременно страшным был и другой случай в семье Пономаревых.

Василия Афиногеновича после возвращения вскоре арестовали, ведь в плену был. А спустя некоторое время у Марии Иосифовны родился сын – красивый, здоровый мальчик. И вот мать, обезумев от новой беды, которая свалилась на семью – шутка ли поднять без кормильца двоих детей, ведь ей от грудничка нельзя отлучаться! – вымолвила однажды слова, которые не могла потом простить себе всю жизнь. Горькие слова о том, что готова потерять дитя, лишь бы муж вернулся домой. В недобрый час она это вымолвила, ибо мальчик умер. А муж на следующий день и впрямь вернулся домой. Но больше детей у Пономаревых не было, видимо, Бог, выполнив просьбу Марии Иосифовны, все-таки покарал ее за черное слово.

В 1947 году Пономаревы уехали из Сталинграда в Киквидзе. Чтобы купить небольшой домик, продали пальто Василия Афиногеновича и Марии Иосифовны. Позднее выстроили более просторный дом. Там Валя окончила школу и стала работать в швейной мастерской, которая почему-то носила имя маршала Жукова – в то время было принято присваивать различным организациям имена знаменитостей. А уж имя Георгия Константиновича Жукова в то время было у всех на слуху. Валя быстро освоила профессию, потому она и ее подружки-швеи считались в селе щеголихами, так как шили сами для себя модную одежду.

Однако в селе не было перспективы для дальнейшей жизни., Валя и решила вернуться в родной город, а родители остались в Киквидзе, однако никогда не забывали ни родного Сталинграда, ни своих друзей. После смерти отца Валентина привезла к себе мать, и очень удивилась, когда оказалась с ней в Тракторозаводском районе – Мария Иосифовна мгновенно вспоминала при встрече всех своих довоенных знакомых, тут же заводила с каждым разговор. Но это было позднее, а в 1960 году Валя уехала из Киквидзе одна.

Она разыскала тетю Шуру, и едва узнала ее – так та постарела. Тетя Шура обрадовалась Вале, ведь девушка для нее была почти как дочь во время войны, а после смерти сыновей – единственное дитя, которому она помогла выжить. К ней Валя и приходила всегда как к матери, делилась с ней радостями и огорчениями. Ей же первой сказала, что выходит замуж.

На тракторном заводе, куда Валя поступила на работу, был хор, которым руководил Григорий Пономаренко, тот самый, песни которого пела вся страна – «Оренбургский пуховый платок», «Что было, то было», «Подари мне платок». Пела их и Валя.

– Я, – улыбаясь, вспоминает Валентина Васильевна, – очень любила петь. В папу пошла. Он казак, и у нас ни одно застолье не проходило без песен. И вот провели к нам в Киквидзе на улицу радио. До нас почему-то не дотянули, а вот у соседей радио было. Я прибегала к ним и слушала все песни подряд, а передачи тогда были такие душевные: радиопостановки шли, стихи читали, передавали классическую музыку, а уж песни постоянно звучали. Я сижу, бывало, возле радио до самого вечера, подпеваю певцам, пока хозяева не скажут: «Все, Валя, мы спать ложимся». Я и дома пела постоянно, даже за обедом что-нибудь да мурлыкала. Папа у нас был строгий, как услышит, что я с набитым ртом что-то напеваю, тут же мне ложкой по лбу и даст. И как я узнала, что на заводе есть хор, сразу же пошла записываться. Меня приняли. И скажу честно, если бы не пела в хоре Пономаренко – а это известный был хор не только в городе – то не побывала бы, например, в Москве, в Ялте. Мы даже в Румынию ездили с концертом. Григорий Федорович хороший был руководитель, заботился о нас, даже путевки в санатории и дома отдыха нам добывал. И жаль, что он уехал из Волгограда. Жаль, что рано умер, сколько бы песен еще было им написано!

После Григория Пономаренко у хора сменилось несколько руководителей и называется он ныне «Волжские зори». От прежнего состава в нем осталось человек пять, но все бывшие участники часто встречаются и словно молодеют в этот момент лет на тридцать – столько воспоминаний о прошлом оживает, будто вновь они оказываются в том незабываемом ими времени. И вновь звучат песни Пономаренко – такие нежные, светлые, милые.

Почти треть своей жизни Валентина Васильевна прожила в Волжском, и все это время шла под руку с песней. Давно умерли родители, давно сама овдовела, дети выросли. Кажется, пора бы тихие зимние вечера просто коротать перед телевизором, а летние – на лавочке возле подъезда. Но вместо этого она идет на очередную репетицию в ансамбль «Зоренька», который ведет очень активную творческую деятельность – выступает в школах, в воинских частях, а уж во дворце «Волгоградгидростроя» ни один концерт не обходится без него.

МОНОЛОГ

– Моего отца звали – Васильев Василий Ефимович, мама – Марфа Ивановна Васильева, оба – уроженцы села Лукьяново Ново-Николаевского района. И наша любимая бабушка, отцова мама, наша Константиновна, тоже оттуда родом, – неспешно рассказывала Валентина Васильевна Васильева. – А вот я родилась в Есентуках, а в школе до четвертого класса училась в Мин-Водах. Там нашу семью и застала война. Кавказу, конечно, очень досталось. Бегу, бывало, к подружке, и вдруг – сирена, и я опрометью кидаюсь домой. Отец и старшая сестра в то время работали на железной дороге, потому папу и не забрали на фронт – у него была «бронь», а брат (он родился в 1925 году) воевал. Как ушел в сорок третьем году, когда Кавказ уже освободили от немцев, так мы его не видели шесть лет. Он дошел до Чехословакии, там и служил после войны, а потом вернулся к нам.

У наших родителей было пять детей, двое последних родились в Мин-Водах. Но это уже после войны. А во время войны мы жили на квартире – мама, папа, я и сестра. У соседей в то время стояли немцы. Нас они не трогали, а вот евреев, коммунистов, комиссаров искали, могли арестовать и семьи офицеров, особенно летчиков и танкистов. В нашей квартире они бывали редко, лишь тогда, когда надо было что-то постирать. Мама и стирала, а рядом обычно стоял немец с автоматом.

После войны нам жилось очень трудно, впрочем, тогда всем было трудно, особенно там, где была оккупация, потому что немцы, отступая, выгребли все – и продукты, и промышленные товары, старались подорвать заводы, железнодорожные станции. Бабушка Константиновна позвала нас к себе. Первыми туда уехали брат со старшей сестрой, потом я туда уехала, так что в пятом и шестом классе училась в Ново-Николаевске. А в седьмой класс поступила уже в Михайловске, куда уехали мои старшие брат и сестра.

После окончания седьмого класса я поступила в Урюпинское культпросветучилище. Поступила просто так, лишь бы где-нибудь учиться да образование получить, а потом увлеклась – было так здорово участвовать в художественной самодеятельности! С тех пор я все время с ней связана. Окончила училище, и меня с другими девчонками направили в Астраханскую область, ведь тогда молодые специалисты обязаны были работать там, куда направят. В дипломах у нас значилось – «организатор-методист клубной работы», потому нас всех распределили по селам. Я попала в Харабалинский районный дом культуры специалистом массовой работы. Сразу же окунулась в дела, сразу же начала участвовать в художественной самодеятельности – пела в хоре. Наш хор был очень большой, одних баянистов человек восемь было, все – студенты музыкального училища. Голоса хорошие, потому не раз мы побеждали на зональных конкурсах, однажды такой конкурс проходил на теплоходе по маршруту Астрахань-Саратов. Так интересно мне жилось! Правда, когда уехал наш руководитель Николай Александрович Воробьев, стало не так интересно. Но уж если что написано на роду, то оно обязательно случится.

Мои родители в то время уже жили в Алексиково, я к ним ездила через станцию Паромную, конечно, бывала и в Волжском. Однажды услышала по радио выступление агитбригады, а руководителем ее оказался Николай Александрович. Захотелось мне его увидеть. Нашла его, он и говорит: «Переезжай в Волжский – город перспективный, народ к искусству тянется, много молодежи». Я и переехала. Он помог устроиться на работу в парк, но мне захотелось поработать на каком-либо заводе. Устроилась на завод «Метеор», там я и работала 35 лет. Совсем как в песне о заводской проходной – работала и «выходила» в люди. Но художественной самодеятельностью там не занималась – завод значился секретным «ящиком», не особенно попоешь да попляшешь.

А теперь в «Зореньке» пою, и очень тому рада. Нина Тимофеевна – замечательный руководитель. Она ко мне хорошо относится. Однажды мы поехали для записи на телестудию, я сижу в автобусе, а Нина Тимофеевна вдруг спохватилась: «А где Валя Васильева?» Мне так приятно было это слышать, потому что поняла – Нина Тимофеевна верит мне и надеется, что я не подведу.

ЕСЛИ Б НЕ БЫЛО КОЗЫ…

Лидию Алексеевну Великую в детстве дразнили Великашкой, потому что она была очень маленького росточка и лишь в десятом классе стала по-настоящему Великой – высокой, стройной девушкой. Эту девичью стройность она сохранила до сих пор, хотя перешагнула за шестидесятилетний рубеж.

Корни рода Великих, по разумению Лидии Алексеевны, надо искать, вероятно, в Польше, но ее отец – Алексей Яковлевич – выходец из села Колышкино Старо-Полтавского района, а мать, Матрена Григорьевна, родилась в селе Грязнуха Жирновского района, которое со временем преобразовалось в село Вишневое. Бабушка с материнской стороны, Екатерина Алексеевна, после смерти мужа перебралась в Сталинград, вызвала к себе затем и Матрену. Мать и дочь вскоре стали жить отдельными семьями – Екатерина Алексеевна вышла замуж за вдовца-портного, а Матрена – за Алексея Великого.

Но не долго судьба миловала Екатерину Алексеевну – ее муж, кроткий, деликатный человек, скрипач-самоучка, заболел и умер в один день с внучкой Валечкой. Вероятно, Бог не захотел их страданий, потому и призвал к себе накануне войны. Но ведь живые о том не ведали, переживали, радуясь лишь тому, что у Матрены росла еще одна дочь – Лидушка.

Война грянула, когда Лидушке едва исполнилось 4 года. Совсем дитя, а память цепко схватила события тех дней, когда Сталинград подвергся жесточайшим бомбежкам в августе 1942 года.

– Папа и мама работали на «Баррикадах». Папе дали «бронь», потому что он был очень хороший электромеханик. Когда стало ясно, что немцы вот-вот подойдут к Сталинграду, заводское оборудование стали готовить к эвакуации. Папа день и ночь находился на заводе, а мы готовились к эвакуации. Мы жили тогда на Нижнем поселке. Все самое ценное закопали, приготовили лишь то, что хотели взять с собой. И все-таки немцы застали всех врасплох, – вспоминает Лидия Алексеевна, – потому часть рабочих отправляла оборудование за Волгу, а часть сражалась с фашистами в ополчении. Папа медаль потом получил за то, что воевал в ополчении. Мы были в Сталинграде до октября 1942 года. И я прекрасно помню, как немцы в августе бомбили город. За несколько дней город превратился в руины. Это было так ужасно, я никак не понимала, почему горит река, ведь она из воды, а вода гореть не может. А это горела нефть, попавшая в реку из разбитой нефтебазы в центре города. Но вот подошла очередь и нам эвакуироваться. Мы так интересно эвакуировались…

Услышав слово «интересно», я изумилась: как можно интересно эвакуироваться при бомбежке? Но потом поняла – Лидия Алексеевна, которая, как и многие представители ее поколения, неисправимая оптимистка, и все, чтобы ни случилось с ней – интересно для нее.

– … В нашем бараке жила одна женщина – тетя Наташа. Ее муж воевал, а с ней жили три дочери, взрослые уже девушки. У них была коза, которую тетя Наташа не просто очень любила, она без нее вообще жизни не представляла. И вот когда стало понятно, что из Сталинграда надо уезжать – в то время люди эвакуировались и с заводами, и сами по себе – тетя Наташа попросила папу, мол, не бросайте нас, возьмите с собой. А папа у нас был отзывчивый, он стал опекать и тетю Наташу с дочками. Согласился и козу взять с собой. И коза потом буквально спасла жизнь и им, и моей маме. Беженцев переправляли на левый берег паромами, у паромов было целое светопреставление, потому что вместе с заводскими рабочими на паром рвались прочие сталинградцы. И вот меня с бабушкой «занесло» толпой на паром, а маму, тетю Наташу с их козой оттерли в сторону, дескать, людям места мало, а тут еще с козой кто-то лезет. Не попали они и на следующий паром, и на третий – тоже. И хорошо, что не попали, потому что те паромы разбили немцы, люди почти все погибли. Мне запомнилось – плыло бревно, на нем лежала старушка, а рядом плыла, толкая это бревно, девушка. Так вот коза спасла всем нашим жизнь. А нас с бабушкой прямо с парома выхватили солдаты и побежали вместе с нами к лесу. А кругом – грохот, река горит, я плачу от страха, не знаю, где мама, и потому еще, что у меня спадали с ног сандалии, но я их застегнуть не могла, солдаты же торопили нас, просили: «Потерпите немного, сейчас добежим». Бабушка тоже успокаивала меня: «Внученька, не плачь, мы найдем маму». В лесу солдаты начали всех заталкивать в воронки от снарядов, чтобы хоть как-то уберечь от обстрела. А потом и маму с тетей Наташей нашли.

Семьи работников «Баррикад» привезли в Ленинск, там уже стоял готовый для нмх эшелон из товарных вагонов, м отправились баррикадцы в Горький. И мало того, что в вагонах сидели-лежали кое-как, так еще досаждала и вражеская авиация: эшелон постоянно подвергался бомбежке, и тогда все выскакивали из вагонов и бросались в разные стороны. Так что до Горького добирались несколько суток. Баррикады были приписаны к одному из Сормовских заводов, там их уже ждали, расселили в бараках – в одной комнате по две семьи.

О событиях в Сталинграде они могли следить лишь по сводкам «Совинформбюро». А между тем в районе «Баррикад» в то время шли ожесточенные бои. Там сдерживали натиск трех вражеских дивизий воины-сибиряки 308-й стрелковой дивизии полковника Л. Н. Гуртьева. Иной день они отражали более десяти атак. Потом к ним на помощь прислали 138-ю стрелковую дивизию под командованием

И. И. Людникова. Немцы так и не смогли одолеть бойцов 138-й дивизии. Обороняемый ими участок позднее назвали «островом Людникова», так как 11 ноября немцам удалось захватить южную часть завода «Баррикады», и дивизия была отрезана от главных сил 62-й армии, защищавшей Сталинград. Это был участок всего семьсот метров в длину и четыреста – в ширину. Снабжение боеприпасами и продовольствием осуществлялось по Волге. Кроме того, дивизию Людникова своим огнем с огневой позиции возле села Безродного на реке Ахтубе поддерживала канонерская лодка «Усыскин». Вообще о роли моряков Волжской военной флотилии командующий 62-й армией В. И. Чуйков позднее сказал так: «… о их подвигах скажу кратко: если бы их не было, возможно 62-я армия погибла бы без боеприпасов и без продовольствия и не выполнила бы своей задачи». Кстати, маршалу Чуйкову Сталинградская земля, обильно политая кровью советских солдат, стала дороже любой другой, поэтому он завещал похоронить себя именно на этой священной земле, и теперь прах маршала покоится рядом с прахом его солдат на Мамаевом кургане.

Великие из Горького вернулись в Сталинград спустя четыре года. А там – пепелище. Дома нет, яма с вещами вскрыта. Словом, ни крова, ничего нет. Матрена Григорьевна уговорила мужа перебраться поближе к родным краям, однако АлексеюЯковлевичу не было работы в деревне, потому они обосновались в Саратовской области в городе Красноармейске, который ранее звался Бальцером, потому что он входил в республику поволжских немцев.

Великих поселили в доме высланных немцев. Место было красивое – река неподалеку, а на ней пристань Ахмат. При доме большой участок земли. Дом этот потом Великие выкупили у городских властей. А дом роскошный, рядом – каменный шатровый подвал, где даже летом было прохладно, да и сам дом был построен на века. Участок – сад и огород – приходилось поливать Лиде, воду она носила в ведрах на коромысле с Волги, натирая до мозолей худенькие плечи. А родители работали на трикотажной фабрике имени Клары Цеткин. Еще в Красноармейске была фабрика имени Карла Либкнехта.

Странно. Городок Бальцер переименовали в Красноармейск, большинство жителей его выселили за Урал, в Казахстан, а фабрики по-прежнему носили имена немецких коммунистов, напоминая о том, что в городе раньше жили поволжские советские немцы, и почти все они были настроены против фашизма.

Привычка работать с малолетства на земле да еще фанатизм учительницы биологии Надежды Кузьминичны Удаловой, влюбленной в свое дело, стали толчком для Лиды в выборе будущей профессии.

В школе особенно выделялись две учительницы – аккуратная щеголиха Евдокия Петровна, преподававшая историю, и Надежда Кузминична Удалова. Первая вела уроки, словно наказание отбывала – все читала по конспекту и учебнику. Вторая на уроках давала материала намного больше, чем в учебнике написано, без устали работала на пришкольном участке, вместе с ребятами поливая посадки, вела юннатский кружок, который слыл в городе лучшим. Как можно было не заразиться любовью к биологии, агротехнике у такой учительницы? Вот и решила Лида с тремя своими подругами поступать в Сталинградский сельскохозяйственный институт. Однако надо сказать, что агротехника все-таки не была ее мечтой. В то время ей было как-то все равно, кем стать, и окажись Евдокия Петровна более интересной личностью, может быть, стала бы Лида педагогом. Это уже в институте она поняла, что сделала правильный выбор, и никогда о том не жалела. Работа на земле стала для нее самым важным делом.

После института Лида стала работать в Светло-Ярском районе в селе Большие Чапурники. Услышав, что там «было столько интересных случаев», я уже не удивилась.

– В колхозе была жеребая кобыла Машка, но я о том не знала. И вот конюх почему-то всегда запрягал в таратайку для меня именно эту Машку – то ли меня недолюбливал, то ли кобылу ту. А она пугливая была, машин очень боялась. Однажды как шарахнется в сторону – таратайка чуть в кювет не попала, едва не опрокинулась, а я меня подбросило вверх метра на полтора. И как я точно приземлилась на сиденье – до сих пор не пойму, а ведь могла сверзиться и на землю. Собралась я как-то в поле, а конюх опять Машку запряг. Если бы я знала, что ей пора жеребиться, ни за что не разрешила бы так сделать. И вот еду я, вижу работающий трактор, ну, я оставила Машку на дороге, вожжи закрепила к спинке таратайки да пошла к трактору. Не успела далеко отойти, слышу сзади удар какой-то. Оглянулась и вижу – Машка упала на землю, и вожжи так перехлестнули шею, что она стала задыхаться, а главное – жеребится она. Перепугалась я, попыталась вожжи ослабить, а сил не хватает. Я бегом навстречу трактористу. А тот ехал потихоньку, потому что думал, я его за что-то ругать буду. Но зато как услышал меня, тут же примчался, отвязал вожжи, Машку распряг. Тут и жеребенок родился. Ой, интересно как было! Маленький такой жеребеночек, ножки тонюсенькие. Полежал-полежал немного, и давай подниматься, ну, думаю, ноги сейчас сломаются у него. Но встал прочно, и к матери тычется. Мы его с трактористом Степкой назвали, потому что он в степи родился. А Машка только пришла в себя, тут же в степь убежала и жеребенка за собой увела, наверное, думала, что мы ее жеребенка отберем. Ее поймали несколько суток спустя. А я всегда ходила на своего крестника Степку смотреть.

Послевоенное время было очень трудное, голодное, а люди жили, веря, что потерпят немного, а потом будет легче. Потому и песни пели радостные. И в семье Великих тоже часто пели, хотя и жили бедно – если бы не огород, так хоть голодай, потому что зарплаты Матрены и Алексея не хватало на жизнь. У Екатерины Алексеевны голос был не сильный, хоть и любила петь, а уж сказок она знала – словно пушкинская Арина Родионовна. Зато сильный голос имела Матрена Григорьевна, ей бы в художественной самодеятельности участвовать, да Алексей Яковлевич не разрешал. А дочери позволил, потому Лида и в школьном хоре пела, и в институте – тоже. Еще маленькая была, ее отправили однажды в деревню к тете, у которой муж был инвалидом войны. Девочка ухаживала за ним, кормила и развлекала песнями. Дядюшка слушал и восторженно восклицал: «Ай да девчонка у Мотьки выросла, ай да молодец! Как хорошо поет!» А еще просил: «Лидка, дай дроби!» – и девочка начинала плясать, звонко отбивая чечетку каблуками сапожек.

Лидия Великая – дитя своего времени – заводная, активная, устремленная в прекрасное будущее. И муж ей нашелся такой же – Вячеслав, активист и заводила, умный парень, комсомольский вожак, душа любой компании. Однажды, шутя, он за две недели сдал экстерном экзамен по марксизму-ленинизму, другие же маялись год.

Они поженились, когда Лидия училась на последнем курсе сельхозинститута, а Вячеслав работал на ГЭС и учился в инженерно-строительном институте на факультете гражданского строительства. Учился хорошо, потому его пригласили работать в управление жилищно-коммунального хозяйства. Вроде бы прекрасное начало карьеры, однако работа в УЖКХ стала поворотным событием как раз не в лучшую сторону. Руководители управления часто совершали выезды на природу – пикники, рыбалка, где считалось, что рюмочку-две пропустить не грех. Жены руководства были, видимо, «закалены» подобным поведением мужей, а Лиде, воспитанной в непьющей семье, было дико. Ей хотелось с мужем в кино сходить, погулять с ним и дочерью Вестиной, а муж «приползал» заполночь буквально на бровях. И не помогали никакие уговоры, не верил Вячеслав, что с пары рюмок можно стать алкоголиком. И Лидия была вынуждена расстаться с мужем. Страшно было остаться в расцвете лет одной с маленькой дочкой на руках, но песни помогли ей пережить то горькое время.

Лидия узнала, что во дворце культуры «Сталинградгидростроя» есть хор русской народной песни, руководил которым Александр Алексеевич Шевяков. Она записалась в тот хор.

– Три года ходила я с Вестиной в хор. Мы распеваемся, одно и то же повторяем раз тридцать, а она спит у меня на коленях. Было нас 35 человек, четыре баяниста. Один из них – Анатолий Федорович Моисеев, ныне покойный. А Шевяков дружил, кстати, с Григорием Пономаренко. У нас интересный случай был, – и вслед последовал веселый рассказ.

И о чем бы ни рассказывала Лидия Алексеевна, все выходило так, что не жизнь у нее была, одно развлечение. И жили в Красноармейске в интересном месте, и училась интересно. Было очень интересно, когда ее послали в Киев на специализацию «цветовод», потому что в сельхозинституте цветоводство не преподавали, и в Волжский, которому отданы сорок лет жизни, приехала в «самый интересный период – озеленение только-только начиналось».

Первый начальник «Сталинградгидростроя» Федор Георгиевич Логинов, в сущности, основатель города Волжского, еще в пятидесятом году подписал приказ о создании службы озеленения – он мечтал о красивом зеленом городе. И уже через год на месте будущих улиц было высажено около трехсот деревьев и кустарников. Скверики на границе восьмого и девятого микрорайонов, цветник на площади Химиков, зеленая зона возле трубного завода – это дело ее рук. И если видит засохшие деревья, которые когда-то выхаживала, очень переживает:

– Как же так? – сокрушается она. – Деревья, они ведь живые. Им больно, если ветку сломать, они плачут. И это не сок, например, у березы бежит, а ее слезы. Деревья, как люди, пить хотят. Но человек сам себя обслужить может, а дерево – нет. Деревья – наши легкие, наше здоровье, их надо обязательно сохранять.

В ансамбль «Зоренька» ассоциации «Дети военного Сталинграда» Лидия Алексеевна Великая тоже попала «интересно так».

– Принесла я все документы сразу правильно оформленные. Копии сделаны на ксероксе – в то время такое было большой редкостью, председателю это все так понравилось! И вот он говорит, дескать, у нас принято заниматься общественно-полезной деятельностью, а вы чем хотите заниматься? А я отвечаю – петь! Тогда он познакомил меня с Зинаидой Алексеевной Лиходеевой.

Я пришла на репетицию хора. Все так вдохновенно пели, может, иной раз и невпопад, но так увлеченно, и мне так интересно показалось, так понравилось! И я сказала: «Ой, я буду петь у вас!» И все. Осталась в хоре. А потом мы с Ниной Тимофеевной познакомились, и стало еще более интересно. Нина Тимофеевна хорошая, не строгая. Она как рассердится на нас, если мы неправильно поем, забавно так грозит кулаком и кричит: «Чтоб вы треснули! Как поете?» Нина Тимофеевна просто бесподобная женщина, я ее не просто люблю, я ее обожаю. Она очень порядочная женщина во всех отношениях. А главное – нет застоя в творчестве, постоянно мы учим что-то новое, и если бы не Нина Тимофеевна, мы бы так хорошо не пели.

Вместе с «Зоренькой» Лидии Алексеевне довелось в 2001 году побывать в городе, где прошло ее раннее детство – в Горьком, который ныне вновь, как встарь, зовется Нижним Новгородом. «Господин Великий Новгород» поразил ее красотой, ведь тогда ее, мылышку, никуда не возили – взрослые ковали победу на заводе. И когда «Зоренька» совершала экскурсию по городу, то Лидия Алексеевна впитывала в себя увиденное, восхищалась наравне со всеми участницами ансамбля. Впрочем, помнится ей один «очень интересный случай», когда сормовские рабочие устроили будущим первоклассникам праздник – отвезли их отдыхать на летние дачи. Те дачи находились неподалеку от какой-то молочной фермы, и все радовались, что дети будут обеспечены свежим молоком. Но был на той ферме бычок, который был далеко не дальтоник, и потому очень не любил красный цвет, но про то, естественно, не знали воспитатели. Ну а Лидочка – тем более, потому в самый же первый день пошла гулять в нарядном платьице с розовым рисунком. Дошла до ворот, и вдруг увидела, что прямо в ворота летит что-то громадное. На ее счастье неподалеку оказался пастух, и он отбросил девочку в сторону, бык промчался мимо, а потом, не видя ненавистного красного цвета, спокойно вернулся обратно. Все, конечно, переполошились, и с тех пор никто не решался наряжаться в красное.