Текст книги "ДЕТИ РОССИИ"

Автор книги: Евгения Изюмова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Сколько было оборванных жизней, искалеченных судеб, сколько та машина воспитала доносчиков, искренне верящих, что делают доброе дело на благо Родины. Именно в эту машину попала и его семья, измолотила-измочалила она его родителей, старшего брата. Лишь спустя годы узнал Иван Жидков, что и сам он, когда учился в Астрахани, чудом удержался на краю смертоносного конвейера, который втянул в ту машину тысячи людей – человек, написавший на него донос, что он скрыл свое «кулацкое» происхождение под чужой фамилией, сам был арестован. Потомки то время назвали культом личности.

Впервые о культе личности сказали на двадцать втором съезде коммунистической партии. Жидков, слушая речь, генерального секретаря компартии Н.С. Хрущева на том съезде, вздохнул легко и свободно за долгие годы: карающий меч больше не висел над ним. Исчез страх, что однажды ночью за ним придут и отправят за колючую проволоку, но уже в своей стране. Те же самые чувства испытали и его друзья, бывшие военнопленные.

В жизни каждого человека наступает момент, когда хочется подвести итог всей жизни. Наступил такой момент и для Ивана Васильевича Жидкова, человека, который, несмотря на перенесенные испытания, может считать себя счастливым. Ну, разве не счастье просто жить, мыслить и радоваться солнцу, небу, всему, что окружает человека? Трудно было выжить в плену, а он выжил. Непросто было найти живых свидетелей по лагерю, а у него они нашлись, и проверка в «СМЕРШЕ» прошла удачно. И потом, когда имел ежемесячные «беседы» со следователем НКВД, все для него тоже завершалось благополучно.

Что надо человеку, кроме жизни? Конечно, семья. Иван Васильевич, пронесший через всю войну и лишения трепетное чувство первой любви, потерял любимую девушку в первые дни возвращения домой. Но не может человек жить один: сохраняя в душе теплоту к Тосе, он женился. Родилась у него дочь, с годами – и внуки.

И опять промчались годы.

Однажды Иван Васильевич позвонил мне и сообщил:

– Хочу поделиться радостью! Моего отца полностью реабилитировали, мне выдали удостоверение об этом! Но…

И он рассказал, что ездил в свою Смирновку, чтобы объявить всем – его семья не была врагами своей власти. Но родное подворье не нашел, потому что давным-давно оно сметено с лица земли временем.

– А все-таки, Иван Васильевич, признайтесь, ведь вы – счастливый человек?

Он улыбнулся той самой застенчивой улыбкой, как улыбнулся мне при самой-самой первой встрече:

– Это так. Был в плену и выжил, не попал в сталинские застенки. Жизнь прожить, конечно, не поле перейти. И все-таки жизнь продолжается.

Да. Жизнь продолжается. И пусть она всегда будет счастливой для всех нас. Пусть никогда Россия не знает войны.

____________________

В повести звездочками отмечены истинные имена, которые сохранила память Ивана Васильевича Жидкова-Карпова. Вечная память погибшим, и слава – живым!

ЖЕМЧУЖНОЕ ОЖЕРЕЛЬЕ,

Или повесть о певучих душах

Наверное, я счастливая, если рядом со мной всегда было больше хороших людей, чем плохих. С детства меня тянуло к людям, у которых я могла научиться чему-то полезному, причем это были люди старше меня – от них я набиралась мудрости и жизненного опыта. Поэтому, неудивительно, что, когда я познакомилась с участницами хора «Зоренька» ассоциации «Дети военного Сталинграда», у меня возникло желание узнать их лучше. А когда узнала, захотелось о них поведать уж если не всему миру, то хотя бы рассказать жителям своего города, в котором прошла половина моей жизни.

Я благодарна этим замечательным женщинам за терпение, с каким они выслушивали мои многочисленные вопросы, за искренность и правдивость их рассказов, за то тепло, которым они окружали меня во время наших вечерних встреч, ведь я приезжала к ним после окончания моего рабочего дня – уставшая и голодная. За их заботу о моем здоровье, за деликатный интерес к моим проблемам и желание помочь разрешить их. А еще я прошу у них прощения, что заставила вновь вернуться мысленно в страшные годы войны, вновь испытать страдания и страх.

Судьбы этих милых и очень дружных женщин такие разные и в тоже время словно яркие стеклышки-смальта одного огромного исторического мозаичного полотна. Общение с ними я могу сравнить лишь с ощущением тепла, которое исходит от настоящего, не искусственного, жемчуга. Впрочем, я их рассказы и в самом деле нанизывала один за другим, словно жемчужины на нитку, и так получилось целое ожерелье – прекрасное жемчужное ожерелье.

Да, наверное, я и в самом деле счастливая, если судьба по-прежнему сводит меня с хорошими людьми…

«МЫ ВЫЖИЛИ БЛАГОДАРЯ НАШЕЙ МАМЕ…»

Детьми и внуками Надежда Тарасовна Анненкова очень гордится – большие умницы. Сын Юрий – отставной офицер вместе с женой получил второе, экономическое, образование. Дочь Люба окончила Волжский инженерно-строительный институт. Внучка Вера решила стать врачом и поступила в медицинскую академию.

– Сама! Никто за нее не хлопотал», – с гордостью сообщила Надежда Тарасовна. – В общем, все сейчас у нас хорошо. Вера меня очень радует. Но я думаю, чтобы в жизни произошло что-то хорошее, надо пережить плохое.

А плохого в жизни Надежды Тарасовны было немало, но, видимо, сильный у ее семьи Ангел-хранитель, заботливый, если плохое в конце концов обращается хорошим. И она стала рассказывать про свою долгую, с 1937 года, жизнь.

– Мои родители, Пелагея Федоровна и Тарас Николаевич Смусевы – уроженцы Светло-Ярского района, который вплотную прилегает с юга к Сталинграду. Потом они переехали в Красноармейский район, где жили родители папы – бабушка Степанида и дедушка Николай. Там я и родилась 15 сентября 1937 года. А когда началась война, папу отправили на фронт 13 сентября, так он и не отметил мое четырехлетие. А с мамой осталось дочери – Лена, Нина и я. Папу мы увидели только в 1942 году, когда его после госпиталя отпустили домой долечиваться на сорок два дня, а потом опять он, хоть хромота еще не прошла, ушел на фронт. Они находились сначала в районе Пичуги возле Дубовки, оттуда он прислал нам письмо: «Я иду в бой за родной город». С тех пор от него не было никаких вестей, скорее всего он погиб во время бомбежек, и сколько мы потом его ни искали, сколько ни писали в разные инстанции, отовсюду приходил один ответ – «Пропал без вести». Впрочем, в то время, осенью 1942 года такая мясорубка возле Сталинграда была, что не приведи Господь кому-то увидеть то, что видели мы, сталинградцы.

Нас вывезли из Красноармейска 17 ноября. Разрешили взять с собой только теплые вещи, потому мама одела нас, словно матрешек, да еще прихватила кабинетную швейную машинку, потому что хорошо умела шить и всегда считала, что это умение – верный кусок хлеба в жизни. Правда, машинку она потом поменяла в какой-то воинской части на 9 мешков полулущеного ячменя, и это было целое богатство! Ячмень тот, можно сказать, спас нам жизни. А вообще я считаю, что мы выжили благодаря нашей маме – она у нас была очень самостоятельная и находчивая, в любой ситуации находила выход.

Именно 17 ноября представители Ставки Верховного Главнокомандования А. М. Василевский и Н. Н. Воронов устно доложили Верховному Главнокомандующему о готовности фронтов Сталинградского направления к контрнаступлению, потому что фронты сомкнулись и готовы сжимать кольцо вокруг 6-й немецкой армии, командовал которой фельдмаршал Ф. Паулюс. Что касается эвакуации, то с начала боевых действий на территории области из Сталинграда было эвакуировано до ста тысяч человек, причем из них местных жителей всего 35-40 тысяч. А между тем население Сталинграда увеличилось к началу битвы почти вдвое – до миллиона, потому что город считался глубоким тылом, и туда прибыли эвакуированные с Украины и Белоруссии, из Ростовской области. На 28 октября в сводках значилось, что из Сталинграда эвакуировано свыше 330 тысяч.

Смусевых вместе со своей семьей через Волгу переправлял двоюродный брат Тараса, который приехал на побывку из госпиталя. Вместе с ним в лодке кое-как разместились 10 человек – трое взрослых и семь детей мал-мала меньше. И только выгреб он на середину реки, как из-за берегового бугра вывернулся фашистский истребитель и, увидев лодку, в которой сидел военный, с воем спикировал вниз.

Женщины, повалив детей на самое дно, прикрыли их своими телами, взметнули руки к небу и стали молить Бога о помощи. Самолет вышел из пике и на бреющем пролетел над лодкой, взмыл вверх и повторил заход. Потом еще и еще… Женщины истово молились, а солдат, надрывая жилы, греб и греб, гнал лодку к берегу. Немецкий самолет улетел так же внезапно, как появился, ни разу не выстрелив. Зачем летчик так сделал? Пугал? Развлекался? Надежда Тарасовна до сих пор не может это понять.

– Видно, то не наша смерть прилетала, – сделала вывод она в конце концов. – Мы видели лицо летчика – обычное, не злое, он даже не смеялся, просто летал над нами. Но мы, дети, так были перепуганы, что несколько часов потом не могли слова вымолвить – голос пропал.

Эвакуированных сталинградцев высадили на берегу – дальше, мол, как хотите устраивайтесь, но ни в коем случае не разжигайте огонь: немец разбомбит. А куда идти? Пустынный песчаный берег да лес неподалеку, а что за лесом, большой ли он, есть ли дороги к какому-нибудь селению – неизвестно. Пелагея сбила детей в кучу, накинула на них одеяло, чтобы хоть немного согрелись, сидела в растерянности на берегу. А тут дождь пошел, ведь время – осеннее. К утру снежок завеялся, ударил мороз, и мокрая одежда заледенела. Тут Пелагея плюнула на все запреты, собрала валежник и разожгла костер, мол, хоть стреляйте, а костер не погашу – девочки застудились совсем, а о том, что и у самой зуб на зуб не попадал, она не думала.

На их счастье им встретилась соседка, у которой отец был лесничим и жил в лесу в небольшой избушке. Вот в той избушке и обосновались вместе с ними двенадцать семей. Теснота ужасная, если лягут спать – ногу поставить некуда, обязательно на кого-либо наступишь. А потом армия пошла в наступление, стали освобождаться солдатские землянки, беженцы заселились туда. В каждой землянке обосновалось по 4-5 семей. Сыро, грязно, холодно. Скарлатина начала детей косить одного за другим. А в ту землянку, где жили Смусевы, болезнь не вошла. Все удивлялись, а секрет, наверное, был прост – все жильцы землянки питались кашей из ячменя, который Пелагея выменяла на свою швейную машинку.

Когда немцев отогнали от Красноармейска, беженцы вернулись в свой дом – пустой, захламленный. Хоть в доме Смусевых и располагался штаб, но мужчины – есть мужчины, в то смутное военное время они не особенно следили за сохранностью чьей-то собственности, потому с легкой душой пустили всю мебель на топливо.

Засучила Пелагея рукава и вместе с девчонками выгребла грязь, вымыла все, стены побелила, изгородь поправила. И стали жить: хоть пустой, да свой угол. И вновь ангел-хранитель позаботился о них – к ним определили на постой какого-то важного командира, и тот помог Пелагее устроиться на работу в офицерскую столовую. Оттуда украдкой приносила она детям в глиняной мисочке еду, да еще паек давали – 400 граммов хлеба на всех. Этого хлеба всегда не хватало, и дети придумали варить из хлеба кашу – размочат его в воде и сварят.

– Помню, еще до эвакуации, как начнется бомбежка, мама (она была набожная) заставляла нас молиться: «Говорите, дети – Господи, спаси нашего папу от раны, от смерти, чтобы вернулся он домой живым и здоровым». А у нас получалось: «Гободи, спаси нашего папу! Мама, дай хлеба, вот такусенький кусочек, вот столечко…» – и показываем ей полноготка. А когда у нас военный начальник появился, то мама почему запрещала нам при нем просить есть. Сестры как-то сдерживались, а меня вечно разбирало, вот я и начинала канючить: «Мам, дай хлеба». Мама мне моргает, дескать, помнишь я говорила – молчи. А я в ответ: «Что ты моргаешь? Дай хлеба!» В общем, перезимовали мы, наголодались так, что думали – никогда не наедимся досыта. И вот еще что интересно, видимо, права была мама, Бог нас и в самом деле хранил. Еще до эвакуации такой случай был. Мы сначала во время бомбежек не знали, что делать. Кто бежал в окоп, а кто-то дома лез под кровать. И вот одна соседка во время бомбежки залезла под кровать вместе с детьми – десятилетним сыном и грудной девочкой. А тут бомба разорвалась рядом со стеной их дома. И вот видим мы из окопа, как они к нам бегут, мальчишка на вытянутых руках сестру несет, а у той голова на ежа похожа от застрявших там стеклянных осколков, и кровь льется рекой. Страшно даже сейчас это вспоминать, а уж как видеть-то было страшно! Девочка та выросла глухонемой из-за этих ран. Так вот, 23 августа в страшный самый для Сталинграда день, Лена, средняя сестра, пошла вместе с подругой в магазин, где продавали конфеты и сахар. Они отстояли огромную очередь, и вдруг Лена заявляет: «Пойду домой». Подруга стала ее уговаривать, мол, что ты пойдешь, ведь осталось человека три перед нами, а Лена свое – устала, есть хочу, пойду домой. И ушла. Только во двор нашего дома вошла, как раздался рев моторов, небо все потемнело – там, как огромная стая воронья, самолеты летели. И началось! Лена вместе с нами была в укрытии, а в магазин попала бомба, и все, кто там был, и Ленина подруга, погибли. К чему я это говорю? К тому, что у каждого своя судьба.

Однако судьба не была благосклонна ко многим сталинградцам. По данным Генерального Штаба в оборонительный период Сталинградского сражения, то есть с июля до дня официальной эвакуации погибло на фронте 323 тысячи 800 человек, среди них и Тарас Смусев.

Вскоре после возвращения жителей, по улице сплошным потоком погнали пленных немцев. Грязные, оборванные и голодные, они часто падали на дороге, трупы тут же бросали на обочине. В доме неподалеку от Смусевых поселили пленных, которых заставляли убирать и хоронить трупы. Они часто висели на заборе и просили: «Клеб маль-маль», – и смотрели жалобно в глаза взрослых, а те, может быть, и рады были что-то подать, ведь русские люди отходчивые и жалостливые, да самим есть было нечего. Ребятишки же смеялись над пленными, дразнили их – они не понимали еще, что такое милосердие. Впрочем, осуждать ребят за это тоже трудно, потому что натерпелись они горя, многие уже были сиротами, а виновники этого – вот они, за забором, и не самоуверенные и жестокие, какими были в начале войны, а жалкие и униженные. Когда вернулись хозяева дома, пленных перевели, а весной из того двора вдруг поплыл тошнотворный трупный запах. Оказалось, что подпол дома был битком набит трупами – их туда сбрасывали сами пленные немцы. Хозяева в ужасе покинули дом, вернулись обратно несколько месяцев спустя, когда подвал был очищен, продезинфицирован, а сам запах выветрился.

– И вот той весной мама уволилась из столовой и начала заниматься, как сказали бы сейчас, коммерцией. Она покупала на базаре старые простыни, красила их в черный цвет и шила стеганые ватные брюки и телогрейки. Потом свои изделия меняла в деревнях на продукты. Часть продуктов тратила на покупку материала и ваты, часть оставляла на пропитание. Стало нам легче жить, даже старушка-соседка как-то сказала маме, ты, мол, Пелагея, счастливая, твои дети хоть и не досыта, а хлеб едят. А то, что ей удавалось нас прокормить с большим трудом, надрывая свое здоровье, в расчет соседи не брали. Да и разными были эти поездки – удачными и не очень, ведь разные были деревни. Одни стояли в стороне от военных дорог, там жили неплохо и после войны. А по иным селам дважды прошла армия – немецкая, а потом наша, так там было голодно. Потому в разоренных деревнях, особенно на Украине, мама с подругами сами подкармливали детей.

Когда мама уезжала, мы оставались одни. Нина, старше меня на 9 лет, вела хозяйство, готовила еду, мы ее должны были слушаться, как будто это – мама. Лена была старше на 7 лет, она работала во дворе – воду носила, а бадейка-то полутораведерная. Лена же и дрова пилила да колола. Ну а меня, маленькую, жалели, я училась в школе. Сестры рано начали работать, не до учебы было, а я школу все-таки окончила. Училась отлично, мечтала о дальнейшей учебе, а мама посоветовала поступить в швейную мастерскую, швея, мол, всегда будет кусок хлеба иметь. Я понимала, что мама и впрямь нас тем подняла на ноги, что умела шить да вязать, потому спорить не стала и пошла работать. Мама наша умелая была, выполняла и женскую, и мужскую работу. Мы у нее многому научились. Смотрю на сегодняшнюю молодежь, и как она не похожа на нас! Мы были, как маленькие старушки, нам не надо было напоминать, что вот следует огород полить, надо забор починить. Мы это видели и делали все сами, потому что надеяться было не на кого.

В 1959 году Надя вышла замуж и стала Анненковой. Через год родилась дочь, которую сначала хотели назвать Наташей, но муж вернулся из ЗАГСа после ее регистрации и сказал: «Ну какая она Наташа, если ты у меня – Надежда? Пусть будет Любовь». А когда у Любы родилась дочь, то сомнений не было в выборе ее имени – Вера. Вот и живут они с Любовью к друг другу, с Надеждой и Верой в будущее. И невидимый Ангел-хранитель, помогавший всю жизнь Пелагее Федоровне, распростер свои крылья и над ними.

Анненковы приехали в Волжский в 1963 году. Сняли на Рабочем квартиру – приспособленный под жилье подвал. Надежда работала в «Сталинградгидрострое» табельщицей, а Виктор – на шинном заводе. И вот ушли они однажды на работу, дочь все еще спала. Когда Люба проснулась, ее в комнату к себе взяла хозяйка – девочку оставляли на весь день с ней. А через полчаса грянула беда – прорвало очистные сооружения, которые находились за поселком, и вода хлынула в подвал Анненковых, затопила его до самого верха.

За лето подвал просушили, отремонтировали. Хозяин даже воду провел туда. И надо же такому случиться, что весной, в день рождения Любы – 28 марта, подвал опять затопило – на сей раз туда прорвалась вешняя вода. Остались почти в том, что на себе было. Пошли к директору шинного завода с просьбой оказать помощь, а тот сказал, что не имеет возможности помочь материально, тем более дать квартиру. Пошли в горисполком. Там не отказали и выписали… 150 рублей.

Квартиру Анненковы получили несколько лет спустя, когда Виктор Иосифович работал уже на заводе резиновых технических изделий – ушел с шинного от обиды, что не помогли, хотя на том заводе он проработал семь лет. Семья так намаялась по чужим углам, ведь их было уже четверо – родился сын Юра – что когда им предложили ордер на двухкомнатную квартиру, то не отказались. Виктор получил ордер, позвонил жене и сообщил об этом, и Надежда… заплакала навзрыд. От счастья, что сбылась мечта иметь собственное жилье, от ушедших в небытие невзгод.

Ангел– хранитель не оставил своей милостью и Юрия, который стал военным. Армия наша, как известно, всегда на острие всех негативных событий. Вот и лейтенант Юрий Анненков сначала был ликвидатором в Чернобыле. Не погиб, но здоровье в настоящее время желает быть лучшего.

Надежда Тарасовна бережно хранит фотографии, на которых Юрий запечатлен во время работы на четвертом аварийном блоке Чернобыльской атомной электростанции. За участие в ликвидации той аварии Юрий награжден правительственной наградой, а командир части, где он служил, вручил ему благодарственное письмо с такими словами: «Вы уверенно прошли испытание на мужество и стойкость, проявили высокие морально-политические и психологические качества…» Заслуги Юрия в ликвидации аварии оценены по достоинству, однако медики упорно не признают, что ухудшение его здоровья связано именно с этой аварией.

Только Юрий вернулся из Чернобыля, как запылал конфликтом Нагорный Карабах. Его отправили туда так спешно, что он даже семье не успел сообщить, куда едет. Несколько месяцев родители и жена искали его, пока не пришло письмо командира части с сообщением, где он находится, и что скоро ему на смену прибудет другой офицер. Так и случилось. И, наверное, вновь не обошлось без ангела-хранителя, если увел он Юрия от верной гибели, потому что сменщик его погиб вместе с нарядом в тот же вечер. Ребята были расстреляны в упор, а кем – поди разберись, если днем обе конфликтующие стороны премило улыбались военным, а по ночам те и другие открывали по ним огонь.

Когда сын приехал в отпуск и рассказал о гибели сменщика, то Надежда Тарасовна плакала несколько ночей подряд, осознав, что сын чудом остался жив, ведь он мог быть на месте погибшего офицера, если бы тот прибыл позднее. Конечно, парня того ей было жаль, и всех ребят, что погибают сегодня в «горячих точках» жаль, но Юрий – родная кровиночка.

Не успел Юрий отдохнуть от Карабаха, как начались волнения в Молдавии, и тогда, уступив настойчивым просьбам жены и матери, он подал рапорт об увольнении из армии.

– Все у моих детей хорошо сейчас, это потому, наверное, что надо было сначала много горя пережить. Жизнь прожить – не поле перейти, и чтобы быть хорошему, надо сначала человеку плохое одолеть. В этом я твердо уверена.