Текст книги "Роман с Пельменем"
Автор книги: Евгения Чуприна
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 13 страниц)
– Я просто показала ему одну болевую точку. – Не моргнув глазом, ответила девушка. – Если туда стукнуть, слезы текут сами. Хотите, я и вам покажу?
– Нет, я убежден, что самая болевая точка – это сердце.
– Ладно, – Сказал мобилизовавшийся Пельмень, – спектакль скоро начнется. Пора места занимать.
– Мы без билетов. – Пояснила елейным голосом Татьяна.
– Тогда вам лучше пойти на третий ярус. А у нас места в партере, шестой ряд. До встречи в антракте. – Дамы взяли своих кавалеров под руки, и пары чопорно разошлись. Эдуард Станиславович напоминал при этом доктора Мортимера, выгуливающего спаниеля Снуппи. А его спутница, соответственно, была похожа на Снуппи, который вот-вот рванется и убежит на болота.
– Женя, скажи, а что было на самом деле? Почему вы ушли? – Спросила Таня грозовым тоном.
– Ушли, потому что я хотел тебе отомстить.
– За что?
– А за все: за этого твоего Жоржа, и за Джокера, и за всех этих уродов, которые вокруг тебя толпятся, и за этого иностранца, за которого ты собралась замуж!
– Что ты несешь, какой иностранец, откуда ты знаешь?
– Ага! Значит, правда! Я чувствовал, что она меня не обманет!
– Даже так? Она тебе говорила про меня гадости?
– Она просто мне погадала.
– Так знай, что все это глупости и, потом, я еще не развелась с Вяземским...
– А за меня пойдешь?
– А ты мне предлагал?
– Зачем лишний раз унижаться.
– Ах, унижаться! Ах, унижаться! Да пошел ты знаешь куда!
– Куда?
– ... ... ... ... ... ... ... ... ... . !!!
– Так мне можно идти?
– Иди. – Он жизнерадостно и чересчур протяжно улыбнулся. Улыбка приклеилась намертво, и с ней он повернулся и ушел. Татьяна, не успокоившись, а именно "транквилизировавшись", не сознавая ничего вокруг, явилась в партер, подошла к Жоржу, весело поболтала с ним, он уступил ей свое место в первом ряду, а сам устроился в ногах. Зазвучал полонез Огинского. Представление началось, но глава закончилась.
Уф, предвкушаю, что будут у меня неприятности из-за этой главы. Но что поделаешь – родной город. Достаточно выйти из дому (особенно в районе улицы Шота Руставелли) – тут же встретишь толпу моих знакомых, да еще и меня саму в придачу (как назло, даже толком не накрашенную, с кульком для хлеба, в самом затрапезном виде). И эти мои знакомые – знакомые не только мои. Их здесь знает каждая собака, даже моя собственная, которая давно потеряла собачью ориентацию. Поэтому они весьма ревниво относятся к своим литературным аналогам. Ох, будут у меня неприятности, когда кто-нибудь себя узнает в моих дружеских шаржах! Да что поделаешь. Я люблю окружать себя догадливыми людьми. Вот сейчас мысленно перебираю фамилии своих знакомых и как назло, не могу припомнить ни одного идиота. Кроме себя, конечно... Если бы я зналась с дураками, то сама на их фоне выглядела бы получше. Как сказал поэт:
Жму руку дуракам обеими руками.
Как многим все-таки обязаны мы им!
Ведь если бы они не были дураками,
То дураками быть пришлось бы нам самим.
И все-таки я предпочитаю сама выполнять столь важную в обществе миссию дурака, определяя если не верхний, то хотя бы нижний уровень ОК. Точно так же, как лучше вонять самому, чем нюхать кого-то другого. Изображать людей неинтересных, примитивных – значит хоть временно давать им прописку в собственной голове. Насмехаться над глупцом – значит, разделять с ним его глупость. На это я пойти никак не могу. Умному человеку не трудно понять, что я шаржирую лишь тех, кто мне приятен. Он это поймет, но, как положено интеллигенту, на свой счет не примет. И хотя я со стороны изучила повадки культурных людей, мне остается только констатировать, что выходки мои порой непозволительны. Поэтому среди моих друзей, людей в общем-то с широкими взглядами, наблюдается повышенная "текучесть кадров", а врагов (т. к. у них у всех хорошие манеры) вообще незаметно. И я думаю, что, раз уж человеку так необходимо иметь врагов, то пусть они хотя бы составляют прекрасный, неувядаемый букет, который когда-нибудь потомки положат мне в могилу.
Глава 14. ЧУЖОЙ
Последний день каникул явился некстати и пробыл невыносимо долго. Таня печатала курсовую, финальные пять страниц которой получились слишком эмоциональными, несмотря на то, что речь шла о видах прилагательных, а не о пельменях. В семнадцать часов восемь (или десять) минут она закончила список литературы и поставила дырку вместо точки. Такая же маленькая черненькая дырочка зияла в ее душе. Безо всяких рассуждений, Татьяна набрала номер Джокера.
– Алло, Егор, от чего я тебя оторвала?
– Женщину провожаю.
– Далеко?
– До дверей.
– А потом?
– А какие будут предложения?
– А кто из нас, в конце концов, мужчина, ты или я?
– Сегодня ты.
– В принципе, я могла бы приехать. Если у тебя хватит на меня энергии.
– Жду.
Так как накрашена она была с утра, осталось только переменить одежду и сесть в метро. Мастерская Джокера находилась на улице со скромным названием Малая Подвальная, куда Таня добиралась, выйдя на Майдане Нэзалэжности (что в переводе на русский язык означает: Площадь Октябрьской революции) и нырнув в первый же грязный проулок.
Майдан Нэзалэжности играет в нашем городе ту же роль, которую в маленьких городках – улица Ленина с клубом, универсамом, кинотеатром и автобусной остановкой. Туда приходят одинокие люди, чтобы полюбоваться на себе подобных и, разумеется, встретить знакомого. Златозубые типы с зовом предков вместо сердца и инстинктами вместо извилин шныряют по Майдану, норовя кого-нибудь понюхать под хвостом, но им мешает свой же запах изо рта. Если есть в мире то, что они ищут, оно водится здесь, на Майдане. Гулять по этой площади стыдно и оскорбительно, потому что она – монастырь со своим антимонастырским уставом, который нельзя и не получается нарушать. Будь ты хоть трижды сноб, интеллигент и эстет (единый в трех эпостасях а значит совершенный), тем более, твои пути ведут на Майдан, потому что ты очень одинок. Если есть в этом мире чистая, лирическая, неземная любовь, она водится здесь, на Майдане, среди грязных банок из-под пива и липких бутылок "Миринды"...
Таня пыталась обойти столпотворение, в центре которого двигался и застывал паукообразный мим из Эстрадно-циркового училища, как вдруг почувствовала, что ее кто-то взял за локоть. Она обернулась и, к своему изумлению, увидела Пельменя.
– Девушка, извините, можно вам задать один вопрос?
– Можно... – Сказала она чужим голосом, пытаясь понять и включиться в игру. То, что ее возлюбленный живет не своей жизнью, Таня давно подозревала, но ее это не останавливало. Даже если под одной черепной коробкой образовалось нечто вроде коммуналки со скандальными соседями, это, являясь классическим проявлением шизофрении, все-таки еще вполне нормально. Ходишь по такой коммуналке впотьмах, к кому в комнату забредешь, с тем до утра и останешься... Значит, возможны чудеса! Это как лотерея, где разыгрываются различные призы: начиная от стиральной машины и заканчивая смертью. Иногда хочется рискнуть.
– Видите ли, я – сексуальный маньяк. Дождя нет, я решил заняться сексом, пришел сюда, а тут столько этих женщин, прямо глаза разбегаются. Не могли бы вы посмотреть женским глазом и кого-то посоветовать?
– Понимаю вашу проблему, идемте. – Такая реакция почему-то удивила Пельменя, но страшно ему понравилась. Он, бедный, наверно, думал, что сейчас его просто начнут пилить и выяснять отношения. Но несчастная женщина извелась до того, что согласна была закрыть глаза и позволить пилить себя.
– Вы не возражаете, если мы ненадолго зайдем ко мне? Просто у меня, Таня заслышала знакомую виноватую детскую интонацию, – и нож есть, и топор, и утюг, и мясорубка, если вдруг понадобится...
– Что вы, я же не влезу в мясорубку! – Притворно заволновалась Таня.
– Мадам, я – профессионал! Только, если не спешите, давайте зайдем в ЦУМ – у меня кончилась веревка.
– Только не за шею, пожалуйста, мне завтра идти на работу.
– Кем же вы работаете? Если не секрет.
– Учительницей в школе.
– О! Дас ист фантастиш! Учительницу я еще не мучил. – Да уж, не мучил! Зачем так прибедняться.
– У меня в сумке есть толстые нитки. Может быть, они вам подойдут вместо веревки?
– Откуда я знаю, как вы будете вырываться. Если не сильно, то подойдут. – Таня заметила, что они идут в каком-то странном направлении.
– Но Женя, может быть, мы все-таки свернем в метро? – Пельмень резко остановился и злобно сверкнул глазами:
– Вы, кажется, назвали меня Женей? Напрасно. – Отрезал он и отвернулся.
– Извините, я обозналась. Но как же вас называть?
– Зовите меня Бродяжником.
– Хорошо. А кто такой Бродяжник?
– Ха-ха! Я для того и живу на свете, чтобы узнать, кто я такой!
– А как же, в таком случае, вы будете называть меня?
– Если вы не знаете, как вас зовут, думаю, что подойдет имя... например, Йовин.
– Кто же я, по-вашему, такая? – Тане показалось, что сейчас в скрытой форме произойдет объяснение. И действительно:
– Йовин – это гордая воинственная дева, влюбленная в Арагорна, которого в Хоббитании прозвали Бродяжником.
– А что Бродяжник?
– Все подробно изложено у Толкиена, но вообще-то это не ваше дело. Не надо вылазить из пространства. Вы делайте то, что положено, а я уж сам позабочусь. – Таня опять заметила, что они движутся куда-то не туда. Потому что она никогда не слышала, чтобы у Пельменя были дела на Круглоуниверситетской. Тем более, он принадлежал к породе, которая сидеть любит больше, чем ходить, а если уж прогуливается, то исключительно по маршруту Владимирская-фуникулер-метро "Почтовая площадь". Конечно, если у человека в голове сцепились лебедь, рак и щука, то он станет поневоле консерватором. И Таня любила этого консерватора, ей не нравилось, когда на Женю нападала неуместная обезьянья страсть к авантюрам. Если он разыграется, то остановить его будет уже невозможно. Поэтому она попыталась воспротивиться происходящему.
– Бродяжник, я думала, что ваш замок находится не в этом районе. Произнесла Таня, нащупывая каждое слово.
– Ценю вашу наблюдательность, прекрасная Йовин, но вы плохо информированы. Оболонь – это постоялый двор, где никогда еще не было ни одного замка. Там есть озера, пустыри, дороги, очень много мусорников, имеются три станции метро и куча магазинов, а также энное количество базаров. Я часто бывал и долго жил в тех краях, но замки... в крайнем случае, какая-нибудь королева без королевства, с растрепанными нервами. – Он причмокнул и замолк.
Они свернули в подворотню, открыли полусгнившую дверь, откуда-то сзади вошли в парадное, поднялись по лестнице на второй этаж, все это в молчании, Пельмень достал ключи, и они попали в квартиру.
Квартира оказалась просторной, как разношенный сапог. Там никого не было, и все комнаты виднелись в распахнутые двери. Одна напоминала кабинет писателя обилием книг, светлым окном и, особенно, фикусом на полу. Таня вошла туда и обнаружила на полке перед столом застекленный портрет красивой светлоглазой женщины с чернильными рогами, усами и бородой.
– Это мама... королева без королевства. – Лирически сказал Пельмень, подошедши слева, как полагается по канонам НЛП, если втираешься в доверие. Тогда новой знакомой кажется, что ты был рядом с нею изначально, просто она лишь недавно тебя заметила.
– За что же ты ее так? – Отшатнулась Татьяна, не признававшая любителей НЛП. Раньше Женя вроде бы держался справа, чтобы узурпировать функции Таниной правой руки.
– Да это не я, это папа после развода. Теперь сам жалеет.
– Интересно было бы увидеть этого человека, который способен...
– Нет, – Радостно сообщил Пельмень. – Он уехал. На месяц. Квартира моя, кого хочу, того и привожу. Как, Йовин, намерены вы сегодня заниматься Этим, или пойти чай заварить? – Тане что-то очень не нравилось во всем происходящем, особенно, эта фраза "привожу, кого хочу". Кого это, собственно? Если речь шла о ней самой, то до сих пор все происходило в ее квартире, то есть в квартире Джокера. А если о ком-то другом, то ведь это оскорбление. И она бы ушла, если бы не боялась освободить место для соперницы. Поэтому она села в мягкое кресло с пледом и сказала:
– Если ты действительно не спешишь, то пойди завари чаю, а мне принеси телефон. – Пельмень с непонятно торжествующим видом удалился и вновь явился, неся телефон с волочащимся проводом. Таня немного пододвинулась вместе с креслом, чтобы длины провода хватило, и принялась дозваниваться до Джокера.
– Егор, – Заявила она, дозвонившись. – Я тут Женю встретила, сейчас сижу на Круглой Университетской... в общем, я не знаю, доберусь ли до тебя сегодня. Ничего?-Джокер заверил, что все в порядке. Она, пользуясь своим одиночеством в комнате, пожаловалась, что Женя затеял какую-то игру, которая ей не нравится и смысл ее понятен только в общих чертах. Услыхав имя Бродяжник, Егор оживился и сообщил, что у него есть знакомый Гэндальф, который, может быть, его знает и что они, вероятно, могли бы незапно прийти в гости.
– Это будет как бы случайно... опять это "как бы"! Не станет же он наезжать на меня, если меня представят как эльфа. У меня очень эльфийский характер, не правда ли? – Но Таню его речи не очень-то убеждали. – Не полезет же он выяснять отношения, если Гэндальф возьмет мою сторону. И ведь он уже знает, что со мной шутки плохи. Он ведь уже один раз был покаран.
– Ладно, – Уступила Татьяна, – Резвитесь, устраивайте мне Павловку посреди Крещатика, Мне все равно, сколько вас будет и чем это кончится. У Жени есть еще одно колено, а у тебя – полный рот зубов. – На том и порешили.
– Ох уж эти мне обезьяны! – Подумала она, роняя трубку и доставая ее из-под стола.
Пришел Пельмень с чаем. Чай показался странным, как будто туда насыпали сухой петрушки и еще каких-то специй. Таня отпила глоток и поставила чашку себе на голое колено, придерживая ее пальцем за ушко.
– Давай на брудершафт! – Бодренько предложил Пельмень.
– Послушай, Же... – Он нахмурился. – Послушайте, Бродяжник, если вы хотите моей любви, возьмите ее, но, пожалуйста, давайте поменяемся чашками. – Собеседник нагло расхохотался:
– Давай, но потом пеняй на себя! – По Таниной спине резво прошествовал воображаемый отряд муравьев. "Что это с Женей? Он никогда на меня не смотрел так по-свински, и главное, непонятно, чего он ждет и чего добивается таким поведением" – Соображала бедная женщина. Ей хотелось уйти, но нельзя же без повода. Надо хотя бы на что-то обидеться. Пельмень, между тем, сел на пуфик и начал пододвигаться. Именно эти маневры больше всего раздражали Татьяну, потому что она терпеть не могла, когда от нее ждали разрешения. Если мужчина действует искренне и действительно испытывает то, что воображает о своих чувствах, то он не может быть превратно понят, а если он всего лишь самоутверждается, то сколько бы он ни выплясывал брачные танцы, подействовать он может лишь на такую, как он сам, сексуальную карьеристку. В искренности и животности порывов Пельменя Таня до сих пор не сомневалась. До сих пор... " Он больше не любит меня. Он всего лишь что-то себе доказывает. Эта спаниелистая Женечка, видимо, понравилась ему больше. Ох, как он тогда на нее смотрел! Действительно, кобель. Они, наверное, еще встречались. Именно ее он и приводил сюда. А теперь, конечно, чувствует вину, потому и выламывается" – Она оттолкнула противно холодную руку, ползущую по колену. Из внешнего уголка левого глаза выглянула черная слеза.
– Что с вами, прекрасная Йовин? – Кинулся к ней с платком участливый Пельмень.
– Прекрати называть меня Йовин! Зачем ты меня все время обманываешь! Быстро, говори, что у тебя было с Женей?
– А мне наплевать на Женю. И растереть! Я совершенно самостоятельный человек и не надо мне тыкать в нос всякими Женями-жменями. Давай строить отношения как-то по-другому.
– Я забуду об этом только в том случае, если ты забудешь тоже. Но если я когда-нибудь увижу вас вместе... – По лицу Пельменя пробежала печальная тень.
– Можешь не сомневаться. Это я тебе обещаю точно. Что мне за интерес разговаривать с этой дрянью!
– Да что же вы так не поделили?
– Все! Мы все на свете не поделили! Пообещай, что больше никогда не будешь заговаривать со мной про эту скотину. – Уж лучше бы он ее похвалил. Когда мужчина ругает женщину, это в любом случае подло. Можно всегда оказаться на ее месте. Поэтому Таня, не поняв каламбура, возникшего из бесполости слов "Женя", "дрянь", "скотина" (несколько позже все прояснится), решительно встала и пошла в коридор.
– Постой! – Ринулся Пельмень, – Позвонить-то тебе можно?
– Звони, когда образумишься. – Он удивленно поднял брови. По лицу пробежало облачко мысли.
– Я образумился! Дай телефон! – Таня остановилась от неожиданности.
– Как?! Ты не знаешь моего телефона?!
– А я его порвал!
– А наизусть не помнишь?
– Забыл!
– Посмотри в классном журнале. – Тут уже Пельмень вытаращил глаза.
– Так что, мне ради этого в твою ... в школу переться? Другого пути нету?
– Приходи, милый, а то я тебе единицу влеплю. Тренируй память на числа.
– Ой-ой, напугала. – Таня хлопнула дверью, чуть не отрубив ему нос. Не успела сбежать пол-этажа по широкой лестнице, как наткнулась на Джокера с каким-то хиппи. Они поздоровались.
– Гэндальф, – Представился хиппи.
– Йовин. – Ответила Таня, дернув лицом. Джокер улыбнулся:
– О, так ты Йовин? Мы пойдем ко мне. Правда же? – Гордая дева кивнула головой.
– И останемся у меня на ночь. – Молчание – знак согласия. Они пошли на Малую Подвальную. По дороге она спросила у Гэндальфа:
– Вот этот Бродяжник, у которого я была, что вы о нем думаете?
– Самозванец он, а не Бродяжник, – Сурово ответствовал Гэндальф. Боромир он, на самом деле. В нем, конечно, много хорошего, но связываться опасно. На мечах он дерется неплохо, это нельзя не отметить, но... какая-то у него гнильца внутри, что ли. Что-то он о себе воображает такое непонятное... Бродяжником себя назвал! Тоже мне! Вот кто у нас Бродяжник. Гэндальф кивнул на Джокера.
– Вот-вот. – Поддакнул Джокер. – Давай не будем разводиться.
– Нет уж, – Вздохнула Таня. – Хорошо с тобой, конечно, но это все равно, что жить на Майдане Нэзалэжности. Твое место – снаружи дома. Ты способен создать уют в семье, только если играешь роль ненастья за окнами. А другой мужчина – настоящий, надежный, должен быть мягким креслом и огнем в камине. А я бы сидела у огня да слушала завывания мокрого ветра, да представляла себе, каково бедным прохожим сражаться с улетающими юбками и зонтиками.
– Точно. – Восхитился Гэндальф, а Джокер насупился.
– Нет никакого смысла свирепствовать, если тебя на порог не пускают. Угрюмо сказал он.
СОН ДЖОКЕРА
Закрываю глаза. На лазурном фоне перламутровыми буквами написана мантра. Она удаляется. Иду за ней. Она сжимается в точку. Приближаюсь и захожу в нее. Начинаю кружиться, как ольховая сережка и ввинчиваюсь в иное пространство. Вижу себя сверху. У меня на левом плече спит жена. Оказываюсь на подоконнике, решаюсь и прыгаю вниз, но, преодолевая боязнь высоты, лечу над городом. Заглядываю в чужое окно. Вижу Пельменя, который стоит у зеркала и смотрит на свое отражение. Потом он размахивается левой рукой и разбивает зеркало. Оттуда выходит еще один Пельмень и они начинают драться. Появляются мужчина и женщина, которые растаскивают их в разные стороны. Я начинаю беспокоиться, на месте ли жена, хочу вернуться домой но не могу найти дорогу. Меня окликает Сальвадор Гали с головой спаниеля и подает записку. Читаю: " Прости меня, я вышла замуж и уехала в Париж на твоей машине". Возвращаюсь домой, на ступеньках лежат цветы, как после похорон, а на диване спят моя Наташка и Пельмень. Понимаю, что они имеют право, потому что я здесь уже не живу.
Записано через час после пробуждения, 16 лунный день.
Глава 15. ВЛЮБЛЕННОЕ ОТРАЖЕНИЕ
Как на грех, первым же уроком был по расписанию 11-Б. Невыспавшаяся и накрашенная наспех чужой косметикой, всегда водившейся у Джокера, Таня очень не хотела встречаться с Пельменем. Но если бы его не оказалось, это означало бы разочарование, потому что когда человек обманывается в плохих ожиданиях, он тоже чувствует досаду, словно его чем-то обделили.
Пельмень был в классе, но не на месте. Почему-то он сидел за одной партой с Даниленко, который, впрочем, всегда искал его общества и млел, на него взирая. И одет был не по-своему. Вчера, встретив его в тесных джинсах и клетчатой рубахе навыпуск, Таня подумала, что это костюм Бродяжника. Женя всегда, по ее наблюдениям, был склонен к нероновщине и любил корчить из себя Гаруна ар Рашида. Но школа – не вертеп, и менять свой ученический имидж следует осмотрительно, ведь учителя – народ консервативный, им видятся графики, а не арабески. Их может вывести из себя что угодно. Следует вспомнить досадный случай, который произошел месяц назад в 7-В классе. Там есть мальчик, очень живой, артистичный и вредный, с задатками психологического эксцентрика. Таня часто, отлучаясь, поручала ему следить за дисциплиной, чтобы никто не шумел. И у него получалось. Она один раз подслушала, как это происходит. Мальчик влазит с ногами на парту и громко произносит:
– Самый вонючий хорек в этом лесу, отзовись!
В общем, этот самый мальчик, разозлившись за что-то, стал рассылать по классу записки и вскоре ему все стали передавать свои пеналы. Завладев этими пеналами, он принялся их разглядывать, перебирать и поглаживать, а остальные ученики за ним, раскрыв влажные рты, наблюдали.
– Мясоедов, – Не выдержала Татьяна Дмитриевна, – Уберите посторонние предметы с парты.
– Пеналы? А я ими пользуюсь! – Все заржали как веселые жеребята. И хоть стыдно об этом вспоминать, она взяла его за шиворот и выставила из класса, а он потом каждые пять минут засовывался и просил прощения. Это было ужасно!
В общем, Пельменников вел себя неконструктивно, непристойно глядел прямо в глаза учительнице, стараясь изобразить перед всеми une grande sublime passion, словно не понимал, что возвышенное чувство должно быть герметически закрыто в двух сердцах. Особенно, если это чувство ученика к учительнице во время урока. Потом Тане показалось, что он забыл, кто староста, пока Даниленко ему не напомнил об этом с лукавой улыбкой. Кроме того, у него вдруг как-то быстро за два дня отросли волосы. Все это пугало Татьяну, до того, что ей казалось – вот-вот застучат зубы. Словно вместо знакомого любимого Пельменя ей подсунули какого-то робота или инопланетянина. Движимая болезненным любопытством, во время третьего урока она заглянула в кабинет физики, где сидел 11-Б. Но Пельменя там, конечно же, не оказалось. И Таня только взяла у счастливого Игоря Сергеевича пару кусочков мела. Дети понимающе переглянулись. Кто-то издевательски присвистнул.
Когда возвращалась домой и по дороге зашла в магазин, увидела под "Белой ласточкой" Пельменя. На этот раз он показался ей таким родным, таким уместным и похожим на себя, что она с разгона бросилась ему на шею и зарыдала. Он, хотя глаза у него тоже как-то закраснелись, принял ее порыв, как должное. Отстранил от себя и сурово сказал:
– Ну все, нечего мне голову морочить. Все кончено. – Это оказалось так неожиданно, что Татьяна перестала плакать и начала икать. – Он завел ее внутрь и напоил водой. Она не могла ничего сказать.
– Имей гордость. Чего ты так убиваешься из-за такой сволочи, как я. Будет у тебя другой, богатый, так что успокойся и забудь. – Таня и плакала и икала уже одновременно.
– Ты думаешь, я тебя не хочу? – Продолжал нотацию Пельмень. – Но пока я встану на ноги, заработаю денег... Что ты, думала, я стану жить с тобой в квартире этого типа?(Дальше следовало крепкое выражение). Ты же красивая? Таня кивнула. – Ну так и все. Иди.
– Тогда зачем же... я же живой человек... .
– Кто же знал? Я же не думал, что это так серьезно... Думал, просто красивая баба... – Таня дала ему по морде и ушла. Пельмень глядел ей вслед, держась за щеку с удовлетворенным видом, будто ему вырвали давно болевший зуб.
* * *
На скамейке возле парадного ее поджидал Пельмень. Мало того, что он успел ее обогнать, это не так странно, потому что брела она медленно; он успел еще и переодеться и опять сменить прическу. Увидев его, Таня закричала и бросилась бежать – ей подумалось, что она ступила в область мистики. Пельмень догнал ее и по своему обычаю больно схватил за руку. Вид у него был, как выразилась бы Маричка, пафосный.
– Татьяна, нам надо поговорить. Все это было глупо, что было вчера. Теперь будет иначе. Вы верите в любовь с первого взгляда?
– Как бывшая Мисс, верю. – Если бы он знал, сколько подобных объяснений выслушивает за 25 лет хорошенькая мордашка! – Если видеть в женщине только объект желаний, игнорируя внутренний мир, одного взгляда вполне достаточно. Как мудро выразился граф Толстой, возвышенная страсть есть ни что иное, как желание целовать ручки хорошенькой барышне.
– Не иронизируйте, это серьезные вещи! Я наблюдаю за вами уже почти год, только вчера решился подойти. – Таня подняла тонкую бровь.
– Я хочу вам предложить, только отнеситесь серьезно. . Выходите за меня замуж!
– Ты же только что говорил мне про финансовые трудности, про жилищные условия и т. д... – Тут он окончательно разволновался, даже охрип, приблизил к ней лицо и произнес:
– Неужели вы до сих пор не поняли, что я – не Женя?! Я повторяю: я не Женя! Он – одно, а я – другое.
– Ну да, вы – Бродяжник. Палата номер шесть.
– Да что ты издеваешься! – Он что-то швырнул о землю, камешек какой-то, наверное.
– Это ты издеваешься! – Она почувствовала, что сейчас начнет кусаться и царапаться. Именно сейчас собеседник очень напоминал ей Женю, и сомнения отступили.
– Скажите, у вас зрение хорошее? – Язвительно спросил он.
– Линзы ношу. А что?
– На мыло ваши линзы. Разуйте глаза и посмотрите. Я совсем на него не похож.
– Действительно, никакого сходства. Тот был маленький толстый итальянец сорока лет. – Собеседник принялся рыться в нагрудном кармане ковбойской курточки и извлек из кучи бумажек свой паспорт.
– На, смотри! Валентин Николаевич Пельменников, русский, дата рождения 22 сентября 1980 года, город Киев. – Танины горизонты вдруг прояснились, и она стала нехорошо смеяться.
– Двойняшки? – Прорыдала она.
– Как бы... Так что, идете за меня, да? У меня все продумано. Жить есть где. И есть на что. Я пока учусь в Универе... Пока на иностранной филологии, а потом еще буду поступать на исторический. И еще мы группу делаем...
– Как же ты учишься в Универе, если Женя – твой ровесник?
– Да он проболел все на свете! Он вообще какой-то хилый, еще неизвестно, какое у него может быть потомство... – Таня приняла озабоченный вид:
– И чем же он болеет?
– Да чем угодно. У него, между прочим, была болезнь Боткина. И если бы нас держали вместе, он мог бы меня заразить. – Тут ее терпение лопнуло.
– Все это просто подло! – Повысила голос учительница. – Когда люди любят друг друга, то у них всегда родятся красивые и здоровые дети, несмотря ни на что!
– Так вы его любите? Но ведь мы с ним почти одинаковые... Только я лучше. И я же не тороплю, давайте встречаться, когда вы узнаете меня ближе, то измените мнение. У человека должен быть выбор.
– Ну да. Женя меня зельем не поил. И пусть он меня замуж не зовет, но это только доказывает, что он – честный человек. А вы... сказали, что Бродяжник, а сами – какой-то Боромир! Вот!
– А вот это уже оскорбление !
– Отчего же?
– Потому что если уж на то пошло, то ваш разлюбезный Евгений – Боромир, а я как раз Фарамир, потому что я младше!
– Ах, вы еще и младше?
– На полчаса. А что?
– Тогда, спасибо, я выберу того, кто все же постарше. В моем возрасте полчаса уже что-то значат.
– Но шанс ты мне можешь дать? От тебя же не убудет, надеюсь?
– Надеюсь, что прибудет. Я очень люблю "Вишню в шоколаде".
– Так я сейчас куплю. – И рванулся бежать.
– В другой раз. До свидания! – Крикнула Татьяна и вошла в подъезд.
* * *
Чтобы снять нервное напряжение, Таня, в общем, здоровая натура, решила принять ванну. Она напустила воды, сделала буйную пену, чтобы себя не видеть, вооружилась томиком Брюсова, поэта упоительно-фригидного, и приготовилась к отдыху, но не успела раскаленная лава доползти до грота Диониса (или что еще мог придумать досужий Брюсов?), как в дверь позвонили. Вылезать из теплой ванны очень не хотелось, но все же Татьяна надеялась, что это Пельмень или Джокер, и можно будет вернуться обратно. Но стоило открыть дверь, стало понятно, что это Валик с конфетами под мышкой. Теперь, когда она выяснила, что это – два разных человека, ей стало очень легко их различать, потому что, действительно, между ними ничего общего не было.
– Валик? Ну... проходите... – Вся в пене, как Афродита, сквозь мокрый халат Таня проглядывала весьма аппетитно. И романтическая страсть от подобного зрелища уменьшиться не могла. Валик, помявшись, решил, что скромнее будет пройти на кухню. И по нему было видно, что он не знает, как себя вести в подобных случаях. Мстительная красавица не пожелала прийти ему на помощь и язвительно наблюдала, как он мнется и пыжится. Наконец, он изобрел фразу.
– Извините, что я пришел... но я... вспомнил О"Генри и подумал, что если женщина хочет конфет, надо их принести сразу, пока она не захотела персиков.
– Простите, но я от персиков вовсе не отказываюсь...
– Ну тогда... персики – в другой раз. Я же не волшебник, я только учусь. Хотите, я сварю кофе?
– А зелье с собой? – Тане вовсе не хотелось никого морально убивать, но нянчиться была не расположена. Бывает такое монотонно-брюзгливое настроение, как зимний дождик.
– Если вы будете все время на меня смотреть, то я не смогу ничего подсыпать. – Резонно, но опасность того не стоит. Охота сидеть на кухне и всяких пельменей разглядывать. Когда в ванной вода стынет, а шампунь уже на исходе. А денег не предвидится. А неприятный тип допивает остатки кофе. А от шоколадных конфет будут красные пятна на коже. А в холодильнике нет ни черта, только хлеб, сыр и пакетик ряженки. И с голодухи впору отдаваться за порцию мяса по-французски, да тарелку картошки, да салат из авокадо, собственному блудливому мужу. Который, надо отдать ему должное, вполне способен прокормить семью, даже, кажется, не одну. И который, кстати, на завтрак сегодня соорудил очень вкусные бутерброды. И на том спасибо.
– Скажите, а вам слабо просто оставить мне конфеты и уйти?
– Однако, вы недальновидны.
– Почему же?
– Потому что тогда у меня не будет стимула прийти еще раз.
– Ах, вам нужен стимул! А как же une grande sublime passion?
– Чего-чего?
– Так Пушкин назвал чувство Дантеса к своей жене.
– Ну хорошо, давайте сюда все ваши шпильки, меня это совершенно не трогает.
– Я вижу, что вы непробиваемы.
