Текст книги "Не место для якоря (СИ)"

Автор книги: Евгения Петроченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 27 страниц)

24

Бойко

– Она очень любила небо, моя Яра. Мало кто знал, но оно было её истинной страстью, – привычно начинаю рассказ я, немного придя в себя от укола. Воспоминания о жене давно уже вызвали светлое и теплое чувство вместо скорби, и я пытался его закрепить в своем сердце, не давая злым мыслям одержать верх.

  Сегодня последний день, как иголка впивалась в мою вену, и с бледной кожи в коричневатых пигментных пятнах постепенно начнут сходить синяки. В молодости их бы и вовсе не было, а маленькие точки слились бы с веснушками, и их можно было бы разыскать разве что с лупой.

  Таня жует пирог с ревенем и удивляется, как можно было приготовить его таким вкусным. А всего-то и секретов – цедра лимона да ванильный сахар. Лопоухое растение со свекольно-красным корневищем заполонило всё пространство под грушей, и от него не было никакого спасения. Разве что соседский мальчик, сверзившись с забора после неудачной охоты за грушами, наносил хоть какой-то урон этим зарослям. Хорошо, что скоро внуки приедут, будет хлестать компот из него только так.

  – Вы иногда такие вещи рассказываете... Мне совсем другое про неё говорили, жаль, что я не успела с ней познакомиться и узнать её самостоятельно, – осторожно сказала Таня, убирая за ухо выбившуюся прядь волос. Брови сошлись к переносице, она словно боялась сказать что-то не то, наступить на больную мозоль. Прекрасная добрая Таня, она не только знала, как работает сердечная мышца, но и чувствовала эмоциональную боль в ней.

  – И что же тебе говорили? Не стесняйся, вряд ли ты меня удивишь, – подбодрил её я.

  – Говорили, что она очень любила детей и была любимой учительницей. Муж до сих с добротой про неё вспоминает и всё сожалеет, что нашим не попался такой ответственный и интересный педагог. Ещё он вспоминал, что любил её смены в школьном летнем лагере, так как они много куда ходили и ездили с ней, в то время как другие учителя ленились и разве что устраивали игры возле школы. Он уже не учился у неё, когда ей стало плохо. Она сразу взяла годичный отпуск, я так понимаю, а потом так и не вышла из него. У неё ведь было что-то не так с психикой? Поэтому она перестала работать с детьми? – уточнила Татьяна, мысля в правильном направлении, и посмотрела чуть правее меня, туда, где рядом с мятным чаем стояла в простой деревянной рамке наша черно-белая фотография со свадьбы. Яра лучисто улыбалась, и её кучерявые волосы образовали вокруг головы корону из-за сильного ветра. Она такой и была – само олицетворение природной стихии, постоянно пыталась обогнать время.

   – Да. Сначала это казалось нервным расстройством, а потом оказалась неизлечимая болезнь мозга, – подтвердил я её подозрения. Яра была настоящим холериком, но эти постоянные перемены настроения были вызваны скорее внешними обстоятельствами, а не её сущностью. Сама по себе она была спокойной, открытой, дружелюбной, просто ей не повезло родиться тем, кем она являлась.

   – Говорили, что она практически перестала выходить из дома, а если и решалась на прогулку, то шла к морю. Никто не решался составить ей компанию, так как она почти всё время молчала и теряла нить разговора, забывая, о чем же шла речь. А потом она уехала с вами в санаторий, и там умерла, – Таня судорожно сглотнула, и я пожалел, что спросил её об этом и что изначально поддержал этот разговор.

  Горло сдавило, возвращая меня в те последние дни, наполненные тягостным ожиданием печального конца и одновременно робкой надеждой.

   Мы уехали в Крым и расположились в санатории на берегу моря. Местность вокруг была скалистая, и это создавало прекрасные условия для чудодейственного лечения. Яра очень любила пешие походы, и каждый день мы подолгу гуляли или же поднимались на какую-нибудь невысокую гору и устраивали там пикник. Она была счастлива в эти мгновения, когда можно было подставить лицо порывистому морскому ветру и чувствовать себя на вершине мира. В эти моменты она становилась собой.

  В другое же время Яра была невыносима. Работа с детьми сглаживала её характер, но каждый день своей жизни она ощущала себя запертой в этом теле, в этом времени. Она была женщиной, и после войны её долей было растить своих детей и учить чужих, и невозможно было отойти от этого женского предназначения в советской глубинке. Лишь море её спасало. И чем сильнее его штормило, тем более привлекательным казалось оно ей. Она заходила в буйную воду, и волны накрывали её с головой, а она смеялась им в ответ и пыталась грести против неистового потока морской стихии.

   А потом Яра возвращалась домой, и до вечера не смолкали смех и рассказы о любой ерунде, которая с ней приключалась в школе. Мы зажигали керосиновую лампу, накладывали по куску ревеневого пирога и пили чай, перебивая друг друга и наслаждаясь любовью и радостью.

   В Крыму моя дорогая словно ожила. Она с интересом рассматривала всё вокруг, и одно место на резком обрыве горы ей особенно понравилось, поскольку на его вершине можно было словно воспарить над бескрайней гладью моря.

  Несколько дней врачи запрещали нам куда-либо выходить после очередного приступа, но Яра терпеливо ждала и развлекала и меня, и медицинских работников веселыми байками. Она много вспоминала нашу совместную жизнь, первую встречу, появление детей и размышляла о том, когда же сын женится на своей девушке, уж больно она ей понравилась. Единственное, что её огорчало – местная кухня, вдали от дома она с грустью вспоминала мою стряпню.

  В тот день нам наконец-то разрешили выйти на прогулку, и Яра заявила, что хочет снова взобраться на тот обрыв. Она пребывала в приподнятом настроении, поэтому с шутками да прибаутками мы быстро собрались и отправились в место, которое приносило ей успокоение. Мне казалось, что она выздоравливает, и прогнозы врачей радовали – она вполне могла остаться со мной ещё на несколько лет, ей требовались лишь отдых и постоянный прием лекарств.

  День был солнечный, но ветреный, море волновалось, грозясь к ночи взорваться штормом. Яра быстрей меня устремилась вверх, даже не останавливаясь, чтобы передохнуть. Я еле за ней поспевал и недоумевал, кто же из нас болен: она или я. Дыхание сбилось, я вдруг вспомнил, что мы даже не купили по дороге ничего поесть и попить, и от мыслей о глотке холодной воды горло пересохло.

  Яра ждала меня у самого края обрыва. Она была похожа на сам ветер: длинные волосы развивались, платье колыхалось от порывистых струй воздуха, руки раскинуты в стороны, словно она просила забрать её из этого мира в обитель воздушной стихии. Я подошел к ней, и она обернулась, глядя на меня со счастьем в глазах и радостной улыбкой.

  – Прости. Мне очень хочется пить. Ты не спустишься за водой? Пожалуйста, – она сказала это с такой мольбой в голосе, что я даже не подумал воспротивиться. Я вообще никогда не мог отказать её просьбам.

  Я кивнул и повернулся, чтобы направиться к пологому склону, по которому мы и поднимались. Она резко схватила меня за руку, а когда я недоуменно посмотрел на неё, быстро запечатлела на моих губах свой поцелуй.

  – Люблю тебя, – тихо прошептала она и поцеловала ещё раз. Губы её были сухими, потрескавшимися, но их прикосновение было нежным и ласковым.

  Уходя, я обернулся. Она стояла в той же позе, наслаждаясь порывами ветра.

  Спускаться в этот раз было тяжелее, чем подниматься. Мне тоже хотелось пить, и почему-то ноги путались и так и норовили запнуться о некстати подвернувшуюся кочку. Но чем дальше я отходил от Яры, тем тише становилась жажда воды и сильнее нарастало тревожное чувство чего-то безвозвратного.

  Уже у самого низа я не выдержал и обернулся. Она всё так же стояла на том месте, а затем опустила руки и пошла прочь. Я подумал, что ей стало лень меня дожидаться и она решила последовать за мной. Но через несколько метров она остановилась и развернулась, и я уже знал, что будет дальше. Секунды показались вечностью, и моё сердце словно разрывалось на части, когда я следил за тем, как она быстро разбегается и прыгает со скалы. Светлое платье и распахнутые руки сделали её на мгновение похожей на птицу, но она не воспарила в небо, а стремительно рухнула вниз.

  Я сказал всем жителям села, что она умерла в санатории, лишь от детей и медсестры, ставшей моим близким другом, не смог укрыть правду.

  Чувство скорби смешалось со злостью, и я не знал, что сильнее чувствую к ней: любовь, жалость или ненависть. Каждый день мне казалось, что она меня предала, не став бороться ради нашей семьи, но песок времени измерял срок и ненависти, и вскоре осталось лишь опустошение.

  Я миллион раз перебирал в голове эти последние секунды, вспоминал все эпизоды из нашей жизни, и постепенно ко мне приходило понимание, что, несмотря на редкие радостные минуты, она была очень несчастна. Её терзала невозможность быть собой, она металась, запертая в тесном приморском поселке, и её изначально добрый и благодушный характер ломался под натиском обстоятельств, не оставляя ничего от её исконной сущности.

  Прошло пятнадцать лет. Боль утихла, и я помнил очень много положительных и счастливых моментов, пытаясь жить этими воспоминаниями. Я искал ответы в разных религиях, я хотел последовать за ней, но боялся. Боялся не за свою жизнь, боялся не боли, а страшился нашего будущего.

  Если христианская доктрина права, то её поступок означал, что мы больше никогда не встретимся. Самоубийцы сами выбирают свой путь и, пытаясь избежать от невыносимости жизни в настоящем, лишают любящих их людей возможности встретиться с ними в будущем.

  Если прав я, если то, что чувствует моё сердце, верно и имеет право на существование, я должен как можно сильнее глушить все отрицательные эмоции, уничтожать ненависть в душе на корню, чтобы потом, когда придет мой черед переродиться, я не помнил о её предательстве. Это событие принесло ей освобождение, а я должен не ставить якорь в этом месте памяти и плыть как можно дальше, прочь от этих злых чувств. В противном случае мы оба будем несчастны, и этот круговорот никогда не закончится. Из жизни в жизнь мы будем бежать друг от друга и не находить успокоения.

  Однажды я смогу победить свои воспоминания. Я должен в это верить.