Текст книги "Джентльмен с Харви-стрит (СИ)"

Автор книги: Евгения Бергер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц)

Эпизод третий

Впервые за долгое время Розалин Харпер проснулась в холодном поту и рвущимся из груди сердцем: ей опять приснилась удавка пеньковой веревки, сдавившая шею до хруста, – не продохнуть. Она тщетно ослабляла её онемевшими пальцами, пихала их между грубой петлей и своей кожей на шее, но дышать уже было нечем... Она задыхалась. Она умирала на виселице, как детоубийца. И толпа ликовала, наблюдая за этим.

Она села в постели и, глотая воздух рывками, как в самом деле задыхавшаяся в петле, обхватила шею руками, убеждаясь, что это лишь сон, кошмар, вернувшийся снова, а не реальность, пугающая до дрожи.

Петли не было. И ничто не мешало дышать, но она все равно не могла успокоиться: снова и снова хваталась за шею, убеждаясь в нереальности сна. И умом понимала, что, если что-то и стопорило дыхание, так это сердце, подскочившее к горлу, да так там и стучащее, но эмоции были разуму не подвластны, и Розалин, в панике вглядываясь в замысловатые тени, скользящие по стенам, видела не дрожащие на ветру ветви деревьев, а остов виселицы, построенной для нее.

Страх перед смертью на эшафоте, с петлей на шее, зародил в ней отец своими рассказами: он бывало, вернувшись с работы и засев с трубкой у очага, целый вечер мог развлекать себя и детей историями из прапрадедовой жизни. Тот служил городским палачом в Баббакомбе и дело свое уважал, полагая его крайне важным для общества. И выполнял его добросовестно... «Хотя, видит Бог, и на старуху бывает проруха, – отец смеялся, рассказывая об этом, и хлопал себя по коленке, – и даже Джон Харпер однажды опростоволосился: четыре раза «вешал» одного парня. Нет, вы только представьте, четыре раза! Первый раз этот бедняга оборвался и упал на ноги; во второй раз отвязалась веревка, и тот упал во весь рост; в третий растянулась веревка, а в четвертый – вашему деду пришлось его приподнять, чтобы скорее удушить парня, так как веревка была слабо завязана. Никак дьявол помогал этому парню! Скажите, забавнейшая история?»

Ничего забавного Розалин в той истории не усматривала: забивалась под стол и дрожала, опасаясь, что палач с пеньковой веревкой явится и за ней. Мать вытаскивала её, дрожащую и перепуганную, и отчитывала отца за его «богомерзкие» разговоры, но он все равно из вечера в вечер смаковал истории об убийствах, находя их забавными и поучительными для детских ушей.

И Розалин частенько гадала, что было бы не испугайся она участи быть повешенной и останься в Лондоне с Ридли, а не сбеги, как преступница в Рим? Вдруг вся ее жизнь разрушилась из-за детского страха, который не вышло перебороть...

Она откинулась на подушку, вспоминая, как инспектор Брандер твердил снова и снова:

– Мисс Харпер, признайтесь: это вы убили ребенка?

– Зачем бы мне убивать бедного мальчика? Я любила его, как своего сына.

– И все-таки он заметил, возможно, как вы... миловались с мистером де Моранвиллем и... хотел рассказать о том матери. Вы запаниковали и...

– Ничего этого не было. У меня есть жених, в скором времени назначена свадьба!

– Одно не мешает другому... Признайтесь, мисс Харпер: это вы удушили ребенка?

Удушила... Если бы только этот напыщенный, недалекий инспектор мог знать, какой ужас вызывает в ней само это слово, он не стал бы даже предполагать, что она способна своими руками пережать чье-то горло и лишить этим жизни. Особенно маленького ребенка... А тем более ее дорогого Анри, ангелочка с белыми волосами, которого она полюбила всем сердцем с первой минуты знакомства. Он был добрым и кротким ребенком, совсем не таким, как месье де Моранвилль, отец мальчика: тот грубил слугам и с женой вежливо говорил только на людях. И держал себя крайне высокомерно...

Кому могло прийти в голову причинить вред маленькому ребенку? Розалин первое время изо дня в день ломала над этой страшной загадкой голову, но не могла разгадать, и вот теперь, когда после всех этих лет она обрела хоть какой-то душевный покой, сначала появился бывший жених, а теперь старый граф принуждает ее вернуться туда, где ее ждет только... удавка тюремной виселицы.

Женщина обхватила плечи руками и вспомнила вдруг первую встречу с инспектором Ридли, ее Энтони. Впрочем, уже не её... Ком в горле будто сделался больше, и она задышала быстрее и чаще. Он тогда только-только стал младшим инспектором, и ему поручали незначительные дела: такие, как столкновение двух возниц, например, или мелкая кража на Ковент-Гардене. Это первое и свело их: она шла по Лонг Акр, когда у нее на глазах столкнулись два кэба, и один из возниц серьезно ушибся, свалившись буквально ей под ноги. Рассудив, что сам бог велел ей позаботиться о несчастном, Розалин велела звать доктора, а сама больше часа сидела в пыли, зажимая кровоточащую рану у него на ноге. Когда прибыли доктор и полицейские, она через силу сумела подняться, так затекли ноги... Молодой, симпатичный инспектор с неулыбчивыми глазами с трудом удержал ее, покачнувшуюся на месте. Рука у него оказалась горячей и крепкой, и Розалин неожиданно покраснела, ощутив ее на плече...

– Вы в порядке, мисс? – прозвучал заботливый голос.

– Благодарю, это скоро пройдет. Просто долго сидела не двигаясь!

Ее собеседник кинул, раскрывая блокнот.

И произнес:

– Мне сказали, вы видели, что случилось, и можете рассказать все в подробностях. – Он стиснул в руке карандаш. – Вы способны отвечать на вопросы?

– Вполне. Что именно интересует вас в первую очередь?

– Ваше имя, мисс... – Инспектор смутился и добавил поспешно: – Это нужно для протокола.

Розалин улыбнулась и назвалась. А мужчина уже выспрашивал адрес: – Вдруг появится необходимость вызвать вас в полицейский участок.

Через неделю после этого происшествия, когда девушка начала забывать неулыбчивого инспектора, он появился на пороге их дома. «Появились кое-какие вопросы, мисс Харпер. Не могли бы вы проехать со мной и ответить на них?» Розалин с готовностью согласилась. Но до участка они тогда не доехали: три часа гуляли в Кенсингтонском саду и обсуждали, такое сложно забыть, гипотезу Уильяма Гершеля о «неизменности папиллярного рисунка ладонных поверхностей кожи человека». Увлеченный новыми веяниями в расследовании преступлений, Энтони Ридли, ее новый знакомец, оказался весьма словоохотлив и с жаром доказывал, что дактилоскопию в скором времени станут использовать в качестве доказательства свершившегося преступления. Она слушала, улыбалась и ощущала странное любопытство к мужчине, беседовавшего с ней как бы на равных на столь, казалось бы, сложные темы и все-таки полагавшего, что она понимала его. «Подумайте только, преступник окажется изобличен уже потому, что прикоснется к какой-либо вещи на месте совершенного преступления!»

Даже сейчас Розалин улыбнулась, вспоминая ту встречу и тот разговор... Их было потом еще много, этих встреч и разговоров, но именно эта прогулка в Кенсингтонском саду определила всю ее жизнь – она тогда с ясностью поняла, что полюбит мужчину с голубыми глазами, который, увлеченный своей пламенной речью, даже не думал делать ей комплименты, но, по сути, сделал самый лучший из всех: посчитал ее равной себе. Именно это ее подкупило тогда...

И теперь, что уж там, не отпускало...

А ведь казалось, переболела она, перевернула страницу и движется дальше. Ан-нет, рана только чуть-чуть поджила, но стоило сорвать корочку, закровила сильнее... Да так, что вспомнилось все: и последняя встреча, когда она струсила, и ни в чем Энтони не призналась, и бегство это тоже трусливое, и боль расставания, когда что-то в ней будто сломалось. На куски развалилось... А потом фантомно болело, не давая ни минуты покоя, и совесть грызла.

Ну зачем, зачем Энтони отыскал ее и приехал увидеться?

С тех самых пор она снова покой потеряла, а теперь еще и кошмары вернулись...

– Здравствуй, Энтони, – вот что сказала она, когда они оказались в библиотеке наедине. Сказала лишь потому, что сам он молчал, и это молчание убивало ее...

– Здравствуй, Розалин. Вижу, ты в добром здравии и неплохо устроилась после... отъезда...

«Бегства», должно быть, хотел он сказать, но сдержался.

– Граф – добрый хозяин. Мне повезло найти в его лице друга...

Губы Ридли поджались, выражая... Что? Боль? Обиду? Разочарование?

– То есть, другими словами, ты... счастлива, Розалин?

Счастлива? Вот уж нет, особенно в этот момент, когда сердце смеется и плачет одновременно.

– А ты? – спросила она, уходя от ответа.

– Был когда-то, – откликнулся Ридли после короткого, но растянувшегося на вечность молчания. Все это время они глядели друг другу в глаза, будто боролись на ринге... Что за блажь, в самом деле? Что их связывает теперь, столько месяцев «после»? – Полагал, помнится, как наивный дурак, что люблю лучшую женщину в мире, строил планы, упивался мечтой о несбыточном, как потом оказалось... Ведь она, эта женщина, совершенно безжалостно разорвала все, что нас связывало когда-то. Растоптала наши мечты, наши планы, исчезла так просто, будто и не было ничего... Иногда я спрашиваю себя, а не приснился ли мне романтический сон? – Губы Ридли изогнулись в желчной полуулыбке. – Не помутнение ли рассудка случилось со мной? И мне нравится мысль о временном помешательстве, что ж, с кем ни бывает, ведь больше подобного я себе не позволяю...

Розалин во время этой краткой тирады как будто совсем перестала дышать, во всяком случае, сердце в груди странно замерло, сжалось: казалось каждое слово из уст собеседника ненавистной удавкой затягивалось на нем. Если сейчас, в этот самый момент, не глотнуть воздуха, разлепив пересохшие губы, то она так и рухнет на пол бездыханной...

– Мне жаль, – прошептала она будто чужим, не своим голосом. – Мне, действительно, жаль. Я так испугалась тогда... Я не думала, а вернее, – поправилась она скоро, – я думала, что испорчу всю твою жизнь, если, оставшись, окажусь обвиненной, а после повешенной. Ты ведь не отступился бы: продолжал бы бодаться с Брандером, доказывать ему что-то, идти против всех – и хорошим бы это не кончилось. А я знала, как ты любил свое дело!

– Но тебя я любил намного сильнее, – признался Ридли с неожиданным ожесточением. И челюсть его заходила ходуном. – Любил и пошел бы с тобой на край света, позови ты меня... Но ты все решила за нас. Ты лишила меня возможности выбора!

Сердце толкнулось о ребра, в глазах странно жгло – Розалин уткнулась в ладони горящим, как в лихорадке, лицом.

– Я знала: ты сделаешь выбор, о котором потом пожалеешь... – прошептала она.

– Ты не могла этого знать.

И Розалин с обреченностью потерявшего ориентир человека с тоской прошептала:

– Ты прав: не могла.

Она столько времени тешила себя мыслью о том, что сбежала не ради себя – ради Ридли: спасала его будущее от краха. Нет-нет, ей двигал не эгоизм, а самое настоящее самопожертвование... И только теперь, встретив Джека и узнав о жизни бывшего жениха, Розалин была вынуждена признать, что поступила жестоко. Эгоистично. И совершенно бездумно.

Страх – вот что единственно направляло ее.

И Ридли, будто поняв ее состояние – он всегда умел понимать людские эмоции, – вдруг сказал другим тоном, не осуждающим больше, не жалящим, а как будто уставшим:

– Ты ведь знаешь, что больше не сможешь вернуться назад? Срок давности преступления все еще не истек, да и вряд ли кто-то забудет столь громкое дело. К тому же миледи Стаффорд, мать Грейс де Моранвилль постоянно тормошит управление, интересуясь расследованием. Ни шатко, ни валко, но то все-таки продвигается... И Брандер ищет тебя. Своим бегством ты все равно что призналась в убийстве ребенка...

Розалин, сморгнув влагу с ресниц, вскинула подбородок.

– Я никогда бы не тронула маленького Анри, – заявила она твердым голосом. – Я любила его и скорблю о его преждевременной смерти. И мне жаль, что преступник, совершивший это ужасное злодеяние, до сих пор на свободе, а инспектор Брандер слишком слеп, чтобы это увидеть. И да, – выдохнув, заключила она, – я знаю, что меня ищут. Именно потому я никогда не вернусь в Англию! – Голос ее на мгновенье пресекся, а сердце ухнуло в пятки.

… Воспоминание оказалось болезненным, и Розалин застенала, сцепив зубы и впившись пальцами в покрывало. Со стороны, должно быть, казалось, что они с Ридли расстались друзьями... Высказав наболевшее, усмирили внутренних демонов, примирились и с прошлым, и с настоящим, но Розалин видела, ощущала подспудно, что ничего, в самом деле, они не решили – лишь растревожили старые раны. Сделали хуже...

Ведь сколько б времени ни прошло, в момент первой встречи после долгой разлуки она явственно поняла, что любовь, как была, так и есть в ее сердце.

И он тоже чувствовал что-то... или ей хотелось того...

В любом случае им нельзя было бы снова встречаться, а Фальконе тянул ее в Англию...

Боже мой!

Эпизод четвертый

– Джек, ты знал о планах Фальконе до этого разговора? – спросила Аманда, сидевшая плечом к плечу к Джеку на лавочке возле дома.

На небе уже зажглись первые звезды, в саду уютно трещали сверчки, и Джек, сидя рядом с Амандой, ощущая тепло ее тела и тяжесть лежавшей на его плече головы с щекотавшими шею темно-русыми волосами, вдруг подумал, что это и есть настоящее счастье.

Эти звезды.

И любимая девушка рядом...

– Нет, он ни словом о том не обмолвился. Но придумано знатно... И сыграно тоже.

– Полагаешь, он притворялся?! – вскинулась девушка, глядя Джеку в глаза. – Разыграл приступ, чтобы Розалин согласилась?

– Уверен, так это и было. Но дедушка прав: мисс Харпер нужно помочь. Хотя бы ради инспектора Ридли я просто обязан приложить все усилия, понимаешь? – Джек тоже посмотрел ей в глаза, желая донести полноту своей мысли. – Я многим обязан ему и теперь понимаю, что было бы крайне эгоистично, думая лишь о себе, хотя бы ни попытаться разобраться в убийстве Анри де Моранвилля.

– Полагаешь, тебе будет под силу справиться с тем, с чем не справились ни Брандер, ни тем более Ридли? А он, я уверена, не сидел сложа руки.

Джек понимал правоту ее слов, но ответил, как чувствовал:

– Мистер Джонсон поможет нам, ты сама это слышала, а он человек цепкий, смышленый. Я отчего-то уверен, что у нас все получится!

– Что ж, тогда и я тоже верю, – улыбнулась Аманда, целуя Джека в чуть колючую скулу. И призналась, став совершенно серьезной: – Сказать честно, я испугалась в первый момент: вернуться в Англию? Ни за что, подумала я. А теперь, размышляя об этом, я понимаю, что так будет лучше и правильней. И по-взрослому, что ли, – как-то грустно улыбнулась она. – В конце концов, я не смогла бы прятаться вечно, однажды пришлось бы признаться родителям в том, что хочу быть с тобой. Так пусть же это случится теперь, как можно скорее...

Джек, обхватив ее плечи, поцеловал Аманду в висок.

– Им вряд ли понравится эта новость, – откликнулся он. – И я даже их понимаю. Я ведь никто, если подумать, а ты...

– Не говори так. – Ладошка Аманды легла ему прямо на губы. – Ты тот, кого я люблю, а остальное неважно. Пусть откажутся от меня, отрекутся – мне все равно. Я, в конце концов, взрослая женщина, и хочу решать за себя, а не жить по чьей-то указке. – И с вызовом: – Мне, между прочим, нашли нового мужа. Вдовца с маленькими детьми. Родители жаждут нас познакомить в этом сезоне... Что скажешь, Джек Огден, может быть, этот мужчина подходит мне больше тебя?

Глаза ее вспыхнули вызовом и, наверное, самую малость обидой. Возлюбленный будто не верил, что ей безразличен весь свет, когда Джека нет рядом, или боялся поверить... И лицо ее просияло, когда крепкие руки стиснули ее плечи, а любимые губы твердо сказали:

– Ты – только моя, Аманда Уорд. Никому тебя не отдам! Слышишь меня? Никому.

Они потянулись друг к другу для поцелуя, когда голос нанятой давеча камеристки окликнул с террасы:

– Миссис Уорд, я принесла вашу шаль. Простудитесь ведь!

Но вместо того, чтобы откликнуться, девушка подорвалась на ноги и, схватив Джека за руку, потянула его по дорожке в самую темноту. С гулко бьющимися сердцами они добежали до балюстрады над озером и рассмеялись над собственным же поступком...

– И зачем мы сейчас убегали? – Джек отвел от лица девушки темную прядь.

– Просто мне захотелось.

Они стояли друг подле друга, все еще тяжело после бега дыша.

А может быть, не от бега...

– Джек?

– Да?

– Давай сделаем что-нибудь дерзкое...

– Что именно?

Большие, задумчивые глаза уставились ему в душу, руки вцепились в рукава сюртука.

– Поженимся, Джек? Прямо здесь, до отъезда домой?

Джек опешил и тряхнул головой.

– Тайно? Словно преступники? – спросил он. – Разве об этом мы оба мечтали? – И стиснув ее маленькие ладони в своих: – Послушай, Аманда, быть может, это мещанство, но я мечтаю о свадьбе в кругу близких друзей. Хочу тебя в белом платье и наши клятвы перед лицом многих свидетелей...

Она не сразу откликнулась: будто пыталась представить себе это событие. Свадьбу и Джека подле себя... Или, может быть, вспоминала, как выходила замуж впервые – шла будто на эшафот неживой фарфоровой куклой.

– Мне нельзя больше белое платье... – прошептала чуть слышно.

Джек улыбнулся.

– Цвет не имеет значения, – сказал он. – Но я обещал сеньору Фальконе, что не сделаю ничего, что могли бы счесть оскорбительным для тебя, и осудить...

– Так ты потому не приходишь ко мне, хотя наши комнаты в разных концах коридора?

– Я обещал сеньору Фальконе... – начал было Джек снова, но Аманда, подавшись вперед, запечатала его рот поцелуем.

– Ты слишком правильный, Джек, – шепнула через минуту, пытаясь унять сбившееся дыхание. – Но именно потому я тебя и люблю.

Следующим утром старый граф позвал Джека прогуляться в саду. Они шли по дорожке между цветущих кустов, и Джек по-прежнему, как в первый раз, удивлялся мягкому итальянскому климату, позволявшему нежным цветкам распускаться даже сейчас, в сентябре, когда в Лондоне в это время заряжают сплошные дожди, и от промозглой, пробирающей до костей сырости не спасают ни теплые вещи, ни стены домов. Кажется, будто стылая морось так и стоит у дверей, поджидая, когда ты появишься, чтобы вцепиться в загривок и окунуть в лужу на мостовой.

– Джек, мальчик мой, – произнес старый Фальконе, когда они отошли немного от дома, – я, собственно, вот о чем хотел попросить: не согласишься ли ты разыграть моего внука – да-да, знаю, тебе претит этот обман, понимаю! – перед моими английскими знакомыми?

– Я не знал, что у вас есть друзья в Лондоне.

– Есть, – кивнул граф, как показалось Джеку, не без удовольствия. – Я завел некоторые знакомства в свой прошлый приезд, когда полагал, что смогу убедить свою дочь вернуться домой. Вернуться она отказалась, но дружеские знакомства остались... И я, прости мне мою стариковскую блажь, очень хотел бы похвастаться внуком... Оно ведь как, Джек, в молодости кичишься амурами и деньгами, в старости – внуками и детьми, потомками, что заступят сей путь после тебя. А мне и похвастаться нечем... – Старик грустно вздохнул, глядя в сторону, а как бы в себя. – Тобой разве что, но согласишься ли ты... – добавил чуть слышно.

Смущенный словами Фальконе и догадываясь отчасти, что тот снова давит на жалость, как и в случае с компаньонкой, Джек все-таки произнес:

– Но, я полагал, что, прибыв в Лондон, займусь делом де Моранвиллей.

– Одно не мешает другому, – живо воскликнул Фальконе. – Я бы даже сказал, одно способствует другому. Подумай сам, Джино, дружок, – старик остановился, положив руку ему на плечо, – будучи вхож в аристократические салоны, ты сможешь исподволь порасспрашивать нужных людей, того же де Моранвилля и остальных... Не каждому выпадает такая возможность. Грех ей не воспользоваться!

Джек, однако, сглотнул, ничуть данным доводом не убежденный, а скорее даже испуганный самим фактом общения с аристократами Лондона в общем кругу. Он ведь не вырос с золотой ложкой во рту, и они это сразу заметят, он – паренек из трущоб, а это, как ему виделось, все равно что клеймо, поставленное на лоб. Как бы ты ни пытался его оттереть, извести – все равно не получится.

– Я опозорю вас только, – отозвался он честно. – Ну какой из меня графский внук?

Фальконе снисходительно улыбнулся.

– Ты слишком требователен к себе, мальчик мой. Вот увидишь, ты станешь не просто отличным Фальконе, но – притчею во языцех у местных кумушек и джентльменов.

Джек против воли, но улыбнулся: уж больно забавной казалась сама мысль о том, что о нем, безродном мальчишке, заговорят в светских салонах. Разве что насмехаясь...

– Вот-вот, улыбайся почаще, дружок, – подхватил граф его под руку, – этой улыбкой, не сомневайся, можно и горы свернуть. Сердце одной юной мисс ты уже покорил...

– Вряд ли улыбкой.

– А чем же еще? – с искренним удивлением вскинулся собеседник. – Да сеньорита Уорд и сама свернет горы ради этой улыбки. Я, может быть, старый, но многое замечаю... Джино, мой мальчик, вам нужно немедленно пожениться, – заключил он серьезно, как никогда.

Джек вспыхнул.

– Сейчас это вряд ли возможно.

– Не сейчас, но отчего бы не в Лондоне? Между вами все решено, насколько я понимаю, а значит, и тянуть незачем.

– Сложно загадывать наперед, – сказал Джек. – Родители подобрали Аманде нового мужа и будут настаивать на своем – просто не будет.

– А когда было просто? За счастье нужно бороться. – И тут же, переменив тему: – Так ты согласен подсобить старику в его эгоистичном желании похвастаться внуком?

– Не уверен, что у меня все получится, но я постараюсь.

– Прекрасно! – воскликнул Фальконе, с довольным видом зашагав по дорожке к розарию.

А уже через неделю, отдав слугам распоряжению зачехлить мебель и запереть главные двери, путешественники выехали в сторону Андерматта. Несмотря на письма родителям, в которых Аманда уверяла их о закрытии перевала, тот чаще всего беспрепятственно функционировал круглый год с краткими перерывами, коли снега выпадет уж совсем много. А теперь, в сентябре, они добрались до места совершенно спокойно, тревожимые разве что воспоминаниями о прошлых событиях, здесь совершившихся, нежели прочими неудобствами.

И уже к концу третьей недели пути вдалеке замаячили белые скалы Дувра...