Текст книги "Земля, до востребования Том 1"

Автор книги: Евгений Воробьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 27 страниц)

– Кто же это были?

– Колчаковский полковник с женой. В Самаре у них была явка, пробирались за границу. Чекисты не напрасно их обыскали. Даже в каблуках у дамочки оказались бриллианты.

– А почему обратили внимание на сумочку?

– Ах, да, виноват, забыл сказать… Я услышал, как полковник предостерег жену по–французски, чтобы она спрятала сумочку в муфту. Тогда я подал знак чекисту. Потом мы с полковником поговорили откровенно. «Я, говорит, только вы вошли, сказал жене, что этот стройный черноволосый чекист наверняка из аристократов. А уж когда вы заговорили по–французски!..» Никак он не мог поверить, что с ним говорил большевик. Сперва упрекал, что я перебежал от своих, потом хотел откупиться…

– Отлично, – засмеялся Берзин. – Можно считать, что некоторый опыт разведработы у вас уже есть…

Берзин перевернул еще одну страницу дела – вот характеристики, выданные Маневичу уже после того, как Берзин с ним познакомился:

«Отличных умственных способностей. С большим успехом и легко овладевает всей учебной работой, подходя к изучению каждого вопроса с разумением, здоровой критикой и систематично. Аккуратен. Весьма активен. Обладает большой способностью передавать знания другим. Дисциплинирован. Характера твердого, решительного; очень энергичен, иногда излишне горяч. Здоров, годен к летной работе. Имеет опыт ночных полетов. Пользуется авторитетом среди слушателей и импонирует им своими знаниями. Активно ведет общественно–политическую работу.

Вывод: Маневич вполне успешно может нести строевую летную службу. После стажировки обещает быть хорошим командиром отдельной авиачасти и не менее хорошим руководителем штаба.

Нач. УНС Н о в и ц к и й».

«Утверждаю». Нач. академии Х о р ь к о в».

Аттестацию Военно–воздушной академии подкрепляет отзыв командира эскадрильи старшего летчика Вернигорода; в его эскадрилье Маневич стажировался с 15 мая по 1 октября 1929 года.

«К работе относится в высшей степени добросовестно и заинтересованно. Летает с большой охотой. Энергичен, дисциплинирован, обладает хорошей инициативой и сообразительностью. Вынослив. Зачастую работает с перегрузкой. Свои знания и опыт умеет хорошо передавать другим».

«Сколько похвал! – с гордостью подумал Берзин, закрывая личное дело Маневича. – И все похвалы заслуженные. Но все–таки не умеем мы нащупать в человеке самое главное. В характеристике нужно выделять ведущую черту характера! Ведь в характере каждого из нас, как в сложном станке, есть свои ведущие и ведомые шестерни!..»

Нельзя сказать, что лучшие сотрудники Берзина схожи между собой характерами. Все они очень, очень разные – ближайшие его помощники: Давыдов, Никонов, Стигга, Мамсуров, Сухоруков, Бортновский, Князь (Кирхенштейн), Рамзай (Зорге), Этьен, Альфред и Мария Тылтынь, Анулов, Винаров, Ян Биркенфельд, Басов (Рихард), Спрогис, Григорьев, Скарбек, Звонарева и многие другие.

Но есть черты общие в их натуре, такой у всех у них склад души, такой состав крови – они редко бывают удовлетворены достигнутым, ими владеет святое творческое беспокойство, они никогда не снижают требовательности к себе, значит – и к другим.

А что касается Этьена, то он часто брал себе задачу не только по плечу, но и несколько выше плеча. Лишь идя на риск, смело испытывая судьбу, удавалось добывать золотые крупицы технических открытий, делать ценные находки, готовить победу на поле будущего боя с фашистами.

Там, в Испании, Берзин многократно и повседневно убеждался в том, что нужно совершенствовать и обновлять многое из нашего вооружения. Мы отстаем от гитлеровского вермахта, а кое в чем, особенно в авиации, в подводном флоте, – и от итальянцев.

Во время последнего военного парада на Красной площади Берзин без умиления и даже с тревогой смотрел на пулеметные тачанки. Героический арсенал гражданской войны, о которой былинники речистые ведут рассказ… Впервые тачанки появились на Красной площади 7 ноября 1924 года. Точно гремящая, скачущая, катящаяся орда вырвалась на булыжный простор площади. Грохот окованных железными шинами колес, цокот, свистят и щелкают бичи, искры летят из–под копыт. Упряжки подобраны в масть: то кони серые в яблоках, то золотистые дончаки… Но ведь многие у нас до сих пор взирают на тачанки как на грозное оружие в современной войне… А самолетов еще немало тихоходных. Для участия в парадах это даже удобно, но для воздушных боев…

Да, как ни печально, нужно признаться, что мы пока отстаем в технической оснастке армии от стран, заключивших «Стальной пакт». Это касается нескольких видов оружия. Да и что в этом невероятного, если страна наша делает, в сущности говоря, только первые шаги в освоении сложной техники?

Американцы, немцы, англичане, шведы за большие деньги помогали нам строить доменные печи и турбины, тракторы и автомобили. Но если здесь капиталисты, хотя и втридорога, продают свой опыт, свое умение, то в военной промышленности мы не можем рассчитывать даже на самую корыстную, щедро оплачиваемую помощь.

Следует ли удивляться тому, что мы только учимся прокатывать броневую сталь, если совсем недавно ставили первые палатки в ковыльной степи у подножия горы Магнитной?

В речи, обращенной к хозяйственникам, Сталин сказал: «Мы отстали от передовых стран на 50 – 100 лет. Мы должны пробежать это расстояние в десять лет. Либо мы сделаем это, либо нас сомнут».

Да, мы шагаем вперед семимильными шагами. Иначе были бы невозможны полеты Чкалова, Громова, Коккинаки, новые ледоколы, Московский метрополитен. Но опасность, что нас сомнут, если мы быстро не перевооружим армию, оставалась. Не может Сталин при всех успехах индустриализации всерьез думать, что столетнее отставание преодолено за последние несколько лет. Вот уже вторая пятилетка, как мы справедливо гордимся скоростью нашего движения вперед. Но полезно чаще напоминать себе, что отставание не преодолено до конца. Может, во всеуслышание в печати об этом и не следует твердить, но сами–то мы не смеем об этом забывать.

Было бы несправедливо и неблагородно винить наших военных специалистов, конструкторов, изобретателей в отставании. Дело прежде всего в общем техническом уровне страны. Разве можно сконструировать отличный танк, если у нас не научились как следует ходить грузовики? Можно ли изготовить быстроходный истребитель при слабом моторостроении?

Да, техника сегодня решает все. Да, кадры сегодня решают все. Недавно Берзину довелось побывать на авиационном заводе, и он видел там молодую работницу за токарным станком. Она стояла босиком, подстелив под ноги чертеж. И Берзину показалось, что это она по своему невежеству попирает грязными ступнями, пятками, пальцами саму Точность. Он тогда пристыдил работницу.

Когда мы под звуки духовых оркестров ночи напролет бетонировали плотину Днепростроя, закладывали фундаменты заводов в Сталинграде, Харькове и Кузнецке, а потом голыми руками на тридцатиградусном морозе стеклили крыши цехов, когда наши ледоколы осваивали Великий Северный путь, когда стахановцы устанавливали рекорды по добыче угля, – мы неустанно заботились о повышении обороноспособности страны.

Но только близорукие стратеги или злокачественные хвастуны могут думать, что в войне с фашизмом победа будет завоевана легко, придет чуть ли не сама собой.

Для того чтобы добиться победы в будущей войне, требуется, кроме всех достоинств советских бойцов, еще и более современная, а честнее сказать менее устаревшая техника.

Настойчивый, сосредоточенный и повелительный интерес к новинкам военной техники – вот чем Этьен, судя по его донесениям и письмам, шифрованным и нешифрованным, жил все последнее время. Не распылял внимания на оперативную поденщину, на пустяки, даже весьма любопытные, а всецело посвятил себя нескольким важнейшим проблемам военной техники.

И просто удивительно, как Этьен знает (две академии плюс знание иностранных языков?) или угадывает (обостренное чутье?), что именно требует от нас сейчас Красная Армия, чтобы не только догнать, но и опередить своих будущих противников.

Берзин закрыл папку, написал записку Гри–Гри и уже после того, как вызвал шифровальщика, приписал:

«Делайте все для облегчения участи Этьена. Ищите пути для материальной поддержки, не жалейте средств. Держите меня в курсе дела, обещаю свою помощь. Дружески

С т а р и к».

70

Гри–Гри составил и отправил в Центр справку о тюрьме Кастельфранко дель Эмилия. Он не отказывался от мысли устроить побег Этьена.

«Г е о г р а ф и я. Тюрьма – бывшая пограничная крепость, сооруженная папой Урбаном VIII. Находится в 13 километрах от Модены по направлению к Болонье, в 300 метрах не доезжая до городка Кастельфранко дель Эмилия (4 5 тыс. жителей). На шоссе, которое здесь называют государственной дорогой, оживленное сообщение. В основных направлениях от города идут хорошие дороги. От крепости до швейцарской границы по дорогам 250 км. Тюрьма отстоит от шоссе метров на 200. Место открытое. С северо–востока подступает железная дорога, с юго–востока – поля, с юго–запада – полоса поля и шоссе, а в 150 м к северо–западу от тюрьмы находится лазарет.

У с т р о й с т в о. Здание почти квадратной формы, площадью около 3000 кв. м. Окружено рвом шириной 3 метра. Летом воды мало, но ров всегда может быть наполнен. Сразу за рвом тянется стена и насыпь, высотой 3 – 4 метра и шириной около 8 метров. Насыпь сплошная, и в тюрьму ведет только один вход, куда упирается дорога, соединяющая крепость с шоссе. Здание тюрьмы низкое, крыша ее чуть выше земляной насыпи. Если смотреть на тюрьму с шоссе, крыша едва видна за насыпью, которая окружает тюрьму и откуда ведет наблюдение стража. Часовые все время ходят по насыпи. У тюремных ворот стоят маленькие пушчонки (стрелять давно разучились). Между крепостной стеной и самим зданием тюрьмы тянется круговая внутренняя улица. На эту улицу из тюрьмы выходят двери различных служб.

Здание тюрьмы двухэтажное, оно соединено с главными воротами галереей. Ее продолжает полутемный коридор, которым можно пройти прямо во двор тюрьмы.

Из галереи можно выйти и на круговую улицу.

Часть камер выходит окнами на эту улицу, а часть – в тюремный двор, который разделен на отдельные секторы–загоны.

Р а б о т а в т ю р ь м е. Три мастерские: текстильная, столярная и обувная. Из 450 заключенных не работают только 80 политических. В остальном различия между уголовниками и политическими, иностранцами и итальянцами нет. Распределяет на работу тюремная администрация. Группа давно сидящих в тюрьме и смирных, тихих людей работает вне крепости на полях. Все они в полосатой серо–коричневой одежде. На группу в 20 человек – 2 – 3 конвойных.

С т р а ж а. Прежде квартировала специальная воинская команда. Сейчас вся охрана гражданская, наемная, около 80 человек. Семейные живут в городке и являются лишь на дежурства. Предположительно 25 – 27 человек всегда вне крепости.

П р о г у л к и. Раньше арестанты гуляли все одновременно. Два года назад во время прогулки начался бунт. Заключенные разоружили стражу и перебили часть конвоиров их же оружием. С тех пор на прогулку выводят группами. Стража, находящаяся внутри тюрьмы, без оружия (во всяком случае не носит оружия поверх одежды).

П о б е г и. За последние годы было три побега. Двое бежали из камер, выходящих наружу, на земляную насыпь. Перепилили решетку и спустились по веревкам, связанным из простынных полос. Внутренняя улица, стена, насыпь и ров – препятствия слабые. Ночи выбрали темные, и беглецы скрылись. Третий бежал с полевых работ, но вскоре был задержан на железнодорожной станции, так как на воле ему никто не помог.

Д о с т у п в к р е п о с т ь. Кроме администрации и стражи, доступ в тюрьму не ограничен для врача и священника. Довольно свободный доступ имеют подрядчики сырья для мастерских, приемщики продукции, изготовленной там, и поставщик провианта. В тюремную канцелярию (в здании тюрьмы) имеет доступ также публика, приходящая за справками. Опрос посетителей не ведется, фамилии их не записываются.

В ы в о д ы. На основании этих, хотя и явно недостаточных, сведений можно сделать предварительный вывод, что побег вполне возможен. Вот приблизительные варианты.

1. Лазарет вне тюрьмы охраняется слабо, там заключенным делают операции, и туда же кладут тяжелобольных. Этьен может симулировать приступ аппендицита (больной кричит от боли, а проверить его невозможно, настаивает на операции, хотя бы за свой счет). Или симулировать другую болезнь, с которой кладут в больницу. Если при Этьене будет конвоир (даже два), то можно подъехать в нужный момент на машине, отбить больного и увезти. Сговориться с тюремным врачом нельзя даже за большие деньги (недавно женился на миллионерше)…

2. Все поставщики живут в Болонье или в Модене. В Кастельфранко находятся их уполномоченные и мелкие служащие, которые имеют доступ в крепость. Через одного из них можно передать Этьену костюм, чтобы он вышел вместе с поставщиком или даже вместо него.

3. Явиться в тюремную контору группой в 4 – 5 человек в карабинерской форме, с офицером во главе, предъявить фальшивую бумагу о переводе Этьена в другое место – и увезти.

При тщательном изучении вопроса могут возникнуть и другие варианты».

71

Вскоре после того, как полковник Маневич был представлен к званию комбрига, Ингрид передала через Фридриха Редера первое секретное донесение Этьена из тюрьмы.

Оно касалось оптических прицелов, установленных на новых немецких и итальянских бомбардировщиках, содержало анализ их недостатков, изъянов. Сообщалось также, сколько «примусов» прислали немцы на авиазаводы Северной Италии. В шифровке были технические сведения и миниатюрные схемы: как укреплен бомбовой прицел возле сиденья штурмана, как штурман производит расчеты, делая поправки на скорость полета и на высоту, с какой производится бомбометание.

Одновременно Этьен предостерегал от некоторых ошибок, допущенных немецкими конструкторами, подсказывал, как их избежать.

Такого еще на длинной памяти Берзина не было – чтобы разведчик, в условиях фашистской тюрьмы, продолжал свою работу и добывал ценнейшие и новейшие разведданные!

Вслед за шифровкой о «примусах» Этьену удалось передать еще два важных сообщения. Сообщение первое – техническая характеристика ночного бомбометания: во время военных действий в Абиссинии впервые были использованы ракеты на парашютах. Второе сообщение – рецепт броневой стали, секретно пересланный с заводов Круппа на заводы Ансальдо. В Советской России еще не умели варить сталь по такому рецепту; она делала танк неуязвимым для снарядов среднего калибра.

Прошло еще с месяц, и на столе у Берзина лежали материалы о нетонущем крейсере, который строился с участием немцев на верфи близ Генуи. Технические подробности касались водонепроницаемых перегородок, толщины брони и перекрытий на палубе, лифтов для снарядов, подаваемых из боевого трюма, а также устройств для устойчивости корабля.

Если бы даже тюремные надзиратели перехватили какую–нибудь информацию Этьена, они прочитали бы только записку заключенного, у которого накопилось множество просьб, связанных с очередной посылкой в тюрьму, марка сигарет, какие купить носки, сорт шоколада, какие книги прислать, какое мыло дешевле, и т. д. и т. п. А калька с микроскопическими чертежами или схемой была бы проглочена связным.

Но, может быть, самым важным было сообщение Этьена из тюрьмы о большом и срочном заказе, полученном итальянскими авиазаводами из Японии на салометы, не боящиеся мороза.

Ясно, что японцы покупают самолеты, имея в виду военные действия не на юге Китая или где–нибудь на Филиппинских островах, а в Маньчжурии, в Монголии, может быть, и на нашем Дальнем Востоке.

Сигналы, поступавшие от Этьена, перекликались с донесениями Рамзая, и в совпадении оперативных разведданных была своя дополнительная убедительность.

Сообщение, полученное от комбрига Маневича, содержало сведения государственной важности, и Берзин нашел нужным срочно доложить их начальству Генерального штаба.

Берзин не отказал себе в удовольствии при очередном вызове Ильи сообщить ему о высокой оценке, которую начальник Генерального штаба дал деятельности комбрига Маневича.

– Разрешите дополнительно приобщить к аттестации Маневича список номеров его шифрованных документов?

– Зачем?

– Для подтверждения вашей характеристики… – Когда Илья говорил с Берзиным, лицо его становилось напряженно–выжидательным, он прислушивался к каждому своему слову. – Поскольку очередное звание присвоено лицу, находящемуся в фашистской тюрьме… В связи с исключительными обстоятельствами…

Берзин собрался сказать Илье несколько резких слов, но лишь с силой потер затылок, махнул рукой. И выразительно посмотрел вслед вышедшему.

Оставалось только удивляться той твердости характера, с какой Илья сохранял свою бесхарактерность.

72

Две записки пришли с очередной почтой, которую Орнелла передала через Ренато.

Записка первая:

«Письмо твое Старик получил, и вот его решение: перевестись в другое место и там оформить подачу прошения. Ты вел себя геройски, но за политического выдавать себя не следовало. Это затруднило твое освобождение. Сейчас делается все, чтобы вытащить тебя. Не надо срывать затраченных усилий и монеты. Все шансы за то, что операция удастся. Поздравляю с присвоением очередного воинского звания. С подлинным верно.

И л ь я».

Записка вторая:

«Мой родной! Я хочу чтобы ты знал: я живу только надеждой увидеть тебя… Спасибо дедушке, что он своими разговорами о тебе и своей заботой старается вселить в меня бодрость и веру в нашу встречу. И я и дочь умоляем тебя сделать все, что просит наш Старик. Исполни это ради дочери…

Т в о я Н.»

Несколько загадок предстояло решить Этьену. Получил ли Старик последнюю объяснительную записку из тюрьмы? Знает ли все обстоятельства дела? Почему письмо подписал Илья? Откуда взялось это «с подлинным верно»? Где сейчас сам Старик? И как не похоже на него, – не доверяя своему командирскому авторитету, он обратился к Наде, не посвятив ее, по–видимому, во все обстоятельства дела.

Странно, что Старик нашел возможным напомнить насчет затраченной монеты. Ведь он столько раз ругал Этьена за болезненную щепетильность, когда дело касалось расходов на него самого. И почему, кстати, эта самая «затраченная монета» никак не отразилась на положении Этьена?

Понимают ли в Центре, что если Кертнер подаст прошение о помиловании и получит отказ, то всякая связь с ним будет прервана, и, может быть, на долгие годы? И как там, в Центре, представляют его освобождение, если он будет помилован? Помилование может коснуться лишь тюремного срока. Но та часть приговора, где речь идет о высылке из Италии после отбытия наказания, остается в силе! Чтобы фашисты довезли его до какой–нибудь границы и отпустили там на все четыре стороны? Но так вообще не делается!

Этьен вновь подтвердил свой отказ подать челобитную, все старые аргументы сохраняли свою силу.

«Поверьте, – убеждал Этьен товарищей из Центра, – моя воля основывается на разуме, и все, что я делаю, делается мною после долгого–долгого размышления».

Помилование может состояться только при условии, если те, кто имел отношение к аресту и суду, не возражают против освобождения. Этьен слышал в тюрьме о таком случае: родственники одного заключенного собрали подписи председателя, членов трибунала и других чиновников юстиции. А какая–то мелкая сошка из тайной полиции, которую обошли взяткой, запротестовала, и просьба о помиловании была отклонена.

Этьен совершенно уверен, что совет директора тюрьмы Джордано подать прошение королю и дуче – провокация. Он первый будет возражать против освобождения Кертнера! А уговаривает подписать прошение для того, чтобы похвалиться – ловко он приручил такого бунтаря! Чтобы Кертнер дискредитировал себя в глазах всех политических и потерял добрую репутацию. Кертнер доживал бы тогда в тюрьме униженный, оплеванный, лишенный права называться товарищем в среде политических.

Этьен узнал все, что касалось перевода в другую тюрьму. Увы, товарищ Илья не понимает, что возбуждать ходатайство о переводе, в сущности, жаловаться на дирекцию. А если в ходатайстве откажут, условия наверняка ухудшатся. Скорее всего, его переведут в строгую одиночку.

Кертнеру рассказали анекдотическую историю о том, как один заключенный переводился из тюрьмы «Сан–Витторе» в Милане. Семья его жила в бедности где–то на крайнем Юге, и жене не на что было ездить на тюремные свидания через всю Италию. А заключенные знали, что директор миланской тюрьмы любит стихи. Южанин попросил соседа по камере, доморощенного поэта, написать длинное прошение в стихах. И зарифмованная просьба была удовлетворена.

Но Джордано, насколько Этьен знает, к стихам равнодушен, и на перевод в другую тюрьму без правдоподобной мотивировки рассчитывать нельзя. Мотивировка у него абсолютно правдивая: тюремная зима без печки смертельна для его легких, может спасти только юг. Вот если бы получить такое заключение у эскулапа! Тюремные врачи вообще–то охочи до взяток. И с пустым карманом идти к врачу бессмысленно.

По всему получалось, что перевод в другую тюрьму сейчас состояться не может, и Этьен где–то в глубине души был рад этому обстоятельству, так как оно освобождало от последующей подачи прошения на имя короля.

«Месяц назад, – сообщал Этьен 7 сентября 1937 года а письме Гри–Гри, – я отправил адвокату Фаббрини послание, просил его ходатайствовать перед министерством о моем переводе отсюда. До сих пор никакого ответа. Зондирую почву для перевода отсюда в другую тюрьму, но без помощи извне рассчитывать на успех нечего. Пусть адвокат найдет хорошего врача по легочным болезням и направит его для освидетельствования меня, получив предварительное разрешение министерства. Если Фаббрини не ответит в ближайшее время, на него рассчитывать больше нельзя. Мое мнение – время для подачи прошения сейчас неподходящее. Не пишите мое имя на своих записках даже сокращенно. Фразу «Надежда всегда с вами» расшифровал как привет от семьи. Перешлите мой привет Старику, где бы он ни находился. Прощайте».

Этьен был уверен, что Старика в Москве нет. И прежде бывало – Старик продолжал поддерживать с ним связь, присылать свои распоряжения, будучи в далеких командировках.

Но вот записка Ильи, хотя и утверждала, что «с подлинным верно», все сильнее вызывала у Этьена смутное и тревожное недоверие. И особенно раздраженное упоминание насчет «монеты». Не таким Этьен знал Старика, знал его много лет, не таким он помнил его и любил, не таким…

73

Сколько раз Тоскано заводил разговор о свадьбе, и каждый раз Джаннина находила отговорки. Он домогался взаимности Джаннины, как мог, все сильнее раздражался и мрачнел с каждым ее отказом, но не переставал ждать, может быть, потому, что она все хорошела, – она точно знала, что хорошела, ей об этом говорили многие, и не только мужчины, но ее подруги по гимназии, которые обычно не очень щедры на комплименты.

Уже несколько раз она готова была уступить настояниям Тоскано. Он чувствовал, что Джаннина колеблется, это питало его настойчивость и терпение.

После ареста Паскуале и шефа она чувствовала себя несчастной, совсем одинокой и была близка к тому, чтобы дать Тоскано согласие. Но как раз в те дни она случайно побывала на чужой свадьбе и поняла тогда, что не любит Тоскано. Было бы тяжким грехом выйти замуж без любви. А тут они еще поссорились перед его отъездом в Испанию, перестали переписываться. И Джаннина несколько раз ловила себя на мысли, что совсем не беспокоиться о Тоскано. Она была уверена, что Тоскано не живет там, в Испании, праведником, но ничуть его не ревновала.

Еще одно обстоятельство настораживало Джаннину – родители Тоскано сильно разбогатели. Они владеют в Турине отелем «Люкс», а на окраине города у них большая оранжерея. Отель «Люкс» отличался от подобных отелей средней руки обилием цветов. Круглый год цветы в вестибюле, на площадках лестниц, в коридорах, в номерах. На каждом столике в кафе «Люкс» стоял пышный букет. Мать Джаннины много лет работает в оранжерее. У нее застарелые мозоли, она весь день не выпускает из рук тугих садовых ножниц. Пальцы ее часто и подолгу нарывают, – трудно уберечься от шипов, когда обрезаешь розовые кусты, всегда нужно опасаться заражения крови.

Цветы! Кому их только не преподносят! А нынче левкои, нарциссы, канны и розы охапками и букетами бросают сомнительным героям войны в Абиссинии или в Испании. Все больше помпезных праздников устраивал Муссолини, и все чаще бросали цветы под ноги ему и его генералам. С самолетов щедро сбрасывали цветы над процессиями, манифестациями. А венки, цветы для похорон? А траурные мессы через сорок дней после смерти и спустя год?

Дела у родителей Тоскано шли превосходно. Война в Испании затянулась, и они построили вторую оранжерею, которая отапливалась горячей водой.

Замужество Джаннины могло выглядеть как брак по расчету. В свое время родители скрепя сердце согласились на обручение сына с дочкой своей садовницы, которая всегда ходила с перевязанными руками. И вряд ли теперь их отношение к будущей невестке изменилось к лучшему. Тоскано не замухрышка какой–нибудь, а красивый парень – белозубая улыбка, иссиня–черные волосы, которые оттеняют небольшой лоб. Все вокруг твердят, что Тоскано сделает отличную карьеру. Когда–то он состоял в детской фашистской организации «баллила», подростком вступил в авангардисты, а сейчас отправился с экспедиционным корпусом к Франко.

Джаннина слышала, что Тоскано ранили в плечо, что его наградили высоким орденом, что он на два месяца получил отпуск и приехал домой.

Звонок из Турина не был для нее неожиданностью. Она спокойным тоном спросила Тоскано о самочувствии, а поздравлять с наградой не стала, хотя он явно ждал того. Отец подарил ему новый «фиат». И опять он не услышал по этому поводу восторженных слов. Так вот, он с братом и сестренкой отправляется на субботу и воскресенье в автомобильное путешествие. Они решили ехать в Рим. Не составит ли Джаннина им компанию?

Она подумала и согласилась: присутствие брата и сестренки избавит ее от назойливых интимных объяснений. В то же время легко будет улучить время для бесповоротного разговора.

Тоскано хотел усадить Джаннину рядом с собой, но она уступила место его брату Ливио, а сама устроилась сзади с сестренкой. Тоскано сидел за рулем мрачный, и когда они катались по Риму, и когда приехали в городок Марино на праздник уборки винограда.

Всякий раз, когда Тоскано заправлял машину бензином, он угощал всю компанию кока–колой и всякий раз повторял слова рекламы:

– Если бы Христу, когда его распяли на кресте, вместо губки с уксусом дали стакан кока–колы, он умер бы с глубоким удовлетворением.

Все дороги на окраинах Марино запружены повозками, экипажами. Тоскано оставил свой голубенький «фиат» на шоссе, ведущем к летней резиденции папы. Дворец папы на горе, но сейчас, в начале октября, дворец пустует, папа уехал в Ватикан.

То ли брат догадался сам, то ли ему незаметно подал знак Тоскано, он ушел с сестренкой, а Тоскано и Джаннина остались вдвоем.

Они прошли по главной улочке, которая круто спускается под гору. С балконов, увитых лозами, свешиваются тяжелые гроздья винограда. На подоконниках стоят рядами пузатые бутыли в плетеной соломе. У всех дверей корзины с виноградом – золотисто–желтым, синевато–сизым, матово–зеленым.

Улицу запрудили гуляющие, не протолкаться. Торгуют игрушками, сладостями, фруктами, оливками, всякой всячиной. Кабанья туша, зажаренная целиком; кажется, что за оскаленными клыками в пасти прячется копченый язык. Сдобный чад стелется над улицей: жарят орехи, каштаны, варят миндаль в меду; тут же липкую массу формуют и режут на квадратики.

Звучат песни, самая популярная – «Марино». Хлопают хлопушки, свистят свистки, пищат пищалки «уйди–уйди», гремят выстрелы из игрушечных пистолетов. В несколько голосов наперебой орут граммофоны: на лотках продают модные грампластинки.

На тротуаре играют в кегли. Если попасть каменным ядром, пущенным по асфальту, в каменное подобие бутылки, можно выиграть шампанское. Тоскано бросал ядро долго, старательно и получил наконец желанную бутылку.

Мимо проходила свадебная процессия, Тоскано подарил шампанское жениху и завистливо посмотрел ему вслед.

На площади играет на помосте деревенский оркестр. Музыкальные инструменты замаскированы под орудия труда: скрипка в деревянной рамке стала похожа на пилу, труба – на большой молот.

Музыканты в канотье, в белых рубахах, с галстуками–бантами из красного шелка в белую горошину. Танцуют в национальных костюмах. Девушки в белых кружевных накидках, парни в красных чулках, черных туфлях, и красным же отделаны их куртки с блестящими пуговицами.

Возле эстрады опрокинута огромная винная бочка, на дне надпись: «In vino veritas».

На тротуарах и на мостовой, прямо на площади, установлены столики, и всюду пьют вино, но пьяных не видать. Пожалуй, только торговка кожаными поясами под градусом. Уж слишком бесцеремонно хватала она за руки Тоскано, предлагая свой товар.

Судя по тому, как Тоскано долго искал и выбирал уединенный столик, Джаннина поняла, что ей не избежать объяснений.

– Может, отложим?

Тоскано отрицательно покачал красивой головой и пригладил волосы, отведя их с низкого лба назад.

– Очень прошу, Тоскано, не выпрашивай у меня согласия, которое может быть неискренним. Не обижайся и не сердись… Я редко крашу ресницы, но стоит утром их покрасить – обязательно в тот день плачу…

– Напрасно ты вообще красишься. У тебя такие глаза, что…

– У тебя глаза красивее моих. Но жаль, ты закрываешь глаза на многое, что нужно видеть вокруг себя. Делаешь вид, что не видишь, не хочешь видеть. Даже в Испании ничего не разглядел…

– Не думаешь ли ты, что красные откроют мне глаза? Разве они могут чему–нибудь научить? – спросил Тоскано запальчиво. – Нечему у них учиться! Довольно я походил в глупцах у тебя, хватит!

– Да я лучше старой девой пойду в ад, чем с тобой, с таким умником, в рай…

– Замолчи, Джаннина, не смей говорить так, будто ты…

– Когда я стану почтенной синьорой, – перебила его Джаннина, – то буду шнуровать корсет. Но зашнуровывать себе рот? Ты слишком доверчив, мой мальчик. Ты стремишься не познать правду, а все оправдать. Любой ценой! Даже ценой правды. В ваших газетах непрерывно твердят: «Ах, какие мы счастливые!», «Ах, какие мы справедливые!», «Ах, какие мы храбрые!» Но разве от этого что–нибудь меняется?..

– Да, мы храбрые!

Тоскано снова, как уже несколько раз до того, попытался рассказать ей о подвигах «суперардити». Он командовал взводом в Университетском городке под Мадридом, его ребята смело сражались под Брунете и на реке Мансанарес.