Текст книги "Инженер. Часть 5. Феникс"

Автор книги: Евгений Южин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

2

Квартира, где мы жили, досталось жене от родителей. Это была старенькая панелька, видевшая если не последних мамонтов, то охотников на них – точно. Я проснулся с ощущением, что совершенно выспался, но продолжал валяться с закрытыми глазами, пытаясь разобраться в какой-то нелогичности пробуждения. Завтра мне на работу – в этом я был совершенно уверен, но почему-то не мог вспомнить, как я лег спать и почему так рано проснулся. Тусклая лампочка настенного светильника горела – значит, супруга еще не ложилась. Когда же я успел выспаться?

Приоткрыв почему-то заслезившиеся глаза, я таращился какое-то время на ровный белый потолок, гадая, куда делась тонкая трещина на нем, так раздражавшая мою половину. В доме непривычно тихо. И даже не в доме – вообще было непривычно тихо. Москва тихонько гудела даже самой глубокой ночью, временами взрываясь лязгом цепей припоздавшего мусоровоза или ревом дырявого глушителя ночного джигита. Здесь же царила неестественная для громадного мегаполиса, битком набитого людьми и машинами, тишина. Лишь отчетливо хлопали по стеклам порывы несильного ветра, о котором забыло предупредить всезнающее МЧС.

Рывком вскочив, я завертел головой. Наша кровать стояла в дальнем углу комнаты, противоположную стену которой занимал выход на стандартную лоджию – универсальное утепление городского жилища, по совместительству склад для разнообразного малонужного хлама. И сейчас ветер хлопал и шипел отнюдь не там, где ему полагалось. Оглядевшись, я обнаружил, что нахожусь в небольшой квадратной комнате, наша кровать, как и полагается, стоит в углу, но вот только противоположную стену вместо выхода на балкон украшала солидная, по виду из темного дерева дверь, а окно, точнее, окна, окаймляли целый угол помещения за моей головой. На стене напротив кровати – лампочка. Неяркий шарик, похожий на светодиодный светильник, который купила супруга на распродаже в Икее, только на неожиданно изящном подвесе в виде красивой женской руки, блестящей бронзой.

Ничего не понимаю! Это не гостиница и не больница. Стены комнаты до самого высокого потолка отделаны светлыми и темными панелями из чего-то похожего на дерево, пол закрыт огромным красочным ковром, рядом со светильником у стены – некий предмет мебели, напоминающий гибрид стола и комода, слишком изящный и замороченный для отеля, который я мог бы себе позволить, и уж точно совершенно неуместный в больнице. Рядом – красивое легкое кресло с непривычной геометрией, но даже по виду удобное и прочное. Рамы окон, явно деревянные, набраны мелкими прямоугольными ячейками, что само по себе – наглый вызов зарвавшегося нувориша веку стеклопакетов, металла и пластика. Где бы я сейчас ни очутился, это было роскошное по моим меркам помещение. Пережив незадолго до этого капитальный ремонт квартиры, я отчетливо представлял, сколько могли стоить владельцу такие капризы. Да за одни только эти стены, если, конечно, это не последнее достижение химической промышленности, можно было бы отремонтировать всю нашу двушку!

Я вскочил на ноги. Голова закружилась, повело в сторону, я застыл на несколько мгновений, пережидая странную слабость. Ноги отказывались держать и, борясь с внезапно навалившимся ознобом, я плюхнулся задом на широкую кровать. Что происходит? Так это что, все-таки больница? Да нет – чушь! Может, какой-нибудь навороченный санаторий? Да за какие такие заслуги?!

Я давно уже сделал свой выбор – работа с людьми, коммерция и вся остальная гуманитарщина вызывали смертную скуку и отвращение, несмотря на то, что именно там и ковались богатство и успех. Возясь с железками или просчитывая очередную модель, я погружался в тот мир, который признавал меня своим. Именно там я был по-настоящему счастлив и свободен. Однако и плату за это приходилось отдавать сполна – пока мой закадычный школьный товарищ достраивал трехэтажный особняк под Москвой, не утруждая себя высокой математикой при расчетах себестоимости колбасы, я жался с женой и ребенком в крохотной квартирке на окраине, откровенно считая, что нам сильно повезло. Моделирование сложных газодинамических процессов при покидании изделием контейнера никак не помогало справиться с внезапно возникшим первым сентября или отремонтировать не вовремя развалившуюся помпу на отходившем свое автомобиле. И хотя в последние годы дела немного поправились и нам даже удавалось понемногу откладывать, я ясно осознавал, что мир больших денег безжалостно умчался прочь.

Интерьер комнаты, в которой я проснулся, был мне чужд. Мало того, что он, должно быть, стоил сумасшедших денег, так еще и был выдержан в каком-то нарочито историческом, незнакомом мне стиле. Чего стоили только эти деревянные, темного полированного дерева рамы. Или эта изящная женская рука, на ладони которой покоился шарик неяркой лампочки. Она была покрыта темной коричневой патиной, в натуральном происхождении которой я ничуть не сомневался, и оттого, казалось, принадлежала темнокожей женщине, прятавшейся за деревянной панелью.

Озноб перестал колотить, улеглась легкая тошнота, и я решился повторить попытку. Подняться удалось на удивление легко, и уже не обращая внимания ни на что иное, я устремился к окну. Снаружи было темно, я сам отражался в мелком остеклении неясным силуэтом. Заметно, что где-то за пределами моего поля зрения горели лампы. Их желтоватый свет лежал на длинном ряду чего-то, похожего на черепичное покрытие высокой стены или забора, бегущего ниже моих окон и терявшегося во тьме, но самих светильников видно не было. Больше ничего, никаких подробностей. Разве что несколько крупных звезд, кажется, висели за обманчивым отблеском стекла, намекая на ничем не стесненное пространство вокруг. Где бы это ни было, это не Москва!

Развернувшись, я осмотрелся еще раз. Смятая кровать, пустая комната. Поискав глазами выключатель или розетку, я с удивлением обнаружил полное отсутствие каких-либо электроприборов, кроме уже упомянутого светильника. Странно. Может быть, они не вписывались в замысел дизайнера и их спрятали. Я видел в сети ролики, где розетки вылезали из стола по желанию хозяев. И хотя по капризу богатого заказчика дизайнеры могли вообще отказаться от всех примет цивилизации, мне в это все же не верилось. Это было все равно как перерезать всякую связь с внешним миром, во что верилось с трудом.

Где мои вещи? И почему на мне такие странные трусы? Простая, крашеная в один цвет ткань и фасон напоминали мне армейскую молодость и никак не вписывались в роскошную и вместе с тем скудную обстановку, хотя я чувствовал, неуловимым образом с ней связаны.

Гибрид стола и комода был единственной целью, достойной немедленного обследования. Я уже немного пришел в себя и двигался достаточно уверенно. Еще раз оглянулся на окно за спиной – там ничего не изменилось, лишь слабый ветер лениво проверял остекление на прочность. Сквозило из дальнего угла комнаты, и, осознав это, я на мгновение растерялся. Окно за спиной, дверь – напротив, а дует каким-то ровным устойчивым потоком, хотя и слабым, еле заметным, из-под плинтуса, если не из-под пола, накрытого мягким, но тяжелым ковром. Отмахнувшись от очередной несуразности – их и так было более чем достаточно, я двинулся к комоду. По пути провел рукой по подвеске или подставке светильника – ровная гладкая поверхность прохладного металла, поблескивающая желтыми уголками изящная кисть. Я тронул шарик лампочки, и тот неожиданно качнулся. Он что, не закручен в патроне? Такая изящная, на грани искусства вещь, и болтающаяся на проводе лампочка? Ну, слава богу, я, по крайней мере, дома, в России! Взявшись за лампочку, попытался пристроить ее понадежней и опешил от неожиданности – никакого провода не было! Шарик оказался просто шариком, лежавшим на бронзовой ладони! Сейчас он, не обратив ни малейшего внимания на мое бесцеремонное вмешательство, все так же мягко светил в моей руке, тень от которой заплясала по стенам комнаты пугающими темными полотнищами.

На батарейках, что ли? Шарик был холодный – какой бы источник света ни прятался внутри, но он должен быть весьма эффективен. Яркий свет не давал разглядеть подробности. На ощупь ничего похожего на выключатель не обнаружилось, как и какого-нибудь шва, который, по идее, должен был разделять лампочку на половинки. Сквозь удивление пробилось ощущение себя как бесцеремонного гостя, который за спиной отвернувшихся хозяев позволяет себе заглядывать в чужие шкафы, и я торопливо положил шарик на место. Тени одобрительно успокоились. На мгновение я застыл в нерешительности. До того мне не приходило в голову, что содержимое длинного комода сложной формы мне, очевидно, не принадлежало. Могу ли я рыться в нем? С другой стороны, а где мои вещи?

В большом ящике сверху обнаружился странный набор, на мой взгляд, мусора. Какая-то картонка, камешки, небольшая шкатулка, короткий жезл или рукоять от чего-то непонятного. Ничего, что я мог бы назвать своим. Не пытаясь даже разглядеть содержимое, я аккуратно закрыл ящик. Интересно, но остальная часть весьма вместительного предмета мебели оказалась совершенно пуста.

Первое возбуждение медленно отступало, и организм напомнил о себе естественной надобностью. Почему-то я заглянул под кровать, но там было пусто. Во всей комнате ни воды, ни еды, ни удобств, лишь растерянный я в несуразных трусах. Очевидно, надо проверить дверь. За ней должны находиться люди, которые должны помочь и, главное, должны знать, как я сюда попал. Меня не смущала даже очевидно глубокая ночь, царившая за окнами.

Деревянная панель на стене слева от входа привлекла чем-то мое внимание. Я, уже догадываясь, что произойдет, надавил на нее и угадал – щелкнуло, и ровная темная доска выступила из общего строя стены, обозначив еще одну дверь. За ней прятался самый настоящий туалет, освещенный очередным шариком света, на этот раз лежавшим в неглубокой плошке, торчащей из стены немного выше моей головы. Растопырив руки в дверном проеме, я с удивлением рассматривал содержимое уборной. Светлые, почти белые стены, глубокая ниша справа, в которой поблескивало большое зеркало, раковина под ним, у дальней стены устройство, не вызывающее сомнений в своем назначении, однако совершенно мне не знакомое. Все детали, кроме стен, потолка и пола, – цвета темного дерева, да, похоже, они и вправду сделаны из него. Даже раковина под нишей. Пол немного отличается по виду от стен. Я наступил на него – по ощущениям такое же дерево, только очень светлое. В углу помещения обнаружилась ослепительно белая утка – тоже непривычного облика. Мне было ясно назначение каждого предмета, но совершенно точно я никогда в жизни ничем подобным не пользовался. Отсутствовали даже привычные мелкие детали, вроде сливного отверстия в раковине, вместо которого была ровная темная доска с неширокой щелью по краям, или кнопки унитаза. Последний, вообще, был странен – что-то вроде закрытого табурета с изящными закругленными формами, без малейшего намека на крышку, и с поблескивающей бронзой раковиной в нем. Едва я ступил на пол, как в мою спину толкнулся легкий поток воздуха – очевидно, заработала вентиляция. Однако ни шума от нее, ни каких-то видимых признаков ее присутствия я не обнаружил. Возможно, та узкая полоса по периметру потолка не просто декоративный элемент, а еще и вентиляционное отверстие. Терпеть, как это часто бывает, внезапно стало невозможно, и я шагнул вперед, намереваясь использовать главную достопримечательность этого музея диковинок. Фигура, метнувшаяся в зеркале, заставила вздрогнуть и замереть.

Это был я! Я узнал себя, несмотря на то, что никогда не брился налысо. Приблизив лицо, я не удержался от мата:

– «Гулящая девка»! «Остолбенеть»! Что за «непонятное и неприятное явление»?!

Я был не просто лыс, у меня вообще отсутствовала всяческая растительность не только на голове, но и на теле. Лишь легкий пушок крохотных ресничек каким-то чудом уцелел на глазах. В остальном я выглядел совсем неплохо – куда-то растворился привычный жирок, мускулатура, правда, тоже усохла, но жилистые длинные мышцы отлично вписывались в новый, как будто высушенный силуэт. Замерев над раковиной, я рассматривал себя, понимая, что мое вчера должно сильно отодвинуться. Такие изменения не происходят за несколько часов. Если бы это было возможно, моя половина душу бы отдала за такой опыт. Интересно, решилась бы она на такое, если бы ценой за это были ее волосы? Я нахмурился – внезапно сообразил, что не помню, как ее зовут. Хуже того, почему-то меня это не взволновало. Еще хуже, я точно знал, что мне завтра на работу, но эмоции по этому поводу отсутствовали совершенно! Меня это почему-то не трогало!

За стеной в отдалении послышались человеческие голоса. Похоже, меня услышали. Я жаждал общения, я желал, чтобы мне немедленно объяснили, что произошло, но прямо в данный момент это был бы перебор. Мне надо прийти в себя. На двери туалета с обратной стороны обнаружилась бронзовая ручка – какая-то мания на бронзу, и я торопливо потянул за нее. Немного еще постояв у зеркала, уселся на удобный теплый табурет и замер. Собраться с мыслями мешала загадочность окружения. Как, например, спускать воду в этом чуде техники? Или я вот вижу кран над раковиной, но ничего, чтобы его открыть, нет – никаких тебе вентилей, рычажков или чего-то подобного. Не хотите же вы сказать, что он работает, как в общественной уборной – от сенсора? И где, чтоб ее, туалетная бумага?!

Во входную дверь аккуратно постучали. Я не знал, как поступить. Казалось глупым и неуместным кричать из туалета: входите, мол. И я промолчал. Через несколько мгновений, по-видимому, дверь открыли, потому что хорошо слышный близкий голос спросил что-то непонятное с отчетливыми вопросительными интонациями. Блин! Я за границей!

Не найдя ничего лучшего, я бросил:

– Подождите, пожалуйста.

Тем не менее меня, видимо, поняли – все затихло.

Наконец, я нашел деталь, не вполне вписывающуюся в логику интерьера – под правой рукой на табурете обнаружился небольшой шарик. Он никак не реагировал на мои попытки сдвинуть его как окончание спрятанного рычага, но, когда я наклонился, пытаясь его рассмотреть, и нечаянно потянул, тот сдвинулся, под моим седалищем кто-то глубоко вздохнул, там хлопнуло. Я вскочил. Поверхность бронзовой чаши внутри, между прочим, с полностью отсутствующим сливом, была девственна чиста, и, кажется, даже суха – никаких следов моих усилий. Экспериментируя, я опять потянул за шарик – никакой реакции. Сил на то, чтобы проверять работу устройства, как говорится, в боевой обстановке, больше не было, и я решил сосредоточиться на раковине.

Вид лысого мужика повторно вогнал меня в ступор, и вместо исследования заморской техники я замер, рассматривая свое отражение. Не похоже, чтобы меня брили. Выглядело так, как будто волосы просто перестали расти. Ну, по крайней мере, один плюс есть: не надо бриться.

Во входную дверь вновь постучали, по-видимому, открыли, не спрашивая моего разрешения, и женский голос на незнакомом языке произнес:

– Домагилия?

– Минуту! – отозвался я, не зная, что делать. Постоял, приходя в себя и тщетно ощупывая кран, в конце концов решил, что, по крайней мере, мне помогут помыть руки, и открыл дверь.

Незнакомая невысокая женщина с округлым лицом и прямыми черными волосами счастливо заулыбалась, как будто мое появление из местного сортира доставило ей неподдельную радость. Странно, но хотя я впервые в жизни ее видел, эмоционально я тоже ощутил радость и доверие к ней. Как если бы встретил старую добрую знакомую. Последняя весело затрещала, беззастенчиво трогая рукой мою лысую грудь. Я улыбался, сам не зная чему, и пытался понять, на каком языке она говорит. Наконец, она прервалась, явно ожидая моего ответа. Пришлось честно признаться:

– Извините, я вас не понимаю.

Лицо женщины приобрело озабоченное выражение. Последовала новая серия вопросов, в ответ на которые я отрицательно мотал головой. Радость на лице незнакомки скомкалась – она была явно озадачена, и, воспользовавшись паузой, я потащил ее к раковине.

Женщина как-то вмиг изменилась и стала напоминать врача, серьезно и терпеливо выслушивающего что-то бормочущего больного. Сообразив, чего я добиваюсь, она обыденно и механически, явно думая о чем-то своем, подняла руку и сдвинула то, что я считал полочкой под зеркалом. Потекла вода, и я посчитал, что поиски мыла можно будет отложить на потом. Помыв руки, уже самостоятельно закрыл кран – вода, кстати, была холодная – и замер. Женщина, негромко комментируя что-то, открыла дверцу на стене, которую я совершенно не заметил, и протянула обычное полотенце. Я поблагодарил ее, вытирая руки, и попутно отметил, что ткань полотенца не имеет ничего общего с привычной мне фабричной продукцией, ставшей в двадцать первом веке одинаково узнаваемой во всем мире. Хоть бы этикетка какая-нибудь была! Это же капитализм – надо постоянно отмечать свою продукцию, а то не приведи господи спутают вас с конкурентом.

Незнакомка проводила меня к кровати, непрерывно пытаясь что-то меня спросить. В ответ я лишь разводил руками и тряс головой, глупо улыбаясь. Я по-прежнему был ей рад, хотя и не понимал почему. Я видел ее первый раз в жизни. А такое лицо я бы запомнил наверняка. Если бы меня попросили обозначить ее не то что предполагаемую национальность, а даже и расу, я бы растерялся – азиатка с характерным толстым и темным, практически черным волосом, с европеоидным узким прямым носом и большими глазами, со слабым эпикантусом, пигментация кожи выше, чем у белых, лицо уплощенное, но с выраженным подбородком. То есть непривычная мне смесь, которую я бы точно заметил.

Жестами показал, что хочу есть. Она о чем-то переспросила, потом устало махнула рукой и, развернувшись, направилась к двери. Все это время, напряженно вслушиваясь в ее речь, только в этот момент я сообразил, что слово «Илия», которое я постоянно слышал, – это мое имя, Илья. Я воскликнул от неожиданного открытия, женщина обернулась и машинально спросила:

– Что-то еще?

Я разинул рот от изумления – я ее понимал. Незнакомка, видимо, заметила что-то в моем лице.

– Что случилось?

– Да то и случилось, что я вас понимаю.

Она нахмурилась.

– Есть? Пить? – И повторила слова жестами.

Только тут сообразив, что говорю на русском, я махнул рукой в сторону кресла – садись. От напряжения заныл затылок, снова повело, как тогда, когда я только вскочил с постели, но все было тщетно. Я не мог выдавить из себя ни одного слова. Я понимал, что она говорит, но слов не помнил и сказать, соответственно, ничего не мог.

Подошедшая к креслу, но так и не опустившаяся в него незнакомка вновь заговорила:

– Ты понимаешь, что я говорю?

По-моему, спрашивала она по инерции, уже не веря в другой ответ, кроме отрицательного. Было забавно видеть, как вытянулось ее лицо, как она замерла, внезапно увидев мое энергичное кивание головой.

– Но я не понимаю, что ты говоришь! – вырвалось у нее.

Я развел руками. А потом старательно, аккуратно повторил за ней только что произнесенную фразу. Запоздало сообразил, что звучит она двусмысленно и замахал рукой, демонстрируя, что это не то, что я имею в виду, а всего лишь урок, простой повтор, и повторил снова. Чувствуя неправильность собственной речи, неровный строй, неправильные интонации и акцент, я морщился. Что за хрень?! Сам знаю, что говорю неправильно, а как правильно, не знаю! Я протянул руку моей хозяйке – помоги.

– Я понимаю тебя, – улыбаясь ответила та.

И я, как ученый попугай на жердочке, сидя в трусах на разобранной постели в таинственном заграничном санатории, затараторил:

– Я понима тебя. Я понимау тебя. Я понимаю тебя.

3

Заговорить так и не получилось. Конечно, я быстро ухватил главное: «да», «нет», «стоять», «говори». Но в моем исполнении слова звучали чуждо и непривычно. Уверенный, что никогда раньше не знал этот язык, тем не менее я его прекрасно понимал. Более того, я чувствовал, что женщина говорит с небольшим акцентом. Не то чтобы язык был для нее не родным, скорее все выглядело так, как будто она родилась и выросла далеко от тех мест, где учил его я. Вот тут-то и была самая большая загадка.

Краткая история, бегло поведанная мне незнакомкой, которую, как я позже выяснил, звали Сурдара, окончательно выбила почву из-под моих ног.

Это не санаторий и не больница. Это мой дом. Я – Илия, я – хозяин. Хозяйка вместе с сыном и Владыкой уехали на север. Я живая легенда – человек, который сражался с какими-то скелле за жизнь Аса – моего сына. Владыку зовут Сам. Хозяйка – Ана, моя жена и тоже великая скелле. И уже заговорщическим шепотом, с оглядкой на дверь: я – эль. Самый настоящий!

После этой информации Сурдара долго испытующе смотрела в мои глаза. Пришлось соответствовать – хмуриться, делать вид, что не время и не место обсуждать такое. Удалось отбиться – не было никакого желания соглашаться с чем-либо, о чем у меня нет ни малейшего понятия.

Окольными путями выведанное «где» помогло мало.

– Как где? А-а! В поместье Владыки. Ну, к северу от Арракиса, в «соури». – Пауза, мое «где?». – Где Арракис? На Дону, где же еще?

Окончательно добила меня фраза: «Тебя спасла Хозяйка. Ана привезла тебя на яхте Владыки из-за океана. Ты очень сильно болел, а может, и не болел – кто вас, элей, знает, но теперь, похоже, скоро поправишься».

Я что, в Америке? Или в Австралии? Никак не мог вспомнить имя моей жены, но был уверен, что ее точно зовут не Анна. Пользуясь моим замешательством, Сурдара выскочила из комнаты и пару минут спустя – я все это время сидел, уставившись в темное окно, и пытался нащупать хоть какую-то связь между собственными воспоминаниями и этой безумной историей – она вернулась с миской незнакомой каши и самой настоящей деревянной ложкой.

Под потоком информации, в которой я уже даже не пытался разбираться, настолько она была мне чужда, быстро смолотил оказавшуюся необыкновенно вкусной сладковатую кашу с кусочками каких-то по виду макарон кисловатого вкуса.

Сурдара откровенно радовалась моему аппетиту и, когда я закончил, внезапно хлопнула в ладоши.

– Совсем забыла! Прости, хозяин Илия. Здесь в столе – твои вещи. Не все, конечно. Но Хозяйка сказала, что это самое ценное, что есть у тебя.

Она выдвинула уже знакомый мне ящик, и я честно кивнул, показывая, что узнал их.

– Утром принесу одежду. Вода на столе. Если что-то понадобится, просто крикни – я сплю чутко. Не переживай – буду немедленно. Теперь, если Илия не против, я бы пошла, – устало и вопросительно она смотрела на меня. – Надо выспаться.

Только тут я заметил, что моя собеседница держится из последних сил. Это я чувствовал себя выспавшимся, а для нее, похоже, была глубокая ночь. Я замахал руками, отправляя ее, уверяя всем своим видом, что со всем справлюсь – я же эль, а на самом деле торопясь избавиться от рассказчика, каждым новым словом вгонявшего меня в пучину фрустрации. И это было на самом деле так. Я хотел знать, как здесь очутился и что произошло, а вместо этого получал все новые загадки. Понемногу нарастало внутреннее напряжение и даже раздражение. Желаете еще порцию фантастического бреда? Нет, спасибо! Достаточно.

Проводя Сурдару, я выглянул за входную дверь. Интересно, но психологически я чувствовал себя как бы ограниченным в перемещении. Причина была банальна: трусы – моя единственная одежда. За дверью обнаружилась уходящая вниз и вверх шахта лестничного пролета и пара небольших боковых коридоров. Знакомые шарики-светлячки не вполне справлялись с освещением, и лестничные марши тонули в сумраке. Сурдара направилась куда-то вниз, я постоял минуту, прислушиваясь и разглядывая окружение. Все тот же стиль – много дерева, изящные, хотя и простые формы деталей отделки, довольно широкие марши лестниц. Меня ждал комод, и я вернулся.

Говоришь, это мои самые ценные вещи? Вот ими и займемся.

На единственном предмете мебели, кроме кресла, обнаружилась небольшая подставка под светящийся шарик, на которую я до того не обратил никакого внимания. Длинная бронзовая ножка бокала заканчивалась ложбинкой с лепестком, закрывавшим ее сверху, – очень удобно. Шарик, покинув женскую ладонь, уютно расположился в отведенном месте, закрытый от моих глаз бронзовой завитушкой, освещая лишь поверхность стола – получилась настоящая настольная лампа.

Итак, что тут у нас? Вот первая самая ценная вещь – картонка. Взяв ее в руки, я сразу почувствовал, что ошибался, – картонка оказалась довольно жесткой, миллиметра три толщиной, и скорее всего была сделана из какого-то пластика. Ровная, почти белая поверхность, никаких деталей или надписей, лишь аккуратный прямоугольник черного цвета в углу. Я перевернул ее, и пульс резко подскочил, руки задрожали – и не потому, что вся обратная сторона была занята солнечной панелью – я узнал ее по характерному очень темному цвету с синеватым отливом и тоненьким, едва видимым под светом чудо-шарика прожилкам токопроводящей схемы. Я едва не заорал от восторга, так как на самом краю мелким шрифтом, почти сливающимся с задником этого устройства, был напечатан QR-код, название неведомой мне компании, сакраментальное «Made in PRC» и еще цифры и буквы – вероятно, модель устройства. О том, что это такое, у меня не было ни малейшего понятия. Но вся толщина картонки намекала, что солнечная панель на заднике никак не была ее главным функционалом. Если есть электричество, то его надо немедленно использовать. Подумав это, я с аккуратной нежностью бережно положил картонку задником вверх под свет лампы. Ясно, что она не заменит могучего солнца, но, если он хотя бы пискнет, у меня будет шанс разобраться, что это.

Следующей на свет появилась небольшая карточка размером со стандартную кредитку и практически такой же толщины. Одна сторона ее оказалась идентичной по виду передней части картонки – почти белый пластик без каких-либо деталей. Зато на обороте обнаружилась куча информации. Во-первых, русский текст заглавными буквами сообщал, что у меня в руках «Сириус». Переливающаяся радугой голограммы огромная звезда в углу разбрасывала свои лучи по темному заднику, украшенному россыпью звездного неба, и, по-видимому, должна была обозначать именно его. По нижнему краю шла длинная шкала с непонятной надписью – «Рецикл». Между ними раскинулась шахматная доска из таинственных значков без подписей, среди которых, мне показалось, я узнал символ беспроводной сети, компаса и часов. Значение остальных иероглифов оставалось загадкой. И что с ним делать, с этим «Сириусом»? Чем дальше, тем все страннее и страннее. Я инженер – техника всегда привлекала мое внимание, неважно, относилась ли она к моей специальности или просто была очередной новинкой материальной культуры человечества. Но никогда раньше ничего подобного я не видел, несмотря на то, что эти «картонки» выглядели как обычные потребительские устройства – чего стоили, например, значки без подписей, намекавших на их общеизвестность.

Оставшееся содержимое ящика поставило меня в очередной тупик. Пара камешков, похожих на кварц, но идентичной треугольной формы, набор разных кристаллов, залитых чем-то похожим на смолу, – аккуратные шарики, напоминающие янтарь с запутавшимися в нем насекомыми, только более светлый, почти прозрачный, еще несколько кристаллов, аккуратно упакованные в коробочке. Там же, в коробочке, или в маленьком ящичке, как угодно, обнаружились в отдельной ячейке и совершенно разрушенные остатки. Я попробовал на язык знакомый белый порошок – соль, соль обыкновенная, она же поваренная. Химическая формула нужна?

Вы смеетесь?! Это мое самое ценное имущество?! Жезл вообще оказался простой палкой со слабым и ненадежным зажимом на конце. Да что же это такое?!

Начала болеть голова. Не решаясь пока трогать единственную оставшуюся у меня надежду – картонку с солнечной панелью, я встал. Дико болели мышцы спины и шеи. Вероятно, долгая отключка не прошла даром и достаточно оказалось банального возбуждения, чтобы я начал разваливаться. За окном ничего не изменилось. Если бы я был в наших привычных широтах, то решил бы, что такая долгая тьма могла висеть над Москвой только зимой. Однако хлипкая конструкция в одно стекло намекала на теплый и комфортный климат этого места. Какие-нибудь тропики? Я уже готов был поверить в это после рассказа о путешествии моей тушки через океан.

Мысли мешались, я вышагивал по комнате, вертя головой и вращая руками, пытаясь расслабить судорожно сжатые мышцы спины. В конце концов удалось сосредоточиться на языке – по крайней мере, тут была пища для размышлений, а не пустое перекатывание в голове бесконечных вопросов. Кося взглядом на картонку с солнечной батареей, загоравшую под неярким светом лампочки, – так и подмывало схватить ее и не отпускать, настолько родной она мне показалась – я обдумывал строй вполне, как оказалось, понятного мне языка. Я не лингвист, но по крайней мере один иностранный язык знаю – английский, хотя он для меня больше хобби, чем реальная необходимость. По той же причине – то, что это хобби, а не реальная нужда – я больше знал о языке, чем собственно язык. Носители, с которыми мне доводилось общаться, почти никогда не делали мне комплиментов о моей речи, безошибочно, хотя иногда и не сразу, угадывая иностранца, неизменно изумлялись количеству подробностей и загадок, которые я им сообщал об их собственном языке. Сейчас, на своем дилетантском уровне я пытался понять, к какому типу относится этот язык. Некоторые фразы отдавали аналитическим строем, в других слова обрастали какими-то служебными окончаниями, префиксами. Чем-то он мне напоминал германские языки, как я их себе представлял, местами даже казался близким нам – славянским или, может быть, балтским. Но вы видели лицо этой женщины? Мне трудно допустить, что она была хоть как-то связана с Европой, разве что Сурдара – потомок каких-нибудь эмигрантов или метис, как часть населения центральной Америки, например. Это, кстати, объяснило бы и ее странный облик, действительно напомнивший мне индейцев. И тут рассказ о путешествии через океан встал, как кусочек пазла, на свое законное место – точно, я где-то в латинской Америке!

Сразу же стало легче. Даже спина, похоже, расслабилась. Уверенными движениями человека, вновь обретшего точку опоры, я подошел к столу и поднял картонку. Глаза полезли на лоб – на обратной стороне того, что первоначально я принял за какую-то канцелярскую приблуду, висел аккуратно прорисованный синий значок аккумулятора с крохотным красным треугольничком на дне и цифрами – 1%. Это – планшет! Но, боже! Я не мог не слышать о подобном экране! Что-то похожее на электронную бумагу, только цветное. Конечно, я уже видел обзоры устройств с цветной бумагой в сети. Но те блеклые и безумно дорогие образцы ни шли ни в какое сравнение с этим великолепием! Аккумулятор выглядел просто напечатанным типографской краской на бумаге. А я отлично помнил, что, как теперь стало ясно – экран до того был девственно чист. Перевернув планшет, я попытался прочесть наименование китайского бренда – набор согласных, перемежаемый редкими «i» и «j». Как это читается – бог его знает!