Текст книги "Катали мы ваше солнце"
Автор книги: Евгений Лукин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
– Да, – молвила Чернава, глядя на убогое это жилище. – Хороша бы я была, кабы на такое сокровище прельстилась. Сложил домок – не надобен и замок…
Что верно, то верно: отродясь ленивый красавец Докука замка на дверь не вешал. Во-первых, не было у него замка, а во-вторых, зачем? Так, привалит дверь камушком, чтоб ветром не мотало, а сам – шапку набекрень и поминай, как звали…
«Или не донесут? – тревожно мыслил тем временем Кудыка. – Да нет, не должны… На волхвов все ныне сердиты, бить вон даже собирались…»
– Вроде лежит кто-то… – вывел его из раздумья голос Чернавы.
И точно, неподалеку от Докукиной хибарки горбом вверх лежал без движения некто в лохматом нагольном полушубке. Подошли, склонились. Кудыка взял мерзлое тело за плечо, отодрал от наста, перевернул на спину. Глазам обоих явилось синевато-желтое опушенное инеем рыло Шумка.
– Вот зверь народ!.. – горестно подивился Кудыка. – Забили все-таки!..
При этих словах опухшее левое веко лежащего дрогнуло и вздернулось через силу.
– Правду… не забьешь… – еле слышно выговорил Шумок в беспамятстве. – Берендей… берендею… волхв…
Кудыка облегченно выпрямился и потер иззябшие руки.
– Жив… – бодро известил он. – Ну, стало быть, и ладно…
– А замерзнет?.. – усомнилась Чернава.
– Поднимется. Не впервой ему… Да и солнышко вон уже пригревает…
Припорошенная золой дорога и впрямь начала уже раскисать, того и гляди капель проклюнется, поэтому дальше двинулись по хрупкой слезливой обочине. Шли, правда, недолго.
– Берендеи!.. – раздался вдруг плаксивый изумленный вопль. – Вы только гляньте! Вконец чумазые распоясались! Средь бела дня по слободке шастают!..
Захлюпал снежок, заскрипели калитки, и вскоре на улочку высыпало человек семь – все с колами. Впереди, засучивая рукава шубейки, косолапо выступал насупленный косматый Плоскыня. Грозен. Брови – что медведь лежат.
– Да вы что? – попятившись, заорал струхнувший Кудыка. – Плоскыня, лихоманка те в бок! Бельма, что ли, отсидел – своих не узнаешь?..
Слобожане инда в коленках просели от неожиданности. Всмотрелись, разинув рты.
– Гля-кося! Никак Кудыка?..
– Он…
– Точно он…
– Держи Кудыку!.. – отчаянно крикнул кто-то, и слобожане кинулись на пришельцев.
Чернава в отличие от привычного к спокойной жизни древореза подхватилась первой. Должно быть, не раз и не два доводилось ей уносить ноги от размахивающей дрекольем толпы. Погорелица дернула суженого за пролокотнувшийся рукав с такой силой, что чуть клок не вырвала. Разбрызгивая синевато-серую перемешанную с подтаявшим снегом слякоть, пробежали они мимо Докукиной избенки, мимо привскочившего Шумка, а по пятам катились топот, плеск, улюлюканье, крики.
– Сто-ой!..
– Держи, лови!..
Шлепнулся с перелетом, закрутился на скользкой обочине вдогонку брошенный кол…
Ножки, ножки! Уносите головушку!.. Кудыка так и не уразумел, улепетывая, с чего это вдруг обиделись на него слобожане. Не за часы же, в самом-то деле!.. В одном он был твердо уверен: поймают – будет плохо.
Взбодренные страхом и вдобавок не отягощенные ни добрыми шубейками, ни дрекольем Кудыка с Чернавой довольно быстро оторвались от погони. Топот за спиной стал пожиже, хотя криков хватало по-прежнему. Достигнув опушки, догадались оглянуться и увидели, что, разевая рот и размахивая руками, их преследует один Шумок. Без кола.
Остановились, резко выдохнули и двинулись навстречу. Шумок разом опомнился и тоже остановился. Кудыка с Чернавой зашли на него с двух сторон.
– Это… – сказал Шумок, заслоняясь на всякий случай. – Смотрю – бегут… Ну и я тоже…
Ни бить, ни орать на него сил уже не было.
– У вас там что?.. – задыхаясь, выговорил Кудыка. – Чердаки у всех попродырявились?.. На своих бросаетесь…
У Шумка забегали глаза. Шмыгнул носом, утерся косматой рукавицей, потоптался, беспомощно разводя руками.
– Да тут, вишь, какие дела-то… – смущенно выдавил он. – Указ-то, стало быть, все-таки царь писал, а не Всеволок…
Кудыка аж обмяк, услышав.
– Да ну?.. А что же князюшка сказывал… Столпосвят-то…
– Ну вот ошибся, значит… – со вздохом отвечал Шумок. – Как только рати поразбежались, он, вишь, и повинную принес царю-батюшке, и с братом своим со Всеволоком замирился… Грех, говорит, попутал, смутьяны всякие с толку сбили… Ну там, понятно, пир на радостях устроили… у боярина у нашего в тереме. И сейчас еще, наверно, гуляют…
– А! Так, значит, простил царь князюшку? – обрадовался древорез.
– Да простил… – снова пряча глаза, нехотя отозвался Шумок. – А зачинщиков выдать велел…
– Это кого же? – холодея, спросил Кудыка.
– Кого-кого… Тебя! Кто первый на сволочан напал, когда они золу везли?.. Так-то вот…
Тихонько охнула Чернава. Кудыка стоял столбом – прямо хоть бери его на плечо да неси.
– Деда-то хоть не тронули?.. – выпершил он наконец.
– Да что дед? – взмахнув рукавицами, неистово вскричал Шумок. – Дед от тебя тут же и отрекся!..
– Врешь! – не поверил Кудыка.
– Да чтоб мне до утра красна солнышка не видать! Не внук он мне, говорит, больше… Смуту, говорит, затеял, обоз разбил да еще и часы изладил! Эх! Не послушали меня тогда! Волхвов! Волхвов надо было сначала бить, а потом уже сволочан!..
Голос его вдруг уехал куда-то далеко-далеко, и накрыло Кудыку затмение. Вновь пришел на память тугомордый отрок в шубейке под малиновым сукном – сунул грубо вытесанный оберег, сказал гнусаво: «А ежели кто обидит, дай только знать…» Тут же, видать, сообразил, что супротив рожна не попрешь, запнулся – и сгинул вместе со всеми своими дутыми из золота побрякушками…
Потом возник старый Пихто Твердятич, выпучил глаза и, подняв палец, изрек назидательно: «От гнева властей – первое дело тирлич да жабья костка…»
И наконец выпрыгнула придурковато-хитренькая мыслишка, что в общем-то дед поступил по-хозяйски. Не отрекись он от внука-смутьяна – пожалуй, и двор бы пограбили, и дом разнесли…
Кудыка очнулся. Шумка уже нигде видно не было. Верно, счел за лучшее убраться подобру-поздорову, пока не вспомнили о нем. Чернава сидела на пеньке, опустив голову, плечи ее под ветхим тряпьем вздрагивали. Кудыка сначала подумал: плачет. Оказалось, нет. Не плакала погорелица, а смеялась, правда невесело.
– Ах, дура!.. Ах, дура!.. – приговаривала она, качая рваной по шву шапчонкой-столбунцом [51]51
Столбунец (берендейск.) – девичья меховая шапка
[Закрыть]. – Ведь знала же, знала… Чего ни коснусь – все вдребезги…
«Осью бы тебя тележной…» – хмуро подумал Кудыка и даже огляделся, не валяется ли где какая-нибудь поломанная… Понятное дело, что не валялась. Оси-то ведь они – тоже из дерева…
– Вот тебе и шубка на беличьих пупках!.. – продолжала горестно зубоскалить Чернава. – Умыла, называется, бело личико… Куда ж нам теперь податься-то, а, берендей? В слободку – хода нет, к погорельцам – тоже… Пепелюга – он, знаешь, какой злопамятный?..
Тем временем с той самой стороны, откуда им пришлось недавно уносить ноги, показался порожний обоз, снова направляющийся к Теплынь-озеру. Тощие вислобрюхие лошаденки были те же, что и в прошлый раз, а вот упряжь и санки – новенькие, с топорика да с иголочки. Полозья шипели по черно-синей грязи, как гадюки.
Кудыка с Чернавой переглянулись и решили не убегать пока. Лес – рядом, в случае чего – шмыг в кусты и «ау»…
– Эй, чумазые? – поравнявшись, бодро окликнул их первый возчик с заплывшим левым глазом. – Что пригорюнились?
Кудыка нахохлился и не ответил.
– Сердит дядя!.. – заметил сволочанин, оглянувшись на товарищей. – Отмолчался, словно обругал… Погодь! – Он остановил лошадку, пригляделся к Кудыке попристальней, и вдруг расплылся в улыбке, отчего и правый его глаз стал подобен левому. – Братие! Да это ж тот древорез, что на нас с колом тогда набежал!.. Ну точно, он…
Уличенный Кудыка попятился, но сволочане были на этот раз настроены благодушно: похохатывая, разглядывали чумазого супротивника и, судя по всему, зла на него не держали.
– А помнишь, как я тя по затылине-то полыхнул!.. – спросил, осклабясь, другой возчик – головастый жердяй, в плечах лба поуже. – Шишка-то, чай, не сошла еще?..
Кудыка невольно огладил затылок. Шишка была на месте.
– Слышь, теплынец! Да ты никак с ярмарки? – догадался к общему восторгу тот, что с заплывшим глазом. – То-то я смотрю, наряд у тебя…
– Да нет, это он свататься ездил, – перебил третий, указывая кнутовищем на Чернаву. – Искал, котора личиком побелее…
Все так и грохнули. Кудыка с Чернавой взглядывали на балагуров исподлобья и веселью их не перечили.
– Э!.. – вскричал жердяй, и возчики жаждуще повернулись к нему в ожидании новой шутки. Однако головастый сволочанин смотрел теперь на Кудыку с суровым сочувствием. – Так это что ж выходит? Это выходит, князь-то ваш на тебя все свалил?..
– На меня, катись он под гору… – вздохнул Кудыка.
Сволочане крякнули, покачали головами.
– Ну и куда теперь бежать мыслишь?
Кудыка честно развел руками.
– Да не думал еще…
– А девка с тобой?
– Со мной…
Возчики собрались в кружок и озабоченно посовещались о чем-то, хмуро оглядываясь на Кудыку с Чернавой.
– Слышь, теплынцы, – обратился к ним наконец возчик с подбитым глазом – судя по всему, старшой. – А с нами к Теплынь-озеру прогуляться не желаете? Саней-то у нас семь, а людишек всего пятеро… Ваши слобожане тогда двоих наших так отделали, что их у боярина на дворе пришлось оставить.
– А что ж в слободке никого не наняли? – подозрительно спросила Чернава.
– Да неймется никто. Боятся теперь с нами идти… А вам-то, я так понимаю, податься некуда. Ну так как? По рукам, что ли?.. Заплатить, понятно, не заплатим, а вот одежку дадим и хлебушком поделимся.
При этих словах в брюхе у Кудыки забурчало, а по горлу Чернавы прокатился кадычок. Глядючи на них, старшой только ухмыльнулся да махнул рукой.
– Вижу, согласны…
Глава 7.
Озеро Теплынное
Возчики, ходившие с обозами за древесной золой к Теплынь-озеру, всегда представлялись Кудыке людьми непростыми и загадочными – вроде греков с варягами. Народишко сплошь тертый да занозистый. Сами сволочане сторонились их и побаивались, а уж о теплынцах и говорить нечего. Слышал Кудыка и не раз, что коли сходил берендей хоть однажды с обозом – ни к ремеслу, ни к сохе его уже не возвернешь… Начнешь такого на ум-разум наставлять, а он смотрит на тебя с обидной ленивой ухмылкой и явственно думает: «Дурак ты, дурак… До бороды вон уже дожил, а так ничего и не понял…» Ну ясно: он-то ведь на Теплынь-озере побывал, видел, как в него ясно солнышко падает, через губу теперь не переплюнет… Потому и жили возчики в большинстве своем впрохолость, что породниться с ними добрые землепашцы просто опасались… Гультяи – ни кола, ни двора… Еще и жену с панталыка собьет…
А уж если возчик в кружале по пьяному делу речь заведет – затыкай уши да идолов вон выноси!.. Других и за меньшую-то дерзость в бадье бы спустили – вместе с навьими душами берендейки таскать, а этим, вишь, все сходило. Ни храбры их почему-то не трогали, ни волхвы, ни лешие. Ну берегини – те понятно: им зажиточных подавай, справных, чтобы дом у них двупрясельный, и печка кирпичная, и греческая денежка под половицей… А у возчика ежели и огребешь чего-либо звонкого да полновесного – то разве что оплеуху…
Но сейчас, ведя под уздцы большеголовую саврасую лошаденку, Кудыка был настолько придавлен собственным своим несчастьем, что не мог думать ни о странных спутниках, ни о навязавшейся на его шею Чернаве, ни даже о Теплынь-озере, после которого, говорят, и пахарь – не пахарь, и резчик – не резчик. Снег на зольной дороге измерк [52]52
Измеркнуть (берендейск.) – изойти паром, без обильного таяния
[Закрыть], сани шли по грязи волоком, полозья шипели и скрежетали. Туда-то еще ладно – короба полые, легкие, а вот обратно, с золой, тяжко будет… Тут Кудыка сообразил, что обратно ему возвращаться незачем – и ужаснулся вновь. Прав был дед: кабы раздобыть тогда тирлич да жабью костку – глядишь, оно бы и по-иному все повернулось… А вдруг и теперь не поздно? Выпросить у знахаря у какого, зашить в мешочек, повесить на ремешке – может, и смилуется старенький царь-батюшка… Надо будет с Чернавой потолковать, раз ворожея…
По левую руку смеялась Вытекла, по правую хмурился лес, что тянулся, сказывают, до самого Теплынь-озера. Стоптанные сапожки, выданные взамен безобразных лаптей, в которые переобули Кудыку погорельцы, почти не протекали, а ношеный полушубок после лохмотьев грел так душевно, что пришлось расстегнуть его на груди… Лишняя одежонка завелась у сволочан вот откуда: когда разбили обоз, царь-батюшка Берендей шибко разгневался и повелел слобожанам в три дня поставить новые сани, упряжь и вообще возместить убытки. Не будучи дураками, возчики тут же предъявили все старье, что на них было, и сказали, будто порвали в драке. Словом, пришлось слобожанам еще и приодеть обозников…
Услыхав про этот случай, Кудыка лишь вздохнул и еще раз подумал уныло, что дед от него отрекся вовремя. А то все убытки на Кудыкин бы двор и спихнули…
Теперь становилось понятно, почему сволочане столь человечно и бережно отнеслись к бывшему супротивнику. Не будь его, так бы и таскались они со старыми санями да в изношенной до дыр одежке. Бока им, правда, в тот раз намяли крепко, ну да это дело привычное. Синяк-то сойдет, а зипунишко-то останется…
К вечеру замутненный взор Кудыки несколько прояснился, и первое, что поразило древореза, это отяжелевшее алое солнце.
– Вроде оно побольше стало!.. – моргая, проговорил он.
Возчики взгоготнули.
– Ну а как ты хотел? Чай, к Теплынь-озеру идем!..
– Погоди, то ли еще будет!..
«А и впрямь… – сообразил Кудыка. – Оно ж ведь в Теплынь-озеро опускается… Вона как оно… того-этого…»
Оглянулся на Чернаву. Та, по всему видать, завила уже горе веревочкой и шла теперь с беспечным видом, а когда возчики принимались задирать да зубоскалить, огрызалась весело и хлестко. Конечно… Чего ей горевать, чумазой? Подумаешь, землянки лишилась! А тут одна печь кирпичная вон сколько стоила!.. А горница на подклете!.. А жом для стружек… А набор резцов греческой работы…
– Чего молчишь, берендей? – окликнул головастый жердяй, вышагивающий по-журавлиному у третьих саней. – Повесил головушку на праву сторонушку!.. Мы тебя для чего в ватагу брали? Чтоб ты молчал всю дорогу?..
– А чего говорить-то?.. – хмуро отозвался Кудыка.
– Расскажи, как вы там на речке Сволочи воевали, – при общем смехе предложил жердяй.
Странный они все-таки народ. Взять в ватагу теплынца, да еще и с погорелицей впридачу! Погорелица – ладно, но теплынец-то – смутьян, вдобавок беглый. Нет, воля ваша, а не только по доброте душевной приняли их возчики к себе. Не иначе насолить кому-то вздумали… Только вот кому? Столпосвяту? Или самому царю-батюшке?..
Немудрено, что добрые берендеи с ними и знаться не хотят…
– Опростоволосился Всеволок… – Старшой оглянулся через плечо и подмигнул правым глазом, поскольку левым подмигнуть не мог. – Нет чтобы нас, обозных, вывести во чисто поле, а он – дружинушку свою хоробрую…
– И что было бы? – буркнул Кудыка, невольно вовлекаясь в разговор.
– Как что? – удивился старшой. – Вы бы – ноги в руки, а мы бы только сабельки за вами пособирали…
– Пособирал один такой! – обиделся Кудыка. – Грозила мышь кошке, да издалече… Как эта дыра в земле открылась, как полез оттуда… черный, с кочергой… Вспомню – поджилки трясутся!..
– Кочерги, стало быть, испужался?
– Да при чем тут кочерга? – завопил Кудыка, окончательно развеселив честной народ. – Навьи души из преисподней лезут, а ты – кочерга!..
– Мы с этими навьими душами, мил человек, – сообщил жердяй, когда все отсмеялись, – не одну ендову зелена вина выкушали. Так-то вот…
Кудыка сердито покосился на болтуна и не ответил. Ничего святого у этих возчиков. Да разве ж таким шутят?..
Алое огромное солнце, окутанное розовым маревом, почти уже коснулось далекого небостыка. Странно, но вожак с привалом не спешил. А пора бы уже…
– Что ж, в темноте идти будем? – не утерпел Кудыка. – Или вы наощупь дорогу знаете?
– Небось, не пойдем… – равнодушно ответили ему. – Глаза-то – разуй…
Древорез разул глаза и ахнул. Над светлым и тресветлым нашим солнышком висело в розовом мареве еще одно, только поменьше и, пожалуй, чуть поярче. Изумленно присвистнула Чернава. Кудыка выронил вожжи и обмер.
– Ну чего глаза вылупили?.. – уже устало и раздраженно прикрикнули на них. – Греческого солнышка, что ли, ни разу не видели?..
Конечно, не видели. Отродясь ничего подобного в окрестностях слободки не бывало. Слышать, правда, слышали, и не раз, но не всему же верить-то! Народ ныне такой пошел: дай им волю – насмерть заврут. Тем более про Теплынь-озеро или, как его еще называли, Теплынское море! Уж чего-чего про него только не плели!.. И змеи-де там водятся с бабьим личиком, и собаки крылатые бегают, и злак-баранец растет… Снизу, значит, стебель, а вместо колоса барашек махонький [53]53
Злак-баранец – видимо, хлопок (прим. ред.)
[Закрыть]. Кое-кто даже шапку из баранца показывал. Шапка как шапка…
Вот и дед тоже… Висит, сказывал, после заката над Теплынь-озером ложное солнце. С виду похоже, а жару от него – никакого, видимость одна…
Но ведь и впрямь висит!
Ай да дед! Кудыка даже возгордился малость. Да, это плетень другого заплета. Сказал – как узлом завязал…
Истинное солнышко, меченное пятном, уже кануло за небостык, и вокруг стало чуть потемнее. Кудыка подставил ложному греческому светилу щеку, другую… То ли почудилось, то ли все-таки исходило от морока некое слабое тепло. Чудеса…
Тут раздался собачий лай, и первые сани свернули с дороги.
– Сто-ой!.. – зычно возгласил старшой. Обернулся и добавил удовлетворенно: – Ну вот и доползли…
– Чего стоишь? – окликнули Кудыку, все еще завороженного зрелищем. – Ишь, рот раззявил!.. Смотри, целиком его не проглоти! А то оставишь нас без света, в темноте распрягать придется…
Древорез с трудом отвел взгляд от греческого солнышка и огляделся. На правой обочине криво припала к земле низкая однопрясельная изба с длинной пристройкой, где, должно быть, располагались стойла. Пока распрягали, и вправду на округу пала темь. Запутавшись с непривычки в вожжах, Кудыка к досаде своей так и не увидел, что же все-таки сталось со вторым – ложным – солнышком. То ли село, то ли просто растаяло…
* * *
Конечно, по сравнению с землянками погорельцев ночлежная изба представлялась хоромами, но вот по сравнению с домом Кудыки… Топилась она по-черному, дым выходил в маленькое волоковое окно. На полатях угнездился неговорливый сторож с семейством, а Кудыке с Чернавой, как и всем прочим возчикам, пришлось держать опочив на жестких лавках. Несмотря на усталость, не спалось древорезу, даже и не задремывалось. Ворочался, вздыхал, с завистью слушая жизнелюбивый храп сволочан. На соседней скамье тихо лежала Чернава, но вроде тоже не спала.
– Слышь, Кудыка… – послышался ее озабоченный шепот. – А кроме как идольцев резать, ты что еще умеешь делать?..
– Часы… – горестно скосоротившись, ответил он.
– Да ладно тебе!.. – осерчала она. – Я смотрю, ты врать-то поперек себя толще! Тоже мне грек нашелся…
– Так а за что, по-твоему, меня волхвы искали? – тоненько выкрикнул Кудыка. – Часы изладил!..
– Ой!.. – испуганно сказала Чернава и примолкла.
Слева оборвался журчащий переливчатый храп, и разбуженный, видать, Кудыкиным вскриком возчик проворчал сердито:
– Чего шумишь?.. Днем молчал, ночью шумишь…
– Берендей, а, берендей! – взмолился Кудыка. – Ну хоть ты скажи… Почему волхвы за часы карают?
Проснувшийся, кряхтя, перевалился на другой бок, посопел.
– Почему, почему… – недовольно пробормотал он в полусне. – С часами-то… все тут же раскумекают… одна ночь длиннее, другая короче…
Мгновение Кудыка оторопело вдумывался в услышанное, а потом вдруг по-за шкуркой у него мороз прошел. Вот оно что! Стало быть, зря он грешил на свой резной снарядец. Стало быть, вовремя бряцал позвонок, просто ночи выпадали разные…
«А разные-то почему?» – жалобно хотел спросить он, но возчик уже издал носом первую заливистую трель.
Некоторое время Кудыка с Чернавой лежали молча. Каждый думал о своем.
– Воровать умеешь? – отрывисто спросила она.
Кудыка хмыкнул.
– Как все…
Чернава явно осталась недовольна его ответом.
– Как все… Если как все, это с голоду помрешь… Погоди-ка! – Она оживилась. – А вот о прошлом годе меня боярин в терем звал – шишимору вывести… Из ваших ведь кто-то подсадил, из древорезов…
– Я и подсадил… – уныло признался Кудыка. – С Плоскыней на пару… Ну, с тем самым, что за нами сегодня с колом гнался…
– И как же это вы?..
Древорез объяснил. Чернава выслушала его с напряженным вниманием.
– Так я и думала, – удовлетворенно заметила она. – Только не знала, куда вы горлышко вывели… Еще, говорят, вместо сулеи пискульку в стену закладывают из речного тростника. Либо дудочку лубяную… Тоже хорошо стонет.
– Можно и дудочку… – безрадостно согласился Кудыка.
Но тут вокруг забормотали, завозились, и беседу пришлось прервать.
* * *
Поутру, глянув на остекленевшую грязцу, Кудыка смекнул, что ночка выдалась долгая. Во-первых, приморозило, во-вторых, выспаться успел… А поднялись ранехонько, едва порозовело на востоке. И опять же странно как-то порозовело – жиденько, прозрачно… Крякая, притопывая, поводя плечами для сугреву, вывели обоз на дорогу, когда над невидимыми отсюда Кудыкиными горами прянуло в небо нечетное ясноликое солнышко.
– Что это оно маленькое какое-то?.. – опять не понял древорез.
– Ништо… Под вечер раздобреет, – успокоили его.
Кудыка озадаченно поскреб в затылке, припоминая вчерашние чудеса. Возчики – люди, конечно, веселые, свойские, только вот не поймешь, когда они шутят, а когда нет…
Вести обоз в молчании было у них, по всему видать, не принято. Сначала привязались к Чернаве: расскажи да расскажи, как там у вас солнце погорело. Та, не чинясь, повторила свою горестную повесть. К удивлению Кудыки возчики выслушали Чернаву без смеха, даже с сочувствием.
– Да-а… – протянул раздумчиво старшой, которого, как выяснилось еще вчера, звали Бермятой. – Тоже, небось, было латаное-перелатанное…
«О чем это он?» – удивился Кудыка, но виду не подал. Шел себе, равнодушно помахивая кончиком вожжей да почмокивая на понурую лошадку. Оглянулся еще раз на солнышко, взмывшее уже довольно высоко. Да нет, никакое оно вроде не маленькое… Верно, спросонья почудилось…
– Значит, говоришь, запретил вам царь-батюшка глубокую стружку снимать? – полюбопытствовал головастый жердяй, именем – Вражина. Должно быть, с самого рождения чем-то отличился, раз уж так нарекли. – Или тебе это ныне все равно? А, Кудыка?..
– Запретил, родимец его расколи… – бросил древорез и даже сам оробел, услышав свой ответ. Что это он такое про царя-батюшку молвил?.. Верно говорят: с кем поведешься…
– Правильно, что запретил… – заметил сутулый Вражина. – Вы там стружками печи топите, а вечера-то все холодней и холодней…
Последних его слов Кудыка не понял и счел за благо отмолчаться. Странный какой-то выдался денек: время шло, а полдень все не наступал и не наступал. Косматая Кудыкина тень по-прежнему забегала вперед, путалась под ногами и отстать никак не желала. Кудыка долго ломал над этим голову, а потом сообразил, что так и должно быть. В полдень солнышко стоит в точности над Ярилиной горой, а они-то вторые сутки на запад идут…
Лес по правую руку кончился, потом опять начался. Когда же вновь выбрались на опушку, Вытекла слева куда-то делась, а впереди, наискось пересекая вспотевший под солнцем рыхлый снег, зазеленела молодой травкой широкая полоса земли.
– Ярилина Дорога? – изумился древорез и сверился на всякий случай с тенью. – Откуда? Она ж к северу уклоняется!..
– До изворота – к северу, – невозмутимо пояснил Вражина. – А после изворота – к югу? А иначе она как раз мимо Теплынь-озера и проскочит…
Кудыка призадумался. Что Ярилина Дорога упирается в Теплынь-озеро, он подозревал и раньше. А вот то, что она при этом делает еще какой-то изворот, ему и в голову не приходило. Травка подкрадывалась справа все ближе и ближе. Древорез вытянул шею, высматривая, что там впереди, и вдруг обомлел разом. Сизый от золы санный путь проходил прямиком по заповедной земле.
– Да куда ж мы правим? – обезумев, завопил Кудыка. – Нельзя туда!..
– Нам – можно… – небрежно обронил Вражина.
Под полозьями первых саней уже скрипела певучая сухая зола. Пока переволакивались через Ярилину Дорогу, древореза метало то в жар, то в холод. Мерещилось, что вот сейчас откинется наподобие крышки колодца какой-нибудь неприметный бугорок и полезет из черной сырой дыры… Нет. Смиловалось тресветлое и добросиянное – обошлось. Никто не полез…
По ту сторону снова распластались влажные дырявые снега, зеленая Ярилина Дорога осталась за левым плечом. И наконец на самом что ни на есть небостыке, куда уползал, виляя, санный путь, обозначилось нечто любопытное и загадочное. Какие-то хребты, очертаниями и оттенками напоминающие Кудыкины горы, только вот, если не обманывал глазомер, крохотные, словно игрушечные.
Глазомер не обманул: чем ближе подходил обоз к странным этим горушкам, тем яснее делалось, что, ежели, скажем, поставить трех-четырех берендеев друг другу на плечи, то голова верхнего будет как раз вровень с самым высоким хребтом.
– Ну вот оно, озеро теплынное… – с неожиданной нежностью проговорил Бермята.
– Где? – Кудыка вытянул шею и заморгал.
– Золу видишь? Вот сразу за ней…
– Так это зола?
– А ты думал?.. Эх, берендеи-берендеи… Ничего-то вы не знаете, ничего-то вы не видели…
И хотя голос Бермяты прозвучал тепло и сочувственно, Кудыка обиделся вновь. Сам-то ты кто? Не берендей, что ли?..
Они уже одолели добрую половину расстояния до черно-сизых хребтов золы, когда Кудыка догадался поднять глаза к небу – и свалившаяся с затылка шапчонка упала в грязь. Лучше бы не догадывался… Над самой головой нависло розовое, угрожающе вздувшееся солнце, и, что самое страшное, оно вроде бы росло потихоньку, ширилось… Оно падало прямо на Кудыку.
– О-ох!.. – выдохнул в ужасе древорез, и колени его подогнулись. – Помилуй, добросиянное… Пощади…
Возчики, похоже, предвидевшие Кудыкин испуг, засмеялись. Однако веселье их было недолгим. Полоснул отчаянный женский визг, и все, подпрыгнув от неожиданности, уставились на Чернаву. Погорелица опрометью метнулась прочь от дороги и побежала – петляя, падая, расплескивая подтаявший снег.
– Стой, дура!.. – завопил опомнившийся первым Вражина и кинулся следом.
Бермята плюнул и со злостью вспорол кнутом сизую дорожную слякоть.
– Тьфу, ты, леший!.. Она ж из Черной Сумеречи!.. – Вне себя он повернулся к Кудыке. – Чего стоишь? Догоняй давай!..
Чернаву удалось перенять лишь на самой опушке. Сбитая наземь, она еще пыталась ползти, визжала, царапалась, била ногами.
– Падает!.. Опять!.. – отрывисто вскрикивала она, вжимая лицо в ладони. – Падает!..
– Да не на нас, дурочка!.. – уговаривал ее Вражина, жестко взяв за ходящие ходуном плечи. – Чего испугалась? Думаешь, развалится, как ваше? Не-ет, не разва-алится… Идем назад, девонька, идем…
Кто-то сбегал за сулеей доброго вина. Чернаве разжали зубы и заставили сделать несколько глотков прямо из горлышка. Потом подняли на ноги и, поддерживая с двух сторон, отвели к обозу. Шла – как из мочалок связанная, все норовила оползти на снег. Кудыка суетился, забегал то справа, то слева, но толку от него было, понятно, маловато.
– Тудыть вашу растудыть!.. – процедил Бермята, все это время бывший при лошадях и участия в погоне не принимавший. – Знали же, что погорелица… И я, главное, не смекнул… Ну-ка, дайте ей еще хлебнуть! – Взгляд его упал на Кудыку. – И этому – тоже…
– Тогда уж и всем… – рассудительно заметил Вражина, отряхивая мокрые колени.
Влили в дрожащую Чернаву добрую четверть сулеи, уложили в короб (благо – новенький, ни разу еще золой не пачканный), укрыли с головой после чего и сами произвели по глотку. Вино прошло по жилочкам, толкнуло изнутри в затылок, и Кудыка снова дерзнул воздеть глаза к небу. Дивно было в небе и страшно. Огромное алое солнце, раскинув окрест розовое сияние, шло к земле. Подумалось вдруг, что, наверное, именно так падало оно когда-то на грешный, обреченный гибели город Сволочь-на-Сволочи…
– Часы… – прохрипел древорез.
В зубы ему тут же сунули стеклянное горлышко опустевшей наполовину сулеи.
– Чего «часы»?
Кудыка поперхнулся и чуть не помер.
– Часы я изладил… – еле прокашлявшись, покаялся он со слезой. – Сожжет меня добросиянное…
– Да кому ты нужен? – сказал Вражина. – Меня вон тоже поначалу дрожь брала… Думаешь: ну все, прямиком на тебя летит… Ан мимо, в Теплынь-озеро! Небось, не промахнется. Тут, брат Кудыка, умней нас с тобой люди кумекали…
В лубяном коробе дернулась, всхлипнула Чернава, и Вражина, прихватив сулею, направился к саням.
– Ты лучше вон куда взгляни… – небрежно указал он через плечо.
Кудыка обмяк заранее – и взглянул. Над черно-сизыми горами золы висело, быстро снижаясь, еще одно – греческое – солнышко. Вот только назвать его теперь ложным – язык не поворачивался. Было оно чуть меньше истинного, и явственно шло от него мягкое вечернее тепло.
– Ох, доиграемся когда-нибудь… – предрек зловеще Бермята, хмуро поглядывающий на чужое светило. – Опять наши с ночью протянули… Греки теперь шум подымут. Договаривались ведь по очереди сажать…
– Дык… – потрясенно молвил древорез. – А сказывали, греки за краем света живут…
– Н-ну… как?.. – несколько замялся старшой. – В общем-то, правильно сказывали… Греки – за краем нашего света, а мы – за краем ихнего…
Оглянулся на обоз и гаркнул:
– Ночевать, что ли, здесь собрались? А ну, тронули, тронули лошадушек!..
Вереница саней протиснулась между двумя холмами золы, и глазам Кудыки предстало Теплынь-озеро. Слыхом слыханное, а вот видом доселе не виданное… Шевелилась в нем закатная – алая с золотом – вода, а противоположного берега Кудыка так и не углядел. Не зря, не зря называли подчас берендеи это озеро Теплынским морем. Море и есть…
В переклике от берега колебались на мелкой волне странные веретенообразные ладьи – с высокими мачтами и вздыбленным частоколом весел. Вдоль линии прибоя, отбитый от нее глыбами волнореза, тянулся неглубокий ров с округлым дном, в дальнем конце которого громоздилась ни на что не похожая махина – этакая огромная желобчатая качель с перечапом [54]54
Перечап (берендейск.) – перевес, чебурах
[Закрыть] посередине.
И кругом суетились люди. Их было так много, что собери их всех вместе да заставь отстроиться – как раз и вышла бы целая слободка. Судя по доносящейся снизу громкой перебранке подобрались здесь сплошь берендеи, хотя обликом они скорее напоминали тех же беженцев из Черной Сумеречи… Хотя среди них и впрямь могли затесаться погорельцы – язык-то один что у тех, что у других…
По краю груд древесной золы к обозу летел чумазый мужичонка с широкой деревянной лопатой в руке.
– Ну вы что ж, сволочане, сошку вашу – да об камушек!.. – напустился он на Бермяту. – Третий день вас ждем-пождем!.. Весь берег – в золе, повернуться негде, розмысл бранится на чем свет стоит…
