Текст книги "Катали мы ваше солнце"
Автор книги: Евгений Лукин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
– Да, вишь, когда через слободку шли, древорезы нам обоз разбили, – нимало не забоявшись, равнодушно объяснил тот. – Новый снаряжать пришлось… Ты давай говори, откуда золу брать?
– Да золу – что золу? Ты на солнышко посмотри! Вот-вот бултых сделает! В темноте, что ли, грузить будешь?..
– Ништо… С лампами погрузим…
– Это мне опять к розмыслу идти, кланяться, чтоб лампы дал?..
– Сходишь, не боярин, чай… – сказал Бермята. – Ты лучше поведай, как тебя волхвы в жертву принесли. Мы услышали – чуть животики не надорвали…
Не поверив своим ушам, Кудыка всмотрелся – и благо успел опереться на оглоблю, иначе тут же бы и ополз у копыт своего савраски… Тот! Тот самый, которого давеча волхвы спустили в бадье к навьим душам… Выходец из преисподней казался столь живехоньким, что, лаючись с Бермятой, даже несколько раз лопатой на него замахивался. Наконец сдался и, огрызаясь через плечо, потрусил обратно – искать какого-то там розмысла…
Тем временем на земляной желоб, на камни волнолома и на хребты золы лег зловещий красноватый налет, и древорез вновь запрокинул голову. Теперь уже было ясно, что светлое и тресветлое наше солнышко падает не на него, а именно в Теплынь-озеро. И все равно зрелище наводило ужас. А с той стороны точно так же нависало еще одно – греческое…
– Так это что же?.. – обеспамятев, взвыл древорез. – Оба – сюда?..
– Знамо дело… – неспешно отозвался случившийся рядом Вражина. – А ты думал, почему Вытекла никогда не замерзает? Она ж из Теплынь-озера течет… Только ты вот что… – прибавил он вдруг озабоченно. – Шапку держи. Ветрено будет…
В этот самый миг в вышине возник некий свист, стремительно переходящий в рев. Это ревело светлое и тресветлое наше солнышко. Огромное вишнево-красное ядро, расталкивая воздух, летело почти отвесно в Теплынь-озеро. Лоб обдало жаром, горячий ветер рванул одежонку. Кудыка не выдержал и плотно зажмурил глаза. Понижающийся вой рос, давил, нажимал на плечи – и вдруг завершился столь страшным, оглушительным шлепком и шипением, что древорез пал на четвереньки и сам заголосил по-волчьи…
Когда осмелился разъять веки, первая волна уже ударилась с грохотом о волнорез, а веретенообразные ладьи, взлетая и падая, устремились на веслах туда, где в клубах белого пара всплывал, медленно вздымаясь из воды, иссиня-черный пупырь, всего несколько мгновений назад бывший ясным солнышком… Все это Кудыка разглядел и запомнил навсегда, потому что не разглядеть всего этого в ярком сиянии нависшего греческого светила было просто невозможно. А уж не запомнить – тем более…
«Вылавливать будут…» – смекнул он и потерял сознание.
Глава 8.
Навьи души
Синеглазый красавец Докука был ленив далеко не всегда. Если приходилось бороться за собственную жизнь, просыпались в нем силы немеряные. Одного волхва он так припечатал к замшелому стояку цепного ворота, что тот, оглушенный, сам чуть не упал в черное жерло колодца. Второго он затеялся душить, катаясь с ним по вымощенному плоскими камнями капищу.
Рябой высокий кудесник гневно стиснул увенчанный солнечным ликом посох и повернулся к оробевшим погорельцам.
– Ну мне что на него, чары тратить? – раздраженно спросил он. – Чего стали?.. А ну пособите волхву!.. Да не бойтесь, грехом не сочту…
Погорельцы воспряли и, засучивая дырявые рукава, устремились на помощь изнемогавшему в единоборстве служителю. Вшестером Докуку мигом стиснули, шмякнули, вышибли из него временно дух, связали узлом и смотали в клубок.
– В бадью! – отрывисто повелел рябой кудесник.
Опасаясь притронуться невзначай к позеленевшему от древности дубу жертвенного ворота, древореза бережно опустили в бадью, потом, потормошив, оживили простершегося на плоских камнях подручного волхва, того, что Докука в самом начале приложил к стояку. Охая и покряхтывая, служитель взялся за гнутую рукоять, другой – за другую, кудесник вынул железный клин, и тяжко покачивающаяся бадья ушла на цепях в непроглядный мрак преисподней. Вскоре в колодце звучно гукнуло – это дубовое дно низкой широкой кадки коснулось камня.
Рябой волхв сурово оглядел чумазых погорельцев и, должно быть, решил, что ради такого сброда хвалебную песнь солнышку даже и петь не стоит. Насупился и, покряхтывая от скупости, направился к высокой поленнице – отсчитать обещанные десять берендеек. Выбирал, придирчиво осматривая каждую, и вот что дивно-то: откладывал ведь самые дорогие – глубокой, чуть не сквозной резьбы. Погорельцы лишь переглядывались изумленно.
– Благодетель, приласкай тя ясно солнышко… – проблеял растроганно главарь Пепелюга, с поклоном принимая из рук кудесника охапку идольцев.
И тут (вспомнишь – до сих пор по загривку перебирает) из гулкой глубины колодца грянул грозный нелюдской голос:
– Вы что мне тут придушенных спускаете?.. Самих, что ли, придушить, так вашу перетак?..
Волхвы – и те струхнули. Что же до погорельцев, то, услышав утробный рык навьего мира, присели чумазые да и кинулись все стремглав от капища, не растеряв при этом, однако, ни единой берендейки…
* * *
– Или живой?.. – усомнился все тот же голос, и над томным Докукой склонилась угрюмая, будто из камня выветренная харя.
Поросят бить о такое личико.
Древорез застонал натужно и подвигал ушибленным плечом. Крепко его стиснули, от души. Да и шмякнули тоже…
– А живой – так вставай, – сердито продолжал немилорожий обитатель преисподней, снова возносясь главою к светлой округлой дыре, которой, так получается, завершалась внизу труба колодца. – Неча зря бадью занимать…
Постанывая и поругиваясь, древорез кое-как перевалился через низкую дубовую боковину бадьи на каменный пол.
– Подымай!.. – запрокинув бороду, оглушительно крикнул подземный житель и показался Докуке великаном.
Звякнув, натянулись цепи, порожняя кадка пошла вверх. Достигла круглой дыры в низком потолке – и дневной свет разом иссяк. Зато обозначилась поставленная торчмя на пол стеклянная греческая лампа. Еще одна висела под потолком на крюке. В желтоватом их мерцании стоящему окарачь Докуке удалось разглядеть часть пыльной стены из тесаного камня, да толстые дубовые брусья, перехлестывающие долгий, узкий потолок.
– Кто таков? – недружелюбно осведомился принявший жертву верзила, до жути похожий на того, с кочергой, что вылез из-под земли во время битвы на речке Сволочи…
– Докука… – хрипло выговорил древорез, с превеликим трудом поднимаясь на ноги. То ли жив, то ли помер – ничего не понять…
Верзила, впрочем, стоило Докуке выпрямиться, оказался с ним одного роста, разве что покоренастее чуть, покряжистее.
– Тьфу, ты, пропасть!.. – сказал он с досадой. – Это теперь мне к розмыслу тебя вести?.. – Обернулся и вдруг рявкнул на кого-то: – Да будете вы сегодня грузить или нет?.. Руки вон уже, чай, вися, отболтались!..
Докука оглянулся в ужасе и увидел еще две навьи души. Одна – в нагольном полушубке – стояла, прислонясь к высоченной до потолка поленнице резных идольцев, увязанных мочальными волокнами в небольшие охапки, другая же – в подоткнутом сермяжном зипунишке – опиралась на ручную тележку об одном колесе. Похоже, что грозный окрик нимало их не смутил. Души с любопытством разглядывали свалившегося к ним на головы Докуку, да еще и скалились вдобавок.
– Да полно те… – миролюбиво заметила душа в полушубке. – Знамо дело, загрузим… Работа – не волхв…
Мнимый верзила только зыркнул на них, ухватил стоящую на полу лампу за медное кольцо и снова повернулся к древорезу.
– Пойдем… – И двинулся вразвалку по плотно утоптанному полу узкого подземелья. – Розмысл тебя давно уже поджидает.
Противиться Докука не дерзнул… Помыслить зябко – Навь! Неужто помер, а? Как же теперь дальше-то?.. Хотя, сказывают, обтерпишься – оно и в преисподней ничего… А что же этот, коренастый-то давеча говорил: живой, мол?.. Или почудилось?..
По дну подземного перехода тянулись две глубокие колеи, как от телеги. Висящие на крюках лампы вымывали из мрака стены, мохнатые от пыли брусья, какие-то груды мусора… Потом по правой колее навстречу им прокатила порожнюю тележку еще одна душа, и тоже мужского пола.
– Розмысла не видел? – приостановившись, спросил коренастый Докукин поводырь.
– Да вроде на месте он… – равнодушно бросил встречный и покатил себе дальше.
Уязвленный неясным, жутким подозрением, красавец древорез уставился ему вослед.
– А бабы-то что ж?.. – просипел он наконец.
Поводырь недоуменно сдвинул брови.
– Что «бабы»?
– Бабы-то здесь есть али как?..
– Где «здесь»? На отгрузке? Вестимо, нету… Не велено их сюда ставить – не сдюжат…
Докука перевел дух. Стало быть, все-таки где-то да есть…
– А по батюшке его как величают? – спросил он тогда осторожно и неспроста.
– Кого?
– Да Розмысла…
– Ты еще по матушке спроси! – усмехнулся суровый поводырь. – Розмысл – это вообще не имя…
– А что?
– Чин такой… Вроде как у вас там наверху боярин… А то и воевода… Смотря что за розмысл…
«Стало быть, боярин… – судорожно смекал про себя Докука, поспешая за коренастым поводырем. – Вона как оно… Навь – Навью, а без бояр, вишь, и тут никуда… Тогда сразу в ножки… Прямо с порога… Помилуй-де… Не погуби, мол…»
Говорить с боярами и прочими именитыми людьми древорез был еще наверху горазд. Тут главное – не перечить. А лучше и вовсе молчать. Он себе толкует, а ты знай мигай, будто смыслишь…
Однако не суждено было свершиться Докукину замыслу. Перед такой они остановились дверцей, что никому бы и в голову не пришло, будто за ней может пребывать кто-либо знатный да именитый. Была та дверца низехонька, неокрашена, а вместо скобы болталась на ней веревочка. Потому и не догадался древорез бухнуться в ножки прямо с порога…
Коренастый потянул за веревочку и вошел, пригнувшись. Докука – за ним. Тесноватый подвал освещали три греческие лампы: две прицеплены были к потолку, а третья стояла посреди обширного стола, за которым, уронив в ладони выпуклую плешь, сидел и разбирал грамоту… даже и не поймешь, кто. Но уж во всяком разе не боярин.
Еще на столе громоздилась некая диковина, искусно выточенная из дерева: дергались два пупчатых резных колеса, свисала с валика малая гирька на сыромятном ремешке, гуляло туда-сюда липовое колебало. Да много там было чего разного наворочено, сразу все и не разглядишь…
– Привел, Лют Незнамыч, – почтительно доложил коренастый.
Сидящий лишь ручкой на него махнул: погоди, мол. Раскумекал грамоту до конца, тяжко вздохнул и, потирая усталые очи, откинулся спиной на гладкий прислон скамьи. Страдальчески взглянул на вошедших.
– Ну, сказывай, Чурыня… Что там у тебя?
Пожамканное морщинистое личико, а уж бороденка-то… Хоть три волоска, да растопорщившись!.. Одежкой розмысл тоже не слишком отличался от прочих навьих душ, встреченных здесь Докукой. А вот поди ж ты – по отечеству хвалят… Лют Незнамыч…
– Привел, говорю, кого велено… – гулко кашлянув в кулак, повторил коренастый Чурыня.
Розмысл Лют Незнамыч мигом оживился, спрянул с лавки и ростиком оказался – с Шумка, не выше. Так, обсевок какой-то…
– Кудыка? – спросил он, пронзив древореза острым взором.
– Докука я… – виновато вжимая голову в плечи, осмелился поправить тот. А будь перед ним подлинный боярин – даже бы и поправлять не стал: Кудыка – так Кудыка…
Розмысл запнулся, задумался на миг.
– Или Докука?.. – тревожно переспросил он сам себя. – Вот память-то стала… Ну да неважно… – Он повернулся к столу и с уважением оглядел хитроумную диковину. «Трык-трык… – постукивал и поскрипывал резной снарядец. – Трык-трык…»
– А что, Докука?.. – одобрительно молвил розмысл. – Ловко излажено… И резьба хороша… Что скажешь?
Древорез поклонился на всякий случай и, подступивши с опаской к чудной снасти, придушенным голосом подтвердил, что да, чисто сработано… Сразу видно, искусник резал… Розмысл такому ответу почему-то подивился и взглянул на Докуку с любопытством.
– Ну ты не больно-то важничай!.. – ворчливо заметил он, ненароком бросив древореза в холодный пот. – Рука, не спорю, верная, а вот насчет головы – это мы еще посмотрим…
– Так я пойду, Лют Незнамыч? – напомнив о себе глуховатым кашлем, спросил Чурыня. – Там уже отгрузка вовсю идет…
Розмысл его не услышал, он снова был увлечен резной снастью. Досадливо прицыкнув, кивнул мизинцем на что-то понятное ему одному и вновь вскинул взгляд на древореза.
– Словом, так, Докука, – известил он, деловито потирая руки. – Нечего тебе наверху делать… Да нет, ты не дрожи, не дрожи! Наверх мы тебя отпускать будем… Ну, не сейчас, конечно, а со временем… А работать – здесь, у меня. Нам такие, как ты, позарез нужны. Чего заробел?
– Помилуй, батюшка!.. – Ножки подломились, и древорез пал перед розмыслом на колени. – Не губи неповинного!..
– Ну вот, неповинного!.. – Глядючи на него, Лют Незнамыч распотешился и даже лукаво подмигнул переминающемуся у дверцы Чурыне. – Часы изладил, а сам ни при чем… Ты их как, у греков подсмотрел или своедуром дошел, а, Докука?
– Милостивец!.. – запричитал древорез, смекнув наконец, в чем дело. – Да мне такое в жисть не изладить! Это Кудыка, верно, резал, непутевый! Его рука…
Розмысл оторопел. Вид у него был, будто семерых проглотил, а восьмым поперхнулся.
– Погоди-погоди… – сказал он, заслоняясь натруженной небоярской ладошкой. – Ты кто?
– Докука!..
– А резал кто?
– Кудыка!..
Лют Незнамыч потрогал с тревогой выпуклую плешь и повернулся к Чурыне.
– Ты кого привел? – недоуменно сведя лысенькие брови, спросил он.
– Кого в бадье спустили, того и привел, – опасливо ответил тот, глядя на древореза.
Лют Незнамыч побагровел и так треснул ладошкой по столу, что колебало остановилось.
– Да будет у нас когда-нибудь порядок или нет?.. – пронзительно завопил он в наступившей тишине. – Я этих волхвов на Теплынь-озеро закатаю, золу выгребать! Там их Завид Хотеныч живо приструнит! Кто сейчас наверху?
– Соловей…
– А ну-ка мигом его ко мне!.. Запоет он у меня сейчас… по-соловьиному!..
Угрюмый Чурыня сунулся было в дверцу, но спохватился.
– А этого куда? – спросил он, кивнув на обмирающего со страха Докуку.
– Ну не отпускать же его теперь! – вспылил розмысл. – Сам жаловался, что на разгрузке людей не хватает, вот и поставь на разгрузку… А мне Кудыка нужен! Кудыка, а не Докука!.. – Лют Незнамыч хмыкнул и тревожно задумался. – Хотел бы я знать, куда ж он, стервец, запропастился…
* * *
Честно говоря, Кудыка и сам бы хотел это знать. Очнулся он в темноте, укрытый тулупчиком, и решил поначалу, что лежит у себя в горенке, что солнышко еще не вставало и что все беды, равно как и грозные чудеса Теплынь-озера, просто ему приснились. Однако не было, во-первых, слышно милого сердцу постукивания и поскрипывания хитрого резного снарядца, да и лавка, на которой он лежал, обернулась вдруг лубяным дном санного короба. И что уж совсем ни в какие ворота не лезло – под тулупчиком был еще кто-то, причем постанывал тоненько и дышал в лицо Кудыки добрым вином.
Древорез приоткинул тулупчик, и в чистый новенький короб скользнули слабые желтоватые отсветы. Разглядел несчастное личико окаянной ворожейки, прилепившейся к нему еще у погорельцев, и, мысленно охнув, приподнялся над высокой лубяной стенкой. Теплынь-озеро лежало черное, как деготь, пошевеливая отражениями серебряных гвоздиков, во множестве вколоченных в ночное небо. На берегу тлели вдали тусклые скляницы ламп, смутно высвечивая дивную махину, на которой круглилось теперь что-то огромное, темное, непонятное. А вокруг махины копошились людишки, махонькие, как мурашики…
Внезапно обессилел, ополз на лубяное дно и снова прилег рядом с погорелицей. В страхе нагреб на голову тулупчик, словно пытаясь хоть так укрыться от того, что творилось сейчас за тонкими стенками санного короба.
Чернава застонала, заметалась, потом пальцы ее беспокойно зашарили по груди древореза, прянули вверх, наткнулись на бороденку…
– Ты кто?.. – испуганно спросила она.
– Кудыка я… – так же испуганно ответил он.
Погорелица всхлипнула, прижалась, дрожа.
– Боюсь!.. – услышал он ее прерывистый, смятый дыханием шепот. – Куда ты меня завез, Кудыка?.. Не бросай меня здесь, слышь?.. Ты Ярилом клялся… След гвоздем приколочу, ежели бросишь…
Губы зачесались вновь. Хотя тут уже и без примет было ясно, что поцелуев и прочего не миновать. Прильнув к суженой, смекалистый древорез во время долгого первого лобзания все же сообразил как бы невзначай по возможности ее ощупать. А то вдруг кривобокая какая… Под шубейкой-то поди различи… Да нет, вроде ничего… Ладная девка…
Лобзание затягивалось. Более навычный к резьбе по дереву, нежели к ласкательствам постельным, Кудыка внезапно заробел. Мять девичью красу в санях зольного обоза ему еще ни разу не доводилось… Однако пока он надрывал память, силясь извлечь из нее хоть что-нибудь полезное, опояска на нем была распущена, а рубаха задрана.
– Порты… – пробормотала Чернава. – Да пособи же!..
Кудыка наконец напустил на себя смелость, ослабил узел и, неловко искобенясь, сверг порты…
* * *
Возле первых саней обоза громко бранились двое – зуб за зуб пересчитывались. Один был Бермята, а вот голос второго Кудыка, выпав из сладкой полудремы, узнал не сразу. Приподнялся на лубяном дне. Чернава спала. Не металась уже, не постанывала.
– Наощупь я тебе, что ли, грузить буду? Тыком по натыку?..
– Ну, нету ламп, нету! Розмысл не дает!..
– Умолил бы как-нибудь…
– Умолил! Его только молотом умолишь! Сидит, как нагорелая свеча… Так на меня искосырился – я еле ноги унес…
Кудыка привел в порядок одежонку и, прикрыв поплотнее погорелицу, вылез из короба. Нашаривая в темноте кузова и оглобли, подобрался поближе к лающимся. Он уже угадал второго. Это был тот самый, с лопатой – кого волхвы под землю упрятали…
– Значит, будем ждать, пока четное вздуют, – сказал упрямый Бермята. – А без света работать не будем…
– Ну так вон же света полно! Подгоняй обоз – и греби прямо из топок…
– Сла-ава те, тетереву, что ноги мохнаты!.. Сырую?..
– Что? Надорветесь?
– Да мы-то не надорвемся, а лошадки?.. Мы ж на санях! Был бы еще снег, тогда понятно… А то волоком!.. По земле!..
Тот, что с лопатой, изнемог и плюнул.
– Да катись оно все под гору!.. – сказал он в сердцах. – Гуляй, ребята, поколе я гуляю… Винца не найдется?
– С этого бы и начинал, – проворчал Бермята и достал из саней сулею. На слух наполнил берестяной стаканчик.
С берега, как всегда на Теплынь-озере, веял знобкий ветерок, снимая с груд золы и бросая на порожний обоз одну пелену за другой. Кудыка вдохнул опрометчиво, в глотке стало шершаво, и древорез заперхал. Бермята всмотрелся.
– Кому еще там не спится? – недовольно проговорил он. – А-а, это ты, брат?.. Рано ожил, можешь дальше почивать. Все равно до утра грузить не будем…
– Новенький вроде? – буркнул, тоже приглядываясь, тот, что с лопатой. – Как зовут-то?
– Кудыка…
– А я – Ухмыл… Ну, здравствуй, стаканчик, прощай, винцо! – С этими словами назвавшийся Ухмылом лихо осушил берестяную посудинку.
– Как же ты из-под земли-то выбрался? – с дрожью в голосе спросил его Кудыка.
Тот озадаченно хмыкнул.
– А ты почем знаешь? Или рассказали уже?
– Да я ж в том кружале был!..
– Взаправду, что ль? – Ухмыл оживился. – Слушай, что я там такого натворил-то? Хоть лоб взрежь – ничего не помню…
– Да мы с храбрами заспорили, какое назавтра солнышко будет, – торопливо начал объяснять Кудыка. – А ты уж хороший сидел… Возьми да и скажи: нечетное… Храбр тебя давай пытать, откуда, мол, узнал… Ну и ты тут такое брякнул… – Древорез замялся.
– Ну-ну? – с любопытством подбодрил его Ухмыл.
– Катали мы ваше солнце… – сойдя на пугливый шепот, повторил Кудыка страшные слова.
Ответом было озадаченное молчание.
– Всего-то навсего?.. – разочарованно протянул наконец Ухмыл. – А я-то думал…
– Да как же «всего-то навсего»? – взлепетал Кудыка. – Мил человек! Про солнышко-то!..
– Ну и катали… – невозмутимо отозвался Ухмыл. – Сейчас опять покатим… – Он оглянулся на теплящиеся вдали огоньки и дружески пихнул Кудыку в плечо. – А пойдем, посмотришь… Вроде опорожнили уже… Только ты, слышь… – озабоченно предупредил он. – Ширше рыла рот не разевай, с опаской иди… А то не ровен час в ров угодишь – как раз по тебе и проедет…
Ров, как выяснилось, лишь показался Кудыке земляным, потому что лежал на нем мягкий слой золы. А на деле изноровлены были под ров две насыпи из мелкого щебня, а в получившейся между ними канаве через каждые полпереплева шли утопленные заподлицо дубовые полукруглые ребра – не то гнутки, не то вырезки. Дуги, словом…
Все это древорез определял на слух да на ощупь. Потом впереди зажелтел попрыгивающий огонек, и Ухмыл с Кудыкой (Бермята остался подле обоза) приостановились. Отчетливо потрескивала под чьими-то шагами скрипучая дресва [55]55
Дресва (берендейск.) – крупный песок, хрящ
[Закрыть]. Кто-то шел им навстречу вдоль хребтов золы по той стороне канавы.
– Хоронись!.. – испуганно шепнул Ухмыл. – Розмысл!.. Увидит, что без дела бродим, – трезвону будет на трое суток!..
Оба, горбясь, отбежали к высокой груде щебня, в которую упирался долгий ров. И вовремя. Розмысл остановился шагах в двадцати от них и огляделся, приподняв лампу повыше. В ее масляном сиянии Кудыка различил остролобое костистое лицо и быстрые злые глаза.
Да-а… Такого, пожалуй, умолишь… Ишь, ходит, очами посвечивает…
– Почему не в сборе? Почему без огня? – гневно грянул розмысл, обращаясь к смутно чернеющим грудам золы, и неистовый голос его раскатился вдруг гулкими отзвуками, как если бы он говорил, наклонясь над колодцем.
Выяснилось вскоре, что почти так оно и было: перед розмыслом зияла в склоне великая дыра, из глубины которой внезапно проклюнулись, замельтешили желтые огонечки, и вскоре полез наружу с лампами в руках чумазый оробелый люд.
– Заплутали? – рявкнул розмысл. – Праздников лишить?.. Лишу!
– Да Завид Хотеныч… – сбивчиво принялся оправдываться кто-то из вылезших. – Пятерых никак сыскать не могли, а их, оказывается, ключник отрядил бочки с маслом катать. Из пятой клети в шестую…
– Он что? Умом повредился? – страшно прохрипел розмысл. – Вот-вот закат начнется, а он – людей забирать?..
Взмахнул лампой и устремился в округлое жерло пещеры.
– Пронесло, – сказал Ухмыл и выпрямился. – Вставай-вставай! С ключником они завсегда долго лаются… Схватятся – колом не разворотишь…
Кудыка боязливо выглянул из-за бугра.
– О каком это он закате? – ошеломленно спросил древорез. – Закат-то уж был давно…
– Ну, это как посмотреть… – посмеиваясь, отвечал Ухмыл. – Вы-то закатом одно зовете, а мы другое… Во! Покатили уже. Давай-ка от греха подальше к волнолому отойдем…
Они отступили к скользким поставленным торчмя тесаным камням – каждый чуть не в рост доброго берендея. Зачавкала под ногами мокрая зола. Кудыка завороженно смотрел, как из тьмы надвигается, выплывает нечто облое [56]56
Облое (берендейск.) – круглое
[Закрыть] и огромное… Он уже сообразил, что ров изноровлен не прямо, а несколько отлого, под уклон. Круглая громада с величавой неспешностью катилась по нему сама. Проседая, постанывали дубовые ребра, скрипел под гнетом щебень, стреляли мелкие камушки. Земля ощутимо подрагивала. Поравнявшись с остолбеневшим Кудыкой, диво с тяжким хрустом наехало на высокий бугор, за которым они недавно прятались от розмысла, и остановилось, покачнувшись. Ахнул древорез.
– Не так ахаешь, переахай снова, – с удовольствием обронил Ухмыл. Пугливость новичка изрядно его развлекала.
– Это сколько ж в нем переплевов-то? – потрясенно проскулил Кудыка.
Лохматая от хлопьев окалины громада (подробность эту он смог разглядеть лишь потому, что вокруг сразу засуетились люди с лампами) размером была с Кудыкин двупрясельный дом, не меньше.
– Про переплевы – забудь, – несколько надменно посоветовал Ухмыл. – Шагами да переплевами ты у себя дома мерил… А тут, брат, точность нужна, промахнешься – солнышком в берег залепишь. Так что мера тут одна – локоть…
– Так ить… – растерялся Кудыка. – Локти-то у всех, чай, тоже разные!..
– Н-ну… ненамного… – уклончиво ответил Ухмыл.
Суета вокруг огромного шелушащегося окалиной ядра тем временем пошла на убыль, послышался снова резкий голос розмысла Завида Хотеныча, уже разобравшегося, видать, с ключником, а потом вдруг возникла напряженная тишина. Слышно было, как по склону оползает с тихим шелестом тронутая ветром зола.
– Готовы, что ли? – спросил невидимый розмысл.
Человека четыре нестройно отозвались в том смысле, что готовы, мол…
– Выбивай клинья!.. Па-берегись!..
Вразнообой забухали молоты, и черная округлая громада дрогнула вновь. Кудыке даже померещилось в темноте, что качнулась она в его сторону. Отпрянул, треснулся затылком о камень волнореза, лязгнул зубами. По счастью, за скрипом щебня, стонами дубовых ребер и людскими криками, звук этот остался неуслышанным. Огромное ядро двинулось по короткой поперечной канаве, которой Кудыка поначалу даже не приметил, и кануло в гулкой дыре, где сразу зашумело, заревело, загрохотало… Казалось, рычит сама преисподняя.
– Ну вот и закатили… – удовлетворенно молвил Ухмыл.
