Текст книги "Час оборотня (сборник)"

Автор книги: Евгений Лукин

Соавторы: Любовь Лукина,Юрий Сбитнев,Олег Корабельников,Александр Тесленко,Клиффорд Саймак
сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 38 страниц)

12

Дегенерат с чувством собственного

достоинства. Что может быть ужаснее?

Она была в простом пестром халате, распахнутом на груди, улыбалась, что-то дожевывая, когда Сухов открыл на сигнал свою дверь.

– Приятного аппетита, – пошутил Антон, удивленно рассматривая одетую по-домашнему Гиату.

– Спасибо. Привет! Как видишь, мы уже соседи. Почему не приглашаешь войти?

– Да, безусловно, входи.

– Жена дома?

– Нет. Никого нет.

– Жаль. Мне хотелось бы повидать твою жену. Вот возьми для детей. Гиата ткнула Сухову два батончика «Мечты». – А дети где?

– Они пошли в театр. У Витасика каникулы… А я отсыпаюсь после ночного дежурства.

– Я тебя разбудила? Прости, – долго застегивала пуговицу халата. Поверь, я не знала, что ты отдыхаешь. Пойдем, посмотришь мою лабораторию. Я уже все привела в порядок и очень довольна.

– Гиата…

– Ты словно боишься меня. – Она рассмеялась так чарующе, что Сухов заставил себя улыбнуться, чтобы не показаться совсем негостеприимным.

– Я очень устал, Гиата. И хочу спать.

– Вот не думала, что ты такой соня. Не поспал одну ночь и уже раскис. Пошли. Мне нужна твоя помощь.

Антон, ругая себя в душе за слабоволие и внутренне протестуя против бесцеремонного вторжения этой женщины, все же послушно буркнул:

– Я сейчас, – и обречено добавил: Только переоденусь.

– Зачем? К чему такие формальности? Чувствуй себя со мной совершенно свободно. К слову – это на будущее – пусть тебя не удивляют всяческие предложения и мои авантюры. Скажем, я могу спросить тебя, не хочется ли тебе переспать со мной, или – не хочешь ли ты сменить работу, или… в общем – что угодно… Воспринимай все это как обычный вопрос. Прости, но такой у меня характер. Я очень импульсивна и непосредственна. Когда меня что-либо заинтересует или в голову придет забавная мысль, я не могу ждать ни минуты, тут же должна удовлетворить свое любопытство. Так пусть тебя ничто не удивляет. Договорились? – Гиата лукаво улыбнулась.

– Договорились. – И тоже улыбнулся. Насколько смог непринужденно.

Комната Натальи стала неузнаваемой. Прежде всего бросалось в глаза множество картин на стенах. Сухов посмотрел и с удивлением отметил, что на каждой из них изображено одно и то же чудовище: зеленая голова с тремя глазами и жуткими щупальцами. Гиата, перехватив его удивленный взгляд, сказала:

– Все я сама нарисовала. Это маргон.

– Маргон?

– Да. Он часто приходит ко мне во сне. Вроде бы страшный, а на самом деле такой добродушный. Я очень его люблю. С нетерпением жду каждого вечера, чтобы заснуть и увидеть его. Но он почему-то не всегда приходит.

– А зачем так много одинаковых картин?

– Одинаковых? Ну что ты, Антон, разве не видишь – он на каждой картине разный. Не смотри на меня как на сумасшедшую… Хочешь, я его попрошу, он и к тебе придет?

– Нет. Благодарю. Не хочу, – ответил Сухов вполне серьезно. – А где Натальина библиотека?

– Что?

– Куда ты девала все книги, которые были здесь?

– Остался один хлам, а не книги. Все сгорело. А библиоскопы, сам знаешь, не выдерживают высокой температуры.

– Да, знаю. А жаль…

– Что жаль?

– Жаль, что современные библиоскопы не выдерживают высокой температуры…

– А знаешь, Антон, мне не жаль. Зато мы теперь соседи. – Гиата на мгновение стала непохожей сама на себя, даже волосы приобрели непривычный коричневый оттенок. – Мне запомнились слова одного человека. Как-то на старом кладбище он сказал, глядя на древние, вытесанные из камня кресты: «Нас не станет, а эти камни будут стоять». А потом мы подошли к могиле его матери с современным миниатюрным надгробием. Я спросила: «А почему вы не поставили мраморной плиты своей матери, чтобы стояла тысячу лет?» А он посмотрел на меня с чувством превосходства и сказал: «Зачем? Нас не будет, а камень будет? Так что – мы хуже камня? Пусть и его не останется после нас». Я спросила: «А память?» Он глянул искоса: «А память – вечна», изрек он. Мне вдруг стало страшно, а потом легко-легко. И я до сих пор не могу понять, что со мною произошло в тот миг… Но что-то случилось, Антон. Мне кажется, что именно с той минуты я стала такой, как вот сейчас. А какая я сейчас? Скажи, Антон.

– Что я могу тебе сказать?

От его слов Гиата будто пробудилась от сна, смешно тряхнула головой, поправила рукой прическу, и в глазах ее засветились привычные Антону холодный огонь и деланная кротость.

– Какая странная, ужасная, бессмысленная смерть Натальи, – произнес Сухов, глядя прямо в глаза Гиате.

– Тебе ее жаль? Старую, никому не нужную Наталью тебе жаль? Чудак. Если так ко всему относиться, то в результате будешь жить на груде мусора, на груде старого хлама. Ей давно уже было пора… отойти, – спокойно заявила Гиата. – А у меня теперь здесь настоящая лаборатория. И совсем рядом с тобой…

– Жилсовет знает о твоем переселении?

Гиата совсем спокойно ответила:

– Безусловно, знает.

Сухов не мог объяснить причины своих сомнений, но не мог заставить себя поверить хотя бы одному слову этой женщины.

«Нужно сегодня же позвонить, а лучше самому зайти в жилищный совет. Там хотя бы скажут мне, кто эта женщина. Биолог? Безумная или действительно ученая? Да, сегодня же нужно поговорить. Или сначала посоветоваться с Миколой?»

– О чем ты задумался, Антон? И почему ты спросил меня о жилсовете? Гиата смотрела на него лукаво и сосредоточенно, а Сухову вдруг стало не по себе, он почувствовал, что Гиата прочла его мысли.

– Ты же сама прекрасно знаешь, о чем я думаю…

Гиата рассмеялась.

– Антон, мне нужна твоя помощь. Слышишь?

– Да.

– Очень прошу тебя, отрежь голову вот этой симпатичной нике. – Гиата указала взглядом на стол, где лапками вверх лежало серое существо. – И выбери мозг в тот серебряный стаканчик, что стоит рядом. Ладно? А я тем временем быстренько приготовлю нам что-нибудь вкусненькое. Что ты любишь, Антон? Острое или пресное? Холодное или теплое?

«Погань!» Сухов даже губы крепко сжал, чтобы и намек на слово не вырвался. Но Гиата тут же замерла, на миг окаменела и затем, чеканя каждое слово, тихо заговорила:

– Кажется, я ничем не провинилась перед тобой. Своих жизненных принципов не навязываю. Прежде чем осуждать кого-то, оцени собственную жизнь… Мне досадно, Антон, что ты оказался трусом, – и неожиданно для Сухова Гиата вдруг приветливо улыбнулась. – Но подойди и поцелуй меня. Ты меня очень обидел. Жаль, что я, пожалуй, ошиблась в тебе…

13

Существует такая детская игра: зеленое, к примеру,

называть черным, стол – арбузом, а руку – ухом или

ногой… Продолжая разговор, каждое предложение

усложняется новой путаницей, но играющему не

следует забывать, что он чем назвал,

кибернетическое устройство фиксирует любую

ошибку. Игра развивает память, по крайней

мере так утверждают те, кто ее придумал. А

придумали ее, между прочим, те, кто давно уже ни в

какие игры не играет. Я несколько раз развлекался с

детьми, которым эта игра очень понравилась, и ловил

себя на мысли, что мне как-то неловко от того, что

все видят, где зеленое, где черное, но каждый

притворяется, что не видит ничего, кроме того,

что сам выдумал.

Антон Сухов переступил порог жилища брата и измученно улыбнулся:

– Здравствуй. Ты, наверное, спать уже собирался?

– Да нет, что ты! Я всегда поздно ложусь, читаю перед сном, пока не отключусь. Раздевайся. У тебя что-то случилось?

– Да нет. Хочется поговорить. Ты уж извини.

– Ты чем-то взволнован? – Микола обнял брата, потом включил все светильники, но Антон недовольно поморщился:

– Не нужно столько света. Глаза даже режет.

Сели за стол.

– Я у тебя заночую, ладно? Не хочется ехать домой, завтра в клинике с утра начинается уникальный эксперимент, а от тебя туда рукой подать. Хорошо?

– О чем ты говоришь! Конечно же, хорошо… Веронике сказал, что останешься у меня?

– Веронике? – отчужденно переспросил Антон, встретился с братом взглядом и долго смотрел, ничего не понимая. – Я могу позвонить ей отсюда. Но она не ждет. Когда операция затягивается, я, случается, остаюсь ночевать в клинике. И часто забываю позвонить. Все в порядке…

– Ты сейчас с работы?

– Нет. Понимаешь ли, в последнее время… Я так устаю в последнее время… Ты же слышал, безусловно, что сейчас повсюду творится?

Микола, стараясь казаться непринужденным, удивленно поднял брови.

– Что ты имеешь в виду?

– Позавчера вызвали «Скорую» и забрали прямо от операционного стола нашего анестезиолога. Психоз… Все чаще и чаще слышу этот диагноз. Ты не можешь не знать об этом.

– Да, кое-что слыхал, – уклончиво произнес Микола. – А что с вашим анестезиологом? Расскажи.

– Все это очень грустно и вовсе неинтересно, Микола. Ну ладно… Митрофан внезапно закричал: «Нет! Нет! Я на работе! Оставите вы меня в покое или нет?!» Одновременно кричал и смеялся на всю операционную, потом непристойно ругался и хохотал: «Ну, дают жару, ой не могу! Ну, дают!» А затем со смехом набросился на одного из хирургов, щекотал его и грозился: «Я тебя выведу на чистую воду, маргончик! Меня не обманешь! Я тебя давно узнал!» Мы все кинулись на него, связать хотели, но он раскидал нас, как котят, и с высоко поднятой головой вышел из операционной, заявив тому хирургу во всеуслышание: «Ты ко мне ночью приходи, как всегда, поболтаем, а то привязался, нахал, во время операции!» Мы заперли его, когда он вошел в раздевалку, и вызвали машину. Я его очень хорошо знал. Мы с ним часто вместе стояли на операциях, дружили с ним. Микола, что это такое? Последнее время… Что это за маргоны, что с языка у всех не сходят?

– Мы призраками не занимаемся, – беззаботно рассмеялся Микола.

А у самого мурашки побежали по спине, но он ничем не выдал своего состояния. На мгновение возникло желание рассказать брату о неизвестном космическом объекте, замеченном на околоземной орбите, но воздержался, вспомнив решение Высшего Совета: «Действовать исключительно силами Совета, без разглашения, чтобы не вызвать паники и недоразумений среди населения».

– К тебе ж они не приходят по ночам? – похлопал Антона по плечу.

– Ко мне еще нет. Но к моей знакомой… У нее вся стена увешана картинами о маргонах.

– Твоя знакомая сейчас, вероятно, в психиатрической клинике, а тебе, Антон… – начал назидательно Микола, но брат перебил его:

– Моя знакомая сейчас живет по адресу: Фибуля, 16, квартира 18, и занимается научной деятельностью, если это можно назвать так…

Микола отметил про себя, что это дом брата.

– Как зовут твою знакомую?

– Гиата Бнос. И, кстати, она никогда не попадет в психиатрическую клинику. Если она и безумная, то это ее обычное состояние.

– Вот как? – Микола разволновался, но сумел скрыть это от Антона. Ты давно знаешь Гиату Бнос? Расскажи мне. Может, я и смогу тебе что-нибудь посоветовать.

– Давно ли я ее знаю? Нет, совсем недавно, и познакомились мы с нею очень странно. Мы ехали на машине вместе с Митрофаном, с тем самым анестезиологом, которого позавчера забрали в психиатричку, а у обочины магистрали стояла женщина с ребенком на руках. Мне почему-то захотелось их подвезти. Митрофан еще высмеял меня, мол, напрасно рыцарствую, но мы остановились, и она села в салон. А потом начались причуды. Дитя верещало у нее на руках, у меня же в тот день было прекрасное настроение, и я начал развлекать мальца. Говорил, что заберу его к себе, если не перестанет плакать, ну, сам знаешь эти дорожные шутки: на портфель ему показывал, мол, в него и посажу, портфель-то большущий. А женщина та, Гиата, начала подыгрывать: ей, дескать, не нужен такой каприза, заберите его себе. Взял я малыша на руки, а Гиата тут же попросила машину остановиться, выскочила из салона… Я опомниться не успел, как ее и след простыл. Вот так мы с нею познакомились. Точнее, познакомились мы в тот же день, но несколько позднее. Мы с этим мальчуганом, его Серафимом зовут, тоже сразу вышли из машины. Но догнать женщину не смогли. Она исчезла, как сквозь землю провалилась. У меня волосы дыбом встали. Серафим повел меня в парк, погулять. А потом привел меня к Гиате, но так привел, будто я сам пришел. Давай, говорит, зайдем в какую-нибудь квартиру, попросим иголку с ниткой, а то у меня пуговица оторвалась. Я и повел его, как мне казалось в первый попавшийся дом, позвонил наобум в какую-то квартиру, а в этой квартире и жила Гиата Бнос. Представляешь? Вот так мы познакомились.

– А кто она?

– Говорит, что биолог. Но нигде не училась. Домашнее воспитание. И сейчас нигде не работает. Не хочет, видишь ли, «связывать свободу своей научной деятельности ни с каким институтом». Экспериментирует с ники, головы им отсекает.

– Сколько ей лет?

– Пожалуй, как и мне, или моложе немного. Микола, она не сумасшедшая, но она… Все это очень страшно и не так просто. Я интуитивно чувствую. И этот ее Серафим, вундеркинд…

– А на стенах, говоришь, картины? С маргонами? – Микола все еще пытался хотя бы намек на улыбку на лице сохранить. – А какие они, маргоны?

– Зеленые, стервы, с отростками неопределенной формы, иначе чем щупальцами не назовешь… Психоз это, Никола. Какой-то жуткий массовый психоз.

– Ты переутомился, Антон, но… Я прошу тебя, если будешь еще бывать у этой Гиаты, попробуй расспросить ее о маргонах, о ее Серафиме. Любые мелочи могут оказаться полезными.

– Вы занимаетесь этим? – обрадовался Антон.

– Психозы, если их следует называть так… – начал Микола, но тут же и умолк. – Не волнуйся. Я уверен, что очень скоро удастся докопаться до первопричины.

– Микола, расскажи мне все, что ты знаешь. Я буду молчать, клянусь. Я должен хоть что-нибудь узнать наверное. Иначе, чувствую, и сам с ума сойду. Расскажи!

Микола посмотрел на брата устало и сочувственно:

– Я и сам определенно ничего не знаю, Антон. К сожалению…

14

Все это было в действительности. Но оказалось

неправдой. Ибо должно было стать совсем другим. Но

никто не знал, каким именно все должно быть.

Каждый из очевидцев может лишь утверждать, что в

ту зиму выпал очень глубокий снег, а сильные морозы

держались недолго, сменившись вдруг оттепелью,

ранней весной, которую сменило лето, однако и оно

отлетело вскоре с пожелтевшей листвой, чтобы

заложить начало новому жизненному циклу. Каждый

из очевидцев может лишь утверждать, что в том году

носилось в воздухе нечто нематериальное, как

желание улыбнуться, и многие действительно

улыбались робко, даже громко смеялись, но не

каждый день, ибо какое-то таинственное

предостережение невольно заставляло задумываться

над тем, что же тогда было и каким оно должно быть.

– В чем дело, Дирар? Ты слышишь, как они плачут?

– Воют. Голодные.

– А что случилось, Дирар?

– А ты больше бы спал на центральном пульте!

– Мог бы и разбудить. Не создавай лишних проблем. Что случилось? Почему кары так плачут? Почему они голодные?

– Неисправность автоматической кухни. Это твоя вина.

– Что-нибудь серьезное?

– Не знаю. Беларар ремонтирует. Но они все сдохнут, если ремонт затянется.

– Нужно попытаться накормить.

– Интересно, как ты себе это представляешь? Жить надоело?

– Неужели нельзя ничего придумать?

– Придумай.

– Вообще-то меня давно беспокоила эта затея нашего Чара. Зачем нужно было закладывать в генетическую программу каров потребность разрывать зубами каждого, кто захочет накормить их?

– Накормить – значит приручить. Отсюда и дальнейшее. Чару у таких, как ты, ума не занимать.

– Можешь не разоряться, он тебя сейчас все равно не слышит.

– Чар все слышит и все видит. Но если бы он и не слышал, я все равно скажу, что Чар в твоих советах не нуждается. Он сам знает, что делает. Накормить – означает приручить. А что это за оборотень, которого можно приручить. Если нужно, он и сам приручится до поры…

– Пускай Чар все видит и все слышит, но я тоже хочу нормально существовать. Он далеко, а земляне – близко! И они меня разлагают! Каждая встреча с ними для меня как капля отравы. А нас всего двое. И меня это бесит!

– Успокойся. Прекрати истерику.

– А что с теми выродками делать, если Беларар не отремонтирует вовремя систему автоматического кормления?

– Не знаю. Должно быть, уничтожить. Или просто ждать, пока сами сдохнут. Что тут придумаешь путного?

– А потом опять выхаживать новых? Эти почти доросли уже до запуска на Землю.

– Сам говорил – нам некуда спешить. Воспитаем новых, поумнее этих.

– Все они одинаковы.

– А кормить их я не пойду!

– Никто тебя и не заставляет. Но… А может, попросим Беларара каким-нибудь образом сымитировать автоматическое кормление. А то и вправду жаль терять эту группу каров. Они нам неплохо удались.

– Как жалобно плачут. Если не накормить, то скоро сдохнут. Они еще молодые и очень чувствительны к голоду. Пока развиваются. Только недели через две мы сможем вживить им универсальные энергоблоки. Все это время кормить их нужно стационарно.

– Пошли к Беларару. Он сумеет помочь. Он превосходный робот.

– Включи освещение. Терпеть не могу сумерек.

– Изнежился ты за прошедшие здесь годы.

– Сорок семь узлов тебе на третий щупалец.

– Можешь обойтись и без ругани, даже мысленно. Не то я тебя вгоню в тридцать два на тридцать два, если не перестанешь меня обижать.

– Ладно, пошли к карам.

– Подожди, я включу свет, этот переход так захламлен, без щупалец остаться можно.

– Как они воют. Это уже слишком. Если не удастся накормить, сейчас же и уничтожим.

– Осторожно, не торопись заходить в зал. Нужно вызвать Беларара и обо всем договориться здесь. Пусть лучше те недоростки ничего не слышат. Молоды и глупы еще, могут неправильно нас понять.

– Сто седьмой! Приказываю выйти в тамбур сектора номер три! Сто седьмому приказываю выйти в тамбур третьего сектора!

– Включи аварийный сигнал. Нам давно пора заняться текущим ремонтом. На нашей Базе многое уже приходит в негодность.

– Сто седьмой! Приказываю немедленно выйти!

– Вызывай сто восьмого! И не вздумай сам заходить. У меня недоброе предчувствие.

– Сто восьмой! Немедленно выйти в тамбур.

– Там что-то случилось.

– Не каркай.

– Без сомнений… Беларар сразу вышел бы после вызова. Сам знаешь.

– Вызывали сто восьмого?

– Да, Брунар. Что там со сто седьмым? Почему не выходит?

– Очень неприятный случай, маргоны. Я даже не успел доложить… Это произошло только что. Я вытягивал сто седьмого, когда вы меня вызвали. И я бросил его, теперь уже от него ничего не осталось. Он имел неосторожность имитировать автоматическое кормление. А они его разорвали. Ведь это же кары! С ними нельзя расслабляться, а Беларар был слишком чувствительным роботом. Я ему не раз говорил, такие, как он, долго не живут. И оказался прав. Кары разорвали его на мелкие куски. Что прикажете делать?

– А что тут прикажешь? За сколько ты сможешь наладить автоматическое кормление?

– Точно не знаю. Трудно сказать. Беларара теперь нет. Такого мастера нет.

– Понятно. Значит, каров нужно немедленно уничтожить.

– Послушайте сто восьмого!

– Что ты хочешь сказать?

– Я понимаю, что я обыкновенный робот, но… Мне кажется, не следует уничтожать каров. Жаль энергии на их аннигиляцию. А если не аннигилировать – будет смрад. Предлагаю заслать эту группу каров на Землю недозрелыми. Они уже очень похожи на земных собак, и никому в голову не придет ничего подозрительного. Жаль, конечно, что они не смогут теперь стать полноценными карами. В конце концов, можно считать это экспериментом. Вполне возможно, что некоторые из них сумеют дозреть на Земле, если удачно перейдут на режим самостоятельного питания.

– Ты толковый робот, Брунар. Спасибо за удачную мысль. Энергию нам действительно нужно беречь. А если не аннигилировать – смрадом заполнится вся База. Молодец Брунар. Очень интересный эксперимент. Пускай теперь на Земле ломают головы, как из собак вырастают люди. Паника поднимется. Если выживут хотя бы несколько. Большинство их, конечно, погибнет. Нужно доложить Чару. Думаю, эта идея ему тоже понравится.

15

Биокиберы плачут в следующих случаях:

1. Засорились правый или левый лакримальные

каналы.

2. Появилось несбалансированное увеличение

эманационного потенциала между седьмой и девятой

клеммами церебрального коллектора.

3. Потеря электрозаряда на сорок седьмом тразоне

левой группы.

4. Увеличение сопротивления в системе базилики.

5. Общая перегрузка блока памяти.

Сухову снилось, что он вышел на улицу и некоторое время брел бесцельно, ожидая, пока его не осенит определенное решение. Донимала жара… Возле автомата с эклектонами – очередь. Будь поменьше людей, Антон с удовольствием выпил бы кружечку прохладного напитка, но не хотелось останавливаться надолго. Это оказалось бы нестерпимым, мозг требовал, чтобы тело двигалось, пусть даже без определенной цели.

В последние дни Антон Сухов чувствовал себя неважно. Внутреннее напряжение граничило с истощением. Работа, Гиата, недоразумения с Вероникой, к которым он вроде бы давно привык… Все его теперь раздражало, выбивало из колеи, наполняло необычным, совсем не знакомым до сих пор страхом существования.

Заставил себя посидеть на скамье в сквере.

Городской привычный шум. Машины. Голоса прохожих сливаются в общий говор, слух выхватывает из этого хаоса звуков отдельные фразы:

– …и ты на все так спокойно смотришь?

– …жара, как во времена моей юности.

– …ну что мне остается делать? Чужим умом не проживешь…

– …но рядом ни одного порядочного кустика нет, а я и говорю, давай вот здесь, только поскорей…

– …а он не хочет взлетать. Что поделаешь? Я ему все потроха новыми тразонами заменил, а летать так и не хочет…

– …он – последнее мурло, с такими я не играю…

– …в наш магазин курочек привезли…

– …ха-ха-ха… Сам ты не умывался…

Вдруг Сухов ощутил слабое прикосновение к своему левому ботинку. Резко отдернул ногу. Посмотрел. Большой лохматый пес сидел рядом и глядел на него изучающе. Антону поначалу даже показалось, что он ему улыбается, вывалив большой красный язык. Потом пес улегся и положил морду на ботинок Антона, умилив Сухова своей доверчивостью.

Антон наклонился, чтобы погладить лохматого, и неожиданно встретился с ним взглядом. Его охватила оторопь. Показалось, что на него смотрит Гиата. Все тело словно налилось расплавленным свинцом, вытапливающим остатки сил и мыслей. Почудилось, что теряет сознание. Но одновременно накатилась волна непреодолимой злости: к себе, к Гиате, к непостижимым химерам жизни. Захотелось изо всех сил пнуть пса ногой. И тот сразу напрягся, вскочил на лапы и хищно оскалился, словно поняв желание Антона. Вот-вот он вопьется зубами в его ногу. Однако, словно взвесив что-то в уме, лохматый медленно отошел, то и дело оглядываясь с превосходством и презрением.

Антон Сухов почувствовал, как увлажнились глаза. Несколько слезинок скатились по щекам. Стало тоскливо и страшно. Он жил в мире, который он перестал понимать. Но заново понять не было никакого желания, потому что внутренний голос подсказывал: это понимание только усилит фатальный страх. Сухов плакал. Плакал во сне…