Текст книги "Час оборотня (сборник)"

Автор книги: Евгений Лукин

Соавторы: Любовь Лукина,Юрий Сбитнев,Олег Корабельников,Александр Тесленко,Клиффорд Саймак
сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 38 страниц)

7

Вчера я был свидетелем одного случая. Состоялся суд

чести над девочкой, которая будто бы оторвала

травяному кузнечику задние ножки. Никто не находил

этому никакого оправдания. Огласили приговор,

предстояло наказание – ее должны побить. Но вдруг

один из мальчиков встал на ее защиту.

– Вы только подумайте, – крикнул он, – разве она

могла оторвать кузнечику ножки?! Вы посмотрите,

какая она красивая и какие у нее добрые глаза! Она

не могла этого сделать!

Антон Сухов позвонил, почему-то думая, что, как и в прошлый раз, дверь откроет старушка с морщинистым лицом. Но перед ним появилась сама Гиата. Она мило улыбнулась, увидав Антона.

Гиата была в рабочем комбинезоне и ледровом фартуке с пятнами какой-то розовой жидкости.

– Ты работаешь? – спросил Сухов.

– Я всегда работаю. И в любое время могу не работать. А почему ты спрашиваешь? А-а-а, тебя смутила моя одежда…

– А где мать и твой сын Серафим? – сам не зная зачем, уточнил Антон.

– Ты хочешь их видеть? Серафимчик уже спит. Я его уложила с полчаса назад. И мама отдыхает. Но я могу разбудить… если хочешь.

– Нет, нет, не нужно. Я просто…

– Вот ты какой. Спрашиваешь просто так. Ты любишь поговорить? лукаво смотрела на него женщина. – Или зашел немного развлечься?.. Но это же не в твоем характере.

– Гиата, ты меня звала, вот я и пришел. Если ты работаешь, я не стану тебе мешать.

– Проходи в кабинет, Антон.

Только сейчас Сухов заметил на дверях красивые резные ручки. Многое здесь было сделано под дуб. Конечно, это синтетическая пленка, но очень искусно изготовленная. Помещение имело нарядный вид.

– Заходи. Мне очень хочется, чтобы тебя здесь ничто не смущало, улыбнулась Гиата. – Ты ведь врач. Ты уже столько повидал за свою жизнь. Мы с тобой почти коллеги, я – биолог. Помнишь, я тебе как-то рассказывала о своей работе… Садись, пожалуйста. Вот в это же кресло, где ты сидел в прошлый раз. Мне кажется, ты из тех людей, которые очень быстро привыкают к необычным вещам и ситуациям…

– А где традиционный кофе? – пытался бодриться Антон.

– Сейчас я принесу. Серафим уже спит. Маме немного нездоровится, и мне неудобно беспокоить ее.

Гиата торопливо вышла. Антон остался сидеть в кресле, осматривал кабинет. Закрыв глаза, он подумал: «И зачем я пришел?» В глубине души ловил себя на мысли, что пришел только потому, что Гиата – очень красивая женщина…

– Ты не скучаешь? – Гиата вошла, неся кофе на подносе.

– А коньяк?

– Будет, не волнуйся. А ты, оказывается, любишь этот напиток? неожиданно серьезным тоном спросила Гиата, глядя Сухову прямо в глаза, словно от этого зависело что-то необычайно важное.

– Люблю ли я?.. – удивленно переспросил Антон и вдруг вспомнил слова Гиаты. – Бесспорно. Я люблю все, что существует в этом мире. Ведь все существует в мире только для того, чтобы его любили.

– О, ты быстро проникся моей философией! – рассмеялась Гиата.

– Я не столько проникся, как решил, что много лучше все на свете любить, чем все – ненавидеть… Мне кажется, что и ты рассуждаешь так же. Не правда ли?

– Не совсем… Но близко по смыслу… Ты мне нравишься, Антон. Пей кофе. А вот и коньяк. – Она наклонилась и достала из тумбочки бутылку, поставила ее на стол. – А откроешь ты. Ведь ты мужчина!

– По крайней мере считал себя мужчиной до последнего времени. С каждой минутой я все больше убеждаюсь, Гиата, что ты не безумна.

Гиата расхохоталась.

– Но до сих пор я не представлял себе существования таких… людей.

– Таких женщин – хотел ты сказать.

– Мне кажется, что такими, как ты, могут быть и мужчины.

– О-о! Откуда тебе это известно, Антон? Ты не ошибаешься. Действительно, такими могут быть и мужчины. И я очень хотела бы, чтобы мы с тобой понимали друг друга, причем – понимали даже без слов… А знаешь, Антон, откровенно говоря, я очень сомневалась, что ты придешь ко мне сегодня. Конечно, ждала, но не верила в твой приход. Но ты молодец. Я тут затеяла одну работу. Поможешь мне? Ты же медик. Нам не трудно понять друг друга.

– Посмотрим, Гиата.

– Садись, пожалуйста, поближе к столу. А я займусь своими делами. Ты приглядывайся. Сначала просто смотри, что я делаю… Эксперимент. Очень интересный эксперимент.

– В чем он заключается?

– Это очень трудно объяснить словами. Иногда лучше промолчать, чем говорить о сложных вещах примитивной речью. Правда? Со временем я тебе все расскажу. Короче – научный эксперимент. Я получила очень интересные результаты.

Над письменным столом в стене была, по-видимому, ниша за небольшими дверцами. Гиата открыла их, придвинула пристроенный рядом желобок, и в него из ниши выбежала одна ника – длиннохвостое серенькое существо, похожее на большую мышь. Гиата ловко подхватила ее за все четыре лапки, погладила за ушком и поднесла к ее мордочке гибкий шланг от розового баллона. Сухов еще в прошлый раз заметил под столом три баллона, покрашенные в черный, розовый и серый цвета. Условное обозначение красок Сухов знал по операционной: углекислый газ, циклопропан, закись азота.

Ника быстро затихла, а Гиата, взглянув на Сухова, сказала:

– Усыпляю, чтобы не метались. Кровь разбрызгивают. А ты, я вижу, скучаешь. Мог бы и помочь. Это же твоя профессия.

– Не сказал бы, – буркнул Сухов.

– Ты чем-то недоволен?

Гиата положила сонную нику на большую препаратную доску, некоторое время рассматривала ее. Потом взяла большой ампутационный нож.

Сухов даже заметить не успел, как тельце и голова ники лежали уже отдельно. Туловище Гиата небрежно смахнула в большую емкость для мусора, стоявшую рядом с письменным столом. Несколько крохотных капелек крови попало на ледровый фартук, и Гиата вытерла их зеленым платком, но вытерла кое-как – на фартуке добавились розовые разводы. Сухова удивило, что Гиата все это делает прямо за письменным столом в той же комнате, где она, очевидно, и спит. Почувствовав мысли Антона, женщина сказала:

– Нужно будет попросить специальное помещение для лаборатории… Я слышала, что вчера в том самом доме, где ты живешь, освободилась одна комната. Это правда?

– Какая комната? – переспросил Сухов, но невольно сообразил, что речь идет о квартире Натальи.

– Небольшая комната. В ней жила одинокая женщина… – пояснила Гиата.

– Да, и сгорела…

– Кажется, так… Но не это важно. Я сразу подумала, следует попросить именно эту комнатку для моей лаборатории.

– А почему ты работаешь не в институте?

– В каком институте? – усмехнувшись, спросила Гиата, приоткрыла дверцу в стене и ждала, пока выбежит еще одна ника.

– Но ты работаешь где-то?

– Я работаю дома, Антон. И ни с каким институтом свою судьбу и творческую энергию связывать не желаю. Я привыкла всегда чувствовать себя абсолютно свободной. Во всем!

– Может, ты и училась дома, по индивидуальной программе?

– Совершенно верно, – произнесла Гиата и подхватила вторую нику за лапки, поднесла к ее мордочке шланг со струящимся наркотическим газом. Ты очень догадлив, Антон. Я и вправду училась дома. Имею уже несколько научных открытий в области биологии и кибернетики…

Гиата привычным движением опустила нику на доску, взяла нож, продолжая говорить с Антоном:

– Вполне возможно, что мы станем соседями, если мне выделят лабораторию в твоем доме… Она была старой?

Головка ники отделилась от тельца.

– Кто?

– Та женщина, которая сгорела.

– Да, она была старой.

– А почему она сгорела?

– Не знаю. Может, заснула с сигаретой?

– А-а, она курила. Хочешь закурить, Антон?

Гиата взяла маленькую ложечку и начала выбирать мозг из головки первой ники.

– Нет, я не курю. Когда-то курил, но бросил.

– А почему ты бросил курить?

– А ты куришь?

– Нет, – ответила Гиата, постукивая ложечкой о край металлического стаканчика, стряхивая остатки мозга. – Я не курю. Не нравится. Но иногда могу. Иногда даже вкус нахожу в этом.

Она еще раз зачерпнула ложечкой.

– Ты рад, что мы будем соседями?

Сухов промолчал, лишь удивленно посмотрел на Гиату.

– Симпатичные эти существа, правда? – спросила растроганно и, не ожидая ответа Сухова, продолжила: – Они такие кроткие, такие чистюли. И мозг у них очень приятный на вид. Вот попробуй, – она протянула Антону ложечку с мозгом.

Сухов отшатнулся.

– Зачем тебе все это?

– Я говорила – об этом долго рассказывать. И пока еще не время. Ты не сможешь понять всего. Одним словом, я использую мозг ники для приготовления одного препарата.

– Понятно… – сказал наобум, лишь бы ответить что-то.

– У тебя красивая жена?

– Что-о?

– Спрашиваю, красивая ли твоя жена?

Гиата, опорожнив головку одной ники, принялась за другую.

– Ты ее любишь?

Лицо и шея Сухова покрылись холодной испариной. Он достал носовой платок и вытер лоб, щеки.

– Самое время поговорить о моей жене…

– А почему бы и не поговорить? Мне интересно… Ты любишь детей?

– Да, – скупо ответил Сухов, еще раз вытер лицо и пожалел, что пришел к Гиате.

– Детей вообще или только своих?

– По-твоему, это существенное разделение? – отделался встречным вопросом.

– Существенное, – сказала Гиата. – Мне просто интересно, что в тебе доминирует – индивидуальные или общественные чувства.

– Сам не знаю, Гиата, что доминирует. И не знаю, зачем тебе это нужно.

– Мне сейчас ничего не нужно, кроме моих дорогих, милых, симпатичных ники. Какие прелестные существа! Правда же, Антон? – И она стряхнула следующую порцию мозга в стаканчик. – Они такие смирные, безобидные, ты просто не понимаешь, ты – сухарь, настоящий цивилизованный сухарь. Я вижу, ты не способен воспринимать красоту, не способен наслаждаться жизнью… А она так прекрасна…

Гиата заглянула внутрь маленького черепа, что-то там высматривая, и вдруг спросила:

– Антон, ты счастлив?

– …

– Почему ты не отвечаешь? – Она улыбнулась так непосредственно, так мило и трогательно, что Сухов внезапно почувствовал тошноту, подступающую к горлу.

– Да, безусловно, я очень счастлив… Но, знаешь… – и как я мог забыть, – я обещал одному товарищу встретиться с ним. И виною этому ты, Гиата, – попытался Антон легкомысленно улыбнуться, и это ему удалось. Загляделся на твои золотистые локоны и обо всем забыл.

«Что за вздор я горожу? Зачем? Теряю чувство реальности. С ума схожу… Нет, просто я ее боюсь. Должен скорее бежать. Сбежать?! Да!»

– Ты хочешь уйти?

«Сбежать и никогда больше не появляться здесь! Но она же сама придет. Мы будем соседями… О боже!»

– Да, меня ждут… Ты уж прости, Гиата.

Она закрыла за ним дверь, мгновение постояла неподвижно. Потом вернулась в комнату, подошла к столу, взяла металлический стаканчик с мозгом ники и с жадностью выпила его содержимое.

8

Иногда наступают такие минуты, когда чудится, что в

мире все задумано вечным – и люди, и птицы, и

деревья…

Я знаю – это не так, но порою кажется, что люди

гибнут только потому, что лишают жизни других.

Сухов лежал и никак не мог уснуть. Чем больше он убеждал себя в необходимости заснуть хотя бы потому, что предстоит напряженный операционный день, тем дальше убегал от него сон, оставляя в бездонной пропасти глухого отупения, когда голова, словно отделившись от уставшего тела, продолжает жить сама по себе, игнорируя все писаные и неписаные законы существования. Считал до тысячи… Проглотил три таблетки транквилизатора. Но к более действенным мерам прибегать не хотел.

«Еще минута-вторая – и я усну. Должен же я все-таки заснуть!»

Антон Сухов уговаривал и уговаривал себя, но все напрасно. Перед глазами, словно изображение на воде, колебались черты лица Гиаты Бнос красивого женского лица, на которое он смотрел с наслаждением и затаенным страхом одновременно. Он не мог объяснить себе причину своего страха, но страх этот жил, вопреки всяким причинам, не поддаваясь анализу, и от этого казался Сухову еще более мерзким и коварным.

«Кто она, эта женщина? Неужели просто-напросто больная? Вроде бы нет. Что ей нужно от меня? Нет сомнений: она упорно добивается чего-то. Взять, к примеру, наше странное знакомство, когда Серафим, вундеркинд – от горшка два вершка, – заставил, буквально заставил непонятным образом, зайти в гости к Гиате… Причудливый ряд не менее причудливых событий. И почему я потом не видел Серафима? Да и сама Гиата довольно странно относится к нему – сын ли он ей? Если нет, то кто же тогда?»

В мысленном представлении черты лица Серафима почему-то начали постепенно удлиняться, обезображивая его, и, наконец, приняли подобие человекоподобного щенка, не обросшего шерстью, с умными, пытливыми глазами, но совершенно собачьего абриса. Сухов даже вздрогнул от столь неожиданного видения, а оно не только не исчезало, а наоборот, дополнялось подробностями. Изо рта Серафима вывалился длинный и плоский собачий язык, послышалось частое собачье дыхание. На полуморде-полулице вспыхнула язвительная улыбка:

«Ну, Сухов, вот так ты сможешь? – И сложил язык трубочкой. – А вот так ни за что тебе не сделать! – Щенок начал махать большими ушами. – И вообще ничего путного ты, Сухов, не умеешь!»

Серафим громко рассмеялся, захлебываясь от собственного смеха.

«Какой же ты глупец, Сухов! – внезапно послышался голос Гиаты. – Я считала тебя мудрее. А ты оказался ничуть не умнее Натальи, твоей бывшей соседки».

«Она быстро сгорела, – серьезно произнес Серафим, вдруг принимая человеческий образ. – Она почти не мучилась».

Мурашки пробежали по спине Сухова. Припомнились слова пожарника в ту жуткую ночь – система противопожарной защиты оказалась заблокированной, выведенной из строя. А сама Наталья лежала на полу… Все вещи почему-то были выброшены из шкафа… Что-то искала? Когда начался пожар или до этого? Самоубийство?.. Антону не верилось. Он достаточно хорошо знал свою соседку. Время от времени они заходили друг к другу в гости. Наталья иногда консультировалась у Сухова как у врача, Антон частенько просил разрешения воспользоваться прекрасной библиотекой соседки.

Никогда Сухов не видел Наталью даже печальной, она прямо-таки излучала бодрость, необыкновенную энергию. Рядом с нею приятно было находиться, приятно разговаривать, словно вокруг нее действительно витали живительные лучи.

И в то же время не мог не думать Антон о том, что все пережитое старушкой вроде бы не могло способствовать такой, как называл Сухов, хронической радости бытия.

Родители Натальи трагически погибли в автомобильной катастрофе, когда ей исполнилось всего семнадцать лет. Муж ее был космоисследователем, он не вернулся из экспедиции Федора Драголюба на планету Центурия. Они тогда почти все ушли сознательно в рукотворный мир, в «черную дыру», из которой для них не могло быть возврата. В то время об этой экспедиции много писали, выходили отдельные книги, ставились спектакли. Наталья рассказывала, что почти сразу же после известия о «гибели» мужа к ней приходил какой-то писатель как к жене героя космоса. Ему хотелось расспросить все о муже, но Наталья отказалась о чем-либо говорить, объяснив коротко: «Я жду ребенка. Мне нельзя волноваться. Я ничего не буду вспоминать». Но дочка у нее родилась мертвой.

Для матери это было страшным ударом, после которого она два года находилась в психиатрической больнице на интенсивном стационарном лечении.

«Но зато потом я стала неисправимой оптимисткой, – смеялась Наталья, рассказывая Сухову о своей жизни. – Меня подлечили, выписали из больницы… Мне ничего не оставалось, как радоваться всему тому, что я ненавидела два года. Я не хотела жить в те жуткие для меня годы. Все вокруг было постылым. А потом я сама же смеялась над собой. Ведь жить намного лучше, чем не жить. Не так ли?»

Сколько Сухов знал Наталью, она была энергична, полна множества планов и идей. Она переводила со многих языков мира, писала стихи, выступала с лекциями от товарищества «Прогресс».

Одним словом, Сухов не мог поверить, что Наталья сама ушла из жизни… Но утверждать однозначно, даже для самого себя, тоже не мог.

А Серафим продолжал смеяться и размахивать ушами:

«Наталья тоже не могла шевелить ушами. Она быстро сгорела. Она почти не мучилась. Правда же, Гиата?»

«Правда, Серафим. Такие, как она, никогда не мучаются. Они всему радуются», – сказала Гиата и вдруг истерически захохотала.

9

Андреш, поэт, которого я глубоко уважаю, никогда не

думал, что его слова: «Искушение и возможность

сбиться с пути для человека существуют до тех пор,

пока он живет», спустя некоторое время породят

целую теорию. «Теорию разочарования». Суть ее вот в

чем: человек не должен верить в искренность и

неизменность каких-либо намерений, обещаний,

иначе это рано или поздно непременно приведет к

трагедии или к горечи разочарований. Я мог бы

согласиться, что в этом утверждении есть

определенная доля истины, если бы не знал, что

подобный взгляд на жизнь некогда привел к

утонченному цинизму и постепенному уничтожению

духовной основы у целого поколения землян.

В страшную ночь, после того, как она похоронила сразу и маму и отца, ей приснился странный сон.

– Маргарита! Мар-га-ри-та! – как будто голос отца.

– Мар-га-а-а-аритаа-а-аа! – а это вроде голос мамы.

– Маргарита! – голос…

Чей это голос?

Такой знакомый голос, хотя она уверена, что слышит его впервые. Он вызывал в душе волнующее тепло и ощущение покоя. Вечного покоя?

«Покой. Беспокойство. Вечный покой. Смотришь вблизи – вышивка крестиком. Мама любила так вышивать. Смотришь издалека – розы. Покой. Беспокойство. Вечный покой. Смотришь издали – кладбище. Подходишь ближе цветы растут. Покой. Беспокойство. Вечный покой. На лепестках роз капли росы – прозрачнее твоих слез. Вечный покой – ужасней отчаяния, безумнее твоего душераздирающего крика».

Кто меня зовет? Так трогательно…

– Мама?!

Тишина.

– Отец?

Тишина.

Но вот снова:

– Маргарита!

Чей же это голос? Где я сейчас? Сплю? Не похоже. Зеленая трава, сочно-зеленая, невозможно глаза не прикрыть – такая яркая. И цветы. Такие большие. И словно никогда не встречавшиеся раньше. Чье-то осторожное прикосновение к плечу. И тот же тихий голос возле самого уха:

– Маргарита.

Резко обернулась. Мужчина неопределенного возраста, в сером костюме и серой сорочке, с лицом землистого цвета стоял позади нее и вяло улыбался.

– Ой, кто вы?!

Мужчина пожал плечами.

– Мы просто ходим по осенней степи и собираем цветы, – произнес он таинственно, будто сообщал великий секрет. – Но мы не знаем, кто посадил, посеял их. И не мы их сеяли. Мы смотрим, как над ними пролетают птицы, но не знаем, куда они летят. И вы не знаете, Маргарита?

– Не знаю… Они летят куда-то далеко-далеко…

Мужчина вдруг громко рассмеялся:

– Пусть себе летят. А у нас вместо крыльев – корни. Изо дня в день, из ночи в ночь они прорастают все глубже.

И вдруг Маргарита заметила, что ноги незнакомца неестественно тонкие, стройные; серые башмаки, едва заметные в густой траве, словно прикипели к земле, срослись с нею.

– Вы шутите?

– Нет, я никогда не шучу. У нас действительно – вместо крыльев корни. Но вы не сможете видеть их вот так сразу. Для вас они невидимы.

– Но как же тогда вам удается?..

– Вы мыслите очень прямолинейно и упрощенно, – перебил ее незнакомец. – Корни не мешают нам ходить, летать, как раз благодаря нашим корням мы и можем ходить и летать.

– Вы можете летать?

– Разумеется. – Незнакомец плавно поднялся в воздух, на несколько минут завис неподвижно.

– А ваши корни, говорите, невидимы…

– Конечно, – подтвердил мужчина и опустился на землю.

– Как вас зовут?

– Называйте меня пока маргоном.

– Странное имя у вас. Никогда такого не слыхала. Хотя оно и очень похоже на мое.

– По сути, это не имя… Я – Мар. Так зовут меня другие маргоны. Понимаете?

– Вроде… немного понимаю… Вы издалека?

– Да, – серьезно ответил маргон. – Примите наше искреннее сочувствие в связи со смертью ваших родителей.

– Откуда вы знаете, что они… Что сегодня…

– Я все знаю. Все, что мне положено знать. А ваших родителей я знал лично. Очень обидно, что я прилетел к вам с некоторым опозданием. Вероятно, я смог бы помочь, и этого не случилось бы. Очень досадно. Лишний раз убеждаюсь, что в жизни нужно всегда торопиться. – Человек в сером костюме почему-то многозначительно улыбнулся.

– Я даже не знаю, что с ними случилось. Сообщили мне по видеофону: прилетай, умерли родители! Я сразу же прилетела. Мне сказали, что они уснули и не проснулись. Соседи зашли утром – они всегда к моим заходили, а родители спят. Вроде бы спят…

– Ну, крепитесь. Не нужно плакать. Ведь ничем теперь не поможешь.

– Не поможешь…

– Какая бесконечная степь, Маргарита. И трава такая мягкая…

– Да, как прикосновение маминых ладоней…

– Ну, хватит, хватит плакать. Не думал я, что вы настолько сентиментальны. У вас утонченная душа, Маргарита. Бесконечная степь. Красивая. И такой чистый, ароматный воздух. Правда? Хочется идти и идти… До самого горизонта. А горизонт убегает. И ты пытаешься его догнать. Но степь бесконечна…

– Как беличье колесо…

– Откуда вы об этом знаете, Маргарита?

– О чем?

– Аналогия с беличьим колесом меня растрогала и насторожила. – Маргон смотрел на Маргариту вопросительно и растерянно в то же время.

– Я ничего не знаю. Я просто чувствую.

– О-о, Маргарита, я вам завидую.

– Почему?

– Ну… как бы вам сказать. Просто завидую, и все. Вот посмотрите.

– На что?

– Вон, прямо перед вами.

– Могила моих родителей? Почему? Откуда она здесь?

Маргарита бросилась бежать, запуталась в высокой траве, едва не упала. Маргон поддержал ее.

– Почему вы так разволновались? Мне казалось, что вам будет приятно сейчас увидеть могилу родителей.

– Приятно? Именно сейчас? В этой бесконечной степи?..

– Да. Но, может… – Маргон загадочно посмотрел на нее и вдруг выпрямился неестественно, вытянул руку до самого неба. – Может, вы хотели бы увидеть всю степь… Пожалуйста. – Маргон опустил руку и застыл, склонив голову. – Пожалуйста…

Маргарита осмотрелась вокруг – вся степь покрылась небольшими обелисками. Подбежала к ближнему. Короткая надпись на металлической пластинке: «Николиан и Марта Бнос…» Прочитать дальше не смогла, хотя и знала все на память. Расплакалась.

– Они родились в один и тот же год и умерли одновременно, в один и тот же день. Они были счастливы. Правда, Маргарита? И вот сейчас – вся степь ваша! Она усеяна вся могилами ваших счастливых родителей.

Она тихо плакала.

– Это слезы счастья, – заметил маргон. – Я многое могу сделать для вас. Но не все сразу… Сначала хочу открыть вам маленькую тайну. Вообще-то у меня совсем другой вид. Словом, сейчас вы воспринимаете меня несколько иначе… В действительности же… Вот смотрите…

Маргон вытянулся, замер. Вслед за этим его тело начало терять четкие очертания, стало дрожащим, студенистым, постепенно превратилось в пульсирующий с зеленоватым оттенком шар, из которого постепенно начали вспучиваться отростки, как у живой амебы под микроскопом. Они росли и становились похожими на щупальца спрута. Три толстых отростка у самой земли, три – на верхушке пульсирующего шара. Длинные, с присосками. Они неуклюже шевелились. А на самом шаре постепенно обозначились большие глаза и огромный рот с плотно сжатыми губами. Фантастическое существо, но Маргарите почему-то не было страшно, она ничуть не удивлялась. Все воспринимала как должное. И даже поймала себя на мысли: «Какой он красивый, этот маргон. Мар. Какое у него красивое тело. Оно, вероятно, очень мягкое на ощупь. И очень приятного цвета, с розоватым отсветом…» Как только она это подумала, маргон сразу же принял человеческий облик: снова стоял перед ней в густой высокой траве стройный, в сером костюме, с улыбающимся лицом землистого цвета.

– Спасибо. Мне приятно, что я вам понравился.

– Вы читаете мои мысли?

– Не волнуйтесь.

– Я не волнуюсь. Просто интересно.

– Я завидую вам, Маргарита.

– Мне? Вы такой могущественный… и вы мне завидуете? Не верю.

– Завидую я тому, что для вас еще осталось что-то интересное в мире… А не верите вы мне напрасно. Я всегда говорю правду. – Мар многозначительно посмотрел на Маргариту. – Вернее – что бы я ни сказал, рано или поздно становится правдой. Понимаете?

– Как будто понимаю…

– Вам хотелось бы иметь сына или дочь? – неожиданно спросил маргон, и этот вопрос не показался Маргарите странным.

– Дочку, – произнесла тихо, почти не задумываясь. – Безусловно, дочку.

– Хорошо, – ответил Мар. – Мы позаботимся. Единственная просьба назвать ее Гиатой. Гиата Бнос – очень приятно звучит. Правда?