Текст книги "2010 № 1"

Автор книги: Евгений Лукин

Соавторы: Кори Доктороу,Евгений Гаркушев,Юн Ли,Тед Косматка,Альберт Коудри,Рик Нойбе
сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 23 страниц)

Глава 10

Проводив мудрое кувшинное рыло, Ефрем Нехорошев дошкандыбал до тусклого кухонного оконца, однако, выглянув во двор, товарища Викентия так нигде и не углядел. Зато углядел дородного седовласого красавца, решительным шагом направлявшегося прямиком к его, Ефрема Нехорошева, подъезду.

Колдун озадаченно ругнулся в бороденку и, покрутив головой, вернулся в комнату. Сел на табурет, обернул морщинистое личико к порогу, стал ждать.

Вскоре спели немазаные петли, заменявшие Ефрему дверной звонок, и в прихожую шагнул Платон Кудесов, известный баклужинский нигромант и сосед по двору. Седая грива, львиный лик, на устах самоуверенная улыбка.

– Здорово, Поликарпыч! – запросто приветствовал он престарелого коллегу. – Все горюешь?

Следует заметить, что открытый визит черного мага к белому сам по себе событие довольно редкое. Хотя, с другой стороны, многое за последние полмесяца изменилось в Баклужино. Призывы Глеба Портнягина к объединению откликнулись во многих сердцах. Кроме того, колдовская ориентация старого чародея Ефрема Нехорошева, как ни крути, по-прежнему представлялась загадочной. Черные в нем подозревали белого, белые – черного. Подчас даже закрадывалось в душу сомнение: да уж не по ту ли он сторону добра и зла?

Тем временем орлиный глаз Платона Кудесова углядел мутный граненый стаканчик на краешке стола.

– Ну вот! – развеселился жизнелюбивый нигромант. – А мне говорили, ты и пить бросил! Я уж беспокоиться начал…

– Выпей, – мрачно предложил Ефрем Нехорошев. – Выдыхается.

– Ты ж знаешь, Поликарпыч, я такую гадость не пью. Коньяк, текила – это да, а водку, тем более самопальную…

– Коньяк, текила… – противным голосом передразнил гурмана Ефрем. – Садись, раз пришел!

С огромным сомнением Платон Кудесов оглядел облезлое, засаленное кресло для посетителей. Поразмыслив, решил поберечь прикид.

– Спасибо. Пешка постою.

– Случилось, что ли, чего?

– Да вот, гляжу, день у тебя сегодня приемный. Подъезд-то твой из моих окон – как на ладони. С самого утра идут и идут. Дай, думаю, и я загляну.

– Да это так, клиенты… – буркнул колдун. – Кому судьбу узнать, кому зубы заговорить…

– Ну, насчет зубов это и мы могем, – глубокомысленно заметил Платон. – Крутые, однако, у тебя клиенты! На двух джипах приезжают. Только почему-то за уголком ставят, а сами до подъезда ножками-ножками и все вдоль стеночки, все с оглядочкой… Потом смотрю: мать честна! Кандидат в Президенты собственной персоной пожаловали. Уважил, стало быть, старика… Сколько он у тебя уже не был?

– Да почитай, все полмесяца…

– А за неделю до выборов, значит, вспомнил. Похвально, похвально… Как он, кстати, на твой взгляд?

– Как-как! – хмуро отозвался Ефрем. – Порченый – он и есть порченый.

– Да ладно тебе! – пристыдил его Платон. – В кандидаты угодить – шутка? Погоди, будут тебя еще на старости лет по школам водить, будешь детишкам рассказывать, как такого орла воспитал. Только, слышь, – озабоченно добавил он, – про художества его особо не распространяйся. Ну там как склад продовольственный взломал… Или это он до тебя еще?

– До меня.

– А сейчас он с тобой о чем говорил?

– Да если бы со мной! – бросил в сердцах старый чародей. – Он тут в моем лице всему баклужинскому народу речи толкал. О единстве и процветании. Чуть ли не в партию вступить агитировал. Сунул я его в размыкало, чтоб опомнился малость…

Платон Кудесов моргнул.

– А размыкало откуда?

– Сам на скорую руку сварганил. Что подвернулось – из того и…

Маститый нигромант уважительно выпятил губы и медленно поцокал языком. Словно лошадка под окнами прошла. Как бы там ни было, а Ефрем Нехорошев все равно оставался первым колдуном Баклужино. Верно говорят: мастерства не пропьешь.

– Еще, я слышал, хорошее средство – в прорубь головой окунуть, – заметил чернокнижник. – А после того, как в размыкале побывал? Что говорил?

– Жалился, – вздохнул Ефрем. – Никакой, говорит, жизни. Ни вздохнуть, говорит, ни кашлянуть…

Платон Кудесов задумчиво выпятил массивную нижнюю губу и свел брови, отчего лик его стал окончательно львиным. Хоть над подъездом лепи.

– Да, пожалуй, в чем-то ты и прав, – молвил он со вздохом. – Как говаривал Карлос Кастанеда, не по Хуану сомбреро… И ведь хороший колдун из него уже получался! А политик… Ну вот честно скажи, Поликарпыч, какой из него к черту политик? Ни ступить, ни молвить не умеет…

– За него там и молвят, и ступят, – проворчал Ефрем.

– Знаю… – горестно отозвался Платон. – Ох, знаю… Сам, между прочим, в избирательном штабе состою.

– Кем? – с неожиданным проблеском интереса спросил колдун.

– Так… на подхвате…

– Но влияние-то имеешь?

– А как же! Не мальчик, чать…

Оба задумались – и, скорее всего, об одном и том же.

– Честно сказать, – снова заговорил Платон, – не столько его, сколько тебя жалко. Маешься же… Да! Обормот, хулиган, но ученик, ученик… Всю небось душу в него вложил, а он… Эх!

– Ну так и твой тоже в политику полез… – недовольно заметил Ефрем. – Два сапога пара.

После таких слов Платон Кудесов должен был, по идее, закручиниться еще сильнее, но вместо этого почему-то замялся, принялся выскребать ноготком из краешка глаза воображаемую соринку. Действительно, его собственный ученик Игнат Фастунов тоже принимал участие в выборах и даже шел запасным кандидатом от того же блока «Колдуны за демократию». А Портнягин, стало быть, основным.

– Ну, с моим-то все ясно… – небрежно сказал Платон, справившись наконец с соринкой. – Нигромант он, между нами, средненький – прямой ему резон в чиновники податься… А твой-то при всех его закидонах, что ни говори, а талант! Самородок… Слушай, может, не поздно еще переиграть? – неожиданно спросил он. – Лучше, знаешь, хороший колдун, чем плохой Президент…

Старый чародей Ефрем Нехорошев вздернул косматую бровь.

– В смысле?

– Н-ну… сам же говорил: после размыкала в нем сразу что-то человеческое проклюнулось… на пару минут… Вот я и думаю…

– Как бы Глебушку перед выборами на капище затащить? – прямо спросил колдун. – В Секондхендж?

Врасплох застал. И податься интригану было некуда. А раз некуда, значит нужно стоять насмерть.

– Да, – не дрогнув, твердо отвечал Платон Кудесов. Львиный лик его был суров. – Пойми, Поликарпыч, это единственный выход и для тебя, и для него, и для всего Баклужино. Конечно, я как член избирательного штаба мог бы организовать в Секондхендже что-нибудь этакое предвыборное… с его участием… Но ты ж сам понимаешь, без твоего слова все это не более чем химера. А вот если там будешь ты…

Долгое время старый чародей пребывал в глубоком раздумье.

– А выборы не продуете? – с сомнением спросил он.

Глава 11

Казалось бы, душераздирающие публикации о самоубийстве бледного одутловатого поэта-новатора должны были отпугнуть народ от Секондхенджа. За границей, кстати, так бы оно и произошло. У нас же, как всегда, случилось обратное. Уже к вечеру первого дня окрестности неолитического капища заметно оживились. Городские приезжали на внедорожниках, сельские большей частью приходили пешком – и все ради того, чтобы подобраться к прогалу меж каменных столпов, посмотреть на спрутообразный дубок и, обмирая от сладкого ужаса, увидеть на одном из его корявых щупалец обрывок столыпинского галстука.

Этим, впрочем, и ограничивались. За мегалиты никто не совался – слава богу, ума хватило.

Преобладали, конечно, праздные зеваки, однако появлялись и принюхивающиеся рыльца делового пошиба – из самых вертких да востреньких: журналисты, агенты туристических фирм, всевозможная колдовская шушера.

Был среди них фоторепортер политически нейтральной газеты «Баклужинец», долговязый унылый тип, обладавшим драгоценным для нейтральной прессы качеством – появляться на месте съемки не раньше чем через сутки с момента сенсации. Особо распространяться о нем не стоит, поскольку личность это малоинтересная, да и участие его в излагаемых событиях весьма незначительно.

Запоздало сфотографировав обрезок галстука, он зачем-то решил обойти Секондхендж по периметру, залез в болотце, вылез, поискал иных путей, забрел на какой-то взгорок, увенчанный тремя дубами, где ощутил некую дрожь в воздухе, легкий озноб во всем теле и услышал невнятные замогильные голоса. Повеяло сенсацией – и этого было достаточно, чтобы многоопытный газетчик удалился оттуда на цыпочках, не гневя судьбу и даже не пытаясь запечатлеть слабое дрожание воздуха меж стволами.

* * *

– Ну, этот хоть сообразительный, – буркнул старый колдун Ефрем Нехорошев, неприязненно глядя вслед прыгающему с бугорка на бугорок фоторепортеру. Приподнялся со складного туристического стула и, запахнув поплотнее шубейку из Чебурашки, воссел вновь. – Говорил же, не выйдет спокойно потолковать…

Оба его собеседника виновато крякнули. Настояв на том, что встречу следует провести где-нибудь подальше от людских глаз, они явно недооценили нездоровое любопытство баклужинцев. Даже еще и рассесться как следует не успели, а уже прозвенел издали восторженный мальчишеский голос: «Гля! Во алкаши городские наглеют! Стулья принесли, гля!.». И пришлось Ефрему Нехорошеву с Платоном Кудесовым к неудовольствию товарища Викентия принять колдовские меры предосторожности. Ну да ради конспирации на что не пойдешь!

А с другой стороны, где ее еще было назначать, эту встречу? В вагончике, что ли, временно исполняющем роль агитхрама? Или в избирательном штабе Глеба Портнягина? Да и убогая однокомнатка Поликарпыча вряд ли подошла бы для такой цели: и на виду, и клиенты поговорить не дадут. Вот и решили потолковать здесь, на природе: два политических противника и до мозга костей аполитичный пожилой чародей.

– Значит, хотим-то мы все одного, – угрюмо подвел черту Ефрем Нехорошев. – Только по разным причинам. Тебе, Викентий, Глебушка сейчас главный враг. Тебе, Платоша, лишь бы Игнашку в Президенты просунуть. А мне бы вот только порчу с дурака снять. Школил его, школил, а он, вишь…

Рассердился и замолчал.

– Честно сказать, – недовольно покашливая, вступил Платон Кудесов, – я не совсем понимаю, что здесь делает товарищ Викентий…

– Просто Викентий, – немедленно поправил тот.

– Хорошо. Просто Викентий. В конце концов, это частное дело двух колдунов, черного и белого. Зачем привлекать еще кого-то с той стороны баррикады?

– А я вот тоже не понимаю, – тут же окрысился Викентий. – За каким, простите, дьяволом, Ефрем Поликарпович, было посвящать в наш с вами план…

– А ну-ка тихо вы! – сказал Ефрем, и стало тихо. – Да ежели бы не нужда! Ежели бы я один смог все это сварганить – стал бы, что ли, вязаться с двумя такими чудаками, как вы?

Двое поняли, что зарвались, и малость прижухли. Ефрем продолжал:

– Я тебе, мил человек Викентий, в прошлый раз уже говорил: в избирательном штабе у Глебушки колдунов, как собак нерезаных. И все они знают, что такое капище в полнолуние. Ну назначу я ему там свиданку! Сможет он уйти тайно, сам по себе?

– Не сможет, – вздохнул Платон. – Вцепятся и не отпустят. Как смертника, стерегут…

– Во-от… Стало быть, нужен свой человек в штабе, который все бы это и устроил. Чтоб комар носа не подточил. Машину к подъезду, сам рядом с шофером – и вперед, на капище. Есть такой человек? Есть. Вот он тут сидит. Платон Кудесов…

– Погоди, Поликарпыч, – снова вмешался Платон. – Что-то я по-другому себе это представлял. Почему тайно?

– А как?

– Да открыто же! Официально! Ты прикинь: все Баклужино знает, что политику ты на вздым не терпишь. Думаешь, зря сегодня утром к тебе Глеб подкатывался, клинья подбивал? Ему твоя поддержка позарез нужна! Хорош кандидат, если собственный наставник его не одобряет… А тут взял вдруг да прозрел! Символическая смычка прошлого с грядущим, а? Ефрем Нехорошев благословляет Глеба Портнягина. И не где-нибудь – на священной земле Секондхенджа! Вот это, я понимаю, предвыборная акция!

Старый чародей очумело потряс шапчонкой из Чебурашки.

– Ты… слышь… Платошка! Соображай, что мелешь! Да ни один колдун в этом вашем штабе…

– Колдун? – презрительно прищурившись, перебил маститый чернокнижник. – Какие там колдуны? Так, подколдовки, недоучки разные… Обшмыга третьего разряда! Разве порядочный колдун пойдет в избирательный штаб? Из настоящих там я один, и то ради Игнашки…

– И что ж ты им скажешь?

– Не я, а мы. Мы с тобой, Поликарпыч! А скажем вот что: не смыслите вы, салаги, в гиблых местах ни уха, ни рыла. Секондхендж только для грешников страшен. А безгрешным – хоть бы хны! Например, кандидату…

– Думаешь, поверят?

– Кому ж тогда верить, если не нам с тобой! Первые чародеи Баклужино мы или кто?.

Задумался Ефрем. Платон и Викентий примолкли, ожидая решения.

– Нет… – с сожалением молвил наконец старый колдун. – Тут еще что-то нужно. Беда нужна.

– Что за беда? – встрепенулся кувшиннорылый Викентий.

– Это уж тебе, мил человек, решать, что за беда! – фыркнул старикан. – Какую вы там беду, коммуняки православные, на нашу голову придумаете? Причем, слышь, такую, – озабоченно добавил он, – чтобы у всех в штабе мозги спеклись… Чтобы на все с перепугу согласились. Думай давай…

Теперь уже колдуны с надеждой воззрились на озадаченного Викентия.

– Н-ну… – медленно и словно бы через силу вымолвил он минуту спустя. – Скажем… развалить бульдозером Секондхендж.

Переглянулись колдуны.

– Ага! Развалишь ты его бульдозером!. – хмыкнул Платон. – Взорвать – еще куда ни шло… А в чем беда-то? Ну развалишь. И кому от этого хуже станет?

– Погодь! – прервал его Ефрем. – Викентий-то дело сказал. Бульдозером, не бульдозером… Главное волну поднять.

– Мотивы, – железным голосом продолжал излагать товарищ Викентий. – Языческое капище, гнездо суеверий, алтарь дьявола, представляющий прямую смертельную угрозу для населения. Раздуть по новой самоубийство этого недоумка…

А в прогале между черных корявых сучьев над головами заговорщиков все отчетливее намечалась некая энергетическая всклокоченность, постепенно уплотняющаяся в колтун грандиозного замысла. Она была уже настолько самодостаточна, что управляла своими творцами, подергивая их за незримые астральные нити.

– Да-да-да… – сказал Платон Кудесов, откидываясь на спинку складного стула и будто бы в забытьи прикрывая веки. – А мы, значит, в ответ: баклужинская святыня, уникальный исторический памятник мегалитических времен… Не допустим варварства, то-се… Обязательно помянуть разрушение исламскими фундаменталистами буддийских скульптур… И тоже в рамках предвыборной кампании.

– Знаешь, чем пригрози? – посоветовал Ефрем Викентию. – Скажи: подгоним кран и снимем к едрене фене ключевую перемычку. Как в Англии…

– А где она… ключевая?.

– Какая тебе разница! Все равно же снимать не будешь.

– А как же тогда?

Старый колдун Ефрем Нехорошев не услышал – был погружен в какие-то свои подсчеты.

– Времени маловато… – пожаловался он неизвестно кому. – Тогда так, голуби! Дуйте мигом каждый в свою редакцию и чтобы мне наутро дым стоял коромыслом! «Уничтожим Секондхендж!» «Руки прочь от Секондхенджа!» Людишек (до единого!) на демонстрации протеста, на митинги! Денька два так пошумим, а на третий, аккурат в полнолуние, придем к соглашению. Назначим в Секондхендже встречу. Дескать, на ней-то все и обсудим. С нашей стороны будем мы с Глебушкой, а с вашей… – И старикан виновато развел пошитыми из Чебурашки рукавами. – Прости, мил человек, но хотя бы кого-то одного придется…

– Да кто ж на такое пойдет? – вырвалось у Платона Кудесова. – Я имею в виду, добровольно…

Кувшинное рыло надменно вздернулось.

– Вы полагате, – презрительно осведомился товарищ Викентий, – что в наших рядах не найдется никого, кто бы ради народного блага шагнул под размыкало?

Между тем вечерело. Основания мегалитических столпов окутались сумраком, под одну из перемычек (возможно, ключевую) заглядывала розоватая круглая луна.

Сколько раз в окрестностях Секондхенджа шли подобные тайные сговоры! Может, его и сложили когда-то в качестве ловушки для неугодного кандидата в вожди. Сгущались точно такие же сумерки и точно такая же луна висела над капищем, когда озаренный факельным огнем ступил он под клики толпы в каменный круг и понял внезапно, какая это в сущности фигня – власть над племенем.

Оцепенел, уподобившись мегалитическому столбу, потом бросил наземь регалии и… Хорошо, если ушел в жрецы.

Глава 12

Ах, если бы не отвращение к любым проявлениям социальной активности, какой бы вышел из Ефрема Нехорошева выдающийся политтехнолог! То, что творилось в Баклужино на протяжении двух последующих дней, не нуждается в описании, поскольку полностью соответствует приведенным выше словам старого колдуна.

Когда же объявлено было о том, что обе противоборствующие стороны согласились решить судьбу капища в публичной полемике двух своих представителей посреди Секондхенджа, город обезумел окончательно и к трем часам дня вымер. То есть стал безлюден. Все способное тем или иным образом передвигаться схлынуло в направлении Колдобышей.

Нив неолите, ни в бронзовом веке – никогда не собиралось возле каменных столпов столь грандиозных толп, ибо все тогдашнее население вполне бы уместилось сегодня в одной девятиэтажке. Не выстави городские власти оцепления, последствия были бы непредставимы: задние, напирая на передних, наверняка бы вдавили их на внутреннюю территорию капища. Единственным местом, где людские массы не смогли подступить вплотную к памятнику неолитической культуры, явилось болотце, в котором пару дней назад чуть не увяз незадачливый фотокорреспондент политически нейтральной газеты «Баклужинец».

Забегая вперед, скажем, что вред реликтовым дубравам был нанесен ужасающий. Неделю потом вывозили фантики, банки из-под пива и оставшуюся от групп поддержки мишуру.

Конечно, по логике акцию следовало учинить в ночь полнолуния, но, слава богу, вовремя сообразили, что в темное время суток контролировать такую ораву, мягко говоря, затруднительно, а стало быть, жертв не избежать. Поэтому встречу назначили днем.

В мирные переговоры на лужайке, обещанные прессой, никто, понятное дело, не верил. Чернь жаждала зрелища, и перла к Секондхенджу, как некогда в Колизей. Все знали, что предстоит поединок. Или даже не поединок, а средневековый суд Божий, когда истца и ответчика подвергали жестокому, но одинаковому испытанию: скажем, бросали связанными в воду, а потом смотрели, кто из них выплывет.

В частном порядке заключались многочисленные пари, а кое-кто из самых сообразительных и вовсе учинил тотализатор. Несомненным фаворитом считался, разумеется, Портнягин.

– Как ты? – озабоченно спросил товарищ Арсений, невольно повысив голос, поскольку было очень шумно.

– Это в смысле: не струсил ли? – мрачно усмехнулся товарищ Артем.

– Что ты не струсил, в этом я уверен. Волнуешься?

– Не очень. – Совиные глаза Артема равнодушно окинули изнемогающее под людским напором оцепление. – Знаешь, если честно, не верю я, будто какое-то поганое размыкало… Ну, прочел я этого Сироту! Волокна там у него распрямляются. И что? По-моему, если есть в тебе вера, гни ее, распрямляй, она от этого только тверже станет…

– Ну, дай бог… – пробормотал товарищ Арсений.

В следующий миг людское скопище по ту сторону капища так громко взревело и так долго не умолкало, что означать это могло одно: прибыли Портнягин с Нехорошевым.

Верно, прибыли. На огромном серебристо-сером джипе (лимузин бы до Секондхенджа не добрался).

– Слышь, – хмуро спросил Глеб старого колдуна, когда обоих приняли с почестями и стало чуть потише. – Но ты уверен вообще?.

– Уверен, Глебушка, уверен, – даже не дослушав, задребезжал чародей. – То есть даже и не сумлевайся. Обманывал я тебя когда-нибудь?

После этих слов кандидат в Президенты совсем нахмурился. Если честно, случая не было, чтобы старый колдун Ефрем Нехорошев в чем-нибудь не надурил ученика. Что поделаешь – педагогика. Доводилось вам, скажем, общаться с преподавателями начальных классов, ушедшими на заслуженный отдых? Это кошмар какой-то! Привыкши, что детишки смотрят им в рот и берут на веру каждое их слово, эти токари душ человеческих пытаются морочить вам голову теми же самыми приемчиками, какими морочили малышне, да еще и обижаются, когда пошлешь.

Однако назад уже дороги не было. Пала тишина. Все встали на цыпочки, протянули шеи и вылупили глаза. Те, которым повезло оказаться в первых рядах и не впритык к монолиту, видели, как медленным шагом, чем-то напоминая дуэлянтов, сближаются идейные противники: с одной стороны – старичок в Чебурашке, поддерживаемый под локоток хмурым рослым юношей, с другой – одинокий надменный крепыш с немигающими совиными глазами.

Ефрем Нехорошев и сам уже не помнил, сколько раз он ступал на заклятую эту землю в пору полнолуния. Как всегда, душу охватила неизъяснимая печаль – стало нестерпимо жаль и смертного себя, и прочих собравшихся здесь смертных, и это смертное Мироздание, возникшее неизвестно зачем и неизвестно зачем бегущее к собственной гибели.

Потом он почувствовал, что рука Глебушки, поддерживавшая под локоток, дрогнула, разжалась. Повернулся, увидел ошеломленное лицо питомца и его исполненные священного ужаса глаза. Тогда он перевел взгляд на товарища Артема. Товарищ Артем мечтательно улыбался.

– Ауа… – еле слышно произнес он. – Ауы…

Повернулся, запинающимся шагом двинулся в сторону болотца и скрылся за одним из монолитов, откуда вскоре ничего не прозвучало, поскольку пистолет у товарища Артема был с глушителем.

* * *

Помертвелые губы Глеба Портнягина шевельнулись.

– Ефрем… – потрясение выговорил он. – Ради чего…

Дальнейшие его слова Ефрему Нехорошеву услышать не удалось. Запинающийся уход товарища Артема был правильно воспринят публикой как полное поражение православных коммунистов – и толпа грянула во всю дурь. Разумеется, в иное время старый колдун с легкостью сумел бы разобрать окончание Глебушкиной фразы по движению губ, но только не сейчас. Слишком уж велика была мировая скорбь.

Все, что он в тот момент смог, это взять прозревшего Глебушку за руку и вывести его с заклятой земли.

К ним кинулись, отстранили друг от друга, колдуна оставили стоять, где стоял, а кандидата повлекли к трибуне, сметанной на скорую руку сегодня утром. Тот пытался освободиться, но холуев было слишком много. Весь штаб.

Оказавшись перед микрофоном, опомнившийся от всего сразу Портнягин с содроганием оглядел море голов.

– От нас даже галактики разбегаются… – дождавшись тишины, хрипло выдохнул он.

Скопище с готовностью рявкнуло, ударило в ладоши. Какой там, к лешему, цвет культуры, сбредающийся по человечку в «Авторской глухоте», – здесь сошлось все Баклужино, все классы, все сословия. Заорут так заорут.

– Все, что мы делаем, бессмысленно…

Восторженный рев повторился.

– Мы обречены…

Восторженный рев.

Наконец после четвертой или пятой фразы Портнягин не выдержал и, безнадежно махнув рукой, сошел на грешную землю, где тут же был подхвачен и упрятан в джип. Толпа ликовала.

– Во как надо! – приплясывая, вопил неподалеку от Ефрема Нехорошева некий баклужинский обыватель средних лет. – Еще хлестче, чем тогда в кафешке! Это, я понимаю, Президент! Всю правду-матку в двух словах! По-нашенски! А чего рассусоливать?.

Огромный серо-серебристый джип двинулся в сторону города, и толпа подалась за ним. У подножия мегалитического столба остались цепенеть Платон Кудесов, кувшиннорылый товарищ Викентий и сам Ефрем.

– А ведь лопухнулись мы с вами, голуби, – удрученно молвил старый колдун.

– Думаешь? – тревожно спросил Платон.

– Да, иногда, – машинально съязвил тот, глядя на бурлящий людской отлив, из которого всплывала временами серебристая крыша джипа. – А хорошо бы почаще…

– Не понимаю, – несколько раздраженно сказал Викентий. – Так он разочаровался в политике или нет?

– Разочаровался, – буркнул чародей. – А толку? Вот если бы народ в нем разочаровался – другое дело! Но весь народ-то на капище не загонишь…

– Ты хочешь сказать… – с запинкой заговорил Платон, – что он даже не подаст в отставку?.

– Какая разница? Подаст, не подаст… Кто у него эту отставку примет?

– Но этого же не скроешь! Он же молчать не будет!

– Так он и сейчас не молчал…

Платон Кудесов ошалело потряс львиной своей гривой.

– Нет, позволь… Как вообще можно президентствовать, если у тебя аура промыта в корень? Колтуны разошлись, узелки распустились…

– Завьют, заплетут, припудрят… – ворчливо утешил колдун. – Вон их сколько, парикмахеров! Целое Баклужино… Да уж, попал так попал…

Крякнул, насупился, потом запустил руку в глубокий карман шубейки и достал на свет божий все ту же многострадальную поллитровку.

– Вы, голуби, как хотите, а я, пожалуй, хлебну…